II
23 апреля 1770 года.
Карета так сильно подпрыгивает на ухабах и кренится то вправо, то влево, что мне трудно писать.
Идет уже третий день нашего долгого путешествия. Я скучаю по своей семье. Со мной едут Софи, Муфти и Эрик, который был включен в состав кортежа в качестве конюха. Мне достаточно выглянуть из окна кареты, чтобы увидеть его почти в самом конце длинной процессии экипажей и повозок в компании прочих слуг, присматривающих за лошадьми. Всякий раз, гладя Муфти, я думаю об Эрике – хотя сейчас я стараюсь думать о принце Луи, поскольку уже повенчана с ним и совсем скоро встречу его во плоти.
Прошлую ночь мы провели в аббатстве Химмельсгау, но монастырь оказался слишком мал, чтобы вместить всех нас. Большинству слуг пришлось спать под повозками и в палатках во дворе, а потом пошел дождь, так что всем было сыро и неуютно. Аббат вел себя с представителями французской знати очень недружелюбно, и они оскорбились столь холодным приемом с его стороны. Угощение, предложенное нам, оказалось скудным, и я до сих пор голодна.
30 апреля 1770 года.
Мы находимся в дороге уже десять дней, и путешествие изрядно всех утомило. По вечерам я без сил валюсь в постель, и мышцы мои ноют от постоянной тряски – дороги очень плохи. Иногда нам приходится выбираться из экипажей и идти пешком, поскольку дороги настолько раскисли от весенней распутицы, что моя карета под весом пассажиров проваливается в грязь по самые ступицы.
Два дня назад у нас сломалась ось, и пришлось ожидать несколько часов, пока ее починили.
Местность, по которой мы проезжаем, очень красива – плодородные поля перемежаются с аккуратными рощицами и перелесками. Крестьяне распахивают наделы и сеют зерно. Они бросают работу, выпрямляются и смотрят на нас, с удивлением разглядывая яркие экипажи и слуг в голубых бархатных ливреях, утративших первозданный блеск после дождя и грязи, но все равно выглядящих очень элегантно.
Мы еще не покинули пределы земель, на которых в ходу немецкий язык, но деревенские жители говорят с сильным акцентом, на каком-то местном диалекте, так что я с трудом понимаю их. Мы приближаемся к границе с Францией.
15 мая 1770 года.
Наступил вечер, и мы останавливаемся на ночлег в Компьенском замке. У меня есть час, который можно провести в уединении. Поэтому я сажусь за стол, чтобы записать события вчерашнего дня, пока они еще свежи в моей памяти, потому что все случившееся показалось мне очень странным. И непохожим на то, чего я ожидала.
Вчера я встретилась с Луи.
Мой кортеж остановился на опушке большого леса. Солнце уже клонилось к закату, а отправились мы в путь на рассвете. Как обычно, от тряски на ухабах у меня болели мышцы, а тело было покрыто синяками и ушибами.
Мы подъехали к мосту, и из окна кареты я заметила, что на другом берегу нас уже поджидают несколько экипажей в сопровождении всадников. Я вышла из кареты, и один из французских дворян приблизился, отвесив мне почтительный низкий поклон.
– Мадам, я должен отвести вас к принцу.
– В таком виде? Растрепанной и утомленной после целого дня езды в карете?
– Он предпочитает встретиться с вами в домашней обстановке. Принц недолюбливает торжественные церемониалы.
Я вспомнила, что советовала мне на этот счет мать: веди себя так, как поступили бы на твоем месте французы, пусть даже их обычаи кажутся тебе странными (или она сказала «ненормальными»?). Сунув Муфти в рукав платья, где она по привычке пребывала почти все время, когда мы делали остановку, и я покидала карету, мы с провожатым перешли через мост и углубились в лес. Кортеж с сопровождающими остался ожидать нашего возвращения. Они смотрели нам вслед, стараясь делать это незаметно.
В лесу нас встретили полумрак и тишина. Старые дубы-великаны и каштаны распростерли гигантские ветви, которые сплетались в непроницаемый зеленый покров у нас над головами, а из земли уже пробивались первые весенние цветы и молодые побеги. Я была совершенно очарована, и мне казалось, что я перенеслась в какую-то волшебную страну из детских сказок.
– Принц приезжает сюда, – пояснил мой провожатый, – когда желает уединиться и отдохнуть от шума и суеты придворной жизни. Он построил для себя небольшой домик. Убежище, если хотите.
Впереди, за деревьями, я разглядела невысокую деревянную хижину, крытую соломой. Из печной трубы вился голубоватый дымок.
– Я должен предупредить вас, ваше высочество, – обратился ко мне французский дворянин, когда мы подошли к строению поближе, – что принц в силу своей склонности к уединению недолюбливает незнакомцев…
Пока он говорил, я вдруг заметила в окне невысокой хижины чье-то круглое, испуганное лицо, взиравшее на нас. Это и был принц Луи. Я сразу же узнала его по портретам, которые мне прислали. Почти мгновенно лицо скрылось из виду.
– Но он хотя бы знает о моем приезде?
– Мы решили не сообщать ему, когда именно ожидаем вашего прибытия, поскольку он… приходит в некоторое волнение при мысли о встрече с незнакомыми людьми.
В голову мне пришла ужасная мысль.
– Но ведь он должен знать о том, что я еду к нему и что мы должны пожениться. – На самом деле мы уже были женаты, поскольку церемония венчания состоялась в Вене, когда роль принца Луи исполнял мой брат.
– О да, конечно. Он ожидал вас в течение всех этих долгих месяцев.
Мы подошли к низенькой двери.
– Ваше высочество, это я, Шамбертен. Я привел к вам посетителя. Точнее, очаровательную посетительницу.
Молчание. Затем, словно издалека, до нас донесся глухой голос:
– Ступайте прочь.
Мой спутник выждал несколько мгновений, нимало не смущенный столь холодным приемом, и снова окликнул своего сюзерена.
– Ей пришлось проделать долгий путь для того, чтобы увидеться с вами. Пожалуйста, впустите нас.
Из-за двери снова раздался сдавленный голос:
– Я занят. Пожалуйста, возвращайтесь на будущей неделе. Я повернулась, чтобы уйти.
– Принц занят. Я могу вернуться завтра, после того как приму ванну и поужинаю…
– Прошу вас, ваше высочество. Я знаю, как обращаться с ним, когда он пребывает в дурном расположении духа.
Шамбертен поднял руку, чтобы постучать в дверь, и в это самое мгновение Муфти, которой явно надоело сидеть у меня в рукаве, высунула мордочку наружу и звонко залаяла.
Почти сразу же дверь чуть приоткрылась, и Луи выглянул в щелочку.
– Что это, собака? Я люблю собак.
– Ее зовут Муфти, ваше высочество. Я привезла ее с собой из Вены. – Я протянула собачонку принцу, который, наконец, широко распахнул дверь, чтобы впустить нас.
Внутри было темно, если не считать огня в очаге и лампы на стене. На длинных столах в беспорядке были разбросаны какие-то веточки, сучки и побеги, кусочки коры и листья, и к каждому на нитке был прикреплен клочок бумаги с пояснениями, написанными аккуратным почерком. На полках вдоль стен выстроились корзины и кувшины, а в застекленной витрине лежали засушенные мотыльки и бабочки. Остатки ужина принца – тарелка с холодным мясом, кусок сыра, из которого до сих пор торчал нож, ломоть черного хлеба и кружка пива – стояли на низенькой скамье у очага.
Принц Луи широко раскрытыми глазами глядел на нас. Он рассматривал мою высокую прическу, пострадавшую после утомительной поездки, с выбившимися там и сям локонами, голубое шелковое платье и жемчужное ожерелье. Мой внешний вид ярко контрастировал с голым, грубоватым внутренним убранством хижины и невзрачным одеянием принца. Он был одет как крестьянин – в панталоны и рубашку навыпуск из грубой коричневой материи.
Я протянула ему Муфти со словами:
– Она не кусается.
Тревожное выражение лица принца несколько смягчилось, когда он взял крошечную собачку на руки и погладил ее. Луи улыбнулся милой, детской улыбкой. Я была тронута.
– Мне известно, кто вы такая, – после долгой паузы произнес принц. – Я посылал вам грибы. Вы их получили?
– Да. Благодарю вас.
– Я составляю большой каталог всех лесных растений. Когда он будет закончен, я начну работать над каталогом насекомых. До меня никто не делал попытки классифицировать их.
– Вы нашли для себя достойное занятие.
– К несчастью, мой дед придерживается другого мнения. – В тоне Людовика прозвучала горечь. – Он меня не любит, считает ни на что не годным. Но вы ему непременно понравитесь, вы очень красивы.
– Я рада, что вы так думаете. Не могли бы вы показать мне какие-нибудь растения?
Казалось, устроив мне экскурсию по хижине и показывая одну веточку за другой, принц Луи позабыл о своей застенчивости. Он позволил мне взглянуть на свои рисунки, которых было великое множество, и я похвалила его, сказав, что они очень недурны.
– Полагаю, я должен буду жениться на вас, – заметил он вдруг, мрачно и даже со злобой глядя на меня.
– Этого ожидают от нас, вы правы.
На какое-то мгновение мне показалось, что он собирается расплакаться. Но он лишь взял мою руку и поднес ее к губам, чтобы поцеловать.
– Тогда я выполню свой долг.
– Если ваше высочество готовы, мы должны присоединиться к остальным, – подал голос Шамбертен.
Луи вздохнул и вернул мне Муфти. Погасив огонь в очаге, принц накинул потрепанный черный плащ, висевший на гвозде подле двери.
– Ну, что же, очень хорошо, – сказал он, расправив плечи, – пойдемте.
Все происшедшее показалось мне очень необычным и странным, я до сих пор раздумываю над этими событиями. Этот холодный, печальный мальчик должен стать моим мужем, чтобы впоследствии править Францией?
18 мая 1770 года.
Итак, отныне я – дофина. Вчера нас с Луи обвенчал архиепископ Реймсский, в небольшой часовне в Версале, куда набилось много приглашенных.
Сердце мое разрывалось от жалости к бедному Людовику, который явно не находил себе места и пребывал едва ли не в отчаянии. Я держала его за руку, пока мы шли длинными галереями дворца между рядами гостей, и чувствовала, что он дрожит. Он негромко повторял слова брачного обета вслед за архиепископом, запинаясь и спотыкаясь. Свои обеты я произнесла ясным, звонким голосом и ни разу не сбилась. Матушка могла бы гордиться мною.
24 мая 1770 года.
Я жена французского принца, но в то же время так и не стала ею. Луи каждый вечер приходит ко мне в постель, как того и требует его супружеский долг, но лишь поворачивается ко мне спиной и засыпает, похрапывая во сне. Я чувствую себя одинокой и никому не нужной. Я боюсь, что неприятна ему. Что же мне делать?
15 июня 1770 года.
Сегодня случилось много такого, что стоит записать в дневник. Во-первых, утром меня разбудила не Софи, которая обычно приносит мне чашку горячего шоколада, чтобы я окончательно проснулась, а графиня де Нуайе. Она приказала мне одеваться побыстрее, потому что сейчас придет доктор Буажильбер, чтобы осмотреть меня.
При первом же упоминании имени доктора Буажильбера Людовик, который беспокойно спал рядом со мной, сел на постели и, не дожидаясь появления Шамбертена, который обычно одевал его по утрам, быстро натянул штаны прямо на ночную рубашку и выбежал из комнаты.
Врачебный осмотр оказался унизительным. Доктор быстро установил, что я не беременна («Девственная плева не нарушена», – мимоходом поделился он своими наблюдениями с графиней), и предположил, что отсутствие месячных вызвано лишь моей нервозностью.
– Ваше королевское высочество, – обратился он ко мне, когда я дрожащими пальцами застегнула пуговицы на платье и до некоторой степени вернула себе утраченное достоинство, – мне сказали, что принц проводит в вашей постели каждую ночь. Король поручил мне спросить у вас, не делал ли Луи попыток узаконить ваше супружество.
– Мы… лишь друзья, как брат и сестра, – ответила я ему.
– Так я и думал. Мальчик еще слишком молод. Ему нужно повзрослеть.
Вскоре после ухода доктора Буажильбера я получила записку с сообщением, что герцог де Шуазель намерен нанести мне визит. Я спешно кликнула Софи, которая помогла мне облачиться и быстро привела мою прическу в порядок.
– Месье, – начала я, когда герцога привели в мои апартаменты, – я сознаю, что все разочарованы тем, что я до сих пор не забеременела. Но в этом нет моей вины. Луи еще мальчишка. Он и ведет себя как мальчишка, а не как взрослый мужчина.
– Боюсь, что он навсегда так и останется мальчишкой – если его не подтолкнуть в нужном направлении. И именно вы должны направлять его. У вас должен родиться сын. И желательно не один. Возбуждайте его. Соблазняйте его. Для этого я и привез вас сюда. – Передав мне столь краткое сообщение, он удалился.
Граф Мерси, навестивший меня после полудня, повел себя более практично и разумно. В качестве посланца моей матери при французском дворе он привык решать возникающие трудности. И, в отличие от герцога, явно сочувствовал мне.
Поклонившись, он присел рядом со мной, игнорируя строгий версальский этикет о том, кто имеет право сидеть в присутствии особы королевской крови, а кто – нет.
