Сатиры

САТИРА I

Чудак нелепый, убирайся прочь!
Здесь, в келье, не тревожь меня всю ночь.
Пусть будет, с грудой книг, она тюрьмою,
А после смерти — гробом, вечной тьмою.
Тут богословский круг собрался весь:
Философ, секретарь природы, здесь,
Политики, что сведущи в науке
Как городам скрутить покрепче руки,
Историки, а рядом пестрый клан
Шальных поэтов из различных стран.
Так стоит ли мне с ними разлучаться,
Чтоб за тобой бог весть куда помчаться?
Своей любовью поклянись-ка мне
Есть это право у тебя вполне,
Что ты меня не бросишь, привлеченный
Какой-нибудь значительной персоной.
Пусть это будет даже капитан,
Себе набивший на смертях карман,
Или духами пахнущий придворный,
С улыбкою любезной и притворной,
Иль в бархате судья, за коим в ряд
В мундирах синих стражники спешат,
Пред кем ты станешь льстиво извиваться,
Чьим отпрыском ты будешь восхищаться.
Возьми с собой иль отправляйся сам:
А взять меня и бросить — стыд и срам!
О пуританин, злобный, суеверный,
Но в свете церемонный и манерный,
Как часто, повстречав кого-нибудь,
Спешишь ты взором маклера скользнуть
По шелку и по золоту наряда,
Смекая — шляпу снять или не надо.
Решишь ты это, получив ответ:
Он землями владеет или нет,
Чтоб хоть клочком с тобою поделиться
И на вдове твоей потом жениться.
Так почему же добродетель ты
Не ценишь в откровенье наготы,
А сам с мальчишкой тешишься на ложе
Или со шлюхой, пухлой, толсторожей?
Нагими нам родиться рок судил,
Нагими удалиться в мрак могил.
Пока душа не сбросит бремя тела,
Ей не обресть блаженного предела.
В раю был наг Адам, но, в грех введен,
В звериных шкурах тело спрятал он.
В таком же одеянье, грубом, строгом,
Я с музами беседую и с богом.
Но если, как гнуснейший из пьянчуг,
Во всех грехах раскаявшийся вдруг,
Ты расстаешься с суетной судьбою,
Я дверь захлопну и пойду с тобою.
Скорее девка, впавшая в разврат,
Вам назовет отца своих ребят
Из сотни вертопрахов, что с ней спали
И всю ее, как ветошь, истрепали,
Скорей ты возвестишь, как звездочет,
Кого инфанта мужем наречет,
Или один из астрологов местных
Объявит, зная ход светил небесных,
Какие будут через год нужны
Юнцам безмозглым шляпы и штаны,
Чем скажешь ты, пред тем как нам расстаться,
Куда и с кем теперь пойдешь шататься.
Не думаю, чтоб бог меня простил,
Ведь против совести я согрешил.
Вот мы на улице. Мой спутник мнется,
Смущается, все больше к стенке жмется
И, мной прижатый плотно у ворот,
Сам в плен себя покорно отдает.
Он даже поздороваться не может
С шутом в шелках, разряженным вельможей,
Но, жаждой познакомиться палим,
Он шлет улыбки сладостные им.
Так ночью школьники и подмастерья
По девкам сохнут за закрытой дверью.
Задир и забияк боится он,
Отвешивает низкий им поклон,
На прочих он готов с презреньем фыркать,
Как конь на зрителей с арены цирка.
Так безразличен павиан иль слон,
Хотя бы короля увидел он!
Вдруг олух заорал, меня толкая:
«Вон тот юнец! Фигура-то какая!
Танцор он превосходнейший у нас!»
«А ты уж с ним готов пуститься в пляс?»
А дальше встреча и того почище:
Дымит из трубки некто табачищем,
Индеец, что ли. Я шепнул: «Пойдем!
А то мы тут в дыму не продохнем!»
А он — ни-ни! Вдруг выплыл из-под арки
Павлин какой-то пестроцветно-яркий,
Он вмиг к нему! Ужели он сбежит?
Да нет, поблеял с ним и вновь бубнит:
«Вся знать стремится вслед за сим милордом,
К нему за модами спешит весь Лондон,
Придворных лент и кружев он знаток,
Его авторитет весьма высок!»
«Скорей актерам нужен он на сцене…
Стой, почему дрожат твои колени?»
«Он был в Европе!» — «Где ж, спросить решусь?»
«Он итальянец, или нет — француз!»
«Как сифилис?» — промолвил я ехидно,
И он умолк, обиделся, как видно,
И вновь к вельможам взоры — в пику мне…
Как вдруг узрел свою любовь в окне!
И тут мгновенно он меня бросает
И к ней, воспламененный, поспешает.
Там были гости, дерзкие на вид…
Он в ссору влез, подрался, был избит
И вытолкан взашей, и две недели
Теперь он проваляется в постели.

Перевод Б. В. Томашевского

САТИРА III. О РЕЛИГИИ

Печаль и жалость мне мешают злиться,
Слезам презренье не дает излиться;
Равно бессильны тут и плач, и смех,
Ужели так укоренился грех?
Ужели не достойней и не краше
Религия — возлюбленная наша,
Чем добродетель, коей человек
Был предан в тот непросвещенный век?
Ужель награда райская слабее
Велений древней чести? И вернее
Придут к блаженству те, что шли впотьмах?
И твой отец, найдя на небесах
Философов незрячих, но спасенных,
Как будто верой, чистой жизнью оных,
Узрит тебя, пред кем был ясный путь,
Среди погибших душ? — О, не забудь
Опасности подобного исхода:
Тот мужествен, в ком страх такого рода.
А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем
Отправиться к бунтующим голландцам?
Иль в деревянных склепах кораблей
Отдаться в руки тысячи смертей?
Измерить бездны, пропасти земные?
Иль пылом сердца — огненной стихии
Полярные пространства растопить?
И сможешь ли ты саламандрой быть,
Чтоб не бояться ни костров испанских,
Ни жара побережий африканских,
Где солнце — словно перегонный куб?
И на слетевшее случайно с губ
Обидное словцо — блеснет ли шпага
В твоих руках? О жалкая отвага!
Храбришься ты и лезешь на рога,
Не замечая главного врага;
Ты, ввязываясь в драку бестолково,
Забыл свою присягу часового;
А хитрый дьявол, мерзкий супостат
(Которого ты ублажаешь), рад
Тебе подсунуть, как трофей богатый,
Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;
И ты, глупец, клюя на эту ложь,
К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;
Ты любишь плоть (в которой смерть таится)
За наслаждений жалкие крупицы,
А сутью и отрад, и красоты
Своей душой — пренебрегаешь ты.
Найти старайся истинную веру.
Но где ее искать? Миррей, к примеру,
Стремится в Рим, где тыщу лет назад
Она жила, как люди говорят.
Он тряпки чтит ее, обивку кресла
Царицы, что давным-давно исчезла.
Кранц — этот мишурою не прельщен,
Он у себя в Женеве увлечен
Другой религией, тупой и мрачной,
Весьма заносчивой, весьма невзрачной:
Так средь распутников иной (точь-в-точь)
До грубых деревенских баб охоч.
Грей — домосед, ему твердили с детства,
Что лучше нет готового наследства;
Внушали сводни наглые: она,
Что от рожденья с ним обручена,
Прекрасней всех. И нет пути иного,
Не женишься — заплатишь отступного,
Как новомодный их закон гласит.
Беспечный Фригии всем по горло сыт,
Не верит ничему: как тот гуляка,
Что, много шлюх познав, страшится брака.
Любвеобильный Гракх — наоборот,
Он мыслит, сколь ни много женских мод,
Под платьями различий важных нету;
Так и религии. Избытком света
Бедняга ослеплен. Но ты учти,
Одну лишь должно истину найти.
Но где и как? Не сбиться бы со следа!
Сын у отца спроси, отец — у деда;
Родные сестры — истина и ложь,
Но истина постарше будет все ж.
Не уставай искать и сомневаться:
Отвергнуть идолов иль поклоняться?
На перекрестке верный путь пытать
Не значит в неизвестности блуждать,
Брести стезею ложной — вот что скверно.
Пик истины высок неимоверно;
Придется покружить по склону, чтоб
Достичь вершины, — нет дороги в лоб!
Спеши, доколе день, а тьма сгустится
Тогда уж будет поздно торопиться.
Хотенья мало, надобен и труд:
Ведь знания на ветках не растут.
Слепит глаза загадок средоточье,
Хоть всяк его, как солнце, зрит воочью.
Коль истину обрел, на этом стой!
Бог не дал людям хартии такой,
Чтоб месть свою творили произвольно;
Быть палачами рока — с них довольно.
О бедный дурень, этим ли земным
Законом будешь ты в конце судим?
Что ты изменишь в грозном приговоре,
Сказав: меня Филипп или Григорий,
Иль Мартин, или Гарри так учил?
Ты тем вины своей не облегчил;
Так мог бы каждый грешник извиниться.
Нет, всякой власти должно знать границы,
Чтоб вместе с ней не перейти границ,
Пред идолами простираясь ниц.
Власть как река. Блаженны те растенья,
Что мирно прозябают близ теченья.
Но если, оторвавшись от корней,
Они дерзнут помчаться вместе с ней,
Погибнут в бурных волнах, в грязной тине
И канут, наконец, в морской пучине.
Так суждено в геенну душам пасть,
Что выше бога чтят земную власть.

Перевод Г. М. Кружкова

Отправить