Глава шестая
К обещанным плавням вышли поздно ночью. Новорожденный месяц, как и полагается детям, отправился спать задолго до полуночи, – но бодро перемигивающиеся звезды давали вполне достаточно света, чтобы проводник не сбился с пути. Впрочем, Полупуд на небо чаще поглядывал, чем под ноги, – ведя обоз степью, как капитан корабль, по такому же бескрайнему морю, – ориентируясь на Полярную звезду и Млечный Путь. Не зря же на Украине его называют Чумацким шляхом. И когда над головою сияет такой указатель – связывающий север с югом – мудрено заблудиться даже неопытному путешественнику.
Далеко за полночь, дойдя до ему одному известного места, запорожец остановил караван, размашисто перекрестился и распорядился отдыхать. Измученные длинной дорогой люди и животные улеглись, где стояли. Напиться и то никто не пожелал, несмотря на близость воды. И тут же уснули. Только всхрапывали… От неимоверной усталости, наверно, даже сны никому не снились. Ну, оно и к лучшему. После всего пережитого вряд ли недавних невольниц могли посетить приятные сновидения.
А вот мне спать не хотелось совершенно. Видимо, сказывалось переутомление. С непривычки. В городе какой самый длинный пешеходный маршрут? До ближайшей булочной или остановки общественного транспорта – и обратно на диван. А мы, за вчерашний день и сегодняшнюю часть ночи, даже двигаясь со скоростью воловьей упряжки, отмахали добрых пятьдесят километров. Если не больше. Сделав за все время пути только четыре кратких привала… Напоить и покормить скотину.
При этом сами обходились сухарями, вяленым мясом, по твердости не уступавшем сухарям, и сырой водой. Я, во всяком случае, второй раз пробовать кумыс не стал. А заодно и от парного молока отказался, когда бабы на вечерней стоянке подоили коров. Акклиматизация и без того штука капризная, зачем рисковать понапрасну…
Но больше всего мне хотелось выкупаться. Пот, пропитавший каждую ниточку рубахи и шаровар, с одной стороны, сослужил добрую службу, – перебил все запахи прежнего хозяина и позволил ощущать чужую одежду как собственную. Зато с другой… я никогда не думал, что от человека может так разить.
В общем, пусть без мыла и шампуня, пусть в холодной воде, но – немедленно. И с головой. Пока там ненужная в хозяйстве живность не завелась.
Не в состоянии думать больше ни о чем другом, я покинул табор и двинулся к зарослям тростника, обозначающим край суши, на ходу стаскивая с себя льнущую к телу рубаху.
– Эй, ты чего удумал, оглашенный? – окликнул меня Василий, возникший рядом как из под земли. – Далеко собрался?
– Пропотел, спасу нет. Хочу искупаться и простирнуть одежду, пока бабы спят. Чтобы утром телешом не сверкать…
– Сейчас?
Что-то в голосе Василия меня насторожило, но не настолько, чтобы не подтвердить.
– Ну да… А чего такого? Мне же не бриться. Звезды светят. Мимо морды ладони с водою не пронесу.
Полупуд мгновенно оказался рядом. Как-то странно оглядел меня с ног до головы, будто впервые видел, положил руку на эфес сабли и тоном, не терпящим возражений, потребовал:
– Мимо морды, говоришь? А ну, читай «Отче наш»!
Кроме сурового тона во всем облике запорожского казака ощущалась такая напряженность, что я, не задав ни одного вопроса, быстро осенил себя крестным знамением и заученно затараторил:
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
– Аминь… – с видимым облегчением повторил за мною Василий и тоже перекрестился. – Забодай тебя комар, Петро… Разве можно так над живым человеком глумиться? М-да, послал же мне Господь наказа… – Полупуд поперхнулся. – Новика на науку… Того гляди, кондратий хватит.
– Да что случилось-то, батька… – я по-прежнему ничего не понимал и на всякий пожарный чуть-чуть подольстился: – Можешь объяснить по-людски?
Запорожец покивал сочувственно и проворчал:
– Не зря поговаривают: если Бог хочет наказать человека, то отнимает у него разум. Ты же купаться шел…
Разговор заворачивал на второй круг, так и не прояснив ситуацию.
– Подожди, Василий… Не говори лишнего, просто ответь на вопрос. Что плохого в том, чтобы искупаться перед сном? Я же никакого обета не давал…
– Ночью?!
Тон, которым было произнесено это единственное слово, пояснил если не все, то многое. Вот, оказывается, в чем проблема. Причина настороженности запорожца не во мне, а в том, что ночное купание под запретом. Неважно почему, но табу настолько сильное, что казак, которому я дважды спас жизнь, готов был меня… Нет, лучше не думать о том, что Василий действительно мог сделать, если бы молитва не помогла, – а принять покаянный вид и пробормотать самым невинным тоном:
– Я же не собирался нырять. Только поплескался бы у берега и все… Никто бы и не узнал.
– Ой, беда, беда… – Полупуд привычно достал трубку, но табаком набивать не стал, просто повертел в пальцах и сунул обратно. – За каждым шагом не уследишь… А объяснять все подряд, да еще такое, что известно любому мальцу, отпустившему мамкин подол, тоже невозможно… Скажи, Петрусь, неужели ты ничего о речной нежити не знаешь? Водяном, болотном… русалках?..
Сказать, что слышал, но запамятовал – явная натяжка. Сказать, что не слышал – может голос выдать. Пришлось неопределенно пожать плечами. Пусть Василий сам истолковывает, как захочет.
– Значит, все еще хуже, чем я думал… Ладно, парень, сегодня уже не до разговоров – устал так, что язык едва ворочается. А как пристроим баб, да отправимся на Запорожье, вот тогда, в дороге, обо всем и переговорим. В том числе и о нежити. А сейчас просто поверь мне на слово – нет большей глупости, чем ночью купаться. Тем более одному в неизвестном водоеме. Я не утверждаю, что место тут нечистое, а русалок и кикимор – не протолкнуться, но что ни один поп никогда здесь молебен не служил и крест в воду не окунал, убежден…
Василий смачно зевнул, перекрестил рот и продолжил с едва уловимой насмешливостью в голосе:
– А если к будущему пану атаману без вечерней купели сон не идет, то пойди, смени Охрима. Ему все же давно за полвека перевалило. Крепок еще дуб, но года свое берут. В общем, покараульте вместе с Тарасом до рассвета. А как забрезжит – баб не буди, пусть спят… только меня поднимешь. Поищу переправу. Давненько я здесь не бывал… Что-то примет не вижу. Ну, ничего. Не страшно. С Божьей помощью солнце поможет следы распутать…
С этими словами запорожец растянулся на земле, даже не сходя с места, но не захрапел, а изрек вдогонку:
– И не горюй, что не умылся, Петрусь. Меньше комары заедать будут…
Ободренный такой «приятной» перспективой, я вернулся к обозу. Освобожденные из татарского плена невольницы никогда не казаковали, да и с чумаками не хаживали, так что на ночевку возы в круг не заводили, а просто сгрудились в одну кучу, чтобы поближе друг к дружке, – да так и спали вповалку.
Охрим с Тарасом отошли чуть назад, чтобы видеть весь табор разом, и чтобы шум, создаваемый даже спящими людьми и животными, не мешал слушать степь. Ночью дозорному и самое лучшее мало поможет, а вот звуки, особенно над водой и перед рассветом, далеко разносятся. И если умеешь слушать – степь все тебе расскажет и обо всем предупредит.
Завидев меня, дозорные поднялись навстречу. Неторопливо, с чувством собственного достоинства, но и не проигнорировали, проявили уважение.
Я еще вчера заметил, что спутники меня не то чтобы сторонятся, но посматривают как-то искоса. Со слов Полупуда, они знали, кому обязаны освобождением – поэтому глядели по-доброму, с благодарностью. Но не как на равного себе, а чуточку настороженно. Словно я был… ммм… аспирантом, ненароком заглянувшим на студенческую вечеринку.
– Доброй ночи добрым людям… – поздоровался я приветливо, чтобы сгладить неловкость. – О, да у вас костер горит… Примите до компании, погреться? А то зябко у воды… Полупуду хоть бы хны, а я – так продрог чего-то…
Огонь селяне развели умело, в приямке. Так что отсвета пламени даже с пары шагов заметно не было. А вот тепло ощущалось. И аромат запекающейся на углях ветчины… Впрочем, насчет сорта мяса это к слову, вполне могла быть и конина.
«Какая ветчина, какая конина… – хмыкнул я мысленно, поправляя самого себя. – Не дал Господь ума, считай калека. Целый воз турьего мяса!»
* * *
– Присаживайтесь, пан спудей, – Охрим степенно обвел рукой вокруг себя. – Место не куплено, всем хватит. А если замерзли, то и перекусить можно. Я как думаю: если уж мы все равно не спим, чего утром время зря терять? – седоусый крестьянин, словно подбивая меня на что-то запрещенное, заговорщицки подмигнул. Но его испещренное глубокими морщинами, обветренное, темное лицо при этом странно дернулось. Будто от спазма… – Тем более ночь на дворе…
Как же трудно постоянно ощущать себя недоумком. Вроде бы нахожусь среди своих, разговариваем на одном языке, а впечатление – будто, по оплошности помощника режиссера, не в своей пьесе на сцену вышел. И реплики других актеров не совпадают с тем текстом, который сам вызубрил. Поэтому приходится играть с листа, в надежде, что еще немножко и я пойму сюжет. А пока надо отчаянно импровизировать, внимательно ловя каждый жест «партнеров»… чтобы мой герой не выглядел в глазах зрителей полнейшим болваном.
Вот и сейчас, если бы пожилой крестьянин в конце фразы не перекрестился и не покосился на небо, – ни в жизнь бы не сообразил, на что он намекает.
– Думаю, после всех мытарств и бед, что свалились на наши плечи и головы, Господь простит столь малое прегрешение, как мясо в постный день… – я не менее набожно осенил себя крестным знамением. Потом решил немножко сбавить пафос. Чтобы не переиграть… – Тем более бык не был тучным. А даже совсем наоборот – сплошные сухожилия. Столетний ворон, небось, жирнее и мягче. Ну, а если сомневаетесь – можно попробовать старинный басурманский способ.
Сказал и чуть не укусил себя за язык. Вот же ж помело без костей… Люди только-только рабского ярма избежали, а я им о басурманах.
– Это какой же? – заинтересовался Тарас.
Похоже, любопытство пересилило отвращение и ненависть, вызванную упоминанием ордынцев. А, может, набеги татар здешним людом воспринимаются как нечто обыденное? Ужасное, непоправимое несчастье, но – неподвластное желаниям и воле человека. Как мор, градобой, пожар или наводнение…
Дозорные ждали ответа, и я поторопился объяснить:
– Магометане считают, что Аллах смотрит на мир их глазами. Вот и закрывают глаза ладонью, когда пьют вино или едят пищу, запрещенную Кораном. Аллах не увидит – значит, и не накажет.
– Что с голомозого возьмешь? – махнул пренебрежительно рукой Тарас, которому по молодости лет полагалось быть менее рассудительным и более категоричным. – Дикие люди… Это ж надо, такую ересь придумать. Ссадить Господа Бога с небес и засунуть в свою дурную башку. Не, ну скажи, дядька Охрим, разве я не прав? Это ж каким дурнем надо быть, чтобы пытаться обмануть такой примитивной уловкой Всеведущего!
– Что верно, то верно… – подтвердил тот. – Глупая затея… Нет, недостойно христианина пытаться обманывать Творца. Согрешил, вольно или невольно, имей смелость ответ держать, а не юлить, как вьюн на сковородке. Покайся, прими епитимию. В жизни всяко-разно бывает. Конь о четырех ногах, а и тот спотыкается…
– Верно подмечено, – подыграл я крестьянам. Потому как один из способов сойтись поближе с малознакомыми людьми – похвалить или обругать кого-то вместе. То бишь выказать единомыслие. – Преподобный Никифор часто любил приговаривать, что всякое прегрешение достойно осуждения, но нет хуже бремени для души, чем лукавство перед Господом. Ибо как сказано в Писании: «…приятельство с лукавым – есть не что иное, как приятельство с дьяволом».
Дозорные посмотрели на меня гораздо теплее и с толикой уважения. Еще бы!.. Не каждый такую тезу не то что завернуть, а хотя бы до конца произнести способен.
– Мудрый человек… – кивнул Охрим и тут же поинтересовался: – А доводилось ли вам когда пробовать запеченный в лопухах язык степного быка, пан спудей?
– Нет… – я непроизвольно сглотнул слюну. – Вернее – я не помню… – многозначительное касание головы. – Но, думаю, вряд ли такое можно забыть.
– Ну, так, милости просим, пан спу…
– Дядька Охрим, Тарас… Родители меня Петром крестили… Так и зовите. Или – Ангелом, как казак Василий прозвал. Потому что спудеем мне уже быть не придется. Закончилась наука… Разве только новиком в Низовой академии войсковой.
– Можно и по имени… – пожилой крестьянин пожал плечами. То ли в знак того, что ему без разницы, то ли – не соглашаясь с моими словами. Мол, все в руке Божьей и никому не дано знать, какая доля нам выпадет. – Тарас, подай пану спу… гм… Петру кусок, вон с того краю… Думаю, в самый раз будет.
– Спасибо… – мясо шкворчало соком и пахло так умопомрачительно, что я чуть не забыл, зачем пришел. – Дядька Охрим, Полупуд велел тебе идти отдыхать. А меня прислал на подмену…
– Спасибо, конечно, Василию за заботу… – как-то совсем невесело вздохнул тот. – Но я лучше с вами у костра посижу.
– Чего ты, дядька Охрим?.. – Тарас протянул мне на лепешке кусок дымящегося языка. – В самом деле, приляг, отдохни. Умаялся, небось.
– Твоя правда, парень… – кивнул пожилой крестьянин. – Да только не уснуть мне. Едва веки закрою – все мои тут же и являются. Одарка, Гнат, Соломия… Назарко… Лесь… Наталка… Стоят и молчат с укоризной… Мочи нет им в глаза глядеть. Ведь не виноват ни в чем. Но… я-то живой, а родные… Никого не пощадили, ироды. Даже малютку.
Охрим застонал и отвернулся, пряча лицо. Мог и не делать этого. В тот миг, когда крестьянин вспомнил о погибшей родне, оно посерело, словно пеплом от пожарища покрылось. И такой болью от него дыхнуло, что у меня самого сердце защемило, заколотилось. Это ж каково ему? Похоже, из последних сил держится. Мысли отгоняет… Надо срочно что-то делать? Если не помочь – обширный инфаркт гарантирован. Или умом тронется… Как только до сих пор держался?
– Думаешь, они в аду? Сильно грешили?.. – я так и не откусил мяса. Ну, что за глупая натура. Казалось бы – кто тебе этот крестьянин? Сиди, жуй и не лезь, куда не след. Так нет же: всегда больше всех надо.
– Что… что ты сказал?
На Охрима было страшно смотреть. Его лицо белизной могло сравниться лишь с саваном.
«Внимание привлек, сосредоточил на себе, теперь не переборщить бы, а то и до беды недолго… Человек и так весь извелся, а я прямо по кровавой ране, без анестезии. Ну, ничего… Боль мгновенна, а облегчение навсегда»
– Я это, вот о чем думаю, дядька Охрим. Ведь душам безвинно убиенных уготовано место на небесах, и чтобы святой Петр затворил перед ними Райские врата, надо очень много грехов иметь. Поэтому и спросил… Без злого умысла. Я же в голову ушибленный. Казак Василий подтвердит… Иной раз вспоминаю что-то, а большей частью – пустота… Если что не так брякнул, прости…
Охрим, явно собирающийся подойти ко мне и, если не дать по морде, то схватить за грудки, замер, не ступив и трех шагов. И не просто так остановился. Призадумался. Значит, зацепило. Надо дожимать…
– Рассказывал как-то митрополит Кирилл, что в древние времена в людях было больше веры. И когда умирал человек достойный, друзья и родные собирались на праздничный пир, радуясь, что муж сей оставил бренную юдоль, а душа его заслуженно получает жизнь вечную, благую и счастливую. Потому и нет места печали на тризне, ибо не прощание это, а всего лишь проводы…
Я продолжал толкать речь в таком же духе, не слишком вникая в смысл произносимых слов. Главное – удержать доверительную интонацию и не потерять контакт со слушателями. Банальный ораторский прием, простейшая методика вербального внушения, но в эти времена явно еще никому не известная. Во всяком случае, не горстке крестьян, волею судеб оказавшихся посреди Дикого Поля.
Прошла минута, вторая… и дядька Охрим снова посмотрел на меня. Я ответил самым искренним и простодушным взглядом, на который способен только студент, прежде чем произнести важнейшую мантру всех учащихся: «Честное слово, профессор, я знал… но забыл!»
Седоусый крестьянин медленно перекрестился, несколько раз кивнул, в такт своим мыслям, потом развернулся и, не произнеся ни слова, пошел к обозу. Казалось, в его облике ничего не изменилось, но спина Охрима больше не горбилась, словно он вдруг избавился от непосильной ноши, пригибающей его к земле. Выпрямился и плечи расправил.
– Чтоб мне на этом месте провалиться… – восхищенно воскликнул Тарас. – Если бы сам не видел, ни в жизнь не поверил бы. Дядька Охрим все эти дни как с креста снятый ходил. Не живой и не мертвый… А сейчас ожил… – парень поскреб стриженный под макитру затылок. – Какое прозвище, говоришь, дал тебе запорожец? Ангел? Ну, прям как в воду глядел…
Тарас не то чтоб задумался, но глядел на меня, склонив голову к плечу, будто цыган на лошадь, прицениваясь. Очень дорогой лошади. Решая: купить или украсть?
– Сказывал отец Михаил, царствие ему Небесное, что Господь никогда не оставляет паству свою без опеки… Посылая нам на помощь ангелов… Когда незримо, а когда и в человеческом обличье. Как думаешь, правду сказывал?
– Наверно… Не помню… Надо у Господа спросить. Ему лучше знать… – привычно отмахнулся я. И в который раз пожалел о необдуманности слов. Не на кафедре и не в спортзале…
Глаза у молодого крестьянина сделались огромными, как у коровы… и такими же осоловелыми. Будто его по затылку чем-то тяжелым огрели. Ага, вот только преклонения мне здесь не хватало. Верно говорят, иной раз лучше жевать, чем говорить… Что я немедля и исполнил. Пока еще чего-нибудь эдакого не ляпнул. И очень правильно сделал.
– Ммм… Вкуснотища.
– А правда, что в Киеве на всех церквях золотые купола? – Тарас чуток опомнился, но с религиозной темы слезать не торопился.
Видимо, парню впервые представился случай поговорить с человеком, пришедшим из далекого мира. О котором в родной деревне только и известно, что он якобы есть. Но не видно даже с самого высокого пригорка за селом. И с колокольни тоже…
– Сияют весьма ярко, цвета золотистого… – подтвердил я отчасти. – А из чистого золота или только позолоченные, того не ведаю. Своими руками не трогал…
Я сидел спиной к костру, наслаждаясь исходящим от него теплом и вкусом хорошо прожаренного мяса… Как мало, оказывается, надо для счастья… Разве что прилечь да покемарить минуток двести… Точно, сейчас дожую и пристроюсь… на бочок, калачиком… Ладони под щеку, колени подтянуть к животу…
«Что? Какие колени?! – Я вскочил на ноги, будто мне за шиворот жару насыпали… – Твою дивизию! Неужто уснул? Или успел опомниться?»
Помотал головой, проморгался и замер… Не скажу, на каком расстоянии, но не слишком далеко, коль сумел разглядеть – мелькнула быстрая тень. Словно кто-то перебежал с места на место, низко пригибаясь к земле.
– Что случилось, Петро?
– Там кто-то есть… – я указал рукой направление.
– Зверь, наверное… – рассудительно произнес Тарас. Кажется, погруженный в размышления, моей попытки уснуть на посту он не засек. – Человек не дал бы себя заметить. Ты глаза не напрягай… В ночи, да с усталости, всякое привидится. Просто слушай.
– Может, волки?
– Это вряд ли… Ветер изменчивый, то в степь, то из степи – кони давно бы учуяли и тревогу подняли. Скорее всего, корсак балует. Они страсть какие прожорливые… И трусливые. Запах мяса манит, а подойти ближе – страшно. Вот и мечется поодаль…
И тотчас, как бы подтверждая слова парня, в степи обиженно и возмущенно затявкала степная лисица.
* * *
Утро пришло вместе с туманом… Густым и белым, словно на мир разом опрокинулись все обещанные праведникам молочные реки. Хорошо хоть кисельные берега за ними не последовали. Аэрозольная взвесь и та отказывалась держаться в воздухе, оседая на все, с чем туман соприкасался. В том числе и на людей…
Так что нравится это Полупуду или нет, а я все-таки искупался, не дожидаясь окончательной победы солнечного дня над ночными страхами…
Специфическое, надо сказать, умывание получилось. Почти дословно по присказке: «Не мытьем, так катаньем…»
Когда почувствовал, что одежда промокла насквозь, отошел чуть в сторону, разделся, лег и покатался по росистой траве. Не хуже, чем с ушата окатило. Вместо мочалки подошел жмут молодых побегов полыни, ромашки и мяты. Растирался, пока травы не истрепались в труху, а я не согрелся.
Вот только одежда, как ни отжимай и ни выкручивай, оставалась влажной. Или – становилась… Зато больше не стояла колом от задубевшего пота и зябкой прохладой бодрила лучше чашки горячего кофе, опрокинутого в постель. Шутка…
Правда, только меня одного. Все остальные продолжали безмятежно спать.
Напарник мой, Тарас, тоже. Сперва парень упирался, мол, не дело одному в дозоре стоять, но под самое утро сдался. Не железный. И в отличие от меня, сюда попал не с балкона городской квартиры, а прошагав связанным в обозе пленников аж из-под… как его там? В общем, издалека. Отсюда не видно.
Даже скотина притомилась, хотя им-то, насколько подсказывает мой деревенский опыт, полагается подниматься с восходом солнца… Так нет же – дрыхнут и хвостом не шевельнут. Хотя с какой стати? Петухи не горланят, не жарко… и мухи не кусаются. А замычишь – тут же хозяйки набегут. Кого доить, а кого и в ярмо…
Сонное царство, одним словом.
Да пусть спят себе, не жалко. Мое дело, как у упомянутого петуха на подворье – вовремя прокукарекать, а там пусть хоть и не рассветает. Было приказано поднять отца-командира до общей побудки, вот и исполняй, все прочее – его забота…
Примерно ориентируясь по обозу, я пошел искать Полупуда, рассчитывая, что казак не сменил лежку и спит не там, где я его оставил. Увы, Василия на прежнем месте не оказалось… Почва попалась тут слишком твердая и кочковатая, или какая иная причина образовалась – не суть. Важно другое: где мне теперь запорожца искать, если видимость нулевая? Вытянутая рука и то норовит спрятаться.
Впрочем… Не знаю, положено так или здешняя природа чудит, но внизу молочная пелена заметно истончалась, становясь почти прозрачной. И этот зазор, с момента моего утреннего туалета, заметно увеличился. Поднявшись уже почти до уровня колен. Поэтому я опустился на четвереньки и стал оглядываться по сторонам, надеясь, что Полупуд отошел не слишком далеко, и я сумею его высмотреть.
Слева и справа, шагов на сто, ничего хоть отдаленно напоминающее лежачего или стоячего человека не обнаружилось. Позади, за спиной, довольно четко виднелся обоз. Все так же безмятежно досматривающий крайние сновидения. А впереди, у воды… То есть там, куда запорожец не пустил меня ночью под угрозой физической расправы, темнело нечто… Достаточно массивное и габаритами смахивающее на здоровенную корягу или присевшего на корточки человека. Ну, или, как я, – вставшего на четвереньки.
«Вот гад ползучий! Меня заставил в росе купаться, а сам в плавни умываться пошел… – немедленно возмутилось мое обостренное чувство справедливости. – Одним гражданам, значит, белый хлеб и белые “Жигули”, а другим – черная икра и черный “Мерседес”? Счас…»
Негодование скачкообразно переросло в неудержимое желание отомстить за попранные права, свободу и равенство. Ну, или хоть как-то компенсировать обиду. Обрести, так сказать, моральное удовлетворение.
В общем, пока не получивший привычной утренней дозы кофеина головной мозг пребывал в расслабленном состоянии, спинной взял управление организмом на себя. И древнейшие инстинкты возобладали над хрупким налетом цивилизации…
Я вскочил на ноги, рысью преодолел разделяющие нас три десятка метров, и подъем ступни с ходу «пробил пенальти» по развернутому ко мне седалищу…
Попытался, точнее сказать. Потому что в самый последний момент оно исчезло… Казак упал ничком, а когда моя нога просвистела над ним, извернулся змеей и, лежа на спине, проделал со мной другой футбольный прием, «удар перекатом». Бил казак, катился я. Прямиком в воду.
А когда вынырнул, обнаружил Полупуда стоящим на берегу, уперев руки в бока.
– Ты чего это, Петро, на людей спозаранку бросаешься? Приснилось чего?
– Не… Сперва померещилось… – отфыркиваясь и отплевываясь, полез я на сушу. – А потом подшутить хотел…
– Угу… – осуждающе помотал головой запорожец. – Шутил один… Потом всем куренем искали… Ладно. Что с убогого взять. Но в другой раз сперва все же пытайся подумать, прежде чем сделать. Со мной можно, я не обидчивый и добро помню. А над кем иным, даже новиком, так пошутишь и быть тебе нещадно битым. Уразумел?
– Да, батька. Спасибо за науку.
Что ни говорите, а в имидже ущербного умом есть определенные преимущества. Как у ребенка… Всерьез не воспринимают, зато и к разным чудачествам не придираются.
Взглянул Полупуд на мою растерянную физиономию и проявил снисхождение к бедолаге, у которого еще не все дома ночуют. Покивал головой и заговорил о другом. Даже как бы и не ко мне обращаясь.
– Ничего не узнаю. Иной раз кажется – вот оно, нашел. А приглядишься – нет, ошибся. И туман еще этот разлегся. Совсем некстати… Сглупил я… Надо было вчера с факелами осмотреться. Сколько времени зря ушло.
– А что ты ищешь? Может, я увижу?
– Это вряд ли, – Василий в который раз неуверенно огляделся. – Приметы старые… На словах не объяснить. За долгие годы они все изменились и выглядят теперь иначе. Узнать может только тот, кто знает, куда смотреть, что искать и на что оно похоже.
Полупуд не мог спокойно устоять на месте и, отвечая мне, продолжал похаживать берегом, напряженно вглядываясь в очертания проступающего сквозь редеющую пелену противоположного берега заводи.
– Где-то здесь, к примеру, валун здоровущий лежал. Не то что сидеть, спать можно. Вот куда он запропаститься мог? Такую брылу и воловьей упряжкой не утащить.
Разведя руки в стороны на всю ширь – чтобы нагляднее было, о каких размерах он говорит, и напоминая при этом пресловутого рыбака, рассказывающего о сорвавшейся рыбине, – казак чуток попятился, зацепился за что-то пяткой и чуть не упал. Оглянулся, и сердито пнул носком торчащий из-под земли камень. Не больше половинки футбольного мяча.
– Тьфу, недомерок… На вершок не вырос, а уже под ноги лезет. М-да… Старею. Ни большого, ни малого не замечаю. Скоро в лесу лбом о деревья биться начну.
– А на что они указать должны? – поторопился я отвлечь от самобичевания запорожца. – Приметы эти…
– У нас с товарищами гать тут где-то была, тайная… – неуверенно повел рукой вдоль берега запорожец. – До первого островка. Там дальше, если знать брод, полегче будет, а через эту заводь иначе не переправиться. Дно больно топкое. И Богородицу не выговоришь – засосет. Если только вплавь или на челне. Но челна у нас нет, а товара, необходимого для зимовки, много. Да и скотину на лодке не перевезти…
– Гать? – удивленно переспросил я. – Да она небось совсем сгнила… за столько лет.
– Не должна… – мотнул чубом запорожец. – В основу осиновые бревна клали. Не дуб, но тоже долго держится… А если и прохудилась местами, так поправить легче, чем новую замостить. Главное, найти. Если до вечера на берегу застрянем, голомозые нас нагонят. А уйдем вплавь – до весны бабы не доживут… – казак дернул многострадальный ус. – Как по мне, лучше от голода и холода околеть, чем в басурманской неволе. Но решать им.
И хоть говорил об этом Василий совершенно буднично, я понял: на лошади аталыка Сафар-бея скачет наша смерть. Неотвратимая и мучительная. А умирать мне совершенно не хотелось. Вот только как из этой западни выскользнуть? Если даже запорожец не мог нужные приметы отыскать. А главное – вот оно, спасение. Всего в каких-то ста метрах темнеет зарослями кустарника и верхушками деревьев.
И если я хоть что-то понимаю в жизни, то ближайшие несколько часов (тут уж как повезет) мне, как салаге, то бишь – новику, предстоит провести с шестом в воде. Кормя пиявок и разыскивая переправу, под чутким руководством Полупуда. «Левее забирай, левее… Вот, черт косорукий! Куда полез?! Нет, правее, еще правее!»
Ну, почему такая несправедливость? Одним существам природа выдала крылья – и все, никаких преград, лети куда хочешь, а люди, даже вроде водомерок, по воде передвигаться не способны. А как было бы здорово: разбежался и шмыг-шмыг, как по льду. Прямиком по «лунной дорожке» с одного берега на другой. Вон как сверкает… Глаз не отвести.
«Стоп! Какая еще нафиг “лунная дорожка”, практически посреди белого дня? Галлюцинации со страха начались? Так рановато мне еще “белый свет в конце туннеля” видеть».
Я помотал головой, протер глаза, но полоса, пересекающая плес и сияющая, будто солнечный блик, от этого не исчезла. Больше того – приобрела естественность. И вместо небрежного мазка гигантской кисти по ровной заводи проявились индивидуальные черты… Потемнела… Зазмеилась угрем… Обозначая множество выпуклостей, разрывы, изгибов…
Наваждение?
Я оторвал взгляд от плавней и повернулся к Василию. Полупуд по-прежнему задумчиво ковырял носком сапога подвернувшийся камень. Вот только не маленький камешек, каким он его видел, а большущий валун… От времени и под собственной тяжестью ушедший в почву почти целиком. Не такой огромный, как описывал казак, но все же достаточно внушительный.
Не понял? Это я что? «Зрю в корень»? В смысле, вижу на семь вершков вглубь? Как в сказках? Никогда не замечал за собой таких способностей…
Впрочем, я и в параллельный мир попал тоже впервые. Может, от «тур-оператора» такой бонус положен? Чтоб хоть как-то помочь с выживанием. Кто бы ни был тем «доброжелателем», устроившим «экскурсию», вряд ли его целью было угробить меня максимально ударными темпами. Дома было бы и проще, и дешевле…
Убедив себя столь нехитрым способом в здравомыслии, повернулся к запорожцу.
– Слышь, Василий… Я вот о чем подумал… Ты говоришь, все изменилось до неузнаваемости.
– Ну да, – подтвердил тот. – Считать не считал, но годков десять миновало, как с куста, не меньше. Карпо Полторажупана уж пятый год как у Чертовой балки погиб. Седой Ахметка – еще раньше у Легкого брода стрелу глазом поймал. Иван Трясогузка – той же зимой от лихорадки сгинул. Ступка и Борозда – еще раньше, в том последнем походе, когда Рудого Панька пленили, вместе погибли.
Называя имена товарищей, запорожец загибал пальцы.
– Вот… Значит, семь лет точно… А промышляли мы ватагой здесь и того раньше.
Василий все еще предавался воспоминаниями, но я не стал вникать в историю о том, как они за один только день взяли десяток выдр, а уловив паузу, поторопился вставить свои «пять копеек».
– Если все меняется, то может, и приметный камень тоже, того-этого?.. Другим стал. Больше или меньше.
Василий замолчал и внимательно поглядел на меня. Видимо, решая, что на меня сейчас нашло: очередное помутнение рассудка или наоборот – просветление? И ответил, медленно добирая слова:
– Деревья, положим, растут или гибнут от огня… Реки, озера – мелеют и высыхают. Горы – осыпаются. А с валуном что может случиться?
– Земля здесь рыхлая… – я демонстративно поковырял почву носком мягкого татарского сапога. Кстати, ичиги эти весьма удобная обувка. Вот только без каблуков ходить непривычно. И подошва пожестче тоже не помешала бы. Впрочем, когда верхом – это не так заметно.
– Ну, так это ж сейчас, летом, мы на суше… а в весенний паводок вода бывает, вон куда доходит… – Полупуд размашисто ткнул вдаль. Жестом захватывая место стоянки. – Только смыть его никак не могло… Стремнины здесь нет… Просто река разливается, да так и стоит потом озерцами да болотами аж до Троицы… Топь не топь, а если пятку вдавить – лужица и проступит. А валун… – Василий опять взмахнул руками.
Но мысль уже не только запала в голову, но и ростки пустить успела. Полупуд еще и не договорил до конца, а уже опустился на колени и стал отгребать от камня землю. Как и в прошлый раз, когда могилу раскапывали, его железные ладони справлялись с рыхлой почвой не хуже лопаты. При этом казак с некоторым недоумением поглядывал в мою сторону и ворчал:
– Говорят четырежды человек бывает глуп… Когда на биваке у костра от огнива трубку раскуривает. Сидя за веслами, на ладони поплевывает. У жены просит… И когда посреди поля телегу заносит… Брешут люди… Можно, еще и в пятый раз сглупить… Сидя на ветке, дерево высматривать…
За те несколько секунд, в течение которых Полупуд озвучивал список народных премудростей, на поверхность показалась добрая четверть валуна. Большего казаку, чтобы узнать «старого знакомца», и не понадобилось.
– Есть! Он самый!.. Видишь зарубку, – Василий провел рукой по одной из граней. Царапина на ней точно была. – Я сам ее и сделал… Для верности.
Пружинисто вскочил на ноги и уверенно повернулся в сторону, все так же отчетливо видимой мною дорожки, змеившейся на другую сторону плеса.
– Пойдем, Петро. От камня до гати ровно полста и еще полтора десятка шагов. Теперь голомозым кукиш с маслом достанется, а не христианские души. Уйдем от погони… Как Бог свят, уйдем.