– Моя дорогая Антония, – обратился он ко мне по-немецки, – должно быть, вы испытываете неловкость и отчаяние. Вы оказались в незнакомом месте, в окружении незнакомых людей, которые ожидают от вас столь многого. Вам приходится взваливать на свои плечи большую ответственность, и это в столь юном возрасте.
Он дружески обнял меня, и я начала чувствовать себя уже не так одиноко, как раньше.
– Я разговаривал с доктором Буажильбером, – продолжал граф, – и, кажется, понимаю, что происходит в вашей семье. Принц Луи не способен, как надлежит мужчине, взять на себя роль лидера в любовном сражении. Я прав?
Я молча кивнула.
– Поэтому вы, мадам, должны сделать это вместо него. – Он похлопал меня по руке и встал. – Я знаком с одной леди, которая может помочь вам в решении этой задачи. Вы увидите ее завтра. Ее зовут мадам Соланж, и она просто очаровательна. Я уверен, что она вам понравится. Думается, она принадлежит к миру, о котором вам известно очень мало. Французы именуют его полусветом. Ее нельзя назвать респектабельной дамой, но в своей области она не имеет равных. Слушайте ее внимательно, и вы сумеете многому у нее научиться.
16 июня 1770 года.
У меня был совершенно необыкновенный день! Я положительно очарована мадам Соланж, которая показалась мне одной из самых прекраснейших и очаровательных женщин, которых я когда-либо встречала. Я знаю, что матушка не одобрила бы моего с ней знакомства – моя мать вообще нетерпимо относится к куртизанкам, приказывая Комитету нравственности налагать на них штрафы и немедленно высылать из Вены. Но мне очень понравилась мадам Соланж, и я надеюсь увидеться с ней снова.
Она пригласила меня в свои апартаменты, которые оказались небольшими, но со вкусом обставленными и украшенными позолоченной лепниной. Комнаты были наполнены душистым цветочным ароматом и освещены дюжинами зажженных свечей, тогда как занавеси на окнах задернуты, чтобы не допустить слепящие лучи полуденного солнца.
Я ощутила, как меня покидает немыслимое напряжение последних дней. Вдыхая восхитительный аромат, в неярком свете свечей я вслушивалась в теплый, ласковый голос мадам Соланж, которая с улыбкой заговорила со мной.
– Мадам дофина, вы оказываете мне честь. Прошу следовать за мной.
Она повела меня в свой будуар, где у стены, задрапированной блестящим тончайшим шелком, стояла богато украшенная кровать резного красного дерева с балдахином из алого бархата. Мадам Соланж отворила дверцу гардероба полированного дерева и вынула оттуда прозрачный шелковый пеньюар, отделанный кружевами и розовыми лентами.
– Мне кажется, в нем вы будете выглядеть просто потрясающе, – сказала она, протягивая мне изысканное одеяние.
Взяв его в руки, я обнаружила, что пеньюар почти ничего не весит. Пожалуй, он стал бы самым нескромным украшением в моем гардеробе, и при мысли о том, что придется надеть его, я покраснела.
– Смущение очень идет вам, ваше высочество. Со светлыми волосами, синими глазами и гладкой алебастровой кожей, со стройной фигуркой вы похожи на маленькую живую куколку. Вы олицетворяете собой мечты о наслаждении любого мужчины.
– К несчастью, к моему супругу это не относится, – заметила я.
– Будем надеяться, что нам удастся это изменить. Мы должны сделать вас неотразимой.
И она принялась обстоятельно наставлять меня в вопросах любви и занятий ею. Она описывала мне способы, с помощью которых мужчину можно ласкать, легонько поддразнивать и возбуждать, заставляя его желать меня. Пока она говорила, я помимо своей воли думала об Эрике, о желании, которое видела в его глазах, как и о том, что почувствовала, когда его губы слились с моими. Как ни старалась, я не могла заставить себя думать о Луи, с его нескладной, тучной фигурой и невыразительными, печальными чертами.
Но я внимательно слушала свою наставницу и задавала ей вопросы, и к тому времени, когда дневная жара сменилась вечерней прохладой, почувствовала, что стала намного опытнее и взрослее. Уже само присутствие мадам Соланж внушало мне уверенность в своих силах. Я многое узнала и поняла, потому что она вполне откровенно рассуждала со мною о том, как устроено человеческое тело, о его потребностях и о сексе, который, по ее убеждению, был столь же естествен, как и то, что мы дышим или спим.
