Книга: Измеряя мир
Назад: РЈР§Р�ТЕЛЬ
Дальше: Р§Р�СЛА

ПЕЩЕРА

За полгода в Новой Андалусии Гумбольдт обследовал все, что не имело ног или не испытывало страха, чтобы убежать от него. Он описал цвет неба, температуру молний и толщину ночного инея, он изучил птичий помет, обследовал сотрясения Земли и спускался в пещеру мертвых.
Он жил вместе с Бонпланом в белом деревянном домике на краю города, недавно разрушенного землетрясением. Да и теперь еще толчки по ночам не давали людям толком поспать, вот и сейчас, когда он лежал, затаив дыхание, можно было услышать какое-то дрожание глубоко внизу. Гумбольдт копал ямы, опускал термометры на длинных веревках в колодцы и выкладывал горошины на кожу барабанов. Землетрясение скоро повторится, сообщал он с воодушевлением. От города останутся одни руины.
По вечерам они ужинали у губернатора, потом купались. Стулья выставлялись прямо в реку, сидя на них в легкой одежде, они оказывались посреди быстрого течения. Мимо то и дело проплывали небольшие крокодильчики. Какая-то рыба откусила однажды три пальца на ноге племяннику вице-короля. Мужчина, его звали дон Ориендо Казаулес и у него были огромные усы, вздрогнул и несколько секунд ошалело смотрел прямо перед собой, прежде чем скорее удивленно, чем испуганно извлек из окрасившейся кровью реки свою ногу, ставшую неполноценной. Озираясь, будто искал что-то, он свесился вдруг набок, но Гумбольдт успел его подхватить. На ближайшем корабле бедняга отбыл назад в �спанию.
Нередко к ним заглядывали женщины: Гумбольдт считал вшей в их заплетенных волосах. Они приходили группками, хихикали, посмеиваясь над этим маленьким мужчиной в мундире и с лупой в левом глазу. Бонплан страдал от их красоты. Он спрашивал, на что может сгодиться статистика вшей.
Всё нужно знать, потому что люди хотят всё знать, отвечал Гумбольдт. Никто еще не исследовал наличие этих неистребимых насекомых на головах жителей тропиков.
Неподалеку от их дома с молотка продавали людей. Мускулистые мужчины и женщины с цепями на ногах, пустыми глазами смотрели на землевладельцев, которые ковырялись у них во рту, заглядывали им в уши и, опустившись на колени, щупали их задний проход. Покупатели трогали подошвы их ног, дергали за нос, проверяли, в порядке ли волосы, ощупывали пальцами их гениталии. По большей части они уходили потом, так никого и не купив, эта отрасль коммерции находилась в упадке. Гумбольдт купил троих мужчин и велел их расковать. Они не поняли зачем. Теперь они свободны, передал им Гумбольдт через толмача, и могут идти на все четыре стороны. Они тупо уставились на него. Свободны! Один из них спросил, куда же им идти? Куда хотите, отвечал Гумбольдт. Он дал им денег. Все трое с недоумением попробовали монеты на зуб. Один из них сел на землю, закрыл глаза и не шевелился так, будто ничто в мире его не интересовало. Гумбольдт и Бонплан удалились под насмешливые взгляды окружающих. Несколько раз они оборачивались, но никто из обретших свободу не смотрел им вслед. Вечером начался дождь, а ночью город потрясло новое землетрясение. На следующие утро трое мужчин исчезли. Никто не знал, куда, и никто не встречал их больше. Во время следующего аукциона Гумбольдт с Бонпланом оставались дома, работали за закрытыми ставнями, а наружу вышли только, когда все закончилось.
Дорога к миссионерам вела через джунгли. На каждом шагу попадались незнакомые растения. Казалось, земли не хватает для всей этой поросли: деревья жались друг к другу, одно растение налезало на другое, лианы били по головам и плечам. Монахи из миссии встретили их дружелюбно, хотя и не могли понять, что вновь прибывшим от них нужно. Настоятель качал головой: что-то тут не так! Никто не отправляется на другой конец света, чтобы измерить то, что ему не принадлежит.
Жизнь крещеных индейцев в миссии строилась на основе самоуправления. У них был и свой комендант из индейцев, свой шериф и даже ополчение, и поскольку индейцы не бунтовали, то им давали жить так, будто они свободны. Они ходили голыми, только у некоторых имелись какие-то вещи, неизвестно как к ним попавшие: у кого шляпа, у кого чулок, пояс или закрепленный на плече эполет. Гумбольдту понадобилось некоторое время, чтобы сделать вид, что он ко всему этому привык. Ему неприятно было смотреть на волосяной покров у женщин в самых разных местах; это казалось ему несовместимым с их естественным достоинством. Однако когда он поделился этим своим наблюдением с Бонпланом, тот так хитро посмотрел на него, что Гумбольдт покраснел и голос его осекся.
