– Кого, говоришь, ты там увидел? – снова спросил Истома Мозгляк не очень-то разговорчивого в последнее время Лейва. Будешь тут разговорчивым, когда все разговоры известно чем заканчиваются – насмешками. Да еще рана от стрелы в заднице болит, чтоб ее…

– Да та девка, которую мы похитили, ну, там, в Белоозере, помнишь? Она еще сбежала потом.

– Вот как…

Истома надолго умолк, задумался. Вместе с Лейвом, Альбом Кошачьим Глазом и старым Хаконом они сидели – вернее, Лейв все-таки лежал на левом боку – в обширном помещении постоялого двора одноглазого Авраама и пили пиво, закусывая его ячменными лепешками. Пиво было ничего себе, вкусное, а лепешки – какие-то пресные, да к тому же и подгорелые. И кто только их пек?

– Хорошо бы наняться к кому-нибудь на службу, хотя бы до весны, – в который раз уже повторил Альв, и все – тоже в который уже раз – дружно кивнули. Понимали – обратный путь им в этом году не светит. Близилась зима, реки встанут. Можно, правда, и по льду… Но волочиться по холоду в санях не было особой охоты. Лучше уж по весне, ближе к лету, как задует попутный ветер, наполняя паруса ладей. А к этому времени можно и прикупить чего-нибудь – тканей, например, или драгоценной посуды – и серебришка подзаработать, нанявшись на службу к местному конунгу, кагану, как называл его кривой Авраам. Кроме кагана и его заместителя – каган-бека, были в Хазарии и обычные ярлы – вожди различных родов, тарханы. Вот такому-то тархану было бы неплохо предложить свои услуги.

– Плохо только, что мало нас, – посетовал Лейв.

– Мало? – возмутился Кошачий Глаз. – Да десяток викингов запросто брали Париж, стольный град лысого короля франков!

– Но, к сожалению, тут нет ни Парижа, ни лысого короля, – покачал седой головою Хакон. – Тут у них вообще не очень-то много городов, а те, что есть – и на города-то похожи только зимой, да, вот, поздней осенью. Как наступит весна, покроются травою степи – так только и видели в Итиле половину населения. Долго ль им собраться? Подпоясался, запряг лошадей в повозку, посадил семью, туда же шатер кинул да припасов на первое время – всего и делов. И кочуй себе вместе со своими табунами целое лето, а даже и больше – от ранней весны до первого снега, которого, иногда, кстати, и вообще может не быть.

– Да, лошадей у них много, – подтвердил Истома. – И каких лошадей! Возьмите себе на развод несколько.

– Он дело говорит, – посмотрев на Лейва, кивнул Хакон. – Ближе к весне коней и прикупим. А пока надо искать ярла… или какого-нибудь богатого купца. Только вот нужны ли мы им сейчас? Я про купцов. Вряд ли кто из них отправится за товаром зимой… хотя, конечно, кто знает, как тут у них принято. Вообще-то все купцы обходятся в Итиле малой охраной. К чему, если есть городская стража?

– К чему, говорите? – неожиданно усмехнулся Истома Мозгляк. – Знаете поговорку про жареного петуха? Нет? Пока этот петух не клюнет, мужик не почешется.

– Причем тут петух, Истома? Мы не собираемся покупать никаких петухов, тем более, жареных!

– А вот притом. – Истома яростно зашептал что-то, временами сбиваясь и переходя на свой, славянский, язык. В такие моменты его слова переводил Альв, давно уже оценивший умственные способности приятеля.

Выслушав предложение Мозгляка, все повеселели. Выпили по кружке за успех и, подозвав хозяина двора, одноглазого Авраама, бывшего лодочника, как бы невзначай, за беседой, принялись выспрашивать его про итильских купцов. Мол, нет ли среди них кого-нибудь, на деньги скуповатого, но достаточно зажиточного, и такого, чтоб не было за него уж очень обидно кагану или шаду.

– Есть такой, – немного подумав, кивнул Авраам. – Ибузир бен Кубрат, старый скупердяй. Знавал я его еще с юности, их два тогда было соперника, Ибузир и еще один купец, Вергел. Они и посейчас друг друга не переносят, только времена изменились – дочка Вергела красавица Халиса стала женой самого каган-бека Завулона! Так что кусает теперь локти Ибузир, и поделом ему, скупердяю.

– Ибузир бен Кубрат, говоришь… – протянул Истома. – И где же искать его дом?

– Не спеши, парень, – шепнул ему на ухо Хакон. – Начинать надо не с самого купца, сначала – с его родичей, а уж потом, постепенно, и он созреет для того, чтоб нанять надежную охрану. Спроси-ка у Авраама, у этого Ибузира, кстати, точно охраны нет?

– Воинов нет, – отвечал одноглазый. – Ибузир для этого слишком скуп. Так что берегут его покой одни лишь чем попало вооруженные слуги.

– Это хорошо, что слуги… – буркнул Хакон, а Лейв Копытная Лужа беспокойно завертел носом – что там еще придумали его неугомонные собратья? Вот бы им стрелой в задницу – с меньшей охотой бросались бы в разного рода авантюры.

Пока они переговаривались, слуга, подносивший пиво и лепешки, по имени Батбай – низенького росточка, смуглый, неприметный, с плешью и бритым лицом – внимательно прислушивался к беседе, из которой, к сожалению, мало что понял, так как не владел никакими языками, кроме родного. Вот, про Ибузира-купца вроде бы говорили. А что конкретно – не ясно. Жаль. За просто так не выложит монеты узколицый чужеземец в зеленом плаще, один из тех, что не так недавно поселились на постоялом дворе старого Хакима, что по левую сторону перевоза. На языке хазар чужеземец говорил плоховато, с ошибками, смешно коверкая слова и целый фразы. Однако ж понять его можно было. Батбай как-то, возвращаясь с рынка, попал под холодный ливень и, дабы не заболеть, завернул к Хакиму, не в гостевой дом, конечно, а в каморку для слуг, средь которых был некто Арпад, дальний родич его. Удачно зашел – Арпад как раз рассказывал что-то узколицему чужеземцу. Судя по одежде – богатый, расшитый серебром, кафтан, добротный плащ тонкой зеленой шерсти – узколицый, видно, был из знатного рода, да вот почему-то не гнушался общаться со слугами, даже пил с ними кислое молодое вино. Налили вина и Батбаю. Чужеземец, как узнал, что Батбай со двора одноглазого Авраама, сразу же начал расспрашивать про постояльцев. Услыхав про варягов, оживился и попросил вспомнить их имена. Батбай, конечно, не вспомнил, он их и не знал, потому как не особо интересовался всякими там варягами. А вот пришлось поинтересоваться, по просьбе узколицего, красноречиво подкрепленной подброшенной вверх монетой.

– Сначала – имена. – Поймав монету, узколицый чужеземец усмехнулся. – Потом – деньги.

Батбай все разузнал и уже к вечеру был у ворот Хакима, трясясь от алчности и опасливо думая, как бы чужеземец не передумал.

Чужеземец не передумал, и звонкая монета упала на подставленную ладонь слуги.

– Приходи еще, Батбай, – коверкая слова, сказал он на прощанье. – За вести – деньги.

Вот Батбай и повадился с тех пор на двор Хакима.

А узколицый чужеземец поспешил к своим, едва дождавшись ухода слуги.

– Истома, Альв Кошачий Глаз, Лейв… Не знаю ни одного, – выслушав, покачал головой ярл. – А эти, Альв с Лейвом, они из чьего рода?

– Из чьего рода, слуга не знает, – пояснил Ирландец. – Даже не представляет – откуда. Знает только, что варяги. Постойте-ка… У этого Лейва, кажется, тоже есть прозвище… Смешное такое… То ли Лужа, то ли Копыто.

– Лужа? Копыто? – переспросил Снорри. – А не Лейв ли это Копытная Лужа – родной племянничек Скьольда Альвсена?! Ну, да, именно так его и звали – Лейв Копытная Лужа. Он молодой совсем.

– Да, – кивнул Ирландец. – Слуга говорил, Альв – варяг в возрасте, вислоусый, а этот Лейв – совсем молодой парень, на вид нет еще и двадцати.

– Значит, правы мы с тобой были, Никифор. – Хельги-ярл усмехнулся. – Та фибула, что мы нашли у реки. С рунами «сиг» и «альф». Точно это и значит – Скьольд Альвсен. Так вот кто похитил дочку Вергела, в чем она почему-то не призналась…

– И вот кто оскопил рабов, а затем и добил их, – поддакнул Никифор. – «Кровавый орел», помните?

– Интересно, знают они о нас?

В ответ можно лишь было молча пожать плечами. Может быть, и знают. А может, и нет. Нет, ну, наверняка знают, что караван Вергела охраняли викинги, но вот кто именно… нет, вряд ли.

– Конхобар, нужно, чтоб этот твой соглядатай-слуга постоянно следил за ними.

– Уже, – кратко ответил Ирландец.

Старший приказчик Вергела Имат вот уже больше недели не мог найти себе места. Халиса, любимая Халиса, его Халиса – приказала уничтожить рабыню купца Ибузира беи Кубрата, старого врага и конкурента Вергела. Рабыню ту, если верить слухам, молодую, красивую и девственную, бен Кубрат хотел подарить каган-беку Завулону в качестве наложницы, чего Халиса – законная молодая супруга Завулона – естественно, не хотела. Поэтому ненавистную рабыню необходимо было убить. Жестоко? Да полноте… Что такое жизнь какой-то там рабыни? Впрочем, красавица Халиса вовсе не была жестокой без особой на то нужды. И эту будущую наложницу можно было бы просто-напросто лишить девственности, послав того же Имата, однако… Невольница, говорят, была очень красивой… Да, после того, как она потеряет девственность, уже ни о каком подарке каган-беку не будет и речи, но вдруг Имат прикипит к ней? Не хотелось бы просто так терять преданного человека, а посвящать в это дело кого-то еще… Ну, кому же нужны лишние разговоры, сплетни, скандалы? По всему выходило – рабыню проще убить. Чем и пытался заняться Имат, но пока безуспешно. Во-первых, проникнуть в дом хитрого и скуповатого бен Кубрата было довольно сложно, особенно ему, приказчику давнишнего соперника купца, известному в лицо всем слугам купца. Нужно было срочно что-то придумать, но, как назло, не лезли в голову никакие мысли. До тех пор, пока как-то на базаре Имат не встретил давнего своего знакомца Истому. Был обычный осенний день, уже далеко не теплый, с порывами резкого, холодного ветра, срывавшего с прохожих плащи и швырявшего в лицо пригоршни мелкого холодного дождика. Мерзнущие торговцы, пытаясь согреться, переминались с ноги на ногу, а кое-кто даже и не раскладывал сегодня товар, предпочитая – пес с ней, с прибылью – провести такой не очень-то уютный день дома, в тепле и неге.

Истома Мозгляк, закутанный в теплую накидку с капюшоном, медленно прохаживался вдоль полупустых прилавков – тоже выбрал погодку для похода на рынок! – и, как показалось приказчику, кого-то высматривал. Имат подошел ближе, окликнул. Истома настороженно обернулся, недовольно буркнул что-то, по-видимому, означающее приветствие, и зыркнул по сторонам глазами.

– Помнишь ту рабыню, что ты продал мне в Ладоге, а затем получил назад от моей досточтимой хозяйки? – спросил Имат вроде бы просто так, а на самом деле надеясь – а вдруг, да подмогнет чем Истома Мозгляк, душегубец известный?

– Ну, помню, – без особого интереса пожал плечами Истома.

– Так она скоро станет наложницей самого каган-бека, – поведал приказчик. – А потом – кто знает? – может, и старшей женой будет.

– Привалило девке счастье, – неожиданно улыбнулся Мозгляк. – Все, как я и предвидел. Так, говоришь, она у каган-бека живет?

– Нет пока, – помотал головой Имат. – Пока у одного купца, бен Кубрата, ну, ты его не знаешь…

– У кого? – Истома насторожился, словно почуявший добычу волк. – У бен Кубрата?

– У него, – подтвердил приказчик. – А что?

– Да так. – Истома задумался. Постоял немного – Имат уже собирался уходить – придержал приказчика за рукав:

– Такой чернявый молодой парень, длинный, с глазами, как у вола – слуга бен Кубрата?

– А, Езекия, – узнал по описанию Имат. – Это его единственный племянник, правда, не родной, от троюродной сестры, но, в общем, наследник. Езекия… – Приказчик неожиданно замолк. А ведь можно попробовать проникнуть в дом купца через Езекию. Мальчишка, говорят, заядлый шахматист… И потом, можно взять в дело и этого Истому, он все равно не останется жить здесь, в Итиле. Или – не брать? Нет, пожалуй, лучше взять, такой человек всегда пригодится… тем более, если идти на убийство в чужом доме. Все должно быть сделано быстро и в строгой тайне, а у Истомы подобного опыта не занимать. Знал о том Имат со слов Ильмана Карася, известного ладожского вора, с кем, еще до пожара, пару раз пил пиво на постоялом дворе Онфима Кобылы. Собственно, Карасю и говорил Имат о том, что охотно купил бы перед самым отплытием несколько красивых девок, даже и похищенных. Сам Карась в таком нехорошем деле участвовать отказался, потому как местный, но вот залетному молодцу Истоме шепнул.

– Есть одно дело, Истома, – сказал Имат по-славянски. – Заработать можешь изрядно… Хочешь? Тогда слушай: помнишь, я говорил про Езекию, племянника бен Кубрата? Так вот, Езекия частенько пускается в торговые дела помимо своего дяди, но на его средства, разумеется, а тот, старый ишак, ничего не замечает… впрочем, может, и замечает, да пока молчит до поры до времени, верно, замыслил какую-то пакость, с него станется. В общем, Езекия частенько берет левый товар, тот, что проникает в Итиль в обход каганских застав. За такое дело можно лишиться головы или… хе-хе… кое-каких других частей тела, но парень рискует, понимая, что бен Кубрат вполне может оставить его без наследства, от этакого скупердяя всего можно ожидать. И рискует Езекия по-умному, много не берет и берет не у всех. Только у тех, кого хорошо знает. Меня он знает. И знает, что я не очень-то в ладах с Вергелом. Впрочем, не о Езекии речь. Вернее, не только о нем. О бывшей твоей рабыне…

– Знаешь что? – Истома подозрительно осмотрелся вокруг. – Давай-ка об этом после переговорим. Где-нибудь…

– Якши! – Имат неожиданно улыбнулся и предложил встретиться в бане, что напротив синагоги толстого ребе Исаака. Этот самый Исаак заодно был и хозяином бани.

– Баня? – Истома блаженно потянулся. – Хорошее дело. Давай завтра.

– Договорились, – кивнул приказчик и, попрощавшись, быстро пошел прочь.

– Чего это они там шепчутся? – Один из торговцев посмотрел на укрывшуюся за деревьями парочку. В ватных штанах и теплых валяных сапогах, закутанный в толстую накидку, торговец не очень-то замерз, хотя и стоял здесь с самого утра, выкупив место у рыночного тудуна. Торговля, впрочем, шла неважно – разложенные прямо на земле выделанные лошадиные шкуры сегодня не находили своих покупателей, что и понятно – товар специфический, и те, кому он надобен – обувщики, седельщики, кожевенники – привыкли покупать его всегда в определенном месте, а то и заказывать заранее с доставкой на дом, вернее – в мастерскую. Мало-мальски опытный торговец давно бы обо всем догадался, но только не этот. Казалось, его мало интересовала торговля. Но стоял он не просто так, периодически, в обход двух лариссиев-стражников, подходили к нему подозрительные личности в затрапезных халатах, в лисьих шапках, давно проеденных молью. Останавливались, якобы прицениваясь к шкурам, а на самом деле – о чем-то шептались, спрашивали, уходили.

– Э, не везет тебе, брат! – сворачивая свой товар – грубые накидки и подседельники, поцокал языком седобородый иссохший старик – сосед по прилавку.

– Ничего! – Обернувшись, незадачливый торговец конскими шкурами растянул губы в улыбке. Глаза его, тем не менее, не улыбались. Это были холодные и наглые глаза хищника.

Старик испуганно отвернулся и поспешно убрался прочь. Торговец шкурами ухмыльнулся и подозвал двух нищих мальчишек, крутящихся неподалеку.

– Ты! – Он ткнул камчой в грудь худющего рыжего пацана с босыми, в цыпках, ногами. – Сложишь шкуры, отнесешь к амбарам. Получишь лепешку.

– А ты… – Торговец взял за плечо второго, который был посильнее и повыше первого, – видишь вон того человека? – Он показал на поспешно уходящего с торга Истому. – Догонишь и скажешь, что с ним хотят поговорить.

– Да, хакан! Слетаю мигом… Только… – Пацан замялся. – Только что мне сказать, если он спросит, кто именно хочет с ним поговорить?

– А ты не глуп, – похвалил торговец. – Если спросит, покажешь на меня – я скоро подъеду.

Мальчишка убежал, а его товарищ, мокрый от пота, уже давно таскал конские шкуры в общественный амбар, место в котором было арендовано у того же рыночного тудуна.

– Кто? Кто меня спрашивает? – вздрогнув, обернулся Истома. – Что-то знакомое показалось вдруг ему в облике стремительно приближающегося всадника. Смуглое лицо, жесткое, волевое. Черные, глубоко посаженные глаза, узкие, даже чуть раскосые. Неужели… Да, так и есть…

– Здрав будь, Сармак, – пряча в рукаве кинжал, радостно воскликнул Истома. – Как твое драгоценное здоровье? Толст ли твой нос? Хорошо ли молоко в табунах?

Спешившись, Сармак поклонился, в свою очередь справился о здоровье. Зыркнул глазами в сторону лариссиев, спросил злым шепотком, не знает ли случайно Истома, почему не удался так тщательно спланированный набег там, на реке? Почему погибло столько лучших воинов, а в результате – ничего? И откуда охрана купца узнала про готовящееся нападение?

– Может, ты и их тоже предупредил, а, Истома-хакан? – Сармак зло прищурил свои и без того узкие волчьи глаза.

– Это случай, Сармак. – Истома пожал плечами. – Щенок Лейв что-то заподозрил и не остановился там, где мы хотели. Хотя… Ты сказал, вы на кого-то напали? Интересно, на кого?

– Вот и мне очень интересно.

Истома сплюнул:

– Кажется, я догадываюсь, на кого. На купца Вергела, больше за нами никто не шел. Поверь, я про то не ведал.

– Поверить? – На широких скулах печенега заиграли желваки. – А кто вернет погибших? Иртела, Хакима, Астенджи? Князь Хуслай последний раз простил меня… и велел сделать кое-какие дела здесь. И ты мне поможешь.

– Но я здесь никого не знаю, – сказал Истома, прикидывая, как бы половчее и незаметно для стражников метнуть кинжал в горло надоедливому собеседнику.

– Узнай. – Сармак вертел в руке какой-то непонятный блестящий предмет, видимо, талисман. – У меня есть товар, что мы взяли в обход каганской стражи. Сукно. Хорошее сукно из полночных стран, которое надо срочно продать…

– И при этом не платить торговую пошлину, – мгновенно прокачав свою выгоду, усмехнулся Истома. – Есть у меня один человек на примете.

– Кто?

Истома махнул рукой:

– Езекия, племянник купца бен Кубрата.

– Бен Кубрат? – недоверчиво переспросил Сармак. – Он не такой дурень, чтобы пускаться в столь опасные дела на старости лет.

– Я не сказал – бен Кубрат, я сказал – Езекия.

– А какая раз… – Сармак осекся. – Я понял тебя, Истома-хакан… Встретимся здесь же, через три дня. Я буду торговать кожами. И, можешь не беспокоиться – в случае удачи мы простим тебе то серебро, что дали за караван. К тому же ты еще и прилично заработаешь. Только на этот раз сделай все четко. Если же нет…

– Не волнуйся, Сармак. – Истома приложил руку к груди. – Сделаю все, как надо. Рад, что мы договорились… А ведь ты был уже почти мертвяком, – прошептал он, убирая кинжал в ножны.

И почти то же самое самодовольно подумал Сармак, пряча за отворот рукава маленькую железную звездочку с остро заточенными лучами, что согревал в ладони на протяжении всей беседы. Метнув такую звездочку с особой сноровкой, можно было запросто пробить лобовую кость.

Хельги так и не вспомнил, где он видел, и видел ли эту смешливую хазарскую девчушку – тоненькую, востроглазую и говорливую, как горный ручеек. Может быть, она чем-то походила на сестрицу Еффинду? Или даже – чуть-чуть – на Сельму? По крайней мере, улыбалась похоже. Залима, так ее звали. Сказала, что прислана хозяйкой по неотложному делу. Какому? Пока молчала. Хорошо хоть, назвала имя хозяйки. Халиса. Законная супруга каган-бека Завулона, по сути – первого конунга Хазарин! Интересно, зачем понадобился ей скромный варяжский ярл? Хотя догадаться можно было…

– О, у моей госпожи к тебе очень важное дело! – держась за луку седла, Залима бежала рядом с конем ярла. – Ты узнаешь, когда мы придем… Только уговор – коня оставим у коновязи, что при бане толстого ребе Исаака, там многие лошадей оставляют, их, коней-то, там и накормят, и натопят, пока хозяева в бане. Вот и ты так сделай, господин.

– Ничего не понимаю, чего она там щебечет? – пожал плечами Хельги и, наклонившись к девушке, посоветовал ей говорить помедленнее. Та закивала, но медленней говорить не стала, то ли не поняла, что попросил ярл, то ли вообще медленнее говорить не умела.

Солнце еще не совсем зашло, еще цеплялось оранжевыми лучами за лесистые сопки, перегораживая серебристую ленту реки длинными черными тенями, однако, в синем, быстро темнеющем небе, уже проглядывали звезды, пока еще бледные, и белый, словно покрытый изморозью, полумесяц тихонько покачивался рядом с ними, отражаясь в светлых речных водах. Итиль, или Ханбалык, как его еще иногда называли, растянулся вдоль реки больше, чем на фарсах, а фарсах, как рассчитывали арабские купцы, это столько, сколько пройдет путник за час, не волоча ноги, но и не очень спеша. Глинобитные дома горожан, белые войлочные юрты, бани, христианские храмы, синагоги, мечети (из тех, что еще не успели закрыть по указу кагана), крытые рынки и кирпичные дворцы тарханов – все эти здания не теснились, не лезли друг на друга, а располагались вполне вольготно, повинуясь уж никак не прихоти архитектора, а только лишь воле самих хозяев. Вокруг домов, окружая их, росли великолепные ухоженные сады – яблони, груши, вишни, виноград – правда, сейчас, ввиду поздней осени, они уже не имели того цветущего вида, что радовал глаз еще не так давно, однако и теперь сады производили впечатление на приезжих – уж слишком много их было. На середине реки, на высоком острове белел Сарашен – «Белая крепость» кагана, к которому с каждого берега вели широкие плавучие мостки, тщательно охраняемые лариссиями.

Завернув за угол, Хельги и Залима оказались отрезанными от великолепного вида на дворец кагана, однако ничто не мешало им любоваться прелестью окруженных садами храмов. Впрочем, путники меньше всего обращали внимание на окружающие их красоты – привыкли, да и не до того было. Вот, наконец, показалась и баня, расположенная почти сразу же за синагогой, широкая, приземистая, с узкими деревянными колоннами, выкрашенными в белый цвет. За баней угадывалось длинное двухэтажное здание – корчма или постоялый двор, с амбарами, изгородью и коновязью, где молодой ярл и привязал коня, оставив его на попечение мгновенно выбежавшего из корчмы слуги.

Один из прохожих – мелкий, плюгавый, в длинном сером плаще с накинутым на голову капюшоном – заметив слезающего с коня ярла, поспешно отвернулся и ускорил шаг.

Ярл же вслед за Залимой обошел баню слева и, пройдя через сад, полный сливовых деревьев и яблонь, оказался на другой стороне улицы – если в этом многолюдном, застроенном как попало городе вообще были улицы. Уже стемнело достаточно для того, чтобы не бояться чужих нескромных глаз. Впрочем, Хельги их не очень-то и боялся, просто не хотелось подводить Халису, к которой он испытывал… нет, не любовь, он все-таки любил Сельму, а некое чувство восторженности, восторженного обожания даже, – так гораздо позднее верные рыцари будут обожать свою даму сердца. Интересно, зачем он понадобился Халисе?

Подойдя к стене, они остановились напротив высоких платанов, что, закрывая луну, тянулись к темному небу. Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая криками ишаков и руганью припоздавших прохожих. Залима тихонько постучала в маленькую, не заметную с улицы, дверцу. Та быстро открылась, словно их тут давно поджидали. Какой-то здоровенный, но несколько оплывший мужчина с дряблым безбородым лицом – по всей видимости, евнух – молча поклонился и, тщательно заперев калитку на железный засов, пошел впереди, освещая дорогу небольшим факелом. Узкая дорожка, аккуратно посыпанная песком, вилась меж прудов и садовых деревьев, огибая тщательно подстриженные кусты. Впереди, за кустами, маячила черная громада дворца.

– Пришли, – обернувшись, прошептала Залима, подходя к узкой деревянной лестнице с резными перилами. – Иди, там тебя ждут. Иди же!

Красавица Халиса ждала молодого ярла, нетерпеливо расхаживая по своим покоям, обитым бархатом и шелком. Толстый персидский ковер приглушал шаги, давая возможность хорошо слышать то, что происходили снаружи. Вот где-то там, во дворе, послышался голос Исидара… вот скрипнула лестница… что-то произнесла Залима, уже здесь, рядом…

Халиса быстро скинула халат, оставшись в узком, расшитом золотом, лифе из зеленой парчи и в полупрозрачных шелковых шальварах, едва прикрывающих бедра. Высокая грудь молодой женщины томно вздымалась.

Чуть скрипнула дверь…

Войдя, Хельги-ярл очутился в низком, но довольно просторном помещении, освещаемом лишь парой светильников на высоких бронзовых ножках. Приторно пахло благовониями. Прямо перед ярлом, рядом с курильницей, на широком, устеленном желтым бархатом, ложе, заложив за голову руки, лежала полуобнаженная богиня и, казалось, спала. Длинные черные ресницы ее чуть подрагивали, в такт дыханию трепетно вздымался живот, крупная жемчужина украшала пупок, и пламя светильников отражалось в ней дрожащими зеленоватыми сполохами.

Подойдя ближе, ярл опустился на край ложа…

Игорь Акимцев, опутанный проводами и датчиками, вдруг улыбнулся во сне, вызвав недоумение дежурной сестры. Неземная красавица неожиданно явилась ему в грезах, полуголая, спящая, с иссиня-черными, как вороново крыло, волосами, разметавшимися по парчовым подушкам, с точеной талией и высокой грудью, прикрытой зеленым, усыпанным золотом и драгоценностями, лифом. В пупке красавицы что-то блестело. Жемчуг, догадался Акимцев. Открыв глаза, женщина улыбнулась и, чуть привстав на ложе, протянула к нему руки. Глаза ее – темные, словно омуты, с взбалмошными золотистыми искорками, смотрели откровенно призывно. Игорь хорошо знал цену подобным взглядам. Наклонился, провел рукой по животу незнакомки… Впрочем, незнакомки ли? Кажется, кое-кто эту женщину не так уж плохо знал. Руки красавицы сомкнулись на шее Игоря… Игоря? Тот не стал больше ждать – все было и так предельно ясно – и, обняв женщину, впился губами в ее чуть приоткрытые губы. Руки скользнули с талии на спину, поднимаясь все выше… Интересно, где здесь застежка?

– Подожди! – прошептала Халиса, и, грациозно изогнувшись, сняла через голову лиф, обнажив грудь с коричневатыми затвердевшими сосками.

– А еще говорят, варяги не знают вкус поцелуя. – Быстро сбросив шальвары, она лукаво взглянула на Хельги. – Ну, целуй же меня еще, целуй!

И молодой ярл сломя голову бросился в кипящий омут страсти…

Он покинул покои красавицы уже под утро, когда за рекой, во дворце кагана, послышалась гортанная перекличка утренней стражи.

Солнце еще не взошло – был тот самый час, когда в природе все затихает, не слышно ни шороха, ни щебета птиц. Провожаемый Залимой, молодой ярл проскользнул в узкую дверцу ограды и, оглянувшись, направился к бане.

