15

Забрав боеголовку из купе проводницы, все так же, с помощью носильщика протащив ее через здание вокзала, спустившись по ступенькам и опустив боеголовку на асфальт, они встали у подземного перехода на площади. Впервые за последние несколько дней включив мобильный телефон, он набрал номер Сергачева, в недоумении услышав ответ, он снова набрал номер, абонент был недоступен; не веря в присутствие Сергачева в выходной день в режимном учреждении, он все же набрал его рабочий номер, ответом были длинные гудки. Домашнего номера Сергачева он не знал. Секунду подумав, он набрал телефон Андрея, мобильный был отключен, по-домашнему тянулись длинные гудки, телефон в лаборатории переключился на факс. Телефонов Бакланова в мобильнике не было, пошарив в сумке, он достал записную книжку, против фамилии Бакланова стояли мобильный и телефон на даче; мобильный не отвечал, по второму телефону странно-запыхавшийся женский голос, принадлежавший, скорее всего, не жене, а домохозяйке, ответил, что Олег Владимирович уехал. Спрятав ненужный мобильник, с быстрой улыбкой он повернулся к Наташе, выжидающе-прямая на своих высоких каблуках, напружиненно стоя с сигаретой меж пальцев, с веселой, неуверенно-ободряющей улыбкой она чуть качнулась к нему:

– Что, никто нас с этой штукой не хочет?

Так же быстро-успокаивающе улыбнувшись ей, отвернувшись, секунду он смотрел на высокие башенки и переплетение проводов над улицей. Странно чувствуя себя, словно еще куда-то несясь на бегу и одновременно словно остановившись в беге, повинуясь какому-то неожиданно отрешенному, всеразрешающему импульсу, он достал мобильник и набрал номер Николая, почти сразу же, после первого гудка он услышал звук снятой трубки.

– Алло?

– Привет.

– Приветствую тебя максимально. Не думал, что услышу тебя так скоро. Как дела?

– От ответа на этот вопрос я тебя избавлю.

– Да? Ну что ж, тебе виднее. Гм… Тогда даже не знаю, о чем тебя спросить.

– Спроси прямо – зачем я позвонил.

– Ну и зачем ты позвонил?

Осекшись, срочно приводя чувства в порядок, чтобы говорить с ним с той интонацией, с какой у них было принято, невидяще-быстро он посмотрел на синее с облаками небо поверх крыши вокзала.

– Слушай, тут сложилась определенная ситуация… Одним словом, мне необходимо к тебе приехать.

– Когда?

– Сейчас.

– Гм… Не уверен, что это сейчас может получиться.

– Почему?

– Ну, видишь ли, я сейчас не совсем один.

– Ничего, я тоже не совсем один, так что дисгармонии не предвидится.

– Ты уверен?

– В чем?

– Ну ты же сам говоришь, ты не один и я не один. Вроде бы группового секса мы с тобой пока еще не практиковали.

– Ну что ж, значит, время пришло.

– Любопытное утверждение.

– Это не утверждение, это необходимость. Иногда обстоятельства складываются не так, как нам бы хотелось. Так что могу лишь принести тебе свои извинения. Впрочем, уверяю тебя, все это не в моих личных интересах. Как, правда, и не в твоих тоже.

– Любопытно, в чьих же тогда.

– В интересах Российского государства.

– Даже так?

– Тебя это удивляет?

– Что тебе сказать… Откровенно говоря, звучит не совсем обычно. Впрочем, у Российского государства в последнее время такие странные интересы, что удивляться не приходится. Хотя не могу тебе сказать, что ты меня окончательно убедил.

– Тогда скажи, как это можно сделать. Ты что, хочешь, чтобы я сказал: «Слово и дело»? Ну вот, я говорю.

– Похоже, ты меня все-таки заинтриговал. Ну что ж, приезжай. Только не забывай, я с девушкой, у которой были несколько иные планы, да и ты, я так понимаю, не один. Так что обстановка может сложиться взрывоопасная.

– Ты даже не представляешь, насколько ты прав.

Сунув мобильник в карман, улыбнувшись Наташе, машинально чуть присев, подхватив сумку и забросив ремень себе на плечо, обойдя подземный переход, он вышел на проезжую часть, подняв руку. Остановив старенькие «Жигули» с решеткой на крыше, вернувшись к Наташе, вместе с ней дотащив боеголовку до бордюра, вместе с выскочившим из машины шофером закинув боеголовку на решетку, он встал у открытой дверцы, глядя как шофер, суетясь, привязывает боеголовку к решетке шнурами от эспандера. Проверив прикрепленную боеголовку, первым сев на заднее сиденье, дождавшись, пока втиснувшаяся следом Наташа захлопнет дребезжащую дверь, он назвал шоферу адрес; впрыснув в салон аромат бензина, машина тронулась с места; на сиденье, обитом материей в цветочек, он смотрел на ползущие мимо ларьки и киоски вокзала. Добравшись до края площади, они высвободились из пробки; видя перед собой свободный проспект, шофер дал газ, дома и люди дернулись мимо; машинально отмечая путь, прижав к себе Наташу, он смотрел на пролетавшие мимо рекламные щиты и растяжки.

Город был залит солнцем, мостовые искрились. В тихом старинном квартале недалеко от Садового кольца, где пару лет назад Николай купил себе квартиру, они свернули на узкую безлюдную улочку; проехав мимо приземистых зданий, миновав школу в глубине садика, они остановились у нового трехэтажного дома, аккуратно вписанного в окружавшую архитектурную ветхость. Торопливо выскочив из машины, шофер отвязал боеголовку от решетки; с натугой взяв ее за концы, приподняв, они сдвинули ее с крыши; делая шаг вбок, зацепившись за бордюр, шофер не удержал свою половину, тяжело вырвавшись из рук, крутанувшись, боеголовка врезалась в асфальт. Вздрогнув от мысли о том, что могло произойти там, внутри, не слушая извинений шофера, не глядя, он отдал ему деньги, машина уехала; присев рядом с боеголовкой, на секунду подумав, что с таким подарком он не должен идти к Николаю – надо было проверить ее тестером, – тут же поняв, что не сможет это сделать посреди улицы и деваться ему некуда, он взялся было за веревки. Оглянувшись, Наташа кивнула на дверь видневшегося невдалеке продуктового магазинчика:

– Надо бы хотя бы выпить-закусить чего-нибудь купить, а то неудобно.

Дав ей денег, подождав, пока она вернулась с пакетами, затолкав их в сумку, он взялся за веревки снова; вместе дотащив боеголовку до подъезда и связавшись с Николаем по домофону, они подняли ее на второй этаж, разогнувшись, он позвонил в дверь, почти тут же Николай открыл. Пожав руку Сергею, одним взглядом увидев и оценив Наташу, поняв, что за дверью что-то есть, выглянув, быстрым движением сильного крупного человека, нагнувшись, он взялся за веревки; вместе с Сергеем они затащили боеголовку в коридор. Весело покачиваясь на каблуках, Наташа протянула Николаю пакет:

– Мы тут купили кое-что.

Мимоходом беря пакет, Николай кивнул:

– Моя подруга только что отправилась за продуктами. Магазин напротив, судя по пакету, вы там и были, вероятней всего, она зашла туда еще при вас.

С подозревающим любопытством Наташа быстро взглянула на него:

– В туфлях с золотыми каблуками?

– Босоножки от Prada.

С затаенной улыбкой Наташа опустила глаза:

– Она вошла, когда я выходила.

Откладывая пакет, Николай светски повернулся к Сергею:

– Мы упустили из виду, что женщины обычно мыслят одинаково.

– Надеюсь, она не слишком огорчилась нашим визитом?

– Напротив, проявила живой интерес. Женская психология вообще труднопредсказуема, так что, возможно, вы подоспели вовремя. Я упустил из виду одну деталь – она давно уже пытала меня, чтобы я познакомил ее со своими друзьями. Собственно, я не знал, кого ей предъявить.

– Ну и предъявил бы ей… Ах, ну да, ты ж теперь не пьешь…

– В том-то и дело. Я последовал гашековскому лектору – «объявим войну не на жизнь, а на смерть демону алкоголя, уносящему наших лучших людей». Так что уже год не пью.

Быстро-понимающе Наташа стрельнула на него глазами:

– И сразу друзей не стало?

– Что делать, дружба – понятие алкогольное, следует трезво смотреть на это явление. По крайней мере в том, что касается мужчин, «друг» в девяноста процентах случаев означает «собутыльник». Не давайте им пить, и они друг с другом и пятнадцати минут не просидят, им просто не о чем будет разговаривать.

Наташа озорно взглянула на него:

– Значит, пить мы сегодня не будем?

– Будем, но исключительно в разумных масштабах. По примеру древних греков будем разводить вино водой. Полагаю, такой компромисс вас устроит.

Невольно прислушиваясь к разговору, Сергей покосился на Наташу:

– А ты разве не водку купила?

Шокированная, она оскорбленно передернула плечами:

– Я что, совсем опустившаяся, с мужчинами водку жрать?

– Ну вот и прекрасно.

Николай заглянул в пакет:

– «Мерло» и «Бужоле». Вполне достаточно, чтобы выполнить рецепт древних греков. Что касается водки, то ее водой разводят представители других наций. Как правило, на стадии изготовления.

Вспоминая пины, которые надо будет прозвонить анализатором, Сергей, стараясь изображать небрежность, быстро взглянул на него:

– У тебя есть комната, куда я мог бы перетащить эту штуку? Небольшой технический осмотр, пятнадцать минут, не больше.

– Нет ничего проще.

По просторному коридору они перетащили боеголовку в одну их боковых комнат, улыбнувшись Наташе, принесшей сумку с инструментами, он закрыл за ними дверь. Раскатав ковер, повернув боеголовку зияющим отверстием кверху, торопясь, оцарапав руку, он подсоединил к измерительному интерфейсу анализатор, тыкая пальцем в сенсоры переключателей пинов, несколько раз, одну за другой он смотрел осциллограммы на жидкокристаллическом экране. Формы сигналов были те же, что и раньше. Присоединив к анализатору измерительный щуп, снова оцарапавшись, он проверил пины на рабочем интерфейсе, последовательности нулей и единиц были прежними. Все это были косвенные доказательства; чтобы получить прямые, он должен был снять сигналы с контактов самой платы, которые были ему недоступны; не зная, что делать, он отложил щуп. Умом понимая, что аварийное замыкание и вызванный им сигнал на подрыв практически невозможны, но из собственного опыта помня массу случаев, когда незапланированные эффекты возникали вопреки всякой логике, изогнув руку, дотянувшись щупом еще до нескольких точек, он смотрел на осциллограммы на экране анализатора, пытаясь сообразить, так они должны выглядеть или нет. Из коридора слышались голоса и смех, к знакомым голосам Николая и Наташи прибавился еще один оживленно-певучий голос. Пытаясь просуммировать в уме модулированные сигналы, он несколько раз сбился, рассчитать их в уме тоже не получалось, в секундном ощущении какой-то опустошающей тупости, не зная, что ему делать, хаотически он переключал режимы на экране анализатора.

Вошедший Николай хладнокровно оглядел распотрошенную боеголовку и тянущиеся к ней пучки проводов.

– Ты что, ограбил склад Западной группы войск?

– Это сделали до меня. – Невольно-автоматически приняв нужный тон, он небрежно взглянул на Николая: – Не обращай особого внимания, все это так, ерунда. В общем-то, я работаю над мирным проектом.

– Ну, это понятно. – Придвигая стул, Николай стоически покивал ему: – Вся наша армия работает над мирными проектами, так было даже на пике противостояния систем. Особенно ракетные войска стратегического назначения.

Сергей устало махнул рукой:

– Это не стратегическая.

– Догадываюсь. Я работал в НИИ-816, так что можешь мне не объяснять, что это такое.

– Тогда, может, поможешь?

– А что с ней?

– Именно это выяснить меня и послали. Я к тебе практически с данайским даром, хоть я проверил эту штуку, нет гарантий, что она сейчас не грохнет, так что, боюсь, придется ее уносить.

– Странно, ты же говорил, что ее проверил.

– Утешение для другого случая, но не для этого, когда форс-мажоры идут как по заказу. По дороге мы грохнули ее об асфальт.

Небрежно морщась, Николай убежденно помотал головой:

– Ничего не будет. Защита от детонации в таких системах закладывается с самого начала.

– Ну так ведь она уже падала.

– Вот видишь. Ничего с ней не будет – даже если ты сбросишь ее с верхушки Останкинской башни.

– Все это теория.

– Практическая.

Соображая, он смутно огляделся.

– Тут, в случае чего, большие разрушения будут?

– Ну, это уж тебе виднее.

– Я имею в виду, дом-то большой? Я, честно говоря, на подходе не разглядел.

– Да нет, не особо. Не многоквартирный.

– И то хорошо.

Абсурдистски-встрепанно он взглянул на Николая:

– Ты своих соседей знаешь?

– Ты это в смысле чего?

– Ну, что за люди? Порядочных людей – инженеров, разработчиков нет?

Николай успокаивающе покрутил головой:

– Нет. На этот счет можешь быть спокоен. Инженеры в таких местах не селятся. Все больше банкиры, топ-менеджеры, в общем, всякая шелуха. Их не жалко. Справа от меня как раз банкир, слева нефтяник, один, правда, тот, что снизу живет, вернее – уже не живет, не дождался тебя, отправился на тот свет самостоятельно.

Сергей озабоченно взглянул на него.

– А что такое?

– Проблемы со здоровьем. Известный биржевой спекулянт, умер от сердечного приступа в ночном клубе во время представления мужского стриптиза. Видимо, это была последняя голубая фишка, которую он увидел в своей жизни.

– Voila une belle mort…

– Директор клуба, стоя над трупом, именно так и сказал.

– Если я что-то неправильно рассчитал, стоять над нашими трупами будет некому.

– Вряд ли только хоть кому-то из нас будет до этого дело.

– Предпочитаешь умереть не от низких страстей, а от высоких технологий?

– Не хотелось бы от низких технологий. А вот тебе сейчас явно угрожает смерть от высоких страстей. По крайней мере в том виде, как я тебя наблюдаю.

– Что, прямо такой вид?

– Боюсь, что такой. У тебя вид Д’Артаньяна, которого послали за подвесками и который вроде бы их привез, но при этом по ошибке прирезал Бэкингема.

– Так красиво, как у Д’Артаньяна, у меня не получилось.

– Некрасивая история?

– Если не хуже. Во всяком случае, насчет Бэкингема ты почти угадал.

– Тогда смело можешь исповедоваться. Тем более, как напомнил тому же Д’Артаньяну Арамис, даже в Писании сказано: «Исповедуйтесь друг другу».

– Если тебе это доставит удовольствие.

– Даже если не доставит, в любом случае, как практикующий врач-общественник, я смогу выдержать многое. Так что можешь начинать прямо сейчас. Как говорилось в одном порнографическом фильме, я все смогу понять и восприму положительно. Кстати, хорошая фраза, помогает во многих случаях.

– Считай, что она тебе помогла.

В течение следующих пятнадцати минут он рассказывал Николаю все, что произошло с ним за последние пять дней. Закурив, цепко-прищуренно глядя в окно, иногда быстро пряча глаза, стряхивая пепел, Николай слушал, временами покачивая ногой в лакированной туфле. Дождавшись окончания, придавив окурок, на секунду отведя взгляд, постукивая по подлокотнику кресла, словно отстраненно вспоминая что-то давно обдуманное, когда-то волновавшее, но уже кристально ясное и брезгливо отринутое, не прерывая мыслей, он мельком взглянул на Сергея.

– В обувном магазине был уже?

– Зачем?

– За обувью, разумеется. Тут, кстати, есть один, совсем недалеко, и выбор неплохой, пару раз я даже сам себе там кое-что находил, так что имей в виду, усиленно рекомендую.

– Зачем? Что я должен там купить – босоножки от Prada?

– Можешь даже леггинсы от Версаче, хотя начать рекомендую с обычных ботинок, а старые выбросить где-нибудь подальше, так, чтобы не нашли даже с собаками, равно как и всю остальную одежду.

Не сразу поняв, Сергей нехотя покосился на него:

– Микрочастицы пыли?

– Пыли, грязи, сажи, копоти, всего, что несет индивидуальные признаки места. Современные шерлоки холмсы не медитируют в дыму и не произносят интригующих речей, они просто посылают соскоб с одежды на химический анализ, перед этим даже секунды не поиграв на скрипке. И никакой, даже самый тупой Ватсон не задает никаких вопросов, настолько все действительно элементарно. Малейшие признаки места, и ты уже ничего не сможешь доказать, так что лучше уж сразу замени всю свою одежду и обувь и не забудь то же самое сделать для твоей подруги – судя по состоянию ее гардероба, она будет только рада.

– Духовное напутствие в лучших традициях англиканской церкви.

– В англиканской церкви нет института исповеди, так что лучше оставаться в рамках католичества, так практичнее.

– Еще немного, и ты предложишь мне отпущение грехов, а то и благословение.

– Благословение тебе уже дали другие, они же тебе и отпустят грехи, если до этого дойдет, в чем я сильно сомневаюсь. А в общем, ситуация довольно интересная.

Отметив отрыв от собственных мыслей нарастающей дробью пальцев, Николай любопытствующе-небрежно взглянул на Сергея:

– Похоже, еще с институтских времен мы с тобой идем в противофазе. Пока ты радовался личной жизни, я тратил время на известную тебе юную особу, с соответствующим ущербом для нервной системы и здоровья в целом, потом ты женился, а я сделался почти профессиональным взламывателем целок, сейчас ты, похоже, находишься на пути к возвращению в большой секс, а я… ну тут своя ситуация – в общем, несправедливо было бы отрицать наличие некой закономерности. Похоже, то же самое и в общественной жизни. По крайней мере Белый дом мы защищаем строго по очереди. Во всяком случае, ты мне сейчас живо напомнил мои собственные колебания десятилетней давности, ты тогда утверждал, что все идет нормально и нас ждет новый взлет имперской мощи на новой элементной базе, я этого не видел, но поскольку я видел много другого, чего уже не замечать было нельзя, то в размышлениях разного рода я тогда провел довольно много времени, и в размышлениях, прямо скажем, не очень приятных.

– Если ты тогда и переживал, то скрывал это достаточно умело.

– Ну, знаешь, когда человеку объявляют, что с первого числа следующего месяца он должен любить Родину не западнее Белгорода, то в сознании нормального человека это с трудом размещается, так что он поневоле начинает задавать вопросы, если не окружающим, то по крайней мере самому себе. Но не обо мне речь. Мне предстояло решить, продолжать ли мне разрабатывать маршевые двигатели для ракет, которые потом будут распиливаться под американским руководством, или идти спекулировать, как все, я выбрал деньги и живу как живу. Но я никому не советовал бы идти таким путем. Все эти размышления о текущем положении дел, о том, к чему это может привести, и о собственной ответственности, чрезвычайно полезные и необходимые в другой ситуации, в данный исторический отрезок времени абсолютно бесполезны, это особенность сегодняшнего дня, ты только измотаешь себя и ни к чему не придешь, уверяю тебя.

– Ты можешь так говорить, ты, слава богу, никого не убивал.

– Я не убивал, но вопросы себе задавал такие же и причин для недовольства собой имел не меньше, можешь мне поверить. Вопрос только в том, есть ли какой-то смысл в этих внутренних колебаниях, независимо от их амплитуды; уверяю тебя, что никакого смысла нет, у нас нет доступа к рычагам, которые могли бы что-то изменить, эти рычаги с самого начала были так хитро упрятаны, что к ним практически ни у кого не было доступа. В этом положении мы в той же ситуации, что и офицеры, которых император своим отречением освободил от присяги, – можно пытаться с кем-то воевать, можно писать обличительные трактаты, можно стреляться, до этого все равно никому нет никакого дела, это не оказывает ни малейшего влияния на течение событий, никакая суета уже не поможет. А насчет убийства и прочих малоприятных вещей, то, как говорил какой-то профессионал по этой части, если тебе нужно кого-то убить, не отвлекайся на переживания, не забивай себе голову размышлениями, просто прицелься, нажми курок и убей, сделай это, как ты сделал бы любую другую работу, а потом забудь и спокойно иди домой. Я это не к тому, чтобы поощрять убийство, но, видишь ли, ты это уже сделал. Убийства совершаются ежеминутно, и абсолютно большая часть из них – на совершенно законных основаниях, людьми, состоящими на государственной службе, и совершившие их не испытывают никаких моральных мук, и это нормально, мы восхищаемся подвигами Суворова, хотя каждый из убитых им ста тысяч турок был полноценной личностью с внутренним миром, ничуть не меньшим, чем у двух белорусов, о которых ты сейчас сокрушался, и, доведись тебе участвовать в суворовских войнах, ты не плакался бы, а, наоборот, с удовольствием рассказывал бы о своих молодецких штыковых атаках детям и внукам. Все это убийства, совершаемые по лицензии государства, так сказать, во славу Отечества, даже в тех случаях, когда к защите Отечества это имеет весьма косвенное отношение. На эту ловушку ты и попался. Ты привык считать себя воином той страны, имеющим от нее моральные полномочия на любые действия в ее благо, соответственно, ты совершил все так, словно индульгенция на все, включая убийство, была у тебя в кармане, а когда ее там не оказалось, впал в депрессию. Ты, возможно, думаешь, что если будешь мучиться и страдать, то это что-то добавит к восстановлению мировой гармонии, нарушенной твоими предыдущими поступками, но это ничего не добавит. Самобичевание бесполезно, это что-то вроде сектантства, вроде веры в гегелевский абсолютный дух, как будто кто-то наверху сидит и суммирует фишки и, пока не наберешь нужного числа очков по шкале страданий, не продвинешься в следующий квадратик, а то и вообще не продвинешься. Но уж ты-то абсолютно знаешь, что мир именно таков, каким мы его воспринимаем в каждый конкретный момент, измени свое восприятие, и мир изменится в тот же миг, так что лучше отмени входную плату в виде страданий и пройди бесплатно.

Оторвав руки о лица, уже не думая о нужном тоне, Сергей секунду смотрел на Николая.

– Я не могу так.

– Почему?

– «Менять вот так же состоянье духа, как пенни выменял бы я на шиллинг» – хотел бы я посмотреть на тех, кто на это способен. Им вообще не нужны никакие советы. Понимаешь, я ко всему отношусь серьезно. У меня не бывает случайных связей, не бывает случайных поступков. Я не лечу, порхая, по жизни. Каждая женщина для меня событие. И убийство для меня событие. Я не убиваю каждый день. И сейчас я не знаю, что делать.

Рассматривая его, Николай затянулся сигаретой.

– Застрелись сам.

– Знаешь, я ведь никогда не думал об этом. У меня были тяжелые времена, но я никогда не думал о самоубийстве. А сейчас я не знаю, как быть.

– Ну, вот видишь, все сходится к этому варианту.

– А кто будет кормить мою семью – жену, дочь?

– Ну, если хочешь, могу и я. Условия можем обговорить прямо сейчас. Можешь сам установить размер ренты.

Крутанув головой, усмехнувшись, Сергей потер ладонью лоб:

– Ты говоришь именно то, что нужно говорить, ничего другого тут и не скажешь.

– А раз так, не пошли и перестань заниматься фиглярством.

– Pax tecum…

Отвлеченный движением открывающейся двери, Николай повернулся, сквозь образовавшийся просвет мелкой иноходью в комнату вступил кролик Кузя. С полезшими на лоб глазами секунду глядя на него, Николай повернулся к Сергею:

– Кто это?

– Кузя, кролик из Белоруссии.

– И… как это вообще?

– Сидел в сумке, видно, ты его не заметил. Такое бывает.

– А почему размер такой небольшой?

– Декоративная порода. Там, кстати, еще его жена и семеро крольчат в сумке, они там все вместе сидели.

– Понятно. Так ты целую популяцию кроликов оттуда увез, во главе с отцом семейства? Серьезный подход. Может, ты ему еще отдельный билет покупал?

– Нет. Он ехал зайцем.

– Очень симптоматично.

Вошедшая Наташа, быстро присев и подхватив кролика, выпрямившись на высоких открытых ногах, на секунду остановилась у двери.

– Вообще-то у нас все готово.

– Будем всенепременнейше.

Проводив ее взглядом, Николай развлеченно-признающе взглянул на Сергея:

– Это твоя белорусская подруга?

– Да.

– Сексапильная самка.

– Чего от нас хотят?

– Присоединиться к нашим нимфам. Они, видимо, там уже что-то накрыли. Придется так и сделать.

– Есть совершенно ничего не хочу.

– Ну, никто ж не заставляет, значит, будешь просто поддерживать разговор. Ладно, пойдем, а то неудобно.

Вынужденно поднявшись вслед за Николаем, Сергей отключил анализатор, по гулкому коридору со свежелакированным полом они прошли на кухню. Сидевшая рядом с Наташей среднего роста девушка с каким-то порнографически большим бюстом и длинными, на прямой пробор, золотистыми волосами вскинула на них зеленые глаза:

– Мы думали, вы про нас забыли.

– Ну что вы.

Обходя столик, Николай сделал светский жест в обе стороны:

– Сергей, Юля.

– Очень приятно.

– Ну что вы там, решили ваши проблемы?

– Да, все нормально.

– Очень хорошо.

Наташа весело взглянула на него:

– Мы тут тоже обсуждали.

Подхватив ее слова, девушка быстро повернулась к Николаю:

– Мы обсуждали мужчин.

– Ну, понятно, что не теракты в Северной Ирландии.

– Мы обсуждали, каким должен быть мужчина, чтобы женщина могла сразу пойти за ним, ни о чем не рассуждая, то есть с самого начала ему довериться.

– Понятно. Идеальный мужчина. Вечная тема. Хотя, собственно, непонятно, что тут обсуждать, когда все давно известно и решено.

– И что, он существует?

– Ну, в принципе, есть такой лабораторный гомункулус, залог женского счастья, в чистом виде, конечно, не встречается. Впрочем, я видел отдельных особей, которые стояли от него не так уж далеко.

– Боже, как интересно. И какой он?

– Тебе нужны тактико-технические данные?

– Ну конечно. Должна ж я знать, с кем буду счастлива.

– Не слишком интересная тема.

– Боже мой, неужели. Но ты все-таки сделай насилие над собой.

– Ну, если ты этого так хочешь… Итак, прежде всего базовое, категорически-фундаментальное требование. Он должен обладать непреодолимым желанием поставить в паспорте штамп ЗАГСа и получить на руки свидетельство о браке.

Сергей мрачно поднял голову:

– И лучше не один раз.

– Нет-нет, именно один раз и на всю жизнь, и при этом далее рассматривать этот штамп как наивысшую ценность и свое наивысшее достижение.

– И всем его показывать.

– Ну да. Чтоб завидовали.

Отстранившись, девушка оскорбленно взглянула на них:

– И что в этом плохого?

– Да нет, ничего, наоборот, это гораздо более продуктивная мания, чем алкоголизм или какое-нибудь коллекционирование спичечных коробков.

Мрачно-искоса Сергей взглянул на Николая:

– Алкоголизм более распространен.

Смеясь глазами, Наташа быстро кивнула:

– Коллекционирование тоже. У нас как раз на работе один коллекционировал какие-то этикетки.

– И не женился?

– Не-а.

– Вот сволочь.

– По-вашему, одного желания штампа в паспорте женщине достаточно?

– Это главное достоинство, затмевающее все остальные. Хотя есть, конечно, и другие.

– И какие же?

– Он должен умиляться при виде детей и всем своим видом показывать, как ему приятно это зрелище и как он готов к аналогичной роли. А потом, когда ребенок действительно появится, он должен постоянно его фотографировать и так же постоянно показывать эти фотографии родным и знакомым, подробно объясняя, как и когда все было сфотографировано, какими обстоятельствами сопровождалось и кто что сказал.

– А помогать женщине ухаживать за ребенком он не должен?

– Ну, это само собой. А потом все фотографировать.

– Еще что?

– Еще он должен уметь готовить все на свете блюда, постоянно этим увлекаться, полностью взять на себя домашнее хозяйство, а когда к жене будут приходить подруги и обсуждать ее семейную жизнь и ей завидовать, время от времени появляться на кухне, всем улыбаться и спрашивать, все ли в порядке и не надо ли еще чего-нибудь принести или приготовить.

Вспомнив свой опыт, Сергей мрачно поднял голову:

– Еще он должен любить ездить на дачу, копать там грядки, вносить в них разные удобрения и любить носить в ведрах землю и перегной. И увлекаться консервированием. То есть огурцы засовываются в банку, заливаются каким-то раствором, а потом на банку накладывается крышка и с помощью какой-то хреновины обжимается по краям, чтоб потом ничего не протекло.

– Это важное замечание, его надо зафиксировать.

Передернув плечами, девушка быстро-скандализованно взглянула на Николая:

– То есть женщины – это такие примитивные хрюшки, которые хотят сделать из своих мужей кухонно-пеленочных андроидов.

– Да нет, они не хрюшки, просто базовые фантазии и у мужчин, и у женщин одинаково примитивны, вне зависимости от интеллекта и образования. Вспоминается один мой приятель, который свой идеал взаимоотношений с противоположным полом описывал следующим образом: мы с друзьями сидим, пьем пиво, обсуждаем важные проблемы, а женщины сидят под столом и у нас отсасывают.

– Такой идеал сейчас доступен за пятьдесят долларов, так что твой приятель может быть абсолютно счастлив и ни в какие другие отношения с женщинами не вступать.

– Мой приятель женат и любит свою жену, в чем он мне сам недавно с пьяными слезами признавался. Так что это скорее напоминание об утраченных идеалах юности.

– И с человеком с такими идеалами ты общаешься?

– Общался в годы учебы плюс одна встреча совсем недавно, но ее можно и не учитывать.

– Интересно, с какой целью.

– Ну так, сидели за столом, пили пиво, обсуждали проблемы…

– О том, кто был в это время под столом, я даже не спрашиваю.

– Под столом были другие участники симпозиума, это была встреча однокурсников. Все закончилось коллективной пьянкой, так что некоторые действительно попадали под стол. И все дружно исповедовались мне в своих личных проблемах.

– У них есть проблемы?

– Ну понятно, у человека, который нажрался в зюзю, личных проблем быть не может, но у них остались нереализованные желания, причем порой самого неожиданного свойства. Однокурсник слева, вспоминая свои романтические увлечения, вдруг признался, что хрустальной мечтой его юности был секс с сорокалетней женщиной, причем страшно переживал по этому поводу. Глаза были полны слез: «судьба мне не подарила». Сам он мой одногодок и женат на ровеснице. Я ему сказал: в чем, собственно, проблема, еще пару лет, и твоя мечта осуществится.

– Интересно, о какой женщине в таком случае мечтал сосед справа?

– Сосед справа ни чем не мечтал, у соседа справа после десяти лет примерной супружеской жизни образовалась любовница, которую он теперь исправно посещает два раза в неделю, причем между ними образовалось то, что составляет фетиш американцев, – «серьезные отношения». В русском варианте это означает, что любовница уже начинает ему периодически намекать на неполноценность своего положения и о чем-то отсутствующе задумываться в его присутствии, отчего он страшно мучается.

– Боже, и ты взялся что-то ему советовать?

– Видишь ли, мужчины делятся на две группы, к первой относятся те, что все свое внимание относят к той женщине, с которой находятся в данный момент, если он в данный момент с женой, то все свое внимание уделяет жене, если с любовницей, то любовнице, что позволяет ему получать удовольствие от той и от другой попеременно. К этой группе относятся достойные, добропорядочные люди, с позитивным складом характера…

– Вроде тебя…

– Будучи неженатым, я вообще не подвержен порокам, свойственным этой группе населения. А ко второй группе принадлежат те, кто, наоборот, постоянно думает о той женщине, которая отсутствует. Пока он с любовницей, его мучает чувство вины перед женой, а когда с женой – чувство вины перед любовницей, так что вместо попеременного удовольствия он чувствует попеременное страдание.

– И ты посоветовал ему сменить группу крови?

– Едва ли бы он оценил практичность такого совета, проблематика выбора – не его стихия. Поскольку, как показал последующий допрос, чувство вины перед женой его все-таки мучает больше, я ему посоветовал внести некоторые коррективы, одна жена и одна любовница – это действительно некоторое неуважение к жене, получается, они как бы наравне. Я посоветовал ему завести не одну любовницу, а двух, а лучше несколько, тогда эксклюзивность по отношению к жене восстанавливается, получается, с одной стороны жена, а с другой – все остальные. Гармония семейного очага восстановлена.

– Можно подумать, гармония семейного очага восстанавливается безнравственными советами.

– Основа нравственности – умеренный темперамент. Честному инженеру, который потянулся за сексом и сдуру вляпался в серьезные отношения, помочь могут только безнравственные советы. Нравственным людям советы не нужны, они их сами охотно раздают, имея на то основания – не испытывая соблазнов, они им соответственно и не поддаются, в результате чего страшно собой довольны. Безнравственные советы по крайней мере всегда можно выполнить.

– А может, нравственные люди просто любят своих жен, может, для них семья и есть вершина любви?

– Нравственные люди и любят нравственно, тут-то и есть проблема, не всякой это подойдет, а для других семья – это скорее плаха, на которой любви отрубают голову, так что вершиной любви остается раздельное проживание и встречи раз в неделю.

– Значит, надо плюнуть на все и менять женщин как перчатки.

– Ну, я этим не занимаюсь, но если судить по отзывам энтузиастов этого дела, что-то в этом, возможно, и есть, то есть какая-то сумма впечатлений. Так сказать, знание женщин способно заменить знание жизни.

– Вот интересно, семью вы не хотите, семья вам не нравится, ну а если женщина, коль скоро ей не удалось реализоваться в семейной жизни, хочет наравне с вами делать карьеру, работать, вы этого тоже не хотите, мой редактор мне еще английского писателя цитирует: «если женщина захочет быть товарищем, то она может дождаться момента, когда ей по-товарищески дадут коленом под зад». Я ему говорю: а если женщина мужчине по-товарищески даст коленом под зад – это как? Нет, говорит, это неправильно, этого нельзя допустить. И вообще, Юля, вот когда у тебя будет собственная газета, там ты и будешь распоряжаться. И уволили.

– Коленом под зад?

– Типа того.

– То есть ты ушла по-английски.

– Это вообще как – нормально? То есть вы женщин ни туда, ни туда не пускаете. И что им тогда остается делать?

Раздумывая, Николай признающе покивал:

– М-да, здесь имеется некоторая бесхозность.

Невольно думая над этим разговором, чувствуя, что может укрыться в него, Сергей невидяще повернулся к девушке.

– Идиоты, которые цитируют английских писателей, могут делать это безнаказанно, они спекулируют на реальных трудностях, женщина может сбросить власть одного мужчины, но не мужского общества, тупость и страх перед конкуренцией неистребимы. Женщине трудно быть независимой, что бы она ни захотела, ей трудно сделать все по своей воле.

– И при этом, чуть сунешься, начинаются эти разговоры: куда вы лезете, это не для вас, все лучшие ученые – мужчины, все лучшие писатели – мужчины, можно подумать, что-то может быть иначе, когда такая дискриминация.

– Дело не в дискриминации, дело в самом поле, на котором предлагается соревноваться, само поле мужское. Женщина живет в чуждом мире, с точки зрения нормальной женщины, процентов семьдесят того, чем занимаются мужчины, должно казаться абсурдом – война, политика, техника, финансы, спорт – в женском мире все б это было, но в каких-то своих, женских формах. Когда задают вопрос, в чем предназначение женщины, дурак отвечает: кухня, семья, дети, мужчина поделикатней говорит, что область реализации женщин та же, что у мужчин, но правильный ответ – женская политика, женская война, женские финансы, женская техника – то есть то, чего нет. Женщина играет на чужом поле, ради целей, которые не ей придуманы, и по правилам, которые не ей установлены, ей трудно победить в игре, которая ей не нравится, а другой игры нет. Нужно изменить игру, постепенно это происходит, но нужны столетия, чтобы появилась игра, которая устроит и мужчин, и женщин, мужчины, которые это понимают и чувствуют, за женщин мы не можем это сделать.

– Что же тогда нужно делать?

– Ничего, ничто не может заменить то, что должно складываться годами.

– Как-то это не очень утешительно звучит.

Николай с удовольствием повернулся к девушке:

– В ближайшие столетия тебе рассчитывать не на что.

– В принципе, все идет в том направлении, в котором нужно, это видно по мелочам, по отголоскам, двести лет назад во всех романсах было «о, мой друг прекрасный», аристократы к своим женам обращались «друг мой», они специально это делали, они хотели показать, что видят в женщине не служанку, а друга, потом парламенты, состоящие из мужчин, принимали законы об избирательном праве для женщин, обо всех видах равноправия, этот процесс не остановить, для построения женской цивилизации будут все условия.

Николай вновь с удовольствием кивнул:

– В общем, феминизм имеет шансы на успех, только если им займутся мужчины.

Девушка помотала головой:

– Вы прям так хорошо обо всем рассуждаете, я б тоже так хотела.

– Так же красиво рассуждать?

– Так же легко обо всем рассуждать, потому что вы действительно имеете на это право, потому что вам все дозволено, вы же в таком положении, что все только вокруг вас и вертится, вы даже, наверно, не понимаете, как это классно – быть мужчиной, когда все к твоим услугам, когда если ты чего-то хочешь, то просто пойди и возьми, никто тебе и слова не скажет, что ты не имеешь на это права; вам же только и остается, что радоваться и наслаждаться жизнью; я вообще не понимаю, как в вашем положении можно быть чем-то недовольным, что, разве не так?

Бегло обменявшись понимающим взглядом с Сергеем, Николай, с улыбкой отведя глаза, взглянул куда-то в сторону.

– Почти так, если не считать некоторых нюансов.

– Это каких? Что-нибудь там насчет ответственности? Или член может не встать?

– Ну, член, конечно, может и не встать, особенно у того, кто слишком много размышляет об ответственности, но дело не в этом.

– А в чем?

– Вопрос реализации. Женщинам по крайней мере не приходится выбирать, в чем она будет – женский мир пока что не наступил, так что поневоле все остается в русле представлений дурака – кухня, семья, дети; у мужчин несколько иная ситуация, так что и диапазон оказывается несколько шире – либо все, либо ничего, так что приходится мириться с последствиями этого факта.

– Что ты имеешь в виду?

– Непредсказуемость правил игры. Для женщины они всегда умеренно скверны, для мужчин слишком резко все может меняться – от вполне дружественных до совершенно все обессмысливающих, мы слишком зависим от времени, в котором живем, зависим от политики, остается только высказывать сожаление по поводу этого факта тоже.

– И что, это прямо так страшно?

– Смотря на что ты рассчитывал. Это лотерея, в которой не каждый выигрывает, самое худшее, что может случиться, – это попасть не в свое время, бывает, оно начинается как твое, а потом все меняется, причем это происходит в одну секунду, в один день, под действием сил, которые ты не контролируешь, все, что ты ценил, к чему готовил себя, в один миг оказывается ненужным. А потом происходит то, что многократно бывает в истории. Люди просыпаются в другой стране. Кавалерийские офицеры, чье призвание – водить эскадроны в атаку, идут наниматься биржевыми агентами и банковскими служащими, люди начинают проживать не свои, а чьи-то достаточно кривые жизни, все, начиная с личного уровня, до самого глобального, идет наперекосяк. Семена второсортности, прорастая и разрастаясь, покрывают все, на манер некоего торжествующего дачно-сорнякового растения. И на этом, пожалуй, надо ставить точку.

– Ты так говоришь, как будто тебя самого это задело.

– И это утверждение не лишено оснований.

– То есть ты считаешь себя нереализовавшимся? Никогда не поверю, что ты можешь отрицать то время, которому ты всем обязан.

– Чем я ему обязан, и чем не обязан, это большой вопрос. При советской власти я был математиком, можешь мне поверить, не самым плохим. Я сидел в закрытом НИИ и разрабатывал свои самонаводящиеся торпеды. Потом времена изменились, быть бедным стало неприлично, как неприлично когда-то было плохо учиться в школе, я вынужден был бросить математику и начать спекулировать, как все, сегодня у меня три квартиры в Москве, домик в Испании, счета в восемнадцати банках, к моим услугам все товары, все развлечения, практически все женщины. Я состоялся как потребитель. Но как личность я не состоялся. Я перестал быть математиком. Перемены обратились не к самой сильной и не к самой лучшей стороне моей натуры. И последствия этого я буду ощущать всю жизнь. И, к сожалению, не только я, но и окружающие.

– То есть ты уже не поведешь свой эскадрон в атаку? И что, ты уверен, что об этом следует жалеть? Ты же сам рассказывал, какой был маразм. То, о чем ты говоришь, все равно бы рухнуло, потому что люди этого не хотели.

– Чего люди хотели, они сами толком не могли выразить, так что революции можно было ждать еще лет сто пятьдесят. Кроме того, далеко не для каждого трагедией является дефицит колбасы. Многим нужно совсем другое. У меня с советской властью были чисто стилистические разногласия, я любил тяжелый рок, а она – нет, если б советская власть издала полное собрание Uriah Heep и Pink Floyd, я вступил бы в партию на следующий день. И миллионы бы вступили. Когда Горбачев начал свои реформы, у него получилось только потому, что его поддержали все пишущие и снимающие, они кинулись писать в газеты, они подняли общественное мнение, в результате все получилось так, как получилось. Для чего они это делали – их волновал закон стоимости? Да плевать они на него хотели. Они защищали свои интересы, они почувствовали, что при изменении порядка падут стилистические ограничения, что у них будет больше свободы самовыражения, ради свободы от стилистических ограничений они обрушили экономику. Если бы власть не ограничивала их стилистически, если б разрешала как угодно самовыражаться и в этот момент Горбачев вдруг возник со своими идеями, они б его не поддержали, они бы деликатно промолчали, глядя в окно, и Горбачева с его реформами тихо задавили бы на политбюро. Во всем этом нет ничего нового. Давно известно, что наиболее благоприятным для развития искусств строем является феодализм. Это ж неправда, что, получив свободу, они б его расшатывали. Да они б его защищали всеми способами, они б нашли такие художественные средства для его оправдания, что у людей бы рты пораскрывались, никто б и мысли не допустил о его порочности. Да, собственно, и убеждать бы особо никого не пришлось, коммунизм прекрасно подходит русскому народу. По крайней мере огромной его части. Вместо этого они обрушили его и рухнули сами. Обстановка развернулась в пользу того менталитета, который в России всегда был в меньшинстве, так что все выгоды получили не творцы-ваятели, не инженеры и ученые и даже не рабочие и крестьяне, а валютные спекулянты и фарцовщики, которые и во сне не чаяли получить такого подарка. Наступило время второсортных банкиров, это, конечно, может нравиться, может не нравиться, об эскадронах и атаках можно забыть, но на выражение народных чаяний это мало тянет.

– Ты прямо так банкиров опускаешь, я, между прочим, кое с кем из них знакома была, они там у себя по-взрослому дела делают.

– В советские времена дефицитом были товары, так что лучше всех жили работники торговли, потом времена переменились, единственным дефицитом стали деньги, так что лучше всех стали жить банкиры и финансисты. Но близость к дефициту развращает, поэтому как те не умели торговать, так эти не умеют инвестировать. Их дети и потомки, конечно, с удивлением откроют для себя, что, кроме перегона денег на офшорные счета, есть и другие виды банковской деятельности, но это уже не имеет отношения к делу. В любом случае эпоха установилась всерьез и надолго, и ее не назовешь особо благоприятной по отношению к тем, кто чувствует свое призвание в том, чтобы участвовать в строительстве империй, а не мародерствовать на их развалинах.

– По-моему, ты не так уж неудачно мародерствуешь.

– С точки зрения настоящих мародеров, я неудачник и голодранец. Разумеется, и это поправимо – не в том смысле, что я начну по-настоящему мародерствовать, а в том смысле, что мародеры начнут модифицироваться, они начнут проникаться общественными мыслями, они начнут сращиваться с государством, собственно, они уже и есть государство, все это будет длительная и кропотливая работа, на это уйдут десятилетия, но все это уже неинтересно. Во всяком случае, вряд ли я в этом буду принимать участие. У меня в последние годы наметились серьезные расхождения с федеральной властью. Она хочет строить капитализм, а я – нет. Мне скучно строить капитализм. И на этой оптимистической ноте, наверно, надо сделать перерыв, потому что перекурить уже настоятельно необходимо.

– Только, ради бога, не здесь, где-нибудь в коридоре, а еще лучше где-нибудь там, подальше. – Девушка повернулась к Наташе: – Надеюсь, кто-нибудь проявит сочувствие и пока что на это время составит мне компанию.

Спрятав глаза, Наташа улыбнулась:

– Попробую.

Вслед за Николаем Сергей вышел из кухни, пройдя коридором, зайдя в свежеотремонтированную комнату без мебели, они придвинули к окну два табурета. Машинально набрав номер, который набирал утром на вокзале, услышав в ответ механический голос, набрав второй и третий с тем же результатом, Сергей слепо сунул телефон в карман. Искоса наблюдая за ним, Николай чиркнул спичкой.

– Все пытаешься вручить свой артефакт трепещущим от радости представителям руководства?

– Руководство временно недоступно.

– Ну, руководство в России никогда не отличалось доступностью, так что вряд ли тут есть повод удивляться чему-то.

Уже зная ответ, внутренне сдавливая себя, Сергей бегло взглянул на него:

– Как ты думаешь, им уже все равно?

– Абсолютно. Вот в этом можешь быть совершенно уверен. Они живут в совершенно другом мире, их ход мыслей и угол зрения на вещи не имеют ничего общего с твоими – равно как и с моими, и вообще с чьими бы то ни было. Так что если ты уж настроился переживать, то переживай лучше из-за своих личных проблем, чем из-за этих тоже.

Затравленно выносясь вперед мыслями, словно судорожно пытаясь вырваться, но натыкаясь чувствами на препятствие, Сергей истощенно смотрел в сторону.

– Я мог бы примириться со всем, что произошло, если бы знал, что то, что я сделал, не пропало даром, я казнил бы себя мысленно, я наложил бы на себя тысячу наказаний и ограничений, я чувствовал бы то же, что чувствую сейчас, я знал бы, что жизнь моя кончена, она действительно кончена, но в чем-то главном я был бы внутренне спокоен. Я знал бы, что все, что случилось, – это не более чем моя личная гибель, личная осечка на фоне общего верного движения, без связи с положением вещей значительных, случайный эпизод. Но это не случайность. Весь этот провал, все, что я сделал, находится в каком-то гнусном созвучии с тем, что делают они, это не возмещенные чьей-то мудростью жертвы, я добавил свой штрих в черную палитру, но я всего лишь случайный инженер-электронщик, случайно оказавшийся в это время и в этом месте, а они, какими бы по своим личным качествам они ни были, – они поставлены блюсти государство. Уж из чьего положения, как не их, видно, куда все движется, почему они бездействуют? Уже по своему положению они должны понимать это, хотя бы умом, пусть не чувством, почему они ничего не делают, почему не предпринимают ничего?

– Что ты имеешь в виду?

– Должны же они понимать, что единство страны, единство разделенной нации важнее любых сиюминутных выгод, что это не сиюминутная игрушка, а корень и основание всего дальнейшего существования, за воскрешение которого можно заплатить любую цену? Ведь рассуждения о том, что формальная разделенность может быть возмещена общностью языка, истории и культуры, не более чем бред, это может продолжаться пять, десять, пятнадцать лет, потом ей просто не дадут существовать; живя на границе двух миров, нельзя оставаться нейтральным, маленький шарик на вершине горы обязательно скатится в ту или другую сторону, и нечего говорить, что та самая общность не позволит ему скатиться в сторону нам чуждую, это глупо говорить в век, когда для обработки людей существуют мощнейшие средства, достаточно одного поколения, чтобы создать трещины, которые никогда не зарастут, они видят все это и ничего не делают, и я понимаю, что и не сделают, а мы, которые живем, не зная, кто и за какие дергает ниточки, – мы здесь, мы уже убиваем, сначала мало, потом будем больше, а потом, когда все полыхнет, никто даже не удивится, всем покажется, что все так и должно быть, что это естественно, все само собой к этому шло и никто ни в чем не виноват, а между тем это безумие куется сегодня, копится, лелеется, подкармливается ложью, обещаниями, пустыми договорами, предательским забвением всего, чем веками жило государство, и остается лишь смотреть на все это, остановить ничего нельзя, остается только мысленно причитать: да что же это такое, да как же это? Не знаю, Николай, я не знаю, что мне делать, в последнее время мне стало трудно жить. Я отвечу стократно за то, что я сделал, но они, которые знают и видят в сто раз больше, как они могут такими быть?

– Ты еще скажи, как Бог там сверху смотрит и терпит все это. Это же спектакль, ну так какие же причины относиться к этому иначе, чем к спектаклю? Причем спектакль взаимный. Что думаешь, у этих ребят есть какие-то проблемы в отношении таких, как ты, – которые задают неприятные вопросы? Да никаких, уверяю тебя, на все же есть давно отработанные рецепты. Причем и у тех и у других, это ж только по видимости международные переговоры, на деле и те и другие решают сугубо внутренние проблемы. Они ж за эти годы прекрасно научились с народом общаться – даже никаких политтехнологов не надо. Хотите объединения – получите договорчик, пусть он пустой, пусть он ничего не решает, ну так какое это имеет значение, мы ж старались, мы ж чего-то там суетились, шарились, ну не получилось, ну что ж делать, бывает, еще посуетимся, может, через годик-другой получится, так сказать, начало положено, процессы запущены, позитивные подвижки, положительная динамика, синхронизация подходов, выработка общих платформ, что с того, что все все понимают, – придраться-то не к чему, а может, кто и вправду поверит. Тем более что с той стороны все равно встречного движения не будет. Он же не дурак, он все понимает. Он же прекрасно понимает, что будет, согласись он действительно на такое объединение. Сдай он Белоруссию – что, думаешь, ему дадут играть хоть какое-то подобие самостоятельной роли? Скажут – сдал? Спасибо. А теперь сиди тихо. Твой годовой доход – такой-то. Будешь выступать – урежем. Будешь еще выступать, на сына заведем уголовное дело. Так что вряд ли стоит всерьез воспринимать процесс, который сами его участники всерьез не воспринимают с самого начала.

С опустошающей ясностью, уже не слушая, Сергей остановившимся взглядом смотрел мимо Николая:

– Скоты. Оскотинились сами и оскотинивают нас. И мы сами позволяем им делать это.

– Возможно. Единственное, в чем ты ошибаешься, – это в идентификации носителей зла – как появившихся невесть откуда и только что. На деле ты всех их знаешь. Ты встречал их – на лекциях, на партсобраниях, в студенческих столовых, в домах отдыха, на вечеринках, в метро. Фарцовщики, выменивавшие у иностранцев жвачку на пионерские значки, бывшие секретари комсомольских организаций, райкомовские функционеры, абсолютно знакомые лица. В частной беседе они, возможно, согласятся с тобой – не надо забывать, что все эти брокеры, трейдеры, министры, банкиры, архимандриты – все они обычные советские люди, но наступит новый день, они приступят к своим обязанностям и будут проводить именно ту политику, которой ты сейчас возмущаешься. Иначе и быть не может, потому что, однажды свернув, они вступили в колею, свернуть с которой невозможно, и взывать к их совести бессмысленно, поскольку самой логикой вещей они вовлечены в систему координат, где совести в ее привычном понимании уже не существует и восстановить ее невозможно. Так что единственное, что можно сделать, – это вступить с ними в легкую светскую беседу о прежних временах и, кстати, обсудить заодно и современное положение вещей, так, как если бы им занимались не они, а кто-то другой, – и единство по всем вопросам гарантировано, равно как и полное взаимопонимание на эмоциональном уровне.

Словно самостоятельно все поняв, Сергей рассеянно смотрел перед собой.

– Да, ты прав, все именно так и обстоит. Монстров и злодеев нет и в помине. Если что-то и делается, то только нашими хорошими знакомыми, и вообще все хорошо. Причин для волнения никаких – кругом милейшие люди. Просто обстоятельства деятельности заставляют их хитрить, изворачиваться, приспосабливаться к обстоятельствам… грабить, убивать, насиловать. А так они все те же – со своими надеждами, исканиями, системой нравственных ценностей, идеалами юности. С годами они только укрепились, ты прав, поводов для беспокойства ни малейших.

– Я рад, что мы с тобой пришли к единой точке зрения. Надеюсь только, что из всего этого ты не будешь делать выводов об изначальной порочности всего сущего и тотальной непригодности страны в целом. При любых эмоциях, знаешь ли, приходится овладевать искусством жить в предлагаемых обстоятельствах. Другой России у меня для тебя нет. Так что придется как-то обходиться с этой.

– Ну этого ты мог бы и не говорить.

– Ну это я так, на всякий случай. Как показывает практика, состояние всеобщего неустройства повергает в подобные настроения даже относительно приличных людей.

Машинально додумывая уже ненужную мысль, Сергей с вялой усмешкой взглянул мимо него.

– Странно, что люди, порой весьма мужественно переносящие любовь без взаимности к женщине, ту же форму любви по отношению к Отечеству переносят гораздо тяжелей. А ведь эти чувства друг другу сродни. Женщина, имевшая счастье вам понравиться, абсолютно ничего не должна вам. Но ведь и Россия вам ничего не должна. Если то, что вы называете любовью, действительно есть любовь, то она не нуждается в поощрении. Если уж довелось родиться с этим, так и живи с этим. Глупо требовать награды – как пятерки за хорошее поведение.

С выражением вежливого терпения дослушав его, Николай пожал плечом:

– Ну что ж, возможна, вероятно, и такая трактовка происходящего. Так сказать, через призму личной жизни. Вполне в духе гендерных разговоров, что мы тут вели. Кстати, вынужден принести тебе свои извинения – я имею в виду свою подругу, из-за которой пришлось покинуть ристалище. В силу некоторых причин она не может переносить табачного дыма.

– Ничего, некурящая женщина – это даже редкость.

– Да нет, эта как раз курит и пьет за двоих, просто ей сейчас нельзя, вот она и бесится. – Перехватив вскользь брошенный вопросительный взгляд Сергея, с нарочитым хладнокровием он отвел глаза. – Ну да, уже через шесть месяцев где-то.

– И ты что?

– Да ничего, послал ее на УЗИ, если б была девочка, то, сам понимаешь, мне это вряд ли было бы нужно, но поскольку оказался мальчик, то это уже меняет дело, так что с учетом этого фактора я и дал ей зеленый свет.

– Интересный подход. И как она восприняла все это?

– Да как восприняла – пообижалась, пообижалась и успокоилась, стала вести себя адекватно, насколько это вообще возможно в ее положении. Она знает, что если я за что-то беру на себя ответственность, то в дальнейшем уже нет оснований сомневаться.

Невольно реагируя, Сергей увел взгляд, отрешенно рассматривая разрисованные обои.

– Да, ты, как всегда, прав во всем. В сущности, это единственная причина, по которой надо быть богатым – если твоя женщина забеременеет, то можно не посылать ее под нож, а просто дать ей спокойно родить, а потом сделать так, чтобы ни она, ни ребенок до конца своих дней ни в чем не нуждались. Чем казнить себя ужасами законного брака, право остаться приличным человеком лучше просто купить за деньги.

– Ну, в данном случае объектом притязаний служили как раз ужасы, они же и прелести законного брака, отсюда и ирония, и рассуждения о мужчинах, которым можно довериться. Что, впрочем, естественно в условиях, когда эти притязания не возымели успех.

– Не хочешь вешать себе на шею двух несовершеннолетних детишек?

– Да нет, кого и когда это останавливало, все это не имеет никакого значения – кстати, я их видел, вполне потешные мартышки, просто в моем положении уже поздно менять образ жизни.

– Ты это твердо решил?

– По крайней мере на данный момент. Впрочем, в этом вопросе она в полном соответствии с теорией Дельбрюка перешла от стратегии сокрушения к стратегии измора, так что любой исход возможен.

– Ты что, давал ей читать Дельбрюка?

– Я не давал. В некоторых аспектах стратегии, знаешь ли, женщины идут впереди любой теории.

– Ладно, все это не имеет никакого значения, в крайнем случае будем дружить семьями. – Заметив улыбку на устах Николая, он недоуменно взглянул на него. – Ты чего?

– Да нет, просто интересное выражение. «Дружить семьями» в большинстве случаев означает, что спят они там друг с другом исключительно перекрестно и в коллективном режиме.

Обхватив голову руками, с безразличной усмешкой, Сергей бессильно опустил ее на грудь.

– Угу. Попал в самую точку. В командировке я как раз попробовал нечто подобное.

С легким любопытством Николай кивнул в сторону коридора:

– С ней?

– Да, и с ее подругой.

– И как?

– Спасибо, понравилось.

– Спрашивается, чем ты в таком случае недоволен? Патриотические командировки – неиссякаемый источник новых впечатлений.

– Угу. Источник. За пять дней работы на государство я изменил жене, совершил убийство, произвел угон транспортного средства и участвовал в групповом сексе, причем, похоже, под влиянием наркотиков. Не хватает только изнасилования крупного рогатого скота со смертельным исходом. Впрочем, это, вероятно, впереди.

Отвлеченный сигналом мобильника, он полез в карман; наблюдавший за его действиями Николай приветствующе-удовлетворенно кивнул:

– Вот. Уже зовут.

Уже по номеру на дисплее видя, что это Сергачев, сам удивляясь тому блеклому впечатлению, которое это произвело на него, он поднес трубку к уху:

– Алло.

– Привет.

– Привет.

– Ты в России?

На секунду замешкавшись с ответом, пытаясь произвести нечто соразмерное глобальности вопроса, но так ничего и не сообразив, он стоически кивнул:

– Да. В России.

– В Москве?

– Утром приехал.

– Понял, понял. Ну что, результат есть?

– Есть. Результат со мной.

– Положительный?

– Пока положительный. Но нужно быстрей забирать, пока отрицательным не стал.

– В смысле – транспорт нужен?

– Ну да.

– Ты что – весь результат вывез?

– Лучшую часть. Так сказать, избранное.

– Все, понятно. Ты сейчас где?

– На Кутузовском.

– Я тут с утра у начальства торчу, только что про твой звонок узнал. Даже машины взять негде, к нам на объект ты на такси не въедешь. Ладно, все, жди, сейчас постараюсь вопрос решить быстренько. Все, перезвоню.

Машинально выключив телефон, Сергей сунул его в карман. Мимоходом следивший за разговором, Николай констатирующе кивнул:

– Что ж, наблюдаем последний акт драмы наших дней. История Д’Артаньяна, привезшего подвески, которые не очень нужны королеве. Впрочем, в данном случае, как я вижу, все складывается вполне благополучно.

– Проблема в том, что я не Д’Артаньян.

– Ну, скорее проблема страны в том, что во главе ее не Ришелье, но это уже другой вопрос. Во всяком случае, сейчас ты на всех парах движешься к варианту, который будет лучшим для всех, – сдать груз, получить от канцелярии Мазарини тысячу экю и успокоиться.

– Ох не знаю, не знаю…

Вытащив из кармана вновь завибрировавший телефон, он поднес его к уху, еще по пути слыша торопливый голос Сергачева:

– Алло, алло.

– Да, слушаю.

– Слушай, я договорился. Тебя Бакланов подвезет, твой директор. Он как раз с дачи возвращается, скоро на Кутузовский въедет. Эта штука, что ты привез, в джип влезет?

– В «Газель» влезала.

– Ну, значит, и в джип влезет, он у него здоровый, в крайнем случае у сидений спинки опустит. Я, пока вы едете, пропуск на вас обоих и на машину оформлю. Потом сам поеду, может статься, оба там синхронно окажемся. Ты, главное, дождись, разговор есть. Ладно, давай диктуй адрес, я ему сейчас перезвоню. Подожди, ручку найду. Все, диктуй, записываю. Так… Так… Понял. Все, ну тогда давай жди Бакланова. И меня, главное, дождись. Ну все, меня уже тут зовут, я побежал, давай.

Машинально сложив телефон, повторяющимся привычным движением Сергей сунул его в карман. Чиркнув спичкой, затягиваясь, Николай хладнокровно взглянул на него:

– Поздравляю с окончанием анабазиса.

Разбросанно собираясь с мыслями, Сергей на секунду принужденно поднял на него глаза:

– Дискуссию, по-видимому, надо будет прекратить.

– Дискуссию давно уже пора прекратить. Она себя изжила. Мы с тобой как два врангелевских офицера на борту ржавого буксира, отплывающего в Констанцу, – рассуждаем о том, по чьей милости погибло белое движение – что совершенно не пристало нам – почти кадровым бойцам Красной Армии. Так что тебе самое время упаковать свой гиперболоид и передать его компетентным органам. Они разберутся, как нейтрализовать его лучи. Смертельные для всего живого.

Машинально слушая, Сергей вновь коротко-затрудненно взглянул на него:

– Мне придется тебя попросить, чтобы моя подруга могла здесь остаться. Сам понимаешь, взять ее туда с собой я не могу.

– Не беспокойся, занимайся своими делами, насчет твоей подруги тоже не волнуйся, здесь ей будет с кем поговорить и чем заняться. Ладно, сейчас докурю и пойдем.

Вновь пройдя коридором, они вернулись на кухню. Наташа сидела с рюмкой в руке, девушка наливала себе чай. По столу, среди салатниц и фужеров бродил кролик Кузя. Внезапно, без всякой видимой причины резко подпрыгнув чуть ли не на полметра вверх, развернувшись в воздухе на сто восемьдесят градусов, он приземлился на четыре лапы, проскакав иноходью по столу несколько шагов, он повторил этот трюк снова. Философски пронаблюдав за ним, Николай перевел взгляд на зашедшихся в беззвучном смехе девушек.

– Вы что, продолжили при нем дискуссию о прелестях законного брака с ответственным мужчиной?

Весело оправдываясь, Наташа на секунду подняла на него глаза:

– Он тут рюмку из-под «Бейлиса» повалил и облизал. Тут все и началось.

– Есть вещи, которые, по моему мнению, эмансипированная женщина должна себе категорически воспретить. В частности, спаиванье кроликов.

Быстро наклонившись над столом, девушка забрала кролика себе.

– Не слушай его.

Сделав быстрый знак Наташе, Сергей отступил в коридор; с готовностью выбравшись из-за стола, она вышла за ним, в конце коридора; усевшись на длинные картонные ящики с чем-то нераспакованным, подождав, пока она, поспешно оправив юбку, уселась рядом с ним, он бегло улыбнулся ей:

– Сейчас отъеду на два-три часа, уже позвонили, можно эту штуку передать, ты тут побудь пока, приеду, займемся всем, чем нужно, все, похоже, уже заканчивается, потерпишь еще немного, ладно?

Поспешно закивав, она невольно сделала движение к нему:

– Да не, нормально все.

– Это мои друзья, тебе с ними хорошо будет.

С заговорщицкой живостью она взглянула на него:

– Юлька беременна.

– Я знаю.

– Мы тут с ней говорили, куда мне тут можно ткнуться, где можно одежду купить, у нее ж тоже проблемы, у нее грудь большая, у нее сиськи, по-моему, даже больше моих. И про компьютерные курсы говорили, она про анимационные не знает, конечно, но она говорит, тут вроде любые есть. Может, сходим посмотрим потом?

– Ладно. Мне только нужно еще кое-какие дела доделать.

– Ну да, конечно, нужно ж, чтоб у тебя все нормально завершилось. Потом-то, я думаю, мы все без проблем сделаем.

Машинально екнув сердцем, отметив, как она безоговорочно верит в него, радостно, с какой-то светлой беспечностью не сомневаясь, что он все, что нужно, сделает для нее; зная, что ее вера правильная, но глубоко, до дрогнувшего горла раненный этой наивностью, не подавая вида, он быстро провел рукой по ее волосам:

– Я все для тебя сделаю, меня совсем недолго не будет.

– Угу.

Увидев выходящего в коридор Николая, он поднялся вместе с ней, быстро поцеловал ее; двинувшись в сторону комнаты, где лежала боеголовка, на пути обернувшись и обменявшись с ней улыбкой, он увидел, как она вошла в кухню. Зайдя в комнату, быстро отсоединив анализатор, вместе с вошедшим следом Николаем упаковав боеголовку в ковер, они протащили ее коридором и спустились вместе с ней на лифте; в палисадничке, где они опустили ее на скамейку, шелестела листва. Почти сразу увидев въезжавший в переулок большой черный джип, Сергей вышел к тротуару, чтобы быть замеченным с улицы; остановившись на другой стороне переулка, джип дал сигнал, медленно опустившееся тонированное стекло открыло его взгляду монументально-невозмутимое лицо Бакланова. Выйдя из машины, со своим обычным хозяйским добродушием пожав руки им обоим, оценив взглядом габариты боеголовки, подняв заднюю дверь, повозившись, он опустил спинки обоих сидений; подняв ковер с боеголовкой, они задвинули его в джип; коротко кивнув Николаю, он сел позади Бакланова на заднее сиденье; развернувшись, джип выехал из переулка, в лобовое стекло ударило солнце. За считаные секунды проехав улицей, перед выездом на проспект остановившись у светофора, Бакланов на секунду повернулся к Сергею:

– Что, на Прудовую, к Масленникову?

– Наверно. Вам же Сергачев звонил?

– Нет, мне сам Андреев звонил. Сергачев – это который из комиссии по технологиям?

– Да.

– Давненько его не видел. Ну ладно, вроде, по идее, быстро доехать должны.

Переключив рычаг скоростей, он вывел машину на шоссе, разогнавшись по левой полосе и пристроившись за впереди идущим джипом, с обстоятельным удовольствием ведя машину, он чуть шевельнул бритым затылком, обращаясь к Сергею:

– Ты, значит, в Минске побывал?

– Да.

– И как там погода?

– Ничего. Тепло, хорошо.

– Здесь тоже тепло. Я как раз с дачи еду.

С увлечением следя за дорогой, неподвижно держа руль, он, казалось, даже с удовлетворением подвигал правой рукой.

– Плечо болит. Все плечо прикладом разнес, сейчас три дня свободных было, на охоту ездил, на Оку, не доезжая Шацка. Новое ружье испытывал, «Меркель», новенькая, вертикалка. Ну, стволы не рядом, а вертикально, один под другим. А заряд большой, двенадцатый калибр, патрон четыре нуля – три грамма пороху, сорок грамм дроби, в плечо отдает, ежели кто с непривычки, может и ключицу сломать. Но бьет хорошо. Целиться удобней – мушка не между стволами, а как положено, над стволом, конус рассеивания правильный, кучность повышается, с восьмидесяти метров гуся берет запросто. Сейчас же сезон начался, на гусиную охоту ездил. Ты на гуся охотился когда-нибудь?

– Нет.

– Непростая птица. Ее, главное, подманить. Они ж высоко летят, ни дробью, ни пулей не достанешь, надо манки выставлять, чтобы заинтересовались, снизились. Ну, мы манки выставляем, фанерных гусей в землю втыкаем, сверху кажется, вроде гуси на поле сидят. И кричалку включаем – с гусиными голосами, раньше специальные манки-дудочки были, на них еще играть уметь надо, а эта цифровая, с цифровой памятью на пятьдесят видов криков, как клин видишь, включаешь и ждешь – под маскировочной сетью. Все делаешь, чтобы гуся подманить, одурачить его. Гусь внизу своих видит, ему ж интересно – познакомиться, пообщаться, он снижается, тут мы окошко в сети открываем, из засады его – тук! Они ж тоже не такие простые – вперед разведчиков посылают, те снижаются, покружат, покружат, ежели по ним кто сгоряча шарахнет, все, стая тут же улетает. Ежели пересидеть, разведчиков обмануть, те сигнал подают, ну и стая всем клином вниз идет, у них там все строго, свой порядок, впереди гусыни летят, они здоровые, килограмм по шесть, размах крыльев аж до двух метров бывает, потом гусаки, они поменьше, у них и раскраска другая, потом их гусята, вот так всем скопом снижаются, все, значит купились, ну тут уж не зевай, ежели не зевать, за несколько секунд можно полный рюкзак набить. Весной самый сезон охоты на гусей, как осенью на зайца, весной он еще тощий, осенью самое время, осенью, ежели время есть, я всегда на зайца хожу. Но на него – с собаками. Специальные есть собаки, натасканные на зайца, лучше всего западносибирская лайка, она зайца гонит, догонит его, за лопатки хватает, сразу ему ломает и ребра, и позвоночник, у нее жевок страшный, ну и отпускает, ждет. Заяц-то, он живой, но двигаться-то уже не может – все ж переломано, только на земле дергается, лежит. Ну, ты ему поможешь – горло ножичком подрежешь, за задние лапы подержишь, чтоб кровь стекла – и в сумку. Заяц, он забавный, на него еще силками охотятся – петелькой, в тех местах, где он под деревьями пролезает, стальную струну к дереву привяжут, он в петлю попадает, прыгает, прыгает вокруг дерева, а выбраться не может, еще сильнее затягивает. Потом уже затихает, не дергается, понимает, что не уйти. Ты к нему подходишь, он на тебя смотрит, глазками хлопает, боится. Ну, ты его – тук! К зайцу в силках с ножом лучше не лезть, оцарапать может, хотя некоторые все равно ножом его чикнуть стараются – патроны-то дорогие. Заяц вообще для охоты самый сложный зверь, в него просто так не попадешь, он же с подскоком, направление меняет, он на лету в воздухе чуть ли не на сто восемьдесят градусов повернуть может – как это бывает, представляешь?

Понимая, что только черным юмором может как-то защититься от этого ужаса, Сергей кивнул:

– Представляю. Не далее как сегодня видел.

– Видел? А где? Вроде не сезон.

– У меня дома кролик живет.

– Кролик? Легач?

– Не знаю.

– Кролик, он попроще, не такой шустрый, его из ружья взять можно, но только его ж ради меха добывают – поэтому бить его надо в глаз. Лучше всего пулей, из винтовки, как медведя, его ж обычно тоже пулей берут – под лопатку – он когда в поле, овсы топчет, спина-то видна над колосьями, а хорошая винтовка на полтора километра бьет, я так, бывало, медведя брал. А бывало и по-другому. Загонной охотой – знаешь, что это такое?

– Нет.

– В прошлом году аккурат это было, в деревне, где егерь хороший есть, нанимаем местных, рублей по сто-двести им даем, егерь им показывает, откуда медведя выгонять, ну они идут по лесу, палками, трещотками шумят, медведь, он шума не переносит, уходит от них, а егерь-то все его тропы знает, медведю куда деваться, не по одной, так по другой пойдет, вот тут и надо его дожидаться, чтоб на короткой дистанции картечью сбить его. Но это уж как повезет, ежели тропу угадал, медведь – твой, а ежели нет, так зря стоял, кто-то другой его добудет. Я тогда место выбрал, на дереве, наверху гамак повесил, сижу, жду, долго ждал, думал уж – зря. Тут смотрю, в подлеске впереди ветка качнулась, потом другая, вижу – идет. Медведь, он даром что тяжелый, идет осторожно, даже сучок под лапой не хрустнет, оглядывается, все чует, только иногда сверху видно, как лоза качнется, и птицы над ним взлетают, вьются – продают его. Он на поляну прямо передо мной внизу вышел, на задние лапы сел, живот подставил, лапу поднял, чешется, воздух нюхает, кругом цветочки, покой, благодать, тут я с дерева картечью наповал и забил его. Подождал, вижу, отошел, не дергается, с дерева слез, подошел, нож достал, шкуру снял с него, на части разделал – у медведя знаешь, какие части самые лучшие?

– Нет.

– У медведя самое лучшее – лапы. Вот – эта самая часть, от пальцев до локтя, то, что всегда нужно брать от него. Мясо нежное, вкусное, пробовал когда-нибудь?

– Нет.

– Ну для этого надо охотником быть, такого в магазине не купишь. Здесь направо вроде? Да, вроде так. Ага, вот уже подъезжаем.

Повернув направо, попетляв среди обшарпанных нежилых зданий, они уперлись в кирпичный забор с колючей проволокой; повернув еще раз, через несколько сот метров они въехали в тупик; увидев перед собой черные железные ворота, поняв, что уже бывал здесь раньше, Сергей вышел из машины; нажав кнопку справа от ворот, дождавшись, пока ворота медленно отъедут в сторону, он сунул в окошко КПП свой паспорт, подъехавший следом Бакланов подал свой. Получив назад свои паспорта вместе с несколькими проштампованными бумагами, проехав сотню метров до следующего КПП и отдав один из пропусков автоматчику, они повернули направо, на бетонной площади, заставленной железными контейнерами, Бакланов остановил машину. Взглянув направо, почти сразу Сергей увидел, как из железных дверей длинного огромного кирпичного здания вышло несколько человек, в том числе и Сергачев; быстро пожав руку вышедшему из машины Сергею, увидев Бакланова, стоящего у джипа, мгновенно, словно по щелчку изменив выражение лица на радостное и улыбчивое, он направился к нему; наблюдая, как они разговаривали, с таким видом, словно только вчера расстались и теперь вместе собирались на какой-нибудь банкет, чуть повернув голову, Сергей проводил взглядом техников, тащивших в здание боеголовку и сумку с оборудованием; попрощавшись с Баклановым, подождав, пока развернувшийся джип скрылся за углом здания, Сергачев, тут же сменив выражение лица на обычное для него торопливо-озабоченное, быстро подойдя, знаком позвал его за собой; торопливо пройдя между контейнерами и баками с металлическим мусором, они уселись на вбитую в землю у самого кирпичного забора деревянную скамеечку. Быстро-недовольно помотав головой, словно торопясь закрыть какой-то докучавший ему вопрос, Сергачев коротко бросил взгляд на Сергея:

– У тебя там в сумке инструменты в полном наборе?

– Да. Кроме газовых баллонов.

– Это не в счет, расходные материалы. Если б ты не все вернул, я б отбоярился, конечно, но так меньше вопросов будет. И писанины меньше. Ладно.

Коротко махнув рукой, он оживленно взглянул на Сергея.

– Пришли деньги. Уже к вам пришли. Я еще в среду с Андреем разговаривал, деньги уже у вас на счету были, в министерстве, как и обещали, день в день перевели, когда на высоком уровне схвачено, бюрократизм у них в момент испаряется. Я теперь к вам в понедельник собираюсь, чтобы уже все конкретно обсудить, нам эту работу надо образцово выполнить, чтоб прецедент создать, если все нормально сделаем, потом наши сами будут о нашем участии просить, в принципе, новая ситуация сложиться может.

В пол-уха слушая его, Сергей на секунду поднял на него взгляд:

– Про Вадика знаете?

Без паузы Сергачев кивнул:

– Знаю. Еще вчера его привезли. Да, жаль, что так получилось. Хороший парень, давно работал, ну да что теперь его хвалить.

Словно уловив невысказанный вопрос в глазах Сергея, он, как бы невзначай, словно обрывая себя, увел взгляд:

– Не беспокойся. О нем позаботятся. Есть кому позаботиться.

– Кто они были?

– Ну кто… Разные люди, разные интересы. Разные страны, между прочим. Что ты хочешь, теперь же только так, каждый за свои интересы сражается, своего никто не упустит. И чужого тоже, кстати. Или ты хочешь, чтобы кто-то ответственность понес?

– А это возможно?

– А за что? Суверенная страна, сами вправе решать, что делать с тем, что на них с неба падает. Главное, что кто-то выгоду усмотрел, а дальше как обычно – кто-то кому-то позвонил, кто-то взял под козырек, а официально, неофициально, это уж второй вопрос; кому заплатить, чтобы исполнили, всегда найдутся. Главное – бесхозным товаром завладеть, а как его продать, они разберутся, слава богу, возможности есть. Ладно, чего в этом копаться, слава богу, дело закрыли, и лезть в это никому не надо. И тебе не надо. Нашим тоже тут все это прикрыть нужно было, тут же не только вы с Вадиком, и другие люди привлекались, и ресурсы, надо было все это шевеление залегендировать, и, главное, что с Вадиком случилось, объяснить, он хоть в последние годы другими вещами занимался, но, сам понимаешь, в нашем деле бывших не бывает, мало ли кто какие вопросы задавать будет, все-таки сотрудник погиб. В общем, ход специальный нашли, в прошлом году, когда предыдущий договор с Белоруссией подписывали, там пункт специальный был – об увековечивании памяти войны, ну, там, поиски и захоронение павших, доразминирование заминированных территорий – у них же там, в лесах, в болотах, бог знает сколько еще этих мин валяется – в общем, оформили все так, будто вы с Вадиком в дезактивации секретного немецкого объекта в белорусских лесах участвовали – ну, там, оперативно-техническая поддержка, разминирование, типа, во исполнение договора спецоперация проводилась с участием их и наших спецслужб, ну и все такое. С белорусской стороной согласовали, там тоже кое-кто это светить не хочет, в общем, оформили все так, что во время разминирования Вадик на немецкой мине подорвался.

– Так у него же пулевое ранение, а не осколочное.

– Неважно, родственники от вскрытия отказались, самого его сегодня утром похоронили, гроб вскрывать уже никто не будет. И чтоб окончательно все зашлифовать, в списки награжденных вас обоих включили, их специально к подписанию договора готовили, за вклад в белорусско-российское сотрудничество, там всякие композиторы, ученые, и от наших спецслужб несколько человек, тогда уж точно потом не придерется никто. Ты молодец, что в костюме пришел, еще на награждение успеем, сейчас как раз идет, в рамках торжеств, руководство сказало, если успеешь, чтоб обязательно присутствовал, сам понимаешь, тогда все как надо получается: задание выполнил, награду получил, за что – написано, никаких вопросов уже не возникает. Так что готовься, сейчас правительственную награду будешь получать – орден Мужества.

– Чего?

– Мужества.

– А есть такой орден?

– Есть. Я сам не в курсе был, оказывается, есть, им как раз пожарных всяких награждают, спасателей, в общем, за разминирование в самый раз будет. Сейчас мне мои отзвонят, и поедем, я сам тебя отвезу, чтоб уж дело закрыть. Хотя чего ждать, дай-ка я сам позвоню.

Быстро достав мобильник, секунду подождав, он вскинул его к уху.

– Ну что там у вас? Ага. Ага. Ну все, работаем.

Пряча его, он успокоенно повернулся к Сергею.

– Уже активировали. От удара компаунд раскололся, на одной из плат несколько дорожек лопнуло, уже заменили, сейчас диагносцируют. Ну все, тогда пошли, я тебя сейчас в центр заброшу, потом дальше поеду, мне еще в несколько мест успеть надо. Паспорт у тебя с собой?

– С собой.

– А то там по спискам пускают. Давай пошли.

Поднявшись, они пошли мимо стены склада, глядя на бесконечно тянувшуюся мимо серую кирпичную кладку, машинально-бессмысленно Сергей повернулся к Сергачеву:

– А вручать кто будет – президент?

– Нет, они сейчас оба на торжествах, пониже кто-то. Тебе это так важно, что ли? Там увидишь. Так, вон моя стоит, неудобно поставил, ладно, выберемся как-нибудь.

Вырулив со служебной стоянки, сквозь те же посты выехав в переулок, сквозь те же извилистые улочки они выбрались на проспект. Разгоняясь в сторону центра, Сергачев на секунду повернулся к Сергею.

– Только, когда получать будешь, смотри не забудь сказать «Служу Отечеству». Я тут в прошлом году юбилейную медаль получал, нас специально наставляли, а то ляпнет кто-нибудь сдуру про Советский Союз или, того хуже, «спасибо», потом неприятностей не оберешься. Да, и вот эту штуку возьми.

Вынув из внутреннего кармана, он протянул Сергею продолговатый незаклеенный конверт с глянцевой открыткой-приглашением. – На-ка смотри, уже перекрыли.

Резко затормозив, показав пропуск милиционерам, загородившим проспект, мимо сине-полосатых милицейских машин, мимо витрин закрытых магазинов, по пустому проспекту повернув налево, в тень старых зданий и узких улочек, доехав до кордона, дальше которого нельзя уже было ехать на машине, вновь резко затормозив, он торопливо повернулся к Сергею:

– Ну все, тут только со спецномерами, это уже не милиция, это фуражки, они и меня захомутать могут. Ну, вон вход, до понедельника, пока.

Выйдя из машины, проводив взглядом Сергачева, развернувшегося и скрывшегося за углом, подойдя к кордону и показав документы, под хрипенье раций за спиной, Сергей сделал несколько шагов по залитому солнцем асфальту, увидев впереди здание с колоннами, знакомое ему по детским новогодним елкам; подойдя к кордону охранников у входа, отдав им паспорт и приглашение, дождавшись, пока торопливо подошедший крепкого сложения человек в сером костюме, с идеальным пробором в седеющих волосах, еще раз внимательно просмотрев его паспорт, окинув его быстрым настороженным взглядом, позвал его за собой, вслед за ним по широким ступеням, он вошел в здание; через холл с охранниками, по парадной мраморной лестнице они поднялись на второй этаж, повинуясь сопровождающему, сделавшему ему знак остановиться и вдруг куда-то исчезнувшему, он встал, оглядывая раззолоченный зал, тот был почти пуст, все, видимо, происходило за огромными, в два человеческих роста дверями в дальнем его конце, у стены суетились телевизионщики, под лучами осветительных приборов давал интервью один из лидеров Коммунистической партии. Быстро подошедший человек в костюме снова сделал ему знак следовать за ним, подойдя к дверям, полуобернувшись, жестом он вновь остановил его, из-за дверей послышались аплодисменты, что-то услышав в наушнике, встрепенувшись, человек, поспешно повернувшись к Сергею, почти подтолкнув его вперед, быстро открыл перед ним неожиданно легко подавшуюся половину двери.

– Шестой ряд, слева от прохода, на любое свободное место.

Просунувшись в щель, быстро пройдя по проходу, сев с краю в шестом ряду, подняв глаза, он увидел плотного упитанного человека с лоснящимся улыбчивым лицом и глазами-щелочками, отойдя от микрофона, видимо только что закончив речь, тот стоял, словно с любопытством ожидая чего-то, голос в динамиках назвал чью-то фамилию; обернувшись к референту, он взял у него пластиковую коробочку и удостоверение; подошедший награжденный, словно только сейчас заметив награждающего, как будто он не знал, с кем идет встречаться, и, выйдя из-за угла, вдруг нос к носу столкнулся с лучшим другом, в необычайном оживлении, схватив его руку, тряс ее двумя руками с выражением какой-то особой интимности, словно у него набрался ворох новостей, которые следовало немедленно обсудить с этим человеком, но крайняя спешка и необходимость бежать куда-то не давали ему возможности это сделать; награждающий, словно только радуясь такой сердечности, безудержно-широко улыбался в ответ; отдав наконец награду, он повернулся за следующей, в динамиках прозвучала новая фамилия, следующий награжденный уже поднимался на помост.

Процедура повторилась второй раз и третий, награжденные следовали один за другим, бездумно наблюдая происходящее, Сергей машинально отслеживал их, некоторые были ему неизвестны, лица других казались смутно знакомыми, судя по всему, это были люди из числа деятелей культуры и искусств второго ряда. После того как награду получил бесцветно-благородный седовласый человек, в котором Сергей узнал главного режиссера одного из старейших, но не пользующегося особой популярностью московских театров, процедура на секунду остановилась; обернувшись к референту за новой порцией коробочек, человек покорно стоял, ожидая; динамик после паузы вновь назвал фамилию, уже с какой-то другой формулировкой, награждающий, сменив хозяйски-радушную улыбку на отечески-приветливую, вновь повернулся к залу, первым награду подошел получать офицер в мундире МЧС. Некоторые из награжденных были в мундирах, некоторые – без, не тряся подолгу руку награждающего и не заводя с ним никаких разговоров, один за другим они получали награды, процедура пошла быстрее. Заторможенно наблюдая за ними, вдруг услышав свою фамилию, Сергей встал и пошел к сцене; поднявшись на нее, видя перед собой человека с коробочкой, который оказался ниже ростом, чем казался из зала, подойдя, он взял у него награду, пожав ему руку, сказав: «Служу Отечеству», на секунду ощутив на себе его взгляд, в котором, впрочем, не было ничего, кроме дружелюбного благодушия, повернувшись, он пошел назад; сойдя с помоста, идя к своему месту, он на секунду поднял глаза: навстречу ему шел человек, лицо которого было ему знакомо, спустя секунду, поравнявшись, они мельком взглянули друг на друга, это был человек, пытавшийся схватить его в Минске на вокзале и арестовывавший его на поляне. Несколько секунд спустя, получив награду и сойдя с помоста, он сел двумя рядами впереди. Церемония продолжалась, ордена получили еще несколько человек, отдав последний, человек, подойдя к микрофону, сказал короткую речь, под аплодисменты все встали; общей массой вынесенный из зала, стоя в холле среди людей, которые не расходились, ожидая какого-то продолжения, машинально он отошел к стене. Кто-то что-то сказал, люди разом двинулись в сторону лестницы, пойдя за ними, пытаясь разглядеть только что увиденного им человека, вслед за толпой по лестнице он сошел на нижний этаж; люди шли анфиладой комнат, пространство расширилось, в открывшемся дальнем зале виднелись фуршетные столы. Не желая заходить туда, но зайдя, нигде не видя нужного ему человека, выйдя обратно, он отошел к стенке; новые группы людей шли мимо, некоторые, зайдя в зал, увидев, что еще ничего не начинается, возвращались обратно; машинально сторонясь, давая им проход, он опустился на раззолоченную, обитую красным бархатом скамейку. Люди шли мимо него в обе стороны; бездумно глядя и ничего не замечая в них, в какую-то секунду почувствовав справа от себя на скамейке чье-то присутствие, он повернулся – человек из Минска сидел рядом с ним. Внимательно глядя на Сергея, словно не придавая этому особого значения, хотя все уже давно поняв и уяснив для себя, равнодушно-мимоходом он встретил его взгляд:

– Ну здравствуй.

– Здравствуй.

– Встретились, значит, все-таки.

– Да.

– В Москве, значит, живешь.

– Живу.

– И минным делом, что ли, вправду занимаешься?

– Так же вправду, как и ты.

– А чем?

– Радиоэлектроникой в научном институте.

Словно пропустив мимо ушей эти слова, секунду помедлив, жестко-внимательно он поднял на него взгляд:

– Ты Вовчика завалил?

– Я.

– Повезло тебе. Киевский поезд, которым ты уехал, с запозданьем отходил, его уже с табло сняли, только на следующий день тебя отследили, когда ты уже по Украине катил, там тоже самую малость не успели. А теперь, значит, ты здесь, ордена получаешь.

Слабо усмехнувшись, подняв голову, Сергей бездумно взглянул мимо него:

– Мстить будете?

– Прикажут – будем.

– Так вы ж вроде и без приказа…

– Если б без приказа, тебя б давно на свете не было.

– Не сомневаюсь…

Секунду помедлив, словно преодолевая внутреннее сопротивление, отстраненно, тот как бы невзначай взглянул мимо Сергея:

– Мастера привезли уже?

– Да. Сегодня утром похоронили. – Зная, что не должен, он на секунду поднял на него глаза: – А Вовчика?

Кажется не желая отвечать, но вынужденный, тот так же отстраненно-коротко взглянул куда-то в сторону:

– Завтра. У него мать в Смоленске, сегодня должна приехать.

– Черт…

На секунду сжавшись, несколько мгновений в бессилии глядя в пол, встрепенувшись, желая что-то спросить, он повернулся – человека рядом с ним на скамейке уже не было. Подняв голову, он увидел, как тот уходит – спокойным шагом, не обращая внимания на то, что было вокруг, налево, прочь от банкетного зала; шумная толпа людей, оживленно разговаривавших друг с другом, заслонила его; из коридора шли еще какие-то люди, в зале, кажется, что-то началось; несколько минут просидев на скамейке, наблюдая каких-то людей, еще спешивших в зал мимо него, он встал, тем же путем направившись к выходу, беспрепятственно пройдя все караулы и выйдя из здания, пройдя через пустое, залитое солнцем пространство, он вошел в какой-то переулок; долго идя кривыми, ветвящимися улочками, машинально попав под арку дома, он зашел в какой-то дворик, увидев в углу детской площадки деревянную скамейку, сел на нее. Идти дальше было некуда. Путешествие было окончено. Обдумывать больше было нечего, все приговоры были зачитаны, все осиновые колы были вбиты, под дырявой тенью листьев, глядя на залитые отраженным солнцем непрозрачные стекла дома напротив, он просидел несколько минут. Прежняя жизнь была окончена, начиналось что-то вроде жизни после смерти, которой тоже надо было жить. Подождав немного, чтобы не выдать себя голосом, почти автоматически достав телефон, он набрал номер Андрея, очень быстро, почти после третьего гудка, близко, как будто рядом, он услышал его голос.

– Привет. Я в Москве. Все, что надо было, выполнил. Ты в курсе?

– В курсе. В смысле, что выполнил. Что в Москве, еще не в курсе. Вчера Сергачев был, говорил, что все вроде складывается нормально. С возвращением.

– Надо переговорить. Я к тебе на Измайловскую могу подъехать, если ты не против, посидим где-нибудь у дома или в парке.

– А я на работе.

– Хорошо, тогда я сейчас подъеду.

– Да, конечно, подъезжай, без вопросов.

Встав со скамейки, выйдя из дворика, наугад двинувшись в ту сторону, где, как ему казалось, был проспект, переулками выбравшись на одну из центральных улиц, он поймал такси; без труда, разогнавшись по садовому кольцу, за несколько минут доехав до поворота, откуда здание института уже было видно между проступавшими вдали домами. Выйдя из машины, по старому каменному мосту над железнодорожными путями, по узкой безлюдной улочке дойдя до здания, магнитной карточкой открыв турникет, он вошел в вестибюль, в пустом холле из шести лифтов работал один. Ожидая его, внутренне собираясь для разговора с Андреем, он прислонился спиной к стене, поднявшись на шестой этаж, идя по полуосвещенному холлу, слыша негромкие голоса схемотехников, переговаривавшихся в лаборатории, дверь которой была открыта, повернув в коридорчик, он зашел в кабинет; пожав руку сидевшему за столом Андрею, сел на один из стоявших боком к столу стульев. Откинувшись к спинке, видя обращенный к нему спокойный взгляд Андрея, отложившего в сторону пачку счетов на комплектующие, которые он перед этим рассматривал, сам автоматически включившись в принятую между ними манеру, по которой все вопросы полагалось задавать отрешенно-скучающим тоном, повернувшись, он взглянул на него:

– Что-нибудь происходит?

– Ну так, конечно. – Беглой будничностью тона словно заранее снимая вопросы, мимолетно-успокаивающе тот покивал: – Вот уже с договором потихоньку начинаем, я ребят подключил, уже по микросхемам и спецоборудованию кое-что узнали, даже счета кое-где взяли, в общем, идет работа, конечно.

Слушая его, подспудно отмечая обычную его манеру из осторожности приуменьшать значение только что достигнутого коммерческого успеха, говоря о нем как о чем-то заурядном, сейчас не думая об этом, он окинул взглядом помещение:

– Что-нибудь еще?