Недалеко от миссии, в пещере ночных птиц, обитали мертвые. Поскольку с пещерой этой были связаны старые-престарые легенды, местные жители отказались их туда сопровождать. Только после длительных уговоров с ними согласились пойти два монаха и один индеец. То была одна из самых больших пещер на всем континенте, дыра размером шестьдесят футов на девяносто, через которую проникало так много света, что они, даже пройдя сто пятьдесят футов, все еще двигались по траве и под деревьями. Только после этого им пришлось зажечь факелы. � тут же начали раздаваться крики птиц.
Птицы жили во тьме. Тысячи гнезд мешочками свешивались с потолка пещеры, птичий крик оглушал. Как они ориентировались в темноте, никто не знал. Бонплан сделал три выстрела, почти неслышных из-за птичьего крика, и тут же к ногам его свалились две птицы, еще живые. Гумбольдт откалывал от скалы образцы породы, измерял температуру, давление воздуха и влажность и соскребал мох со стен.
Один из монахов громко вскрикнул, раздавив ногой громадного слизня. �м пришлось пересечь ручей, птицы с криком носились над их головами, Гумбольдт зажимал уши руками, монахи крестились.
Здесь, сказал проводник, начинается царство мертвых. Дальше он не пойдет.
Гумбольдт предложил вдвое увеличить вознаграждение.
Проводник отказался.
Рто нехорошее место! Р� вообще, нечего тут делать, человеку нужен свет.
Красиво сказано, прорычал Бонплан.
Свет, вскричал Гумбольдт, это не способность видеть, а знание!
Он двинулся дальше, Бонплан и монахи за ним. Туннель стал раздваиваться, без проводника они не знали, куда идти. Гумбольдт предложил разделиться на две группы. Бонплан и монахи покачали головами.
Ну, тогда идем влево, решил Гумбольдт.
Почем же влево? спросил Бонплан.
Значит, вправо, сказал Гумбольдт.
Ну, а почему вправо?
Черт подери, рассердился Гумбольдт, что за идиотизм!
� он зашагал впереди всех влево. Птичий гам раздавался здесь еще сильнее. Через какое-то время в нем можно было различить какой-то тоненький быстрый-быстрый клекот. Гумбольдт склонился к увядшим растениям на земле. Вздувшиеся растеньица, бесцветные, почти бесформенные.
Как интересно, прокричал он в ухо Бонплану, как раз о таких вещах я написал работу во Фрейберге!
Когда они оба разогнулись, то увидели, что монахи исчезли.
Кретины суеверные! вскричал Гумбольдт. Вперед!
Дорога резко пошла вниз. Птицы хлопали крыльями совсем близко от них, но ни разу их не коснулись. Они на ощупь подобрались к какому-то выступу. Факелы были слишком слабы, чтобы достать до самого свода. На стены ложились их огромные тени. Гумбольдт взглянул на термометр: становится все теплее, сомнительно, чтобы это порадовало профессора Вернера! Потом вдруг он увидел рядом силуэт покойной матери. Он поморгал глазами, но ее тень не исчезла, словно то был не фантом. Платок повязан на шее, голова наклонена, на устах отрешенная улыбка, нос и подбородок истончились как в последний день ее жизни, в руках гнутый зонтик. Он закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти.
Что, что? спросил Бонплан.
Ничего, ответил Гумбольдт и, сосредоточившись, отколол от скалы осколок.
Дорога ведет дальше вниз, сказал Бонплан.
Пожалуй, хватит, решил Гумбольдт.
Бонплан высказал предположение, что там внизу, может быть, есть еще неизвестные растения.
Лучше вернемся, сказал Гумбольдт. Раз хватит, значит хватит.
Они пошли вдоль ручья на свет. Постепенно птиц становилось все меньше, а крики их все глуше, вскоре они смогли потушить факелы.
Перед пещерой РёС… РїСЂРѕРІРѕРґРЅРёРє крутил РЅР° вертеле над костром обеих убитых птиц, выпуская жир. Перья, клювы Рё когти уже сгорели, РєСЂРѕРІСЊ капала РІ пламя, жир шипел, над поляной стоял РіРѕСЂСЊРєРёР№ запах. Ртот птичий жир большая ценность, РїРѕСЏСЃРЅРёР» РїСЂРѕРІРѕРґРЅРёРє. РќРµ имеет запаха Рё держится больше РіРѕРґР°!
Придется добыть парочку новых, сердито сказал Бонплан.
Гумбольдт попросил у Бонплана его флягу со шнапсом, сделал большой глоток и отправился с одним из монахов в сторону миссии, в то время как Бонплан вернулся в пещеру, чтобы подстрелить еще пару птиц. Сделав сотню шагов, Гумбольдт остановился и, задрав голову, посмотрел на верхушки деревьев, упиравшиеся в небо.
РС…Рѕ!
РС…Рѕ, повторил монах.
Ага, они кричат, и крик их отражается от стен. Очевидно, так ориентируются эти твари. Если не по запаху, то по звуку.
На ходу Гумбольдт делал пометки. Система, которой мог бы воспользоваться и человек в безлунные ночи или под водой. А что до жира: из-за отсутствия запаха он наилучшим образом годится для производства свеч. Окрыленный, Гумбольдт подскочил к двери своей монашеской кельи, а там его поджидала голая женщина. Поначалу он подумал, что она пришла, дабы ей посчитали вшей, или принесла какое-нибудь известие. Но потом понял, что на сей раз это не так, и женщина пришла за тем, чего хотела, а хотела она именно того, о чем он догадался, и теперь ему деваться было некуда.
Скорее всего, ее прислал губернатор, надо полагать, это соответствовало его представлениям о том, какие сюрпризы в ходу у крепких мужчин. Всю ночь и весь день она в полном одиночестве прождала его в комнате, от скуки разобрала на части секстант, перепутала все собранные растения, хлебнула спирта, заготовленного для препаратов, и, оглушив себя им, хорошенько проспалась. Проснувшись, гостья не без ловкости разрисовала красками портрет презабавного карлы с тонкими губами, в котором, конечно, не узнала Фридриха Великого. А теперь, когда Гумбольдт наконец появился, она желала поскорее покончить с тем, ради чего сюда пришла.
Он еще спрашивал женщину, откуда она взялась и что ей угодно, и не может ли он что-нибудь для нее сделать, а она уже ловко расстегнула его брюки. Она была маленького роста, не худышка, и на вид ей было не больше пятнадцати. Гумбольдт отстранился, она последовала за ним, он уперся в стену и, когда захотел прогнать ее, вдруг осознал, что не помнит ни слова по-испански.
Ее зовут �нес, сказала гостья, он может ей довериться.
Когда она стянула через голову его рубашку, оторвалась пуговица и покатилась по полу. Гумбольдт проследил за ней глазами до того места, где она, ударившись о стену, шмякнулась на бочок и затихла на полу. �нес обхватила его шею руками и потащила за собой на середину комнаты, а он все бормотал, что она должна отпустить его, что он как-никак подданный прусской короны.
Ого, сказала она, как у тебя бьется сердце.
Она потянула его за собой на ковер. � почему-то он допустил, чтобы она перевернула его на спину, а ее руки тем временем скользнули вниз, после чего женщина с удивлением и смехом констатировала, что толку-то от ее усилий немного. Он смотрел на ее согнутую спину. На потолок, на листья пальмы, дрожащие на ветру за окном.
Сейчас, сейчас, сказала она. Он должен ей довериться!
Листья были остры и коротки, это дерево он еще не описал. Гумбольдт хотел было подняться, но она положила ладонь на его лицо и пригнула его опять, а он тем временем спрашивал себя, как она не может понять, что он побывал в аду. Позднее он не мог сказать, как долго все это длилось, пока �нес наконец не остановилась, рывком откинув назад волосы и печально глядя на него. Он закрыл глаза. Она встала.
Рто ничего, тихо сказала РѕРЅР°, это РѕРЅР° РІРѕ всем виновата.
Голова у него раскалывалась, его мучила жажда. � лишь услышав, что за ней захлопнулась дверь, он открыл глаза.
Бонплан застал друга за письменным столом, занятого хронометром, гигрометром, термометром и вновь собранным секстантом. Воткнув лупу в глаз, Гумбольдт исследовал листья пальмы. �нтересное строение, очень! Но пора бы и двигаться дальше.
Чего это вдруг?
Согласно старинным преданиям, между реками Ориноко и Амазонкой есть природный канал. Европейские географы считают это легендой. Господствующая школа утверждает, что водоразделом здесь служат горы и не может быть никакой разветвленной речной системы внутри страны.
Как ни странно, он об этом никогда не думал, заметил Бонплан.
Рто заблуждение, сказал Гумбольдт. РћРЅ найдет канал Рё разгадает эту загадку.
Вот оно что, сказал Бонплан. Канал, значит.
Ему не нравится такое отношение, сказал Гумбольдт. Одно нытье, одни упреки. А как насчет энтузиазма? Капелька его не помешала бы!
Бонплан спросил, а что, собственно, случилось.
РЎРєРѕСЂРѕ будет солнечное затмение! Рто позволит вычислить точные координаты РіРѕСЂРѕРґР° РЅР° побережье. Р� тогда можно будет составить целую сетку измерений вплоть РґРѕ самого канала.
Но ведь он, видимо, где-то в глубине джунглей!
Все это только слова, сказал Гумбольдт. Его ими не испугаешь. Джунгли это тоже всего-навсего лес. Природа везде природа.
Он написал письмо брату. Путешествие проходит великолепно, открытия потрясающие. Что ни день находятся новые растения, больше, чем их можно сосчитать; наблюдения за землетрясением наводят на мысль о новой теории земной коры. Невероятно расширились также сведения о природе вшей. Всегда твой, помести это в газете!
Убедившись, что рука не дрожит, он написал еще и Канту. Передо мной забрезжила новая концепция физической географии. На различных высотах, но при одинаковой температуре на всей планете произрастают схожие растения, так что климатические зоны простираются не только в ширину, но и в высоту: в одной и той же точке земной поверхности возможны все стадии изменений, от тропиков до Арктики. Если соединить эти зоны линиями, то можно получить карту больших климатических поясов. С благодарностью за все ценные указания, а также в надежде, что профессор пребывает в благополучии, остаюсь и прочее Он закрыл глаза, вдохнул побольше воздуха и подписал письмо, изобразив самый размашистый росчерк, на какой только был способен.
За день до затмения вышла неприятность. Когда они проводили свои измерения на прибрежном песке, из-за кустов вдруг выскочил с дубиной какой-то самбо полунегр, полуиндеец. Зарычав, он пригнулся к земле и уставился на незнакомцев. А потом бросился на них. Злосчастное происшествие так назвал это Гумбольдт, когда тремя днями позже на борту судна, направлявшегося в Каракас при попутном ветре, писал об этом в три часа ночи при свете свечей. Сам он увернулся от удара, отпрянув влево, а вот Бонплану, который был справа от него, повезло меньше. Однако, увидев, что противник недвижно распростерся на земле, самбо перестал орудовать дубиной и побежал догонять сорвавшуюся с головы Бонплана шляпу. Нахлобучив ее, он поспешил удалиться.
С инструментами, по крайней мере, ничего не случилось, да и Бонплан через сутки пришел в себя, хотя лицо его раздулось, один зуб был выбит, нос потерял свою форму, а на губах и подбородке запеклась кровь. Гумбольдт, дневавший и ночевавший у его постели, тут же протянул другу кувшин с водой. Бонплан умылся, отхаркался и решился взглянуть на себя в зеркало.
Приближается затмение, сказал Гумбольдт. Как он, справится?
Бонплан кивнул.
Наверное?
Бонплан, сплюнув, прошепелявил, что в этом нет никаких сомнений.
То будут великие дни, сказал Гумбольдт. От Ориноко до Амазонки. В глубь страны. Пусть он поклянется!
С трудом, словно нехотя, Бонплан поднял руку.
В предначертанный послеобеденный час солнце погасло. Свет померк, стая птиц с криком взмыла в воздух и унеслась вместе с ветром; предметы вокруг будто вобрали в себя освещение, набежали тени, солнечный шар превратился в темный диск. Бонплан с перевязанной головой держал большое зеркало секстанта. Гумбольдт, устремив на него подзорную трубу, другим глазом косился на хронометр. Время остановилось.
А потом вновь пошло. Свет возвратился: солнечный шар выпростался и засиял, тень сползла с холмов, равнины и горизонта. Птицы кричали, где-то прогремел выстрел. Бонплан опустил зеркало.
Гумбольдт спросил, каково это было.
Бонплан с недоумением посмотрел на него.
Он ведь сам ничего не видел, пояснил Гумбольдт. Только отражение на зеркальном экране. Он, не отрываясь, измерял высоту небесных светил, да еще должен был следить за часами. Так что не было времени осмотреться.
Да ведь это не повторится, хрипло сказал Бонплан. Неужели он и правда даже ни разу не взглянул?
Рта местность теперь навсегда будет нанесена РЅР° РІСЃРµ карты РјРёСЂР°. Всего несколько мгновений выпадают РЅР° то, чтобы откорректировать С…РѕРґ часов СЃ помощью неба. Р� есть люди, которые относятся Рє этой работе серьезнее, чем РґСЂСѓРіРёРµ!
Все так, но все же Бонплан вздохнул.
Что такое? Гумбольдт полистал звездный каталог, достал карандаш и занялся вычислениями. Так что же?
Неужели всегда нужно быть настолько немцем?
Назад: РЈР§Р�ТЕЛЬ
Дальше: Р§Р�СЛА