Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Принц Брекан Датский, лорд отмелей, кос,
И моря, что входит в фиорд,
Был вправе не видеть девичьих слез —
Морей и земель тех лорд!
Одну из золотокудрых дев
Встретил у моря лорд:
Прошлого ей был внятен напев,
Хоть звучал в нем горький аккорд.
Но бросив ее без лишних слов
Подался за море лорд;
Он дочь у Хозяина Островов
Попросил, в решении тверд.
Властелин Островов, отсмеявшись, рек:
Лишь океанский лорд
Островную Деву получит в срок,
Для него ты не слишком тверд!
Ты выстой три дня и три ночи, где круть
Морской пучины, мой лорд,
Иначе — о деве навек забудь,
Восвояси плыви в свой порт.
Принц Брекан драккар направил в моря,
Вернулся в Данию лорд:
О колдуньи, он рек, где найти якоря,
Чтоб волною я не был стерт.
Ты канат из пеньки и из шерсти сплети,
И канат из девичьих кос,
И в ревущий крутень обратно лети,
Он не будет таить угроз.
Грэйдулльский коваль в святки пустит всю сталь
На три якоря, словно из грез,
Конопли размочаль, шерсть возьми, коль не жаль,
И пусть Девы дадут волос.
Из рыжих волос — одну нитку пусти,
Из черных, как смоль, — другую.
Их золотистой прядью скрути,
Косу заплетя тугую.
В святки все ковали за ночь сделать смогли
Три якоря, словно из грез,
Принц наплел конопли, шерсть ему принесли
И Девы дали волос.
Из рыжих волос — одну нитку пустил,
Из черных, как смоль, — другую.
Их золотистой прядью скрутил,
Косу заплетя тугую.
Взял канат из пеньки, и из шерсти канат,
И канат из девичьих кос,
И три якоря там, где волны накат,
Ушли под воду вразброс.
Воронка ревела, но день прошел,
И глянула ночь свысока,
Но лишь утро легло на небесный шелк,
Разошлась втрое пенька.
Снова ночь пришла, крутень гнал круговерть,
Ветер дул откуда невесть,
Но лишь утро легло на небесную твердь,
Расползлась надвое шерсть.
Третья ночь упала, как черный дрозд,
Море подняв на дыбы.
Но держался канат из девичьих кос,
Хоть крутень зыбил горбы.
Море ходило вокруг ходуном,
И валы океан носил,
Драккар стоял на канате одном,
Держась из последних сил.
Принц Брекан слушал тот грозный напев,
Сжимая в руке фонарь,
Благословляя всех датских Дев —
Ими Дания славилась встарь!
С фонарем глядел он опять и опять
На канат из девичьих кос,
Но что это, глядь — расходится прядь
Из золотых волос.
Третье утро пришло своим чередом, —
Но сгинул драккар неспроста!
Золотая прядь в канате том
Не от Девы была взята…
Колдунья гуляла по кромке песка,
Где волны ревут вразнобой,
Но мелькнула средь волн мертвеца рука —
Добрый знак для ведьмы любой!
К мертвецу легко подошла она,
Сквозь скалы пройдя напролет:
Над невинной девой шутил ты сполна,
Но мой сегодня черед!
Сапфир на пальце горел огнем,
А в рубинах алела мгла:
Верни мои клятвы быть вечно вдвоем,
И мой перстень, — ведьма рекла.
Она воскресила плоть мертвых рук
И кольцо потянула слегка,
Но мертвой хваткой, сжав пальцы вдруг,
Ее схватила рука.
Ведьма клялась, что не слала гроз,
И заклятья читала вспять:
Но мертвец был глух и не слушал всерьез,
А рука продолжала держать.
И смертным хладом пополз прилив,
Когда подошел его срок;
Он колени обнял, нетороплив,
И на талию ведьмы лег.
С новобрачными вновь, среди пенистых грив,
Корабль поплыл по волне,
И ведьма увидела их сквозь прилив,
Что с губами встал наравне.
О, сердце мертвых и руки мертвых —
Ваши объятья крепки!
И любовь — скорлупка, но летит голубка
Всем ястребам вопреки.
Ах, Лесбия, к чему здесь спор,
Меня она пленила,
Она не прячет ясный взор,
Мне улыбаясь мило:
Но есть один смешной пустяк,
Что ни скажу — ей всё не так!
И, хоть мы близкие друзья,
Она как дивный гений,
Но сердцем не приемлю я
Сей метод словопрений:
Ведь, хоть превыше всех похвал,
По-женски мыслит идеал!
Уловок речь ее полна
И рассуждений праздных,
Не знаю, что решит она
В вопросах самых разных;
И там, где мысль видна насквозь —
Там вывод снова вкривь и вкось!
Толкует Вам на свой манер
То, в чем ни сном, ни духом,
Для подтвержденья даст пример,
Знакомый ей по слухам;
Что Вас смутит в один момент —
Ее любимый аргумент!
Хоть мудрым был старик Сократ,
Чья слава всё не меркнет,
Но Лесбия мудрей стократ
И в прах его повергнет:
Придется, коль ему невмочь,
Ксантиппе мудрецу помочь!
Ах! Мой философ, в блеске глаз,
Что мне летят навстречу,
Я предпочту смотреть на Вас,
Чем слушать Ваши речи:
Что ж, назидайте бесперечь,
Мне важен голос, а не речь!
Истопник Флинн и Хэнки-Финн встречаются в порту,
«Оставлю наш морской пейзаж, — подводит Флинн черту, —
Я всё испил, но я сглупил, здесь плещется лишь рассол,
Хоть я волк морской, но день-деньской каждый болит мосол.
Там всё одно, золотое дно, а здесь — хоть ныряй в петлю,
Коли сам больной, так пошли со мной, но делай как я велю».
Далекую Землю они искали, сносимые легкой волной,
Где ветром пронизаны светлые дали и солнечной тишиной,
И каждый мечтал про желтый металл, что искали, сбиваясь с ног,
Где сосновый бор стоит, меднокор, и там, где горный отрог.
Но желтых в горсти крупиц не найти, смеется простой песок,
В общем дело — швах, только звон в ушах, от безумья на волосок.
Дни напролет проклятия шлет истопник, осатанел,
Но Хэнк всё спускал, ширил оскал и… делал как Флинн велел.
У Флинна десять слитков есть, тому он страшно рад,
И чуть привал, он друга звал смотреть на этот клад.
«Глянь, — говорит, — вот что блазнит в проклятом сем краю;
Бросает в дрожь, но руку всё ж ты не тяни свою.
Взглянул — мотай, во сне мечтай, что кладом завладел».
Хэнк-губошлеп затылок скреб и… делал как Флинн велел.
Ночной шатер, горит костер, обид растет число,
На Хэнков гнев, со скал слетев полярных, смотрит зло.
Лапландский выводок сидит, на ивах вознесен,
И пять богов из финских льдов явились к Хэнку в сон.
«Кошель возьми, — ревут они, — и бей в звериный мах,
А мясо голод утолит окрестных росомах,
Вчера мерзавцем обозвал, а лишь начался день
Сегодняшний, как он проклял родных святую тень.
Возьми кирку, разбей башку, чтоб дьявол околел…»
И Хэнка речь смогла зажечь, он… сделал как черт велел.
Там, говорят, был как раз Отряд, Что Ловит Таких Людей,
И вот зацапан Хэнки-Финн, в тюрьму попал, злодей.
И в нужный срок судить порок собрался правый суд,
Согласно тяжести вины был крепкий выбран сук.
Шериф — он вроде прокурор, и я уж был не рад,
Что должен речи говорить, — какой я адвокат?
Нет самогона, а судья серьезен, словно пень,
И милосердие ушло из наших душ в тот день.
Музыки нет, всё это бред, ведь здесь не карнавал,
Но Хэнки-Финн, мой побратим, повиснув, — станцевал.
Мы стали сразу за петлей, взойдя на эшафот,
Там, где готовился палач взять Хэнка в оборот.
Струхнул, как если б к палачу я лично угодил,
Стоим, молчим… и вот под ним уже скрипит настил.
Хэнк оборвал неверный шаг… и стал невдалеке,
Промежду стражем и попом, что крест держал в руке.
Так шепот роз в глухом саду звучит — как грозный знак,
Вот так стоял он на виду перед толпой зевак,
Над той толпой, пока палач на небо не вознес,
И я клянусь, лицом он был — ну вылитый Христос.
Какой тебе я «мракобес», уймись, прошу, старик.
Была похожей борода, он бороду не стриг.
Блестел атлас волнистых влас на белизне ланит,
Глаза горят, он, ликом свят, любого приструнит.
Хэнк шел, и чуть не плакал я, был каждый уязвлен,
Как будто Хэнк теперь судья и нас осудит он.
Он к палачу, я не шучу, прошел спокоен, строг.
Пусть черт побрал, коль я соврал, — он был как будто Бог.
Попа трясет, холодный пот стирает он платком,
Шериф по высохшим губам проводит языком.
Казалось, смертник говорит: «Узри, со мною Бог.
И нынче же я попаду в божественный чертог.
Ужель не счастлив! Я простил любому всякий грех;
Во искупленье уходя, я возлюбил вас всех».
И так стоял, он казнь приял, и смертью смерть попрал.
Я выдох задержал, когда он крест поцеловал.
Улыбка скрылась, в капюшон опущенный нырнув;
Петлю накинули, слегка веревку натянув.
Сперва кивок, затем рывок, и Хэнк… от нас ушел,
Веревка дергалась чуть-чуть, поскольку груз тяжел.
Но вот веревка не дрожит, всё стихло, как в гробу;
Так Хэнки-Финн, мой побратим, свою стяжал судьбу.
Стяжал судьбу! Но в том и соль, что он нас ослепил,
Мы видим только кто он есть, а надо — кем он был.
Еще увидишь, у попов святым он прослывет,
Как Папа Римский умирать он шел на эшафот.
Ах, кроток нравом. Нимб такой, что просто обожгусь.
А я увидел там ханжу, он тот еще был гусь.
Всё прах, и мученик сумел отринуть суету,
Не вешать надо бы его, а… ПРИГВОЗДИТЬ К КРЕСТУ.
Войти с помощью соц. сетей: