Он подошел к бетонному кубу учебного корпуса, укрылся от дождя под деревом и закурил очередную сигарету. Из открытых окон доносился голос. Все тот же. Не изменившийся за пятнадцать лет. Стоило его услышать, и становилось понятно — он принадлежит человеку умному, опасному и надменному.

— Все, что я прочел, не более чем испражнения банды подростков, не способных выйти за рамки своего крошечного эмоционального мирка. Педантство, сентиментализм, мастурбация и угри. Черт возьми! Вы мните себя бандитами? Проснитесь!

Сервас щелкнул зажигалкой и затянулся, пережидая напыщенный монолог Франсиса ван Акера.

— На следующей неделе мы начнем параллельно изучать три книги: «Мадам Бовари», «Анну Каренину» и «Эффи Брист». Три романа, опубликованные между тысяча восемьсот пятьдесят седьмым и тысяча восемьсот девяносто четвертым и ставшие эталоном романной формы. Возможно ли, что один из вас каким-то чудесным образом читал все три? Такая редкая птица существует? Нет? Кто скажет, что общего между этими книгами?

Пауза.

— Это три истории о женщинах, нарушающих супружескую верность.

Мартен вздрогнул: реплику подала Марго.

— Совершенно верно, мадемуазель Сервас. Итак, в этом классе есть как минимум один человек, прочитавший что-то еще, кроме «Спайдермена». Истории трех женщин, изменяющих мужьям, написанные мужчинами. Три разные мастерские манеры изложения одного и того же сюжета. Три великих произведения. Это доказывает, что фраза Хемингуэя — писать следует лишь о том, что знаешь, — полная чушь. Как и многие другие ма́ксимы старика Эрнеста. Очень хорошо. У некоторых из вас наверняка есть планы на уик-энд, да и год закончился, но я хочу, чтобы вы прочли эти книги до конца следующей недели. И не забудьте о сочинениях, я жду их к понедельнику.

Заскрипели отодвигаемые стулья, и Сервас спрятался за углом здания. Он не хотел сейчас встречаться с Марго, они увидятся позже. Он смотрел, как она уходит, разговаривая с двумя девушками. Сервас вышел из своего укрытия, когда ван Акер спустился по лестнице и раскрыл зонт.

— Здравствуй, Франсис.

От неожиданности ван Акер едва не выронил зонт.

— Мартен… Думаю, после того, что случилось, мне следовало быть готовым к твоему визиту.

Взгляд его голубых глаз остался все таким же проницательным. Мясистый нос, тонкие, но чувственные губы, тщательно подстриженная бородка. Франсис ван Акер почти не изменился. Он все так же сиял изнутри. Седина едва тронула бороду и падающую на лоб прядь волос.

— Что принято говорить в подобных случаях? — с иронией поинтересовался он. — «Сколько лет, сколько зим»?

— Fugit irreparabile tempus, — ответил Сервас.

Ван Акер просиял улыбкой.

— Ты всегда был лучшим по латыни. Не представляешь, как меня это злило.

— Таково твое слабое место, Франсис. Ты всегда хотел быть первым во всем.

Ван Акер проигнорировал выпад Серваса, его лицо стало непроницаемым, но он почти сразу взял себя в руки и улыбнулся — с вызовом.

— Ты ни разу сюда не возвращался. Почему?

— Ты знаешь ответ…

Ван Акер не отвел взгляд. Несмотря на влажную погоду, на Франсисе был все тот же темно-синий бархатный пиджак, в котором привык его видеть Сервас. Он никогда ничего другого не носил. В студенческие времена в их компании бытовала шутка: у ван Акера полно одинаковых синих пиджаков и белых рубашек знаменитой американской марки.

— Ну что ж. Причина известна нам обоим, Эдмон Дантес, — сказал ван Акер.

У Серваса мгновенно пересохло в горле.

— Я, подобно графу де Морсеру, увел твою Мерседес. Но не женился на ней.

На долю секунды гнев обжег внутренности Серваса, как горячий уголек, но зола прожитых лет не дала пламени разгореться.

— Я слышал, Клер погибла ужасной смертью.

— Что говорят об этом в Марсаке?

— Ты знаешь, каков этот город, здесь ничего не утаишь. Жандармы были скорее… разговорчивы, чем сдержанны. Беспроводной телеграф тоже сделал свое дело. По слухам, ее связали и утопили в собственной ванне. Это правда?

— Без комментариев.

— Господь милосердный! Она была роскошная женщина. Блестящая. Независимая. Упорная. Страстная. Ее педагогические методы нравились не всем, но я находил их… интересными.