– Вон же он, вон! – указывая на него, быстро зашептал Истома Мозгляк, прячущийся за платанами вместе с приказчиком купца Вертела Иматом. Да, не зря они сегодня сходили в баню: договорились относительно бен Кубрата, Езекии и Ладиславы, жаль вот, помыться не пришлось. Как только Истома рассказал Имату о красивом молодом варяге, который, оставив лошадь у коновязи, удалился в сопровождении мелкой девчонки в сторону дворца каган-бека, сердце приказчика не выдержало. Имата уже больше не интересовала ни баня, ни Истома с его просьбой о помощи с продажей сукна, ничего. Только одно – этот демон, варяжский ярл, снова встал на его пути в борьбе за красавицу Халису! Ибо, к кому же еще пробирался варяг, таясь под покровом ночи? Уж ясно, что не к старой морщинистой Самиде, старшей жене каган-бека. Халиса… Эх, Халиса! Что же ты играешь мужчинами, словно волны Итиля щепками? Выбери одного… Хотя, наверное, если б не было этого варяга, то он, Имат, был бы единственным! Единственным… Не считая, разумеется, старого дурня каган-бека.

– Я убью его, – прошептал Имат побелевшими от ненависти губами. – Убью, клянусь Тенгри!

Истома искоса взглянул на него и усмехнулся. То, что он случайно встретил у бани того, за кем было поручено следить князем Дирмундом, вовсе не вызывало никаких особых чувств. О том, что молодой ярл проживает на постоялом дворе старого Хакима, что слева от перевоза, Истома узнал еще пару недель назад. Несложно было вычислить, варяги – не иголка в стоге сена, даже в десятитысячном Итиле. Уж слишком выделялись. Так что, узнав ярла, подходивший к бане Истома набросил на голову капюшон и поспешил скрыться – так, на всякий случай, вдруг да вспомнит его молодой варяг, столкнувшись взглядом. Есть у ромеев про то хорошая пословица – береженого Бог бережет. Выслеживать Хельги не было у Истомы никакой надобности – знал, что сидит спокойно ярл со своими людьми на постоялом дворе Хакима и до весны уходить с Итиля не собирается. Вот только зря он, Истома, сболтнул о ярле Имату. Так, к слову пришлось в разговоре. Приказчика аж передернуло всего, видно, прикипел, дурак, к дочке Вергела, которая, говорят, любимой женой самого каган-бека стала. А этот полудурок Имат… ха, да и Хельги тоже… Истома ухмыльнулся. Ну и придурки оба! Бабу поделить не могут, которая, самому глупому ишаку ясно, никогда никому из них не достанется, и не надо ей от обоих ничего… кроме одного – похоти. Ну, это ей, дочке Вергела, хорошо, а эти-то что? Суют головы волку в пасть! А ежели донесет кто каган-беку? Спалятся вмиг оба! Что не очень-то выгодно: за молодым ярлом пока только следить велено, а насчет приказчика имел Истома кое-какие коммерческие виды. Далась им эта хитрая девка! Если уж на то пошло, и Истоме она кое-что обещала за свое спасение из рук шайки Лейва Копытной Лужи. Правда, можно считать, обещание свое выполнила – расплатилась красивой рабыней-девственницей, которую он же, Истома, вместе с напарником Альбом Кошачьим Глазом, когда-то похитил в лесах у Волхова. Потом, вот, получил обратно в виде платы за услугу. Удачно продал. И теперь должен убить! Обещал Имату. Само собой, не за просто так – за три ногаты – «тяжелых дирхема», как их здесь называют. Что ж, надо убить – убьет, дело знакомое. Вот ведь судьба у девки – правду говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Некоторым, правда, везет, вон, как Вергеловой дочке – и красавица, и умна, и женой каган-бека стала… Только вот в похоти ненасытна. Потому – тоже погореть может. Ну и пес с ней, лишь бы этих двоих за собой не утянула, хотя бы до весны. Весной тронется Хельги-ярл в путь, за ним – и Истома с Альбом и всякие там Хаконы да Копытные Лужи. А что уж потом будет с Иматом – Истому не интересовало, вряд ли больше когда пригодится. А пока нужен. Нужен!

– Эй, парень. – Истома подергал приказчика за рукав. – Ты не забудь, насчет сукна-то.

– Не забуду, – угрюмо отмахнулся тот. Раскосые глаза его пылали ненавистью и злобой.

– Убью, – яростно шептал приказчик, сжимая рукоятку кинжала. – Убью!