Я вдруг вспомнила отца Куниберта и его разглагольствования о блуде и прелюбодействе, вспомнила предостережения матери о природе французов, об их откровенности и свободомыслии, о том, что все это может выглядеть очень соблазнительно, но в то же время опасно.
Я намерена воспользоваться всем, чему научилась, чтобы заставить супруга возжелать меня. Если бы только я смогла поговорить с Карлоттой, сколь многое я бы ей поведала! Но я не осмеливаюсь изложить свои мысли на бумаге в письме к ней, потому что всю нашу корреспонденцию прочитывают соглядатаи.
Я начала прятать свой дневник под замок, потому что граф Мерси предупредил, чтобы я не доверяла своим горничным-француженкам, которым платит Шуазель за то, чтобы они вызнали все, что можно, о моей частной жизни. Разумеется, я уверена, что большинство из них попросту не умеют читать, а посему не смогут разобрать, о чем идет речь на этих страницах.
18 июня 1770 года.
Вчера вечером мадам Соланж помогла мне подготовиться самой и подготовить свои покои к еженощному визиту своего супруга. Я надела прозрачную ночную сорочку, распустила волосы, так что они волнистыми прядями падали мне на плечи, а не оставались собранными в высокий узел на затылке, как обычно делала Софи. И мы вместе надушили мою спальню ароматами клевера и ванили.
Мы также зажгли маленькие свечи, и еще мадам подарила мне прохладные и скользкие атласные простыни для кровати.
Она накрасила мне губы и нарумянила щеки, придав мне вид взрослой и опытной женщины.
Потом она удалилась, а я осталась ждать Людовика.
Он пришел только в десять часов вечера, к тому времени меня уже клонило в сон. Он был грязен, и от него пахло потом, потому что он весь день работал наравне с землекопами, которые рыли новый винный погреб. Одежду, испачканную грязью, он бросил прямо на ковер, после чего с трудом доковылял до кровати и тяжело сел на край, натягивая ночную рубашку.
– Что это за запах? – недоуменно поинтересовался он. – От него у меня щекочет в носу.
Он уже собрался было откинуться на подушки, как вдруг взгляд его упал на меня – в прозрачном пеньюаре, освещенную неярким светом свечей.
Он выпрыгнул из постели как ошпаренный, ошеломленный и разгневанный одновременно.
Луи грубо выругался.
– Немедленно прикройтесь! И смойте краску с лица! Кем вы себя вообразили, обыкновенной потаскухой?
Мне хотелось убежать, не оглядываясь, настолько смущенной и пристыженной я себя чувствовала. Но я никогда не была трусихой. Я решила настоять на своем.
– Я всего лишь хотела сделать вам приятное, Луи. Чтобы между нами воцарилась любовь.
Отыскав носовой платок, я вытерла им лицо и набросила домашнее платье поверх своего чудесного пеньюара.
Луи забрался обратно в постель. Я легла рядом с ним, совершенно не представляя, как вести себя дальше. Итак, я все испортила, попытавшись соблазнить его? Я завоевала его доверие, неужели теперь я его лишилась?
Так мы и лежали молча. Мне казалось, что минул уже не один час. Но заснуть я не могла. Интересно, спит Людовик или нет? Он не храпел, поэтому я решила, что и он не смыкает глаз.
Огоньки свечей начали мерцать, а потом и вовсе погасли. В полумраке я почувствовала, как рядом пошевелился Луи. Он сел в постели, облокотившись спиной о подушки.
До меня доносилось его дыхание.
– Вы не спите?
– Нет.
Я почувствовала его большую руку на своем плече. Это был дружеский и даже любящий жест, на который он иногда отваживался. После долгого молчания он заговорил:
– Понимаете, это должен был быть не я. Предполагалось, что это будет мой отец. Именно он и должен был стать наследником престола.
Я знала, что он имеет в виду, потому как аббат Вермон рассказал мне родословную Бурбонов. У короля Людовика XV был сын, который умер молодым, вследствие чего его старший сын, то есть мой супруг, стал следующим прямым наследником короны.
– Но он умер. Мне остался в память о нем лишь старый черный плащ, тот самый, который был на мне, когда я отправился в лес. Он никогда не готовил меня к тому, что мне придется занять его место. Понимаете, он не рассчитывал умереть так рано.
– Да, я понимаю.
– Я не могу сделать того, чего они все хотят от меня.
– Вы можете… то есть мы сможем вместе. Я помогу вам.
– Не всякий способен быть королем.
Я тоже села в постели и взглянула на своего супруга, погруженного в мрачные раздумья.
– В таком случае, вы можете отречься от престола. По-моему, такое уже бывало раньше.
Луи презрительно фыркнул.
– Никто не позволит мне сделать этого. Мой дед, Шуазель, все они… Они скорее предпочтут, чтобы я умер.
– Мы можем убежать в Америку. Загримироваться, переодеться. Вы можете надеть мундир лейтенанта-артиллериста, а я буду изображать вашу прачку.
Он захохотал.
– Генерал Лафайет набирает добровольцев в свою армию.
– Но если вы отправитесь в Америку, то не сможете закончить свой каталог растений и насекомых.
– Я хочу остаться здесь, – решительно заявил Луи. – Я всего лишь не желаю быть королем.
– Может быть, это случится еще не скоро, – заметила я.
– Мой дед стареет. Буажильбер говорит, что долго он не протянет.
Я решила задать ему вопрос, который в данную минуту занимал меня более всего.
– Луи, я вам не нравлюсь?
Он смущенно отвернулся.
– Нравитесь, – прошептал он едва слышным голосом.
– Тогда почему…
– Я просто не могу. Не спрашивайте, почему. Просто не могу.
Страдание, прозвучавшее в его голосе, заставило меня умолкнуть. Спустя некоторое время я призналась:
– Я вовсе не намеревалась шокировать вас нынче ночью. Я всего лишь хотела соблазнить вас.
– Я знаю.
И мы заснули, свернувшись клубочком, подобно маленьким детям или щенкам, и рука его покоилась у меня на плече. Вскоре я услышала, как его неровное, тяжелое дыхание сменилось храпом. Я начинаю привыкать к этим звукам.
27 августа 1770 года.
Много месяцев я не решалась написать ни слова об Эрике и о своих чувствах к нему. Но теперь, когда я храню этот дневник под замком, ключ от которого постоянно ношу с собой, я намерена рискнуть и изложить на бумаге все, что случилось за это время.
Я часто видела Эрика с тех пор, как мы приехали во Францию, но ни разу нам не удалось остаться наедине. Меня постоянно сопровождает кто-нибудь: или моя официальная надсмотрщица графиня де Нуайе, или одна из теток моего супруга, или же кто-то еще, кого подсылают шпионить за мной Шуазель или Мерси. И получается так, что даже когда я захожу в конюшню или отправляюсь кататься верхом на Лизандре в сопровождении Эрика и еще кого-нибудь, то каждое наше слово ловят чужие уши.
Он разговаривает со мной с подобающим уважением, а я принимаю его слова и его уход за моей лошадкой так, как должно, как и следует дофине обращаться с простым грумом. Но когда наши глаза встречаются, мы читаем в них невысказанное тепло наших сердец и обмениваемся тайными посланиями.
Я уверена, что и Эрик знает о том, что мы с Луи еще не стали супругами в полном смысле слова, поскольку при дворе об этом известно всем и каждому. Иногда мне кажется, что я подмечаю искорки жалости в его взгляде, но я не уверена. Он тщательно скрывает свои чувства. Он ведет себя со мной вежливо и почтительно. И только.
Вчера я каталась верхом, и на этот раз меня сопровождали Иоланда де Полиньяк и Эрик. Собственно, нас было много, целая кавалькада, включая двух братьев Луи с их грумами, но мы с Иоландой устроили скачки наперегонки и потому немного вырвались вперед. Лизандра споткнулась, и я упала на землю. В мгновение ока Эрик спешился и опустился рядом со мной на колени. Я заверила его, что со мной все в порядке, и, помогая мне подняться на ноги, он прошептал:
– Ваше высочество, мне необходимо поговорить с вами.
– Конечно, Эрик. Приходи ко мне на утренний прием, я прикажу мажордому пропустить тебя.
– Я хочу сказать, мне необходимо поговорить с вами наедине. На утреннем приеме будет много людей.
На мгновение я задумалась.
– Завтра после мессы я собираюсь исповедаться. Когда я выйду из исповедальни, мы сможем поговорить.
Сегодня после мессы я исповедалась и, выйдя из бокового придела, где располагается исповедальня, в полумраке вестибюля сразу же разглядела Эрика. Он выглядел смущенным и растерянным.
Эрик подошел ко мне, поклонился и пробормотал:
– Ваше королевское высочество, я должен жениться. Отец заставляет меня жениться на француженке, а старший конюший обещает, что после этого сделает меня своим помощником. И даже предоставит жилье для меня и моей жены.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать то, что я только что услышала. Красавец Эрик, который любил и хотел меня, женится на ком-то еще! Другой женщине достанется его страсть и его пылкость. И я завидовала этой женщине, кем бы она ни была.
Впрочем, я тут же постаралась взять себя в руки.
– Если ты действительно этого хочешь, Эрик, то я очень рада за тебя – и твою будущую супругу, естественно.
– Я хочу совсем другого, – вырвалось у него, и я увидела в его глазах подлинное страдание. – Но никогда не получу того, чего хочу, и вам это известно лучше, чем кому бы то ни было.
Я отвернулась, потому что мне не хотелось, чтобы Эрик увидел в моих глазах слезы. Я заметила, что к нам приближается мадам де Нуайе. Меня ничуть не беспокоило то, что она может услышать наш разговор, ведь мы говорили по-немецки. Но я не хотела, чтобы она подумала, будто я фамильярничаю со слугой. Она уже несколько раз упрекала меня за такое поведение.
– Что же, в таком случае ни один из нас не получит того, чего хочет, – прошептала я и сжала руку Эрика, повернувшись боком так, чтобы графиня не смогла заметить этот жест.
– Умоляю вас, поймите меня, ваше королевское высочество. Она… словом, мы ждем ребенка. Я мог бы устроить все совершенно по-другому, я мог бы сделать так, чтобы о ней и о ребенке позаботились без того, чтобы я женился на ней. Но она мне нравится, а когда я стану конюшим, то смогу содержать семью.
– Мадам дофина, этот мужлан досаждает вам?
– Вовсе нет, графиня. Он всего лишь поделился со мной своей радостью – он скоро женится.
Графиня де Нуайе окинула Эрика внимательным взором с головы до пят.
– Это один из ваших австрийцев?
– Да. Это придворный слуга моей матери.
– Я должна напомнить вам, что ее высочество принцесса Аделаида ждет вас. Вы обещали сыграть с ней партию в пикет после полудня.
– Разумеется.
Я протянула руку Эрику, который бережно прикоснулся к ней губами. Я повернулась, чтобы последовать за графиней, которая уже направлялась к выходу из церкви, но потом обернулась.
– Кстати, ты не сказал, как зовут твою избранницу. Эрик в нерешительности переступил с ноги на ногу.
– Ее зовут Амели, ваше высочество. Это одна из ваших горничных.
Я была так поражена, что пришлось присесть на ближайшую скамью. Моя собственная камеристка! Женщина из штата прислуги, назначенного мне Шуазелем, и, вне всякого сомнения, его шпионка.
Амели была хитрой и коварной особой, с преувеличенным самомнением, смазливой и дерзкой. Подобно остальным горничным, она хихикала и язвила, меняя простыни на кровати, не обращая никакого внимания на нахмуренный вид графини де Нуайе и посмеиваясь за ее спиной.
Итак, Эрик и Амели были любовниками, и Амели забеременела – и при этом смеялась надо мной, потому что я-то оставалась девственницей. Я слышала, как графиня зовет меня, но не могла найти в себе сил, чтобы встать и подойти к ней.
Эрик и Амели, Эрик и Амели… Мысль о них не давала мне покоя весь день, пока я играла в карты с теткой своего мужа Аделаидой и присутствовала на приеме в апартаментах мадам де Поластрон. Я была смущена и расстроена, и, боюсь, мой смятенный вид не остался незамеченным и дал пищу для дальнейших сплетен и пересудов.
Я все еще размышляю над столь неожиданным оборотом событий. Какая горькая ирония – я, дофина, замужем за принцем, которому необходимо иметь детей, но который не может их зачать. А моя горничная Амели беременна от мужчины, которого хочу я, причем более всего на свете!
15 сентября 1770 года.
При дворе распевают новую жестокую песенку.
Маленькая служанка, служанка-малышка,
Что же ты наделала?
Большой животик, большой животик,
От кого же ты залетела?
Маленькая королева, наша дофина,
А ты что вытворяешь?
Танцуешь здесь, флиртуешь там,
Лучше раздвинь свои ножки!
Эта песенка обо мне и моей камеристке, и всем это известно. Я запретила своим слугам распевать эту оскорбительную частушку.
Но проблема была не в Амели; главная трудность заключалась в жадной, вульгарной любовнице короля мадам Дю Барри, с чьей руки и пошла гулять по двору мерзкая песенка. Она-то и была моим врагом.
Я отказывалась раскланиваться с мадам Дю Барри, или разговаривать с ней, или хотя бы признавать, что она существует. Даже если бы мать или граф Мерси не советовали бы мне вести себя так, я все равно бы поступала только таким вот образом, потому что куртизанкам, подобным мадам Дю Барри, нельзя давать в руки ни капли власти при дворе.
Какой была бы жизнь в Шенбрунне, если бы любовнице моего отца принцессе Ауэрспергской позволили влиять на решения, которые принимает император, и управлять придворным обществом?
Разумеется, принцесса Ауэрспергская, нежная и очень приятная и милая женщина, ничуть не походила на мадам Дю Барри с ее разрисованным лицом и платьями с вульгарным низким вырезом. Кроме того, принцесса знала свое место, всегда оставаясь в тени и никогда не выходя на первый план.
К несчастью, мне не удается совсем уж избегать общества мадам Дю Барри, поскольку и Луи, и я часто навещаем короля, а там, где король, всегда находится и его любовница – обычно сидя у него на коленях или устроившись на подлокотнике его кресла. Она с неестественной важностью вышагивает по его приемным залам, увешанная бриллиантами с головы до пят, и даже задники ее туфель украшены гроздьями крошечных алмазов, что она всегда с гордостью демонстрирует, приподнимая юбки и похотливо разводя ноги в стороны.
Король, одолеваемый старческим слабоумием, осыпает ее драгоценностями, а она и рада продемонстрировать всем очередную побрякушку, причем самым безвкусным и безнравственным образом.
Однажды вечером, собираясь на карточную игру в салоне, только для того чтобы позлить ее, я надела бриллиант, который мы называем «Солнце Габсбургов». Это желтый алмаз невероятных размеров, привезенный из Индии, и его блеск затмевает свет факелов на стенах.
Когда мадам Дю Барри разглядела у меня на шее великолепный камень, то оцепенела от неожиданности, а потом громким голосом, позаботившись, чтобы ее услышали все присутствующие, заявила:
– Для того чтобы носить на себе такой булыжник, нужна настоящая женщина.
– Или же настоящая леди, – возразила я, обращаясь к своим компаньонкам. – Потому что, к несчастью, некоторые и представления не имеют, как должны одеваться или вести себя леди. Они похожи на обычных уличных проституток.
– А знаком ли кто-нибудь из присутствующих с проституткой, которая выгуливает своих собачек на поводке, украшенном рубинами? Которая спит в кровати из чистого золота? И доход которой превышает миллион ливров в год? – Дю Барри обратилась сразу ко всем находящимся в комнате дамам, не глядя на меня, и никто не посмел взглянуть ей в глаза.
– Богатая шлюха все равно остается шлюхой, вы со мной согласны, ваша светлость? – обернулась я к графине де Нуайе, которая делала мне отчаянные знаки, умоляя прекратить задирать мадам Дю Барри необдуманными замечаниями.
Но тут мадам Дю Барри вскочила с места, ни на кого не глядя, в блеске и сверкании своей драгоценной мишуры, прошествовала туда, где восседал король, и устроилась рядом с ним. Его величество, который начал пить сразу же после обеда, к настоящему моменту уже впал в ступор и сидел с глупой, застывшей улыбкой на некогда очень красивом лице. Любовница игриво провела кончиком толстого пальца, выкрашенным в розовый цвет, по его морщинистой щеке.
– Людовик, дорогой мой, ты купишь мне большущий бриллиант?
– Все, что угодно, радость моя, – проблеял король, и его глупая улыбка стала еще шире. – Можешь купить себе все, что пожелаешь.
Мадам Дю Барри немедленно поднялась на ноги и принялась во все горло призывать королевского казначея, который вышел из толпы и склонился в поклоне перед его величеством.
– Дай ей то, что она хочет, – небрежно взмахнув рукой, повелел король.
– Я займусь этим завтра, сир.
– Завтра! – вскричала мадам Дю Барри, и голос ее сорвался от негодования. – Завтра будет слишком поздно! Я хочу немедленно!
– Ваше величество… – пробормотал казначей, смущенный и опечаленный, и покинул салон так быстро, как только позволяло достоинство.
– Кажется, для «Солнца Габсбургов» скоро наступит затмение, – ехидно обронил мой деверь Станислав, брат дофина.
– Может быть, но на горизонте уже виден новый рассвет, – был мой ответ, и по зале прокатился негромкий гул голосов, поскольку всем было ясно, что я имею в виду.
Пока что мадам Дю Барри вертела королем по своему желанию, но дни его были сочтены, пройдет совсем немного времени, и королевой стану я, после чего немедленно удалю от себя и ее, и особ, ей подобных.