Мартен кивнул. Они шли вдоль бетонных зданий с грязными окнами.

— Какая жестокая смерть… Только сумасшедший мог убить человека подобным образом.

— Или очень сильно разгневанный человек, — поправил Сервас.

— Ira furor brevis est. «Гнев — короткое помешательство».

Теперь они шли вдоль пустых теннисных кортов. Намокшие сетки повисли, как канаты на ринге под весом невидимого боксера.

— Как дела у Марго? — спросил Мартен.

Ван Акер улыбнулся.

— Яблоко никогда не падает далеко от яблони. У Марго огромный потенциал, она неплохо справляется. И будет справляться еще лучше, как только поймет, что вечный антиконформизм — иной вид конформизма.

Настал черед Серваса улыбнуться.

— Значит, дело поручили тебе, — сказал Франсис. — Я так и не смог понять, почему ты пошел в полицейские. — Он поднял руку, упреждая возражения собеседника. — Я знаю, это связано со смертью твоего отца, а если копнуть глубже — с тем, что случилось с твоей матерью, но, черт возьми, тебя ждала другая судьба. Ты мог стать писателем, Мартен. Не жалким бумагомаракой, а настоящим писателем. У тебя был дар и крылья. Помнишь текст Сэлинджера, который мы все время цитировали, один из лучших о писательстве и братстве?

— «Симор: введение», — ответил Сервас, пытаясь сдержать волнение.

— «Во всяком случае, в те светлые минуты, когда я смогу заставить себя сесть и по возможности успокоиться, главным героем моего повествования, — начал его собеседник медленным речитативом, шагая в том же ритме, — станет мой покойный старший брат, Симор Гласс, который (тут я предпочитаю ограничиться очень кратким псевдонекрологом) в тысяча девятьсот сорок восьмом году покончил с собой на тридцать втором году жизни, отдыхая с женой во Флориде…»

— «…безусловно, — продолжил с секундной задержкой Сервас, — он был для нас всем — и нашим синим полосатым носорогом, и двояковыпуклым зажигательным стеклом — словом, всем, что нас окружало. Он был и нашим гениальным советчиком, нашей портативной совестью, нашим штурманом, нашим единственным и непревзойденным поэтом, а так как молчаливостью он никогда не отличался, и более того, целых семь лет, с самого детства, участвовал в радиопрограмме „Умный ребенок“, которая транслировалась по всей Америке, и о чем только он в ней не распространялся. Потому-то он прослыл среди нас мистиком, и оригиналом, и эксцентриком…»

Внезапно Сервас осознал, что легко вспомнил каждое слово, хотя много лет не перечитывал текст; каждая фраза огненными буквами отпечаталась в его памяти. Когда-то это была их священная формула, их мантра, их пароль.

Ван Акер остановился.

— Ты был моим старшим братом, моим Симором, — сказал он вдруг с неподдельным волнением в голосе. — В тот день, когда ты пошел работать в полицию, мой брат покончил с собой — так я это ощутил.

Мартен снова почувствовал гнев. Ему хотелось заорать: «Да неужели? Так зачем же ты отнял ее у меня? Ее… одну из многих, кого ты мог получить и получил… И почему потом бросил ее?»

Они дошли до опушки сосновой рощи, откуда в ясную погоду открывался вид на Пиренеи. Но сегодня облака и дождь окутали холмы паром и туманом. Именно сюда они приходили двадцать лет назад — ван Акер, он и… Марианна, пока Марианна не встала между ними, пока ревность, ярость и ненависть не развели, не отравили их. Кто знает, возможно, Франсис до сих пор приходит сюда, хотя вряд ли поступает так в память о добрых старых временах.

— Расскажи мне о Клер.

— Что тебя интересует?

— Ты ее знал?

— Лично или как коллегу?

— Лично.

— Нет. Пожалуй, не знал. Марсак — маленький университетский городок. Напоминает Эльсинор. Все друг друга знают, все за всеми следят, наносят исподтишка удары кинжалом, злословят… все жаждут что-нибудь узнать о соседе, накопать информацию — предпочтительно сочную и пикантную. Люди встречаются на вечеринках, ведут пустые разговоры.

— О ней ходили слухи?

— Ты правда думаешь, что я перескажу тебе все слухи и сплетни во имя нашей старинной дружбы?

— Так их было много?

Внизу, на узкой, змеившейся у подножия холма дороге, зашуршала шинами машина.

— Слухи, выдумки, сплетни… Именно это называют «соседским расследованием»? Клер была не только независимