Глава 16

СС не покладая рук трудилось в гетто до субботнего вечера. Действовали эсэсовцы с тон неуемной эффективностью, свидетелем которой Оскар был во время экзекуции на улице Кракуза. Действия их трудно было предугадать, и те, кому удавалось спастись в пятницу, попадали им в руки в субботу. Геня осталась в живых благодаря лишь своей не по годам развитой способности хранить молчание и оставаться незамеченной в своем красном пальтишке.

У себя наверху, в Заблоче, вспоминая ее фигурку, Оскар не осмеливался поверить, что этот ребенок в красном пережил акцию. Из разговоров с Тоффелем и другими знакомыми из штаб-квартиры на Поморской он знал, что из гетто было вывезено семь тысяч человек. Чиновники из отдела по еврейским делам гестапо высоко оценили результаты чистки. Среди бумажных крыс на Поморской июньская акция оценивалась как триумфальная.

Информация такого рода теперь носила для Оскара более точный характер. Например, он знал, что общее руководство акцией осуществлял некий Вильгельм Хунде, а непосредственное - оберштурмфюрер СС Отто фон Маллотке. Оскар не вел специального досье, но он готовил себя к другому времени, когда он сможет дать полный отчет о происходящем - то ли Канарису, то ли всему миру. Это оказалось легче, чем он предполагал. Пользуясь каждой возможностью, он продолжал расспрашивать о событиях, которые в недавнем прошлом он оценивал как временное помешательство. Неопровержимые данные получал он и от контактов с полицией и от таких проницательных евреев, как Штерн. Со всех концов Польши в гетто просачивались разведывательные данные, часть которых, поступающая от партизан, проходила через аптеку Панкевича. Долек Либескинд, лидер группы сопротивления «Акива Халутц» тоже доставлял информацию из других гетто, являвшуюся результатом его официальных поездок с Еврейской Общинной Самопомощью, организации, которой немцы - поскольку она была под определенным покровительством Красного Креста - позволяли существовать.

Не было смысла сообщать эти известия юденрату. Его совет не считал своей гражданской обязанностью информировать обитателей гетто о существовании лагерей. Просто люди придут в крайнее расстройство, на улицах начнутся беспорядки, которые не останутся без наказания. Так что пусть уж лучше люди, как всегда, слушают бредовые рассказы, приходят к выводу, что они полны преувеличений, и возвращаются к надеждам. Так считало большинство членов совета, даже когда им руководил достойный Артур Розенцвейг. Но Розенцвейга больше не было. Коммивояжер Давид Гаттер, кандидатуру которого поддерживали немцы, вскоре стал председателем юденрата. Пищевой рацион ныне распределялся не только чиновниками из СС, но также Гаттером и новыми советниками, чьим наместником на улицах был Симха Спира в высоких сапогах. Юденрат тем более не был заинтересован сообщать жителям гетто об их возможной судьбе, потому что сами были уверены, что им-то эта дорога не угрожает.

Оскар начал получать ошеломляющие новости о гетто и о положении дел в нем, когда в Краков вернулся - через восемь дней после отправки теплушек со станции Прокочим - молодой фармацевт Бахнер. Никто не знал: ни как ему удалось проникнуть обратно в гетто, ни почему он вообще вернулся туда, откуда СС без труда пошлет его в очередное путешествие. Но Бахнера привела домой, без сомнения, необходимость рассказать все, что он знал.

Переходя из дома в дом по Львовской и по улочкам, окаймляющим площадь Мира, он рассказывал свою историю. Он видел, каким ужасом она завершилась, сказал он. В глазах у него стоял лихорадочный блеск и за время своего короткого отсутствия он поседел до корней волос. Всех краковчан, которых захватили в облаве в начале июня, отправили в сторону России, рассказал он, в лагерь Бельзец. Когда поезд наконец прибыл на станцию, людей стали выгонять из теплушек украинцы, вооруженные дубинками. Стояло ужасающее зловоние, но эсэсовцы любезно сообщили, что всем придется пройти обработку дезинфектантами. Людей выстроили в две шеренги перед огромным складским помещением, одна надпись на котором гласила «Раздевалка», а вторая - «Ценные вещи». Новоприбывших заставили раздеться, и в толпе ходил еврейский мальчик, таская за собой бечевку, к которой шнурками надо было привязывать обувь. Полагалось снять очки и кольца. В обнаженном виде всем заключенным побрили головы и эсэсовец-парикмахер объяснил, что волосы нужны подводному флоту. Со временем они снова отрастут, намекнул он, поддерживая миф, что в них будут испытывать нужду. Наконец жертв погнали по обнесенному колючей проволокой проходу к сооружениям, на крышах которых красовалась вырезанная из медного листа Звезда Давида и надпись «Душевая и дезинфекционная». Всю дорогу эсэсовцы объясняли им, что, оказавшись внутри, надо дышать глубоко и полной грудью, чего требуют правила дезинфекции. Бахнер увидел, как девочка уронила на землю браслет, который поднял трехлетний мальчик и, играя с ним, вошел в бункер.

Внутри же, рассказывал Бахнер, всех отравили газом. Затем внутрь вошла группа могильщиков, чтобы растащить пирамиды скрюченных трупов и выволочь их наружу для захоронения. Потребовалось два дня, чтобы уничтожить всех, кроме него. Дожидаясь взаперти своей очереди, он как-то проскользнул в уборную и, оставшись один, спрыгнул в выгребную яму. Он оставался в ней три дня, по шею в экскрементах. Лицо его было сплошь облеплено мухами, рассказывал он. Он и спал стоя, каждую секунду опасаясь упасть и утонуть. Наконец, ночью ему удалось выползти.

Как-то он добрался до Бельзеца, ориентируясь по железнодорожному пути. Всем было понятно, что спасся он лишь потому, что действовал вне пределов здравого смысла. Подобным же образом ему удалось найти помощь, которую ему оказала какая-то женщина на селе, где он смог, помывшись и переодевшись в чистое, пуститься в обратное путешествие к исходному пункту.

Даже и теперь в Кракове были люди, которые сочли историю Бахнера опасными слухами. От заключенных в Аушвице родственникам приходили открытки. Так, если даже о Бельзеце все правда, она не имеет отношения к Аушвицу. Да и вообще, можно ли в нее поверить? При скудном эмоциональном пайке гетто в голову может придти все что угодно.

Газовые камеры Бельзеца, как Шиндлер выяснил через свои источники, были возведены в марте этого года под наблюдением строительной фирмы из Гамбурга и эсэсовских инженеров из Ораниенбурга. По свидетельству Бахнера, три тысячи трупов в день далеко не исчерпывали их возможностей. Поскольку крематорий только еще строился, старая методика избавления от трупов тормозила внедрение новых методов убийств. Та же компания, что обустраивала Бельзец, возводила точно такие же сооружения в Собиборе, а также в районе Люблина. Заявки на строительство были восприняты со всей серьезностью и, тщательно продуманные, такие же конструкции появились в Треблинке, недалеко от Варшавы. Газовые камеры и печи действовали и в основном лагере Аушвиц (Освенцим), и в отдаленном его филиале Аушвиц-2, в нескольких километрах от Биркенау. Сопротивление докладывало, что Аушвиц-2 в состоянии уничтожить в день до десяти тысяч человек. Затем в районе Лодзи существовал аналогичный лагерь под Хелмно, также оборудованный в соответствии с новой технологией.

Сегодня рассказывать об этих фактах значит повторять общие места, знакомые нам из истории. Но когда они стали известны в 1942 году, когда они как гром грянули с ясного июньского неба, это значило сотрясение всех основ бытия, полное разрушение тех участков мозга, в котором, казалось, хранились незыблемые идеи о гуманности и о ее требованиях. По всей Европе этим летом миллионы людей, среди которых был и Оскар, мучительно понимали, что души человеческие уйдут дымом из труб крематория Бельзеца и подобных ему, затерянных в польских лесах.

Этим же летом Оскар наконец стал владельцем вконец обанкротившегося «Рекорда» и, обеспечив себе поддержку коммерческого суда, проформы ради принял участие в аукционе, который должен был определить нового хозяина предприятия. Хотя немецкие армии были уже на Дону и пробивались к нефтяным полям Кавказа, Оскар, исходя из того, что предстало его глазам на Кракузе, считал, что в конечном итоге успеха они не добьются. Тем не менее, время как нельзя лучше способствовало тому, чтобы узаконить границы своего владения фабрикой на Липовой. С детской наивностью, за которую история не раз заставляла расплачиваться, он надеялся, что крах империи зла не повлечет за собой крушение всех ее законов - что и в новую эру он войдет тем же удачливым потомком Ганса Шиндлера из Цвиттау.

Иеретц с упаковочной фабрики настойчиво заставлял его строить барак, который должен был послужить убежищем, на принадлежащем ему куске пустыря. Оскар получил у чиновников все необходимые разрешения. В его обязанности входило обеспечить ночной смене место для отдыха, как он объяснил. У него были стройматериалы, пожертвованные самим Иеретцом.

В последние дни осени на пустыре выросло шаткое сооружение без особых удобств. Выкрашенные зеленым доски с течением времени темнели и усыхали и сквозь щели летел снег. Но во время октябрьской «акции» оно дало укрытие мистеру и миссис Иеретц, и рабочим с фабрики упаковочных материалов и с завода радиаторов, не говоря уже о ночной смене Оскара.

Оскар Шиндлер, который морозным утром акции вышел из своего кабинета поговорить с эсэсовцами, со вспомогательными силами из украинских частей, с синемундирниками польской полиции, с еврейской службой порядка, сопровождавшей до дома его ночную смену; Оскар Шиндлер, который, попивая кофе, звонил вахтмейстеру Боско в его сторожку у ворот гетто и врал, почему его ночная смена должна утром остаться на Липовой, - этот Оскар Шиндлер подвергал себя куда большей опасности, чем требовала его деловая активность. Влиятельные люди, которые дважды вытащили его из тюрьмы, не могут бесконечно приходить ему на помощь, пусть даже он и будет щедро одаривать их по дням рождения. В этом году немало столь же влиятельных личностей оказались в Аушвице. И если им там приходил конец, их вдовы получали краткие сухие телеграммы от коменданта: «Ваш муж скончался в концентрационном лагере Аушвиц».

Боско был тощим, куда более худым, чем Оскар. Хриплоголосый, он был подобно Шиндлеру чешским немцем. Его семья, как и родные Шиндлера, придерживалась консервативных взглядов и старых добрых немецких ценностей. На короткое время он, полный пангерманских настроений, приветствовал возвышение Гитлера, подобно тому, как в свое время Бетховен, вместе со всей Европой, был охвачен лихорадкой обожания Наполеона. В Вене, где он изучал теологию, Боско вступил в СС - частично, чтобы избежать призыва в вермахт, а частью - повинуясь порыву мимолетного рвения. Сейчас он сожалел о своем решении и старательно искупал его, о чем Оскар не подозревал. В то время Оскар знал лишь то, что он всегда с удовольствием подкладывал какую-нибудь свинью в ход проведения акции. Предметом попечительства Боско был внешний периметр гетто, и из своего кабинета, примыкавшего к стене гетто, он с неподдельным ужасом наблюдал за акцией, ибо он, как и Оскар, считал, что в будущем ему придется стать свидетелем.

Оскар не знал, что во время октябрьской акции Боско тайком вывез из гетто несколько дюжин ребятишек в картонных упаковочных ящиках. Не знал Оскар также и то что вахтмейстер раз десять, не меньше, раздобывал пропуска для подпольщиков. Еврейская Боевая Организация обладала сильными позициями в Кракове. Организацию составляли, главным образом, участники молодежных клубов, особенно члены «Акивы» - клуба, названного в честь легендарного рабби Акивы бен Иосифа, исследователя Мишны. Боевой организацией руководила супружеская пара Шимон и Густа Дрангеры - ее дневник стал классическим документом Сопротивления - и Долек Либескинд. Ее члены нуждались в праве свободного прохода в гетто и выхода из него, чтобы доставлять и выносить валюту, поддельные документы и экземпляры подпольной прессы. Они поддерживали контакты с левой Польской Армией Людовой, базировавшейся в лесах вокруг Кракова, которой так же были нужны документы, - а их обеспечивал Боско. Связей Боско с Еврейской Боевой Организацией и Армией Людовой было более чем достаточно, чтобы повесить его; но в глубине души он презирал себя и издевался над собой, мучаясь из-за ограниченности своих возможностей спасать людей. Ибо Боско хотел спасти всех до одного, что вскоре и попытался сделать, в результате чего и погиб.