– Ну так, в основном разговоры. Сергачев приезжал, предупреждал, что на следующей неделе уже фуражки приедут знакомиться, они ж ничего не знали, им сверху сейчас опустили – работать будете с такими-то, ну, они, военные, конечно, под козырек, но, по сути, разумеется, шок – кто такие, откуда, они ж там привыкли с НПО по двадцать тысяч человек работать, а тут какой-то чуть ли не кооператив получает такую работу, так что есть, конечно, сомнения, ну я с ними по телефону уже поговорил, успокоил, сказал, что мы при институте, рассказал, чем занимались, какие работы делали, ну, в общем, в понедельник будут здесь, показывать будем им наше оборудование, метрологическую базу, ты уже, наверно, подключишься, потом посидим, поговорим, может, даже план работ набросаем, в общем, посмотрим, как получится.

– За модемы в Воркуте заплатили?

– Да, все в порядке.

– А сергачевские деньги?

– Тоже в порядке, уже обналичили, вчера Ступкин все привез.

Глядя в сторону, слыша то, что и ожидал услышать, лишь мельком коснувшись взглядом Андрея, отвернувшись, он посмотрел в залитое белым светом окно:

– Есть еще один момент. Тут определенным образом сложились обстоятельства… Мне нужна будет моя доля от аванса.

– Нет, ну что-то будет, конечно.

– Ты не понял. Мне нужна вся моя доля от аванса. И сейчас, сегодня.

Без паузы, с каким-то безразличным недоумением Андрей пожал плечом:

– Нереально абсолютно. – Не слыша ответа, видя по-прежнему направленный на него взгляд Сергея, уже с некоторым раздражением он пожал плечами снова: – Сейчас столько счетов оплачивать, и еще неизвестно, как все дальше пойдет, в любом случае резерв нужен.

– Я все понимаю. Но мне нужно сейчас. Ты ж понимаешь, я б не стал говорить, если б не имел очень серьезной причины. Вплоть до того, что если я ее не получу, то вынужден буду заняться другой работой.

Быстро опустив глаза, мгновенно-неуловимо изменив выражение лица, словно что-то поняв, Андрей секунду что-то бесстрастно рассматривал на столе:

– Ну, что-то можно попробовать, конечно. Может, не всю долю… Сейчас я тебе не скажу, нужно посчитать.

– Сколько тебе нужно времени?

– Ну, через полчаса зайди, посмотрим, что можно сделать. – Подняв глаза, словно на глазах меняясь от отторжения до уверенной доброжелательности, с обнадеживающим пониманием он покивал ему: – Может, даже и в полном объеме, посмотрим, может, что-то и получится. Даже скорее всего.

– Хорошо.

Кивнув Андрею, он вышел из комнаты. Пройдя коридором, он зашел в пустой кабинет рядом с лабораторией, сел за компьютер. Войдя в Интернет, вызвав через поисковую систему список риелторских компаний, просмотрев их сайты один за другим, он выписал телефоны тех, про которые было сказано, что они работают по субботам, обзвонив их и выписав телефоны и адреса контор, где ему подтвердили, что действительно работают сегодня, он взглянул на часы – прошло больше двадцати минут. Встав из-за стола и подойдя к окну, за которым увидел затянувшие солнце тучи, мгновенно обесцветившееся мутно-серое небо, он набрал номер Николая.

– Привет.

– Привет.

– Ну что, как обстановка?

– Обстановка просто замечательная. Как ты там, между прочим, так вообще возвращаться думаешь?

– Думаю, через несколько часов. Что-нибудь случилось?

– Да много чего. Сдается мне, между прочим, что ты, по-моему, не очень себе представляешь, с кем наедине ты меня оставил.

– Что там такое?

– Ну так, живое течение жизни, если это, конечно, можно так назвать. Кстати, довожу до твоего сведения, что твой кролик Кузя проник ко мне в кабинет, запрыгнул на стол и сожрал таможенную декларацию на сумму сто семьдесят тысяч долларов, причем сожрал именно ту ее часть, где был штамп «выпуск разрешен». Уж не знаю, был ли этот акт направлен против таможенных процедур или против меня лично, но, по-моему, такие акции не должны оставаться без оценки.

– Можно подумать, оценка, твоя или моя, может что-то решить. Что ты хочешь от кролика, который за ночь пересек три границы.

– Включая и границу дозволенного. По крайней мере для кроликов. Тебе не кажется, что белорусские кролики как-то чересчур распоясались в России?

– Знаешь, если ты решил заняться теми, кто распоясался в России, то ты явно начинаешь не с того конца.

– А у тебя есть другие предложения?

– Не знаю. Во всяком случае, в борьбе с кроликами, по крайней мере с моим собственным, на мою поддержку не рассчитывай.

– Понятно. Вот оно, фарисейство и двойные стандарты. Запустил мне в квартиру пьяного кролика, который тут устроил дебош и акт вандализма, можно сказать, экономического саботажа, а теперь делаешь такие заявления. Кстати, вот он. Твоя политика оставила меня один на один с озверевшим животным. Между прочим, я вот с тобой разговариваю, а он меня в это время ушами щекочет.

– Россия не забудет твоих страданий.

– В общем, даю тебе сутки на вывод этого агрессора с моей территории.

– Ты неоправданно форсируешь процесс. То, что я уже вывел ракеты с твоей территории, этого недостаточно?

– А, так это был жест доброй воли? Слушай, у кого ты учился фарисейству? У ленинского ЦК?

– Мы все учились понемногу…

– Понятно. Я выхожу из переговорного процесса. С тобой невозможно вести конструктивный диалог. Ты ведешь себя как озверелый гринписовец, у которого руки по локоть в крови – несчастных нефтяников. И, между прочим, сообщаю тебя, что потомство тебя осудит, а история не оправдает.

– Ладно. Дай Наташу.

– А, это пожалуйста.

Через несколько секунд молчанья и потрескиванья в трубке телефон взяла Наташа.

– Алло?

– Привет.

– Привет. Мы тут с Юлей песни поем (возникший на дальнем плане голос Николая произнес: «Примитивные по мелодике и хамские по содержанию»). Почему у твоего друга нет караоке?

– Хорошо. Я скажу ему. Ко вторнику купит.

– Да уж пожалуйста.

– Ты можешь приехать на Таганку?

– А где это?

– Возьми деньги, они в боковом отделении сумки. Дашь триста рублей таксисту, скажешь «Таганская кольцевая, рядом с театром». Я тебя там буду ждать. Или ты меня подожди, если я вдруг задержусь. Но я приду обязательно.

– А что мы будем делать?

– Будем устраивать твою жизнь здесь. Я потом об этом скажу, когда мы встретимся. Я буду ждать тебя. Хорошо?

– Хорошо.

– Дай на секунду Николая.

– Даю.

Через секунду Николай взял трубку.

– Слушай, можешь дать ей какой-нибудь мобильный телефон – я верну вечером, когда мы вернемся. Или хотя бы SIM-карту, телефон она купит. Я боюсь за нее, она может потеряться, без телефона она будет беспомощна.

– Ладно, поищу что-нибудь. Я напишу ей на бумажке свой адрес и мои и твои телефоны.

– Спасибо.

– Да ради бога.

Посмотрев на таймер, он увидел, что полчаса закончились, сунув телефон в карман, выключив компьютер, пройдя все тем же холлом, он вновь вошел в комнату Андрея; увидев его, тот потянулся к сейфу, вытащив пакет и выложив часть его содержимого на стол, спрятав пакет обратно в сейф и заперев его, он бесстрастно покивал ему:

– Вроде все, как надо, получилось, практически весь аванс твой сейчас у тебя остается, я так прикинул, с оставшимися средствами вроде уложимся как-нибудь. Все нормально.

Механически следя за его действиями, видя перед собой на столе две стопки стодолларовых пачек, он ищуще обернулся:

– Пакет какой-нибудь можешь мне дать?

– Возьми вот этот. – Вытащив из-под кипы бумаг старый пакет с оторванной ручкой, секунду помедлив, Андрей заглянул под стол. – Старый кейс мой могу тебе дать до понедельника.

– Давай.

Бросив в кейс пакет с долларовыми пачками, поднявшись, он на секунду задержал на нем взгляд:

– Почем сейчас в Москве квартиру купить можно, не знаешь?

– Среднюю двухкомнатную где-нибудь на окраине примерно за столько и можно. В центре дороже, конечно.

– А иностранец в Москве квартиру купить может?

– Может, наверно. Мы ж за границей покупаем. Оформление более сложное, что-то там с юристами, документов много представить нужно.

Вспоминая, он на секунду замешкался.

– Единственное исключение для Белоруссии, им теперь свободно можно, сегодня ж договор подписали.

– Договор?

– Ну да, пакет документов по сотрудничеству, всякое взаимное обучение, проживание, ну и приобретение недвижимости тоже, им и раньше проще было, а теперь вообще наравне с россиянами. Ну и нам у них тоже.

Разом обмякнув, словно из него выхватили стержень, чувствуя истерический позыв к смеху, прислонившись плечом к шкафу, секунду он бессмысленно смотрел на Андрея.

– Договор.

– Ну да, сегодня по радио было.

Выждав секунду, он мельком взглянул на него снизу вверх.

– В понедельник кейс принести не забудь, а то мне понадобится.

– Принесу.

– До понедельника.

– До понедельника.

Выйдя из комнаты, вновь пройдя холлом, спустившись на лифте, он вышел во двор, машинально взглянув на открытые чугунные ворота, видя облупленный фасад старого здания на той стороне улочки, он вышел с территории. На углу свернув направо, по идущей вверх узкой улочке и старому мосту дойдя до пустого Садового кольца, он перешел его, мимо пыльных фасадов зданий, в шелесте пролетавших мимо машин несколько кварталов он шел в сторону Таганки, подняв голову, вдруг поняв, что уже прошло много времени и Наташа, наверно, давно ждет его, он остановил машину, быстро доехав до площади, остановившись на углу, перейдя поперечный переулок, он увидел ее. Одна, в своем коротком платье, подогнув ногу в съехавшей туфле, влажными глазами посматривая в сторону улицы, по которой ехали машины, она стояла у круглого столика рядом с киоском, на столе перед ней была бутылка пива. На секунду замедлив шаг, видя ее сбоку, видя как ветер треплет ее платье, он подошел к ней, почувствовав его сбоку от себя, спокойно повернувшись, с быстро вспыхнувшей улыбкой, блестяще-влажными глазами глядя на него, она подвинулась, давая ему место рядом с собой у столика.

– Привет.

– Привет. Давно здесь?

– Не, не очень. Вот, пивка купила.

– А я задержался. Как ты там?

– Ничего. С Юлькой разговаривали. Накатили немножко.

– А Николай?

– Он своими делами занимался. У него Кузька какую-то важную бумагу съел.

– Знаю.

Стоя рядом с ней, секунду он смотрел на машины и на площадь.

– Как тебе Юлька?

– Ничего, клевая. Переживает, что Николай твой на ней никак не женится.

– Рисковать не хочет. Он думает, что женщин интересуют только его деньги. Он вообще считает, что все женщины очень меркантильны.

С быстрой улыбкой, словно развеселенная, пряча хитро поблескивающие глаза, она чуть опустила голову.

– Правильно считает.

Повернув со стороны Волгоградского проспекта, мимо них прогрохотала кавалькада грузовиков. Повернувшись, он быстро посмотрел на нее.

– Ты рада, что ты здесь?

– Угу.

– Не жалеешь?

– Нет.

Кругом сновали люди. За соседним столиком, словно чего-то ожидая, тихо стояла маленькая скромная старушка.

Повернувшись к Наташе, секунду он смотрел, как, держа бутылку пива, влажно-блестящими глазами она смотрит куда-то мимо него.

– Ты чего?

– Не знаю. Хочется чего-то.

– Может, меня?

– Может, и тебя.

Поставив бутылку, она повернулась к нему.

– Ты свои дела доделал?

– Да.

– Все нормально?

– Угу.

– Не ругали тебя ни за что?

– Не ругали. Даже наградили.

– А чем?

Слабо улыбнувшись, он посмотрел мимо нее.

– Государственную награду получил. Орден Мужества.

– А есть такой орден?

– Есть.

– Клево. А он какой?

Чуть помедлив, вытащив из кармана, он протянул ей пластиковую коробочку.

– Симпатичный. А за что?

– За то, что тебя перевербовал.

– Круто.

Стоя рядом с ней, глядя на людей и на площадь, до хруста придавленный страшной тоской, разлитой вокруг, он оглянулся.

– Чего эта старушка все здесь стоит?

Проследив за его взглядом, она понимающе качнула головой.

– Ждет, пока мы уйдем, чтобы бутылку забрать.

Не глядя на них, старушка деликатно стояла в стороне.

Отвернувшись, он секунду смотрел на Наташу.

– Да. Наверно, пора. Пошли.

– А куда?

– Делать все, что должно быть сделано. Чтоб тебе было хорошо. Ладно, допивай. Пойдем покупать тебе квартиру.

Подойдя к краю площади, они остановили машину. Садясь рядом с Наташей на заднее сиденье, в момент, когда машина тронулась с места, оглянувшись, он увидел, как старушка забрала бутылку. Машина помчалась по улице, город летел мимо. Откинувшись к спинке сиденья, на секунду он закрыл глаза и снова открыл. Улица и город по-прежнему неслись вокруг него, они никуда не исчезли. Наступали тяжелые времена. Оставалось лишь воспринимать все стоически и стараться не терять человеческий облик.