Глава 11

– Неужели она помогала этому кровожадному старику? – недоуменно обратился ко мне Пенда, бросая в костер очередную ветку.

Я смотрел, как языки пламени лижут дерево: еще свежее, оно шипело в огне, кора пузырилась. Воины разбредались по шалашам, наслушавшись россказней Асгота и датчан о приношении в роще и о том, что туда приходил сам Всеотец. Слушали они, как дети: широко раскрыв глаза и разинув рты. Почти все были благодарны Асготу. И Кинетрит.

– Все еще хуже, – ответил я. – Думаю, это была ее идея.

Пенда покачал головой.

– Нет, Ворон. Знаю, она изменилась.

Неотрывно глядя на языки пламени, я чувствовал на себе его взгляд.

– Она уже не та, что была раньше, но… – Он потер лоб кулаком. – Не сделала бы она такого. Боже святый, это же монахини!

– Все думают, у нее особый дар, – сказал я, указывая большим пальцем на группку датчан позади и не видя больше причин не признавать очевидное. Ужасно было смотреть, как трупы белотелых Христовых невест раскачивались в петлях. Даже если их смерть вернула нам расположение богов, мысль о таком убийстве была мне ненавистна. Я всегда считал, что только трус может убить женщину, и не я один так думал. Выслушав Асгота, некоторые скандинавы, в том числе и Сигурд, нахмурились. Приношение, хоть и щедрое, оставило гнусное послевкусие. Была и еще одна мысль, от которой моя кровь стыла в жилах и хотелось перерезать глотку Асготу. Эта мысль постоянно возникала в голове, как и зрелище качающихся на ветру трупов. Я вдруг понял, что страшило меня все это время, – что Кинетрит потеряна для меня навсегда.

– А ты, Ворон? – произнес Пенда. – Тоже думаешь, что у нее есть этот… дар? – В его словах слышалась усмешка.

– Какая разница, что думаю я? Другие верят. А тут еще этот чертов волк…

Пенда подбросил новую ветку в костер. В ночное небо взметнулся сноп искр. Я проследил за их полетом, думая о черных нитях, вплетенных в судьбу Кинетрит. Могу ли я избавить ее от них?

Еще трижды при нас на Лингви всходила полная луна. Все это время мы чинили корабли, наедались впрок мяса и согревались с женщинами эмира. В Йольскую ночь мы пировали мясом диких бычков. Животные эти оказались хитрыми, поэтому раньше мы их и не встречали. Но однажды, набредя на их водопой, мы засели в зарослях тростника с веревками наготове. Сначала пытались подстрелить бычков из луков, однако они и с десятком стрел в туше убегали в заросли, а к тому времени, когда мы находили их, из них вытекала вся кровь и мясо становилось жестким, как дубленая кожа. Так что мы стали ходить на них небольшими отрядами. Одни забрасывали арканы, другие держали пойманного бычка и перерезали ему глотку. Но даже свежее мясо не могло заменить эль и мед. Брам жаловался, что он впервые трезв в Йольскую ночь. Ему вторил Бьярни, говоря, что это первый Йоль, который он вообще помнит, потому что раньше всегда напивался до бесчувствия, и если б не темнокожие красавицы, согревающие его по ночам, то это был бы самый ужасный Йоль в его жизни.

Я и сам привязался к Амине и, пожалуй, даже полюбил бы ее, если б мы лучше понимали друг друга. Она учила меня своему языку, а я ее – английскому и норвежскому. Хотя чаще всего слова были не нужны – мы просто прижимались друг к другу под шкурами, пока над болотом выл ветер или на лагерь спускался туман, густой, как варево в котле. Амина и другие женщины быстро забыли про свои тонкие разноцветные одежды и платки, которые совсем не спасали от холода, нашили одежд из шкур и больше походили не на женщин эмира, а на какое-то странное дикое племя из старинных преданий. Но даже в шкурах и меховых шапках они были красавицами. Мы часто посмеивались, что жирный эмир, наверное, скучает по своим женам, а вот его уши теперь отдыхают.

Отец Эгфрит был грустным и подавленным. Монах уже много недель не брил голову и даже отрастил бороду. Если б не обветшалая ряса под старой накидкой из медвежьей шкуры, в нем едва ли можно было признать священника. Пенда как-то заметил, что монах отчаялся обратить нас в свою веру и страдает оттого, что потерпел неудачу. Вдали от родины люди еще сильнее цепляются за привычное. Скандинавы облюбовали определенные деревья и источники и оставляли там жертвенных животных – задобрить Одина, Фрейю или Ньёрда. Даже те, кто поначалу слушал от скуки рассказы Эгфрита о Белом Христе, не подходили к монаху. Асгот доказал, что он сильнее. Принеся в жертву монахинь, он снискал для нас милость богов, так что зиму мы провели спокойно. Еды было в изобилии, и на нас никто не нападал. Эгфрита теперь слушали только уэссекцы: Пенда, Гифа, Бальдред и Виглаф. Впрочем, они предпочитали общество эмировых жен, за что Эгфрит их сурово корил. Монах почти все время сидел с кислой физиономией, о чем-то размышляя. Наверное, он ушел бы, оставив нас грешить дальше, да только куда уйдешь с острова посреди зимы…

Когда северный ветер ослабил свою ледяную хватку, мы начали готовиться к отплытию. Раз в несколько дней кто-нибудь ходил по солончакам на берег, посмотреть, не сменило ли море гнев на милость. С каждым днем солнце поднималось чуть выше на небе и опускалось за горизонт чуть медленнее. Тени на сером песке становились короче, а вместо одиноких мух в воздухе вились тучи гнуса. На кустах и деревьях набухали почки, а птицы теперь летели на север. Близилась весна.

Зима жестоко обошлась с «Голиафом». Его хлестали ветра и ледяные дожди, терзало бушующее море. Корабль завалился на правый бок, воду никто не вычерпывал, днище ушло в грязь, а палуба прогнила. Кнут с Улафом решили, что, если вывести его в открытое море, он, скорее всего, развалится на части при первой непогоде. Мы сняли с корабля снасти и парус – всю зиму они хранились в трюме «Фьорд-Элька». Теперь к ним прибавились крепкие доски, а все гнилье осталось на растерзание морю. Потом мы свернули лагерь, отнесли сундуки на корабли и посадили жен эмира к датчанам на снеккары – Сигурд не хотел, чтобы они плыли на «Змее» или «Фьорд-Эльке». Кинетрит не сразу уговорила Сколла переступить борт «Змея». Зверь пятился, поджимал хвост и уши; Кинетрит все же заманила его на корабль свежим бычьим сердцем. Волк съежился на носу корабля, дрожа и поскуливая. Мне было почти жаль беднягу.

Можно было подождать, когда ветер сменится, и пройти под парусом по заболоченным протокам, но один или два дня ничего не изменили бы. Сигурд сказал, что мы и так совсем разленились, будем выбираться из болота на веслах – хоть вспомним, как грести, перед тем как вновь схватиться с суровым морем. По правде говоря, мы были рады взяться за весла. Все радовались так, как радуются мореходы, оказавшись на корабле среди волн после долгого времени на суше.

Мы проплыли мимо заброшенного «Голиафа», похожего на сгнившую тушу кита, от которой остался только костяной остов. Подновленные корабли резво вышли в открытое море и направились на восток. Восходящее солнце грело спину, «Змей» подрагивал, радуясь свободе. Я наполнил грудь воздухом и распустил волосы, чтобы свежий морской ветер выдул из них въедливый болотный запах. Мускулы подрагивали и горели с непривычки, однако Сигурд приказал не останавливаться. Никто не роптал, ведь ярл и сам сидел на веслах, потея, как и все остальные. К тому времени, как на закате нам велели убрать весла и бросить якорь, мы были такими же уставшими, как рабы во время сбора урожая – не хватало сил даже есть, хотя животы подводило от голода. Приятно было засыпать, покачиваясь на волнах, слушая скрип канатов и мачты, да умиротворяющее шипение морской пены за бортом.

Назавтра мы едва смогли сесть на весла, а через день стало еще хуже. Зато к четвертому дню мы гребли так же хорошо, как и раньше, – лишь слабая боль в мускулах напоминала о том, что впредь таких перерывов делать не следует. Иногда море начинало дыбиться или налетал ветер, словно говоря нам, что не стоило покидать Лингви так скоро, но всем не терпелось плыть дальше. Мы знали: главное – держаться ближе к берегу и поглядывать одним глазом на небо, другим – на море, и тогда нам ничто не грозит. Да и торговых галер было в море, что чаек над рыбацкой лодчонкой. Ни дня не проходило без того, чтобы вдалеке не показались надутые теплым ветром паруса. А уже если торговцы не боялись выходить в море, тогда чего страшиться нам, храбрым мореходам? И даже не будь на носах наших кораблей драконьих голов, вряд ли кто-нибудь осмелился бы подойти к нам близко.

Минуло десять дней, как мы покинули Лингви, и впереди показалась земля римлян. Большинство из нас слышали о том, что в давние времена владения римских императоров простирались во все стороны света. А воинов у них было что звезд на небе, и обращали римские императоры эти несметные войска против своих врагов. Римляне возвели огромные каменные храмы, размером превосходящие все те, что мы видели во Франкии, и даже беднейший римлянин считал себя господином над иноземцами. Хотя те дни давно прошли, теперь на троне империи сидел правитель не менее могущественный, чем властители прошлого. Император Карл.

– Викарий апостола Петра, его Святейшество Папа Римский Лев самолично возложил древнюю корону римских императоров на голову Карла, – сказал Эгфрит, когда мы высматривали, нет ли в гавани, показавшейся по левому борту, боевых кораблей. Порт был маленьким, но оживленным. У пристани покачивались торговые корабли и рыбацкие лодки, вдоль берега растянулся базар. Однако при виде нас торговля прекратилась, люди стояли и смотрели на сияющее под солнцем море, прикрыв глаза руками.

– Мне начинает казаться, что, если заплыть за край света, все равно попадешь к этому императору, – произнес Сигурд, изумленно качая головой. – Похоже, нам повезло, что в прошлый раз мы удрали от Карла, а, монах?

Брови Эгфрита подскочили.

– Повезло? Да мы чудом спаслись, – произнес он.

Монах с неделю дулся, но когда узнал равнинный берег и острова, о которых читал в церковных книгах, к нему почти вернулась его прежняя живость. Мы много дней плыли вдоль манящих мягким песком дюн, за которыми во все стороны простиралась равнина, где врагу негде было бы спрятаться, а вид порта еще больше разжег наш аппетит. Копченым мясом, свежей и соленой рыбой мы запаслись так, что хватило бы до Рагнарёка. Мед – вот что нам было нужно.

– Вроде спокойно, – сказал Улаф, поджав губы так, что они скрылись в густой бороде.

Кнут с ним согласился.

– Рад буду причалить, – сказал он, взглядом ища одобрения ярла.

Сигурд кивнул.

– Встанем носами к морю, – распорядился он.

Раздались недовольные возгласы, ведь это означало, что причаливать будем дольше. Но решение Сигурда было мудрым – так мы сможем быстрее отплыть в случае чего. Улаф велел спустить парус, Брам прокричал его приказ капитанам трех остальных кораблей. Мы сели на весла и принялись выворачивать к причалу, что оказалось не такой уж трудной задачей, потому что все пять торговых кораблей тут же подняли паруса и якоря и спешно отплыли.

– И чего они так боятся? – ухмыльнулся Бьярни, налегая на весло.

– Да уж… Что могут натворить четыре полных корабля язычников в таком маленьком порту? – спросил я, глядя на Улафа, который командовал, когда поднять, а когда опустить весла.

После того как мы бросили якорь, Сигурд велел всем оставаться на борту, сказав, что он с отрядом сойдет на берег разузнать, что к чему.

– Что там всегда говорил мой папаша? – сказал Улаф, берясь за копье одной рукой и почесывая шею другой. – Не лезь поперед своего копья. А то можно и на неприятности нарваться.

– Он ведь шею сломал, да, Дядя? – нахмурившись, спросил Оск.

Улаф кивнул.

– А потом на свое же копье напоролся, – пробормотал Ирса Поросячье Рыло.

В ответ Улаф приложил тому кулаком в челюсть, отчего Поросячье Рыло осел на палубу.

– Пошли, – велел Улаф.

Я последовал за ним на берег. Люди разбегались с нашего пути, как куры при виде лисы. Но торговцы, почуяв запах прибыли, принялись на своем языке нахваливать товар. Не впервые я подивился храбрости торгового люда. Когда к тебе идут пять пропахших морем вооруженных воинов с голодным блеском в глазах, а у тебя нет меда или эля, лучше убраться с дороги, да поживее. Сигурд с Улафом шли впереди, Флоки, Свейн и я – за ними. Позади трусил Эгфрит. Он то и дело обращался к местным жителям на латыни, но они понимали его так же плохо, как и я.

Песок на берегу был такой мягкий, что сапоги проваливались. Мы огляделись, проверяя, нет ли поблизости вооруженных людей, а заодно и чего-нибудь ценного. Старцы рыбаки чинили сети. Таких, как мы, они не боялись, серебром у них разве что седые волосы отливали. Двое мальчишек вытаскивали сухие водоросли и мелких рыбешек из разложенного на песке невода. Пареньки постарше пошли за нами следом, держась на расстоянии. Их главарь – высокий юнец с черными курчавыми волосами и озлобленным от голода взглядом – прикидывал, когда лучше к нам подойти. Несколько стариков сидели на перевернутом рыбацком челне и играли в похожую на тафл игру, украдкой косясь на нас.

Мы пошли на сладковатый запах рыбы, жаренной с луком и травами. Улаф протянул маленькому голодранцу серебряную монетку размером с ноготь. Мальчишка распахнул глаза и повернулся к отцу, а тот широко улыбнулся и жестом пригласил нас отведать жаренной на углях рыбы. Улаф передал мне рыбину, я побросал ее с руки на руку, чтоб остыла, снял с рыбы кожу и откусил горячий пряный кусок, с ухмылкой глядя на Свейна. Силач принялся за свою рыбину, и по лицу его было понятно, что для полного счастья ему не хватало только залить ее сверху чем-нибудь покрепче.

– Уж получше обветренной селедки, – сказал я, вытирая жир с губ и бороды.

– По-всякому лучше того, что Арнвид из котла выуживает, – поддержал Сигурд, ухмыльнувшись мальчишке.

Тот в ответ улыбнулся всеми деснами и выпятил грудку, словно маленькая храбрая птичка.

– Арнвид и из воды похлебку сварит, – заметил Флоки Черный, настороженно оглядывая берег и зеленую полосу леса поодаль.

За лесом на западе виднелось скопище грубо сколоченных лачуг; скорее всего, там жили рыбаки, которые везли улов куда-то дальше или торговали рыбой на берегу.

Мальчишки наконец решились подойти к нам – два коротышки с привычной легкостью заняли места по бокам долговязого. Дойдя до нас, они замерли в нерешительности, готовые в любой момент сорваться с места, и подобострастно заулыбались одними губами, не сводя с нас зоркого расчетливого взгляда.

– С этими-то мальками нам и надо бы поговорить, – сказал Улаф.

– Вот и поговори, Дядя, – отозвался Сигурд.

Улаф пожал плечами, кашлянул и заговорил с мальчуганами на норвежском. Главарь проговорил что-то в ответ, мотая головой. Улаф повернулся ко мне, воздев руки к небу.

– Монах! – позвал Сигурд.

Эгфрит заговорил с юнцами на латыни. Тот, что с прыщавым лицом, дернул главаря за рукав и что-то затараторил. Старший раздраженно кивнул и, вопросительно на нас глядя, сложил кольцо из большого и указательного пальцев и ткнул в него пальцем другой руки. Сигурд отрицательно покачал головой.

Я изобразил руками рог и сделал вид, что пью из него, потом довольно крякнул и утер рот рукавом. Мальчишки заухмылялись. Чернокудрый сказал что-то светловолосому, и тот помчался исполнять приказ, скользя по песку, как уж по глади пруда. Потом Сигурд вытащил из-за пазухи серебряное железное кольцо, похожее на кандалы, и взял за руку Эгфрита, будто собираясь надеть на него оковы. Двое оставшихся юнцов стали переглядываться, что-то говоря друг другу. Чернокудрый выступил вперед, положил руку Сигурду на плечо и жестом попросил ярла встать и повернуться. Они поворачивались, пока не встали лицом на запад, и тогда юнец протянул худую руку в сторону солнца, поднял два пальца, что, как мы поняли, означало «два дня», постучал себя ладонью в грудь и указал на наши корабли в гавани.

– Мутно, что в кадке с грязной водой, – помотал головой Улаф.

Сигурд дал чернокудрому монетку. Тот внимательно изучил ее и кивнул с притворным равнодушием – наверняка ему доводилось трудиться усерднее и за гораздо меньшую награду.

– Дядя, скажи на кораблях, что мы задержимся тут дня на два. – Сигурд повернулся к солнцу и закрыл глаза.

Мальчишки припустили на юго-восток – наверняка там находилась деревня покрупнее.

– А мы посидим здесь, ноги вытянем, – добавил ярл, глубоко вдыхая теплый воздух.

Улаф кивнул, достав из висевшей на поясе мошны еще одну рыбину и вгрызшись в нее на ходу.

– Да скажи еще, чтоб сегодня развлеклись с женами эмира как следует, – добавил ярл.

Не оборачиваясь, Улаф махнул рукой – мол, и так знаю.

– Ты тоже ступай, Ворон, – обратился ко мне Сигурд. – Волка ноги кормят.

Я глянул на Брама; лицо у того было обиженное, как у мальчишки, которого не пускают резвиться за ворота. Я пошел вслед за Улафом к кораблям. И к Амине.

Ночью мальчишки вернулись со старым усталым ишаком, навьюченным бурдюками. Животное невозмутимо топало по берегу, вздымая копытами облачка песка, а юные погонщики шли рядом с сияющими от гордости лицами. Едва они поравнялись с нашими шалашами, как норвежцы, датчане и уэссекцы накинулись на привезенное так, будто умирали от жажды. Бурдюки оказались полны не меда и не эля, а красного, как кровь, вина, кисло-сладкого и очень вкусного. Еще было несколько бурдюков с водой. Поглядев, как Брам выхлебал столько вина, что хватило бы утопить лошадь, юноши показали, как разбавлять вино водой, хотя их мало кто послушал. Получив от Сигурда серебро за труды, мальчишки с радостью остались и всю ночь сновали среди нас, наполняя рога и кубки вином. Костер трещал и выбрасывал искры, на песок набегали посеребренные луной волны, наполняя воздух запахом моря. Убедившись, что мы им ничего плохого не сделаем, местные жители принесли горячую овсяную похлебку, рыбу и оливковое масло, а еще свежий хлеб, овощи с пряностями и свинину с травами. Но больше всего мне понравился хлеб, вымоченный в молоке, обжаренный и политый медом, и я наелся им так, что уже не мог проглотить ни куска.

Мужчины и женщины совокуплялись на берегу, а некоторые даже в море, вино лилось рекой. Брам вызывал всех бороться с ним и победил пятерых подряд, пока самого его не свалило вино и он не брякнулся лицом в песок. Какой-то местный житель привел четырех темноволосых девиц, выдавая их за дочерей. Три были красивые, а к четвертой я бы даже веслом не прикоснулся, но сводник с радостью продал их услуги тем, кому захотелось чего-то новенького. Правда, судя по разъяренным взглядам эмировых жен, с которыми они обычно делили ложе, позже им не поздоровится.

Пенда лежал на песке, откинувшись на локти. На его голый потный торс налип песок, отчего уэссексец казался бледным, как мертвец. В одной руке он сжимал рог с вином, в другой – кусок жареного мяса. Пенда был почти так же пьян, как я.

– Им будто сказали, что завтра небеса обрушатся на землю, – усмехнулся он, вглядываясь в безумствующий лагерь.

И верно. Даже гёты короля Хротгара и то, наверное, пировали тише, когда Беовульф вернулся из замка Хеорот, потрясая рукой чудища Гренделя. Я хотел ему ответить, но слова будто слились в одну винную лужу. Амина лежала на моем плече, шепча на ухо что-то на своем языке. Потом ее рука скользнула мне под пояс, посылая дрожь по всему телу.

– Завтра, Бальдред! – прокричал Пенда уэссекцу, который сопел, как вепрь, с одной из девиц. – Небеса падут на наши головы! Так что наслаждайся, пока можешь. Завтра небеса падут.

Так и случилось. На следующий день мы лишились своих женщин.