Данке Дрезнер, кузине Гени, девочки в красном, минуло четырнадцать лет, но хотя она выглядела старше своих лет, у нее сохранились детские инстинкты, которые смогли ее уберечь от кордонов на площади. Да, она работала в прачечной на базе люфтваффе, но истина заключалась в том, что этой осенью все лица женского пола, которым было меньше пятнадцати или старше сорока, в любом случае подлежали отправке в лагерь.

Таким образом, когда этим утром отряды зондеркоманды и тайной полиции показались на Львовской, миссис Дрезнер взяла Данку с собой на Дабровскую, где в соседнем доме, имелась фальшивая стенка. Соседкой была женщина лет под сорок, посудомойка в гестаповской столовой рядом с Вавельским замком, что позволяло ей надеяться на определенное снисхождение. Но у нее были престарелые родители, которым не могла не угрожать опасность. Так что она выложила из кирпичей шестидесятисантиметровое укрытие для них, что обошлось ей недешево, ибо кирпичи приходилось тайком проносить в гетто, пряча их в тележках под кучами разрешенного для провоза добра - тряпок или дров. Бог знает, во сколько ей обошлось это тайное укрытие - может, в 5 000 злотых, может в 10 000.

Несколько раз она упоминала о нем миссис Дрезнер. В случае акции миссис Дрезнер может привести Данку и сама придти к ней. Таким образом, этим утром Данка с матерью, услышав за углом испугавшие их звуки, лай и рычание далматинских догов и доберманов, усиленные мегафонами приказания обершарфюреров, поспешила к приятельнице.

Поднявшись по лестнице и найдя соответствующую комнату, они увидели, что эта суматоха уже сказалась на ней.

- Плохи дела, - сказала эта женщина. - Родителей я уже спрятала. Могу и девочку спрятать. Но не вас.

Данка не могла оторвать глаз от стены, оклеенной выцветшими обоями. Там, зажатые в узком пространстве между двумя кирпичными стенками, они будут чувствовать, как по ногам у них бегают крысы и, стоя в темноте бок о бок со стариками, она будет до предела напрягать все чувства.

Миссис Дрезнер постаралась объяснить женщине всю неразумность ее подхода. Но та продолжала твердить, что речь может идти только о девочке, но не о вас. Словно бы она считала, что если эсэсовцы обнаружат поддельную стенку, то, учитывая незначительность Данки, проявят к ней большую снисходительность. Миссис Дрезнер объяснила ей, что она не страдает излишней тучностью, что акция, похоже, начинается с этой стороны Львовской и ей просто некуда больше идти. Данка сама по себе очень ответственная девочка, но будет чувствовать себя в большей безопасности рядом со своей матерью. Вы своими глазами можете убедиться, что в этом укрытии поместятся четыре человека, прижавшись друг к другу. Но выстрелы за два квартала от них не позволили ей дальше убеждать хозяйку.

- Я могу устроить лишь девочку, - закричала она. - И хочу, чтобы вы ушли!

Миссис Дрезнер повернулась к Данке и сказала ей, чтобы она укрылась за стенкой. Потом Данка никак не могла понять, почему она послушалась мать и безропотно пошла в укрытие. Женщина провела ее на чердак, откинула коврик и подняла крышку люка. Данка спустилась в узкое пространство. Там было не так уж темно; родители зажгли огарок свечи. Данка устроилась рядом с женщиной - та была чьей-то другой матерью, но Данка ощутила знакомые запахи немытого тела и тепло, присущее всем матерям. Женщина коротко улыбнулась ей. Муж ее стоял по другую сторону от жены и, плотно смежив глаза, прислушивался к звукам снаружи.

Прошло какое-то время, и мать их знакомой дала ей понять, что она, если хочет, может сесть. Поерзав по полу, Данка нашла удобное положение. Крысы их не беспокоили. До них не доносилось никаких звуков, ни слов ее матери или другой женщины за стенкой. Похоже было, что они неожиданно очутились в полной безопасности. Вместе с этим ощущением пришло недовольство собой, тем, что она так покорно подчинилась приказу матери, а затем страх за нее, которая была там, снаружи, где свирепствовала акция.

Миссис Дрезнер не сразу покинула этот дом. Эсэсовцы уже были на Дабровской. Она решила, что стоит подождать. В сущности, если ее заберут, тем самым она окажет какую-то помощь друзьям. Если из этой комнаты вытащат ее, то тем самым немцы выполнят свою задачу и уж точно не обратят внимание на состояние обоев.

Но соседка убедила ее, что, если миссис Дрезнер останется тут, в живых после обыска не останется никого, да и сама она понимала, чем все кончится, если женщина будет пребывать в таком состоянии. Поэтому, спокойно поставив на себе крест, она поднялась и вышла. Они смогут перехватить ее на лестнице или, в крайнем случае, в прихожей. Почему же не на улице, подумала она. Над обитателями гетто столь мощно властвовали неписаные правила - мол, они должны, дрожа, сидеть по своим комнатам, что сама мысль о возможности спуститься по лестнице воспринималась как вызов системе.

Появление чьей-то фигуры в фуражке остановило ее уже на пороге. Человек возник на верхней ступеньке и, прищурившись, посмотрел в пространство полутемного коридора, в котором лежала лишь полоска холодного голубоватого света со двора. Он узнал ее с первого же взгляда, как и она его. Это был знакомый ее старшего сына; но из этого ничего не вытекало; трудно было представить себе, под каким давлением находятся ребята из службы порядка. Войдя в прихожую, он приблизился к ней.

- Пани Дрезнер, - сказал он. И ткнул пальцем в сторону лестницы. - Они будут здесь через десять минут. Вы можете отсидеться под лестницей. Идите, спрячьтесь под ней.

Столь же покорно, как дочка подчинилась ей, она послушалась молодого человека из службы порядка. Скорчившись под лестницей, она поняла, что ни к чему хорошему это не приведет. Со двора на нее падал свет осеннего дня. Если они захотят пройти во двор или к дверям квартиры в тыльной части прихожей, то она попадется им на глаза. Поскольку не имело никакого значения, будет ли она сидеть, скорчившись, или во весь рост, она выпрямилась. Подойдя к дверям, парень предупредил ее, чтобы она оставалась на месте. Затем он вышел. Она слышала крики, приказы и мольбы так ясно, словно они раздавались из-за соседних дверей.

Наконец он вернулся вместе с другими. До нее донесся грохот сапог в дверь. Она услышала его слова, что, мол, обыскал нижний этаж дома и там никого нет. Хотя комнаты наверху должны быть заняты. Он так спокойно и непринужденно беседовал с эсэсовцами, что ей показался неоправданным риск, на который он пошел. Он поставил на кон свою жизнь против сомнительной возможности, что они, прошерстив сверху донизу Львовскую и сейчас двигаясь по Дабровской, окажутся настолько глупы, что не обыщут сами нижний этаж и не найдут миссис Дрезнер, которую он, будучи едва с ней знаком, спрятал под лестницей.

Но в конце концов они поверили ему на слово. Она слышала, как они поднимались по лестнице, с шумом открывая двери, выходящие на первую площадку, как их подкованные сапоги грохотали в комнате, за стенкой которой скрывалось укрытие. Она услышала визгливый дрожащий голос своей знакомой.

Конечно же, у меня есть разрешение, я работаю в столовой гестапо, я знаю в ней всех уважаемых господ.

Она слышала, как они спускались со второго этажа, кого-то ведя с собой; нет, больше, чем одного человека - пару, семью. «Они оказались на моем месте», - потом уже пришло ей в голову. Хрипловатый простуженный голос мужчины средних лет сказал: «Но, конечно же, господа, мы имеем право взять какую-то одежду». - И тоном столь же равнодушным, каким на вокзале объявляют о расписании, эсэсовец ответил ему по-польски:

- В этом нет необходимости. На месте вас обеспечат всем необходимым.

Звуки стихли, миссис Дрезнер продолжала ждать. Второго обхода не было. Он грянет завтра или послезавтра. Они будут возвращаться снова и снова, завершая отбраковку состава гетто. То, что в июне воспринималось, как кульминация воцарившегося ужаса, в октябре стало привычным бытом. И в той же мере, в какой она испытывала благодарность к спасшему ее парню, поднимаясь наверх за Данкой, она понимала, что, когда убийства превратились в обычную работу, вершащуюся с точностью машины по заранее расписанному распорядку, как тут в Кракове, вряд ли можно, даже собрав все остатки мужества, что-то противопоставить неумолимой энергии этой системы. Многие ортодоксы из гетто придерживались девиза: «Час жизни - все равно жизнь». Мальчишка из еврейской полиции подарил ей этот час. И теперь она понимала, что никто не мог бы подарить ей больше.

