Он слушал радио. В наушниках звучал глубокий, хорошо поставленный голос.

— …чем занимается депутат? Проводит время на заседаниях благотворительных комитетов, посещает муниципальные собрания, голосует на сессиях провинциальных парламентов, аплодирует речам, открывает супермаркеты, разбирает местные склоки, надувает щеки, сжимает кулаки и — главное — умеет в нужный момент сказать «да». Большинство моих собратьев не верят, что проблемы общества могут быть разрешены с помощью законов. Еще меньше они верят, что общественный прогресс входит в зону их компетенции. Они — приверженцы религии привилегий, их кредо — накопительство, любимая догма — бесплатность, для себя любимых, естественно.

Сервас прибавил звук, не сводя глаз с дороги, и бархатный голос заполнил салон. Сыщик слышал его не впервые. Дерзость, молодость и умение четко формулировать мысли сделали его обладателя медийным любимцем. Тем, кого следует звать на телеканалы и в утренний радиоэфир, потому что он умеет держать аудиторию в напряжении.

— Вы сейчас говорите о политических оппонентах или о соратниках из вашего собственного лагеря? — поинтересовался ведущий.

— Слова наделены вполне определенным смыслом, разве не так? Я сказал — «большинство», сказал открытым текстом.

— А вы осознаете, что наживаете врагов, позволяя себе подобные высказывания?

В разговоре наступила пауза. Серваса терзала пульсирующая боль в затылке. Он взглянул на GPS, проверяя маршрут. Лес расплывался в свете фар, но не выглядел непроглядной чащей. Белые ограждения, фонари и тщательно ухоженные кюветы располагались на расстоянии пятидесяти метров друг от друга. Из-за деревьев выглядывали богатые современные строения.

— Люди выбрали меня депутатом, чтобы я говорил им правду. Знаете, зачем они ходят на выборы? Чтобы сохранять иллюзию контроля. Для людей контроль так же важен, как для крыс. В семидесятых годах исследователи экспериментировали с двумя группами крыс. К животным подключали электроды, через которые пропускался электрический ток. Так вот: у тех грызунов, которые могли контролировать процедуру, вырабатывалось больше антител и было меньше язв.

— Возможно, их реже били током, — попытался пошутить ведущий.

— Так вот, именно это я и буду продолжать делать, — не дал себя сбить политик. — Я верну моим избирателям контроль — реальный, не иллюзию.

Сервас сбросил скорость. Голливуд. Вот что напомнили ему все эти ярко освещенные здания между деревьями. Среди них не было ни одного площадью меньше трехсот квадратных метров. Дорогой декор, авторский дизайн, лучшие вина в погребах и джаз под сурдинку.

— На сто жителей этой страны приходится один депутат — и один врач на триста граждан. Вам не кажется, что должно быть наоборот? Каков итог? Вы выделяете некоторую сумму — там, наверху, на самом верху… на ту или иную цель, а она, как бы поизящнее выразиться, она… растекается. На каждом промежуточном уровне часть суммы испаряется. Когда деньги наконец доходят до адресата, значительная их часть уже растрачена на покрытие рабочих издержек, функционирование системы, выплату зарплат и поддержку рынков.

— Вы говорите так потому, что в мае прошлого года левые одержали победу, практически повсеместную, — съязвил ведущий.

— Вы правы. Но налоги-то вы платите, правда? Я хочу сказать, что…

Сервас убрал звук. Он почти приехал. Программа шла в записи, но никто не гарантировал, что птичка окажется в гнездышке. И будет бодрствовать. Майор хотел поговорить именно здесь, а не в конторе. В известность он поставил только Самиру и Эсперандье. Венсан ограничился коротким вопросом: «Уверен, что не переворачиваешь все с ног на голову?»

Как там выразился господин депутат? Для людей контроль так же важен, как для крыс… «Совершенно с вами согласен, потому и хочу сохранить контроль над собственным расследованием», — подумал Сервас.

Он съехал с дороги на прямую, обсаженную деревьями аллею, в конце которой, у самого леса, стоял дом. Современное одноэтажное строение из стекла и бетона ничем не напоминало жилище Марианны, но местность вокруг была не менее живописной. Этот квартал, выстроенный прямо в лесу, был самым роскошным в Марсаке. Город нарушал все законы по части квот социального жилья, и по очень простой причине: туда практически некого было бы селить. Шестьдесят процентов населения Марсака составляли университетские профессора, ответственные работники, банкиры, пилоты международного класса, хирурги и инженеры, работающие на авиационных заводах в Тулузе. Здесь имелись две площадки для игры в гольф, теннисный клуб и двухзвездный (по Мишлену) отель, две церкви, крытый рынок XVI века, десятки пабов и ресторанов. Марсак был технологическим полюсом инновационных предприятий, работающих в связке с исследовательскими лабораториями факультета естественных наук и с крупнейшими промышленными группами Тулузы. Марсак — шикарное предместье для элиты, замкнутое на себя, живущее вдали от шума большого города.

Мартен выключил двигатель. Он сидел и смотрел на освещенные окна дома, на который медленно опускалась душная июньская ночь. Горизонтальные линии, плоская крыша, очень много застекленных поверхностей, прямые углы, высокая терраса. Комнаты, ультрасовременная американская кухня, гостиные и узкие коридоры просматривались снаружи, несмотря на жалюзи на окнах. Похоже на творение Миса ван дер Роэ. Сервас подумал, что восходящая звезда «правых» Поль Лаказ продемонстрировал свой статус публичного человека даже в архитектурных пристрастиях. Сыщик вышел из машины и сразу заметил, что кто-то наблюдает за ним из высокого окна. Женщина… Она отвернулась и с кем-то заговорила, а Сервас отвлекся на телефонный звонок.

— Мартен, как ты? Что произошло?

Марианна… Он взглянул на окно, но женщина исчезла. За стеклом теперь маячил мужской силуэт.

— Все в порядке. Кто тебя предупредил?

— Я дружу с директором банка… («Ну конечно, — подумал Сервас, — она же сказала, что всех здесь знает».) Мартен… (Сервас услышал, как она вздохнула.) Прости за вчерашнее… я знаю, ты делаешь все, что в твоих силах, я… прости меня.

— Мне нужно идти, я тебе перезвоню, — сказал он и снова переключил внимание на дом.

Одна из застекленных дверей открылась, и на террасу, защищенную от непогоды плоской бетонной крышей, вышел человек.

— Кто вы?

— Майор Сервас, уголовная полиция. — Сервас достал значок и начал подниматься по ступеням. — Вы Поль Лаказ?

Мужчина улыбнулся.

— Собственной персоной. Не смотрите телевизор, майор?

— Вообще-то, нет. Но я только что слушал ваше выступление по радио, и оно показалось мне очень интересным.

— Что вас сюда привело?

Сервас укрылся от дождя и взглянул на хозяина дома. Сорок лет. Среднего роста, крепкий, по виду — в хорошей физической форме. На Лаказе была толстовка с капюшоном, он напоминал боксера после тренировки, каковым, по сути, и был. Боксер с сильным ударом. Боец. Из тех, кто предпочтет удар уклонению. Толстовка отличалась от той, что была на человеке на записи, но это ничего не значило.

— Вы не догадываетесь?

Взгляд политика стал чуть менее дружелюбным.

— Клер Дьемар, — подсказал Сервас.

Депутат на мгновение застыл — как окаменел.

— Что-то случилось, дорогой? — произнес женский голос у них за спиной.

— Не волнуйся, милая, этот господин из полиции, он расследует убийство, и поскольку я депутат Национального собрания от нашего города…

Лаказ бросил на сыщика выразительный взгляд. Женщина вышла на террасу, и Сервас увидел, что на ней парик, повязанный сверху платком. Бровей на лице не было — точнее, были, но нарисованные черным карандашом. Даже серый сумрак дождливого дня не мог скрыть, как плохо она выглядит, хотя когда-то наверняка была очень красива. Они обменялись рукопожатием, и Сервас машинально отметил про себя, какая невесомая у нее ладонь. Болезнь забрала силы, высосала всю энергию.

По глазам женщины он понял, что рак почти победил, и ему вдруг захотелось извиниться и уйти.

— Ужасная история, — сказала она. — Очень жаль эту бедняжку…

— Я не отниму много времени… — Сервас почти извинялся. — Простая формальность.

— Давайте пройдем в мой кабинет, майор, там будет удобней, — предложил Лаказ.

Мартен кивнул, хозяин дома зна́ком указал ему на пол, и сыщик послушно вытер ноги о половичок. Они вошли в дом и попали в гостиную, где на плоском экране большого телевизора шел черно-белый фильм. Без звука. Сервас заметил бутылку виски на барной стойке и два недопитых стакана на журнальном столике. В коридоре горел яркий свет, на стенах не было ни картин, ни украшений, а на другом конце ночь заглядывала внутрь через стекло. Лаказ толкнул дверь, и они оказались в кабинете — просторном, суперсовременном и удобном. Стены цвета эбенового дерева были увешаны фотографиями в рамках.

— Садитесь.

Лаказ прошел за свой стол и тяжело опустился в кожаное кресло. Стул, предложенный Сервасу, был сделан из хромированных трубок и тонкой кожи.

— Никто не предупредил меня о вашем визите, — сказал депутат, утратив всю свою учтивость.

— Это экспромт.

— Ясно. И что же вам нужно?

— Вы сами знаете.

— Ближе к делу, майор.

— Клер Дьемар была вашей любовницей.

Лаказ не сумел скрыть удивления: Сервас не спрашивал — утверждал.

— Кто вам сказал?

— Ее ноутбук. Кто-то не поленился и тщательно вычистил оба почтовых ящика — рабочий и домашний. Глупый и бессмысленный поступок, если хотите знать мое мнение.

Взгляд Лаказа выражал полнейшее недоумение. Ни в чем не виноват или безупречно притворяется?

— «Тома девятьсот девяносто девять» — это вы, так ведь? Вы с Клер обменивались страстными мейлами.

— Я ее любил.

Ответ, короткий и прямой, застал Серваса врасплох. Судя по всему, Лаказ практикует откровенность во всех областях жизни. Искренний политик? Мартен был не настолько наивен, чтобы поверить в существование хотя бы одного подобного субъекта.

— А как же ваша жена?

— Сюзанна больна. Я люблю жену, майор. И Клер любил. Полагаю, вам трудно это понять.

Все та же пресловутая откровенность. Сервас никогда не доверял людям, бравирующим своей правдивостью.

— Вы «обнулили» почту Клер Дьемар?

— О чем вы говорите?

— Ответьте на вопрос.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Ладно. Тогда ответьте на сакраментальный вопрос.

— Вы шутите, майор?

— Вовсе нет.

— Я не обязан ничего говорить.

— Конечно, но мне бы очень хотелось услышать ваш ответ.

— Разве вы не должны были запросить санкцию у судьи, прежде чем беспокоить нас с женой в столь поздний час? Думаю, вы слышали о депутатской неприкосновенности?

— Конечно.

— Значит, вы беседуете со мной как со свидетелем?

— Именно так. Небольшая дружеская беседа…

— Которую я могу в любой момент прервать?

Сыщик кивнул.

Политик выдохнул и откинулся на спинку кресла.

— Назовите время.

— Пятница. Между семью тридцатью и девятью тридцатью вечера.

— Я был здесь.

— Один?

— С Сюзанной. Мы смотрели фильм. Она, знаете ли, любит американские комедии пятидесятых годов. В последнее время я делаю все, чтобы ее жизнь стала хоть чуточку… терпимей. В пятницу… подождите, сейчас… кажется, мы смотрели «Римские каникулы», но лучше уточнить у Сюзанны. Если возникнет необходимость, она даст свидетельские показания… Но пока речь об этом не идет, не так ли?

— Пока — нет.

— Я так и думал.

Они напоминали двух боксеров на взвешивании. Лаказ оценивал сыщика, примеривался к нему. Политику нравилось иметь дело с равными противниками.

— Расскажите мне о ней.

Сервас намеренно выбрал местоимение. Он знал — по собственному опыту, — какую странную реакцию может спровоцировать слово в мозгу влюбленного мужчины.

Взгляд Лаказа затуманился. Туше́. Боксер пропустил удар.

— О господи… она… она… то, что говорят, правда? — Депутат пытался подобрать слова. — Что она умерла… что ее связали… утопили… О черт, меня сейчас вырвет!

Депутат вскочил и кинулся к двери, но опомнился и застыл в центре комнаты, как боксер, рухнувший на канаты после пропущенного удара, потом вернулся и сел в кресло. «Не хватает только ведра с водой и секунданта с полотенцем…» — подумал Мартен.

— Прошу прощения. Нервы… — Лицо депутата стало землисто-серым, на лбу выступила испарина.

— Да, — мягко произнес Сервас, отвечая на вопрос собеседника. — Всё правда.

Лаказ так низко опустил голову, что почти коснулся лбом бювара. Он поставил локти на письменный стол и прикрыл затылок сплетенными пальцами.

— Клер… господи, Клер… Клер… Клер…

Горестный стон депутата поставил Серваса в тупик. Одно из двух: либо этот тип и правда был безумно влюблен в убитую, либо он самый гениальный лицедей в мире. Похоже, ему плевать, видит его сейчас кто-нибудь или нет.

Внезапно он распрямился и впился в сыщика взглядом покрасневших глаз.

— Это сделал мальчишка?

— Сожалею, на этот вопрос я ответить не могу.

— Но у вас хотя бы есть версия? — умоляющим тоном спросил Лаказ.

Майор кивнул, хотя в глубине души уже ни в чем не был уверен.

— Я сделаю все, чтобы помочь вам, — произнес депутат, беря себя в руки. — Хочу, чтобы вы поймали ублюдка, который это сделал.

— Тогда ответьте на мои вопросы.

— Спрашивайте.

— Расскажите мне о ней.

Лаказ сделал глубокий вдох, как измочаленный боксер перед финальным раундом, и начал рассказывать:

— Она была очень умной. Блестящей. Талантливой. Из тех, кого называют «любимцами богов».

«Боги хранили свою любимицу только до вечера пятницы», — подумал Сервас.

— Как вы познакомились?

Лаказ рассказал и об этом. В деталях. С непритворным волнением, но не без самолюбования. Его пригласили в лицей. Став депутатом Национального собрания от Марсака, он бывает там каждый год, знает всех преподавателей и сотрудников. Подготовительное отделение — одна из визитных карточек города, оно притягивает лучших студентов со всей провинции. На этой ежегодной встрече ему представили новую преподавательницу древних языков и античных культур. Между ними сразу проскочила искра. Они разговаривали, пили вино. Она рассказала, что раньше преподавала французский и латынь в коллеже, потом выиграла общенациональный конкурс на замещение должности преподавателя лицея, после чего ей и предложили это престижное место. Он сразу понял, что у Клер никого нет и она нуждается в человеке, который поможет ей начать новую жизнь в новом профессиональном окружении. Не понял — интуитивно почувствовал, поправил себя депутат, добавив, что унаследовал этот дар от отца, сенатора Лаказа. Он был уверен, что у их истории будет продолжение, и это произошло два дня спустя, когда они встретились на мойке машин и отправились прямиком в отель. Там все и началось.

— Ваша жена уже болела?

Лаказ вздрогнул, как от пощечины.

— Нет.

— Что было потом?

— Обычная история. Мы влюбились. Я публичный человек, приходилось соблюдать осторожность. Было тяжело, хотелось рассказать о нашей любви всему свету.

— Она просила вас уйти из семьи, а вы не хотели, так?

— Нет. Вы ошибаетесь, майор. Я хотел бросить Сюзанну. А Клер была против. Говорила, что не готова, что это разрушит мою карьеру. Она отказывалась взваливать на себя ответственность, не зная, захочет ли разделить со мной жизнь.

Сервас уловил нотки сожаления в голосе политика.

— Потом Сюзанна заболела, и все изменилось. — Лаказ посмотрел на сыщика — в его глазах были бесконечная печаль и боль. — Жена сочла нужным высказаться предельно откровенно: у меня есть призвание и судьба, а Клер эгоцентрична, сосредоточена на себе и не поможет мне реализоваться. Она принадлежит к тому типу женщин, которые никогда ничего не отдают, но высасывают из других жизненную силу, чтобы подпитать себя. Сюзанна взяла с меня обещание… что, если ее не станет… я не отрекусь от своего будущего ради… ради той…

— Как она узнала о вашем романе?

Глаза Лаказа потемнели.

— Начала догадываться, провела собственное маленькое расследование… Моя жена была журналисткой. У нее потрясающее чутье, и она хорошо ориентируется в нашей среде. Скажем так: она хотела убедиться — но без подробностей.

— Вы курите?

— Да.

— Какую марку?

Депутат удивился, но ответил.

— Вы бывали у Клер?

— Да. Конечно.

— Не боялись, что кто-нибудь вас увидит?

Лаказ ответил после паузы:

— В лесу… есть проход… в ее сад. — Сервас остался невозмутимым. — На другом конце — площадка для пикника, у края дороги. Эту просеку не найти, если не знаешь о ее существовании… Я оставлял машину и шел пешком. Метров двести. Заметить меня могли только соседи Клер из дома напротив: их окна выходят в сад. Игра стоила свеч. И я всегда надевал куртку с капюшоном. — Он улыбнулся. — Знаете, игра в конспирацию нас возбуждала. Мы чувствовали себя сбежавшими из дома подростками. Вам знаком синдром «мы-против-целого-мира»?

Голос Лаказа сорвался, и сыщик подумал, что при некоторых обстоятельствах лучшие воспоминания превращаются в тяжелую ношу. Вот что интересно: будь депутат тем самым человеком, который следил за Клер, прячась в кустах, и курил одну сигарету за другой, рассказал бы он о секретном проходе? Возможно, он шпионил и выяснил, что у Клер есть кто-то еще? Юго? А куртка с капюшоном? Неужели на видеозаписи был Лаказ? Силуэт показался сыщику выше и стройнее, но он ведь мог и ошибиться. Почему Лаказ разоткровенничался? Вздумал — неосознанно — бросить вызов полицейскому, мол, «а ты докажи, что я виновен»?

— Еще вопросы? — спросил депутат.

— Пока нет.

— Вот и отлично. Я уже сказал, что окажу вам любую помощь. Но… вы, безусловно, отдаете себе отчет, в какой деликатной ситуации я оказался.

Да, политик есть политик. Мартен изобразил лицом непонимание.

— Я человек публичный, — раздраженным тоном напомнил Лаказ. — Политический класс этой страны агонизирует. Умирает. Мы утратили веру в себя; мы так давно делим власть, что больше не генерируем идеи и у нас нет ни малейшего шанса что-либо изменить. Скажу вам без ложного стыда, майор: я — восходящая звезда нашей партии. Я верю в свою судьбу. Через два года, когда наш президент проиграет выборы — а он их проиграет, — я возглавлю партию и в две тысячи семнадцатом окажусь на первой линии. Это будет год, когда левым тоже придется подводить итоги своей политики. Европа, как и весь остальной мир, станет ареной бунтов и восстаний. За такими, как я, будущее. Вы понимаете, что поставлено на карту? Вызовы, на которые нам предстоит ответить, важнее вашего расследования, гибели мадемуазель Дьемар и спасения моего брака.

Сервас не мог прийти в себя от изумления: этот человек — воплощенное честолюбие.

— И что же из этого следует?

— Я не могу позволить, чтобы хоть малейшая тень омрачила мою репутацию, я должен быть выше всех подозрений — как жена Цезаря. Именно такой лидер понадобится людям. Не запятнанный никакой коррупцией, не участвовавший в махинациях и скандалах. Вы должны вести расследование максимально деликатно. Вам ведь известно: если мое имя всплывет — пусть даже я совершенно чист, — кто-нибудь обязательно заявит, что дыма без огня не бывает, пойдут слухи… Но давайте забудем обо мне и поговорим о вашей карьере. Я могу быть вам полезен, майор. У меня есть могущественные друзья. Как на региональном, так и на национальном уровне. К моему мнению прислушиваются в высоких сферах. — Лаказ распалился. — Я рассчитываю на вашу сдержанность. И на вашу лояльность. Поймите, я не меньше вас хочу, чтобы негодяя, убившего Клер, нашли, но мне совершенно необходимо, чтобы при расследовании соблюдалась максимальная секретность.

Ну, вот все и прояснилось… Сервас чувствовал нарастающий гнев. Обещание «я сделаю все, чтобы помочь вам» забыто, Лаказ недвусмысленно предложил «обмениваться услугами». Мартен встал.

— Не утруждайтесь. Я двадцать лет не хожу на выборы, что делает меня невосприимчивым к любым аргументам электорального толка. Позвольте задать вам последний вопрос.

Лаказ кивнул.

— Вы раз в год бываете в Марсакском лицее, это мне известно. Что связывает вас с этим учебным заведением?

— Я там учился. Как вам объяснить… Марсак — особенное место. Он не похож ни на…

— Можете не объяснять. Я знаю.

Депутат ответил удивленным взглядом. Сервас кивнул и покинул хозяина дома.

В коридоре, ведущем в гостиную, он едва не столкнулся с женой политика. Она держалась очень прямо, смотрела в лицо Сервасу, и в ее глазах был ледяной холод. Сюзанна поднесла к сжатым, побелевшим от напряжения губам стакан с виски, но взгляд не отвела. Сервас понял молчаливое послание: она знала — и тоже рассчитывала на его, с позволения сказать, сдержанность. Но по другим причинам.

— У вас кровь на воротнике, сзади, — холодно произнесла женщина.

— Извините… — Мартен смешался и покраснел. — Простите за поздний визит.

— Тот, кто думает, что за порогом смерти ничего нет, ошибается. Там нас ждет вечное безмолвие. Это не каждому по плечу. — Она подняла глаза. — Убирайтесь.

Сервас прошел через гостиную к застекленной террасе. Женщина молча смотрела ему в спину. Он чувствовал себя разбитым. Мрак, царящий в этом доме, давил на него. Как и груз собственного прошлого, и пережитый на крыше ужас. Он на мгновение задержался под бетонным навесом, чтобы перевести дух и успокоиться. Перед ним простиралось темное враждебное пространство, боль в затылке не проходила, стучала под черепом, как напоминание — вот только о чем? Он поднял воротник и шагнул в темноту.