Женщина встретила ее с легкой краской стыда на лице.

- Девочка может приходить в любое время, - сказала она. - То есть я выставляла вас не из-за трусости, а в силу политики. И таковая остается. Тебя не могу, а девочку - пожалуйста.

Миссис Дрезнер не стала спорить - у нее было ощущение, что женщина тоже находится в том же состоянии, что спасло ей жизнь внизу. Она поблагодарила ее. Данке, возможно, еще придется воспользоваться ее гостеприимством.

Отныне, поскольку в свои сорок два года она еще выглядит довольно молодо и не жалуется на здоровье, миссис Дрезнер попробует выжить, полагаясь только на себя - с экономической точки зрения, ее усилия могут пригодиться инспекции по делам вооруженных сил; она может внести и какой-то другой вклад в дело военных усилий. Она не была уверена в жизненности этой идея. В эти дни любой, кто хоть немного понимал, что на самом деле происходит, догадывался, что, с точки зрения СС, уничтожение социально неприемлемых евреев, перевешивает ту ценность, которую они представляют как рабочая сила. И в такие времена встают простые и недвусмысленные вопросы - кто спасет Иуду Дрезнера, заведующего отделом снабжения фабрики? Кто спасет Янека Дрезнера, автомеханика в гараже вермахта? Кто спасет Данку Дрезнер, прачку с базы люфтваффе в то утро, когда СС окончательно решит не считаться с их экономической ценностью?

Хотя полицейский из службы порядка спас жизнь миссис Дрезнер, в прихожей дома на улице Дабровки, молодые сионисты из «Халуца» и Еврейской Боевой Организации готовились оказать более существенное сопротивление. Они раздобыли мундиры Ваффен СС и, облачившись в них, решили нанести визит в облюбованный эсэсовцами ресторан «Цыганерия», расположенный по другую сторону площади от Словацкого театра. Заложенная ими бомба, пробив крышу «Цыганерии», рухнула в зал со столиками, разорвав на куски семь эсэсовцев и ранив более сорока человек.

Услышав об этом, Оскар подумал, что и он мог быть там, льстиво обихаживая кого-то из больших чинов.

Шимон и Густа Дрангеры и их коллеги приняли осознанное решение выступить против извечного пацифизма гетто, подвигнув его на общее восстание. Заложенной взрывчаткой они подняли на воздух предназначенный только для СС кинотеатр «Багателла» на Кармелитской улице. Только что на мерцающем экране Лени Рифеншталь воплощала образ германской женщины, преданной своим солдатам, которые ради спасения нации ведут бои в варварских гетто или на опасных улицах Кракова - и в следующую секунду яркая желтая вспышка пламени полыхнула по экрану.

В течение последующих нескольких месяцев Боевая Организация потопила патрульное судно на Висле, уничтожила зажигательными бомбами несколько военных гаражей в городе, раздобывала Passierscheims для людей, которые не имели иной возможности получить их, обеспечивала работу укрытий, в которых подделывались документы об арийском происхождении, пустила под откос шикарный поезд («Только для нужд армии»), который курсировал между Краковом и Бохней, и распространяла свою подпольную газету. Ее же стараниями двое помощников шефа еврейской полиции Спиры, Шпитц и Форстер, составлявшие списки на арест тысяч людей, попали в эсэсовскую засаду. Они стали жертвами студенческого развлечения. Один из подпольщиков, играя роль информатора, договорился с этими двумя полицейскими о встрече в деревушке под Краковом. В то же время другой информатор сообщил гестапо, что двух руководителей еврейского партизанского движения можно будет перехватить в условленном месте встречи. Обоих, и Шпитца, и Форстера, пристрелили, когда они попытались удрать от гестапо.

И, тем не менее, сопротивление обитателей гетто, скорее, выражалось в поступке Артура Розенцвейга, который, когда в июне от него потребовали составить список на депортацию в несколько тысяч фамилий, в начале его поставил свое имя, имена жены и дочери.

Наверху, в Заблоче, на заднем дворе за «Эмалией» Иеретц и Оскар Шиндлер организовывали свою систему сопротивления, планируя возведение второго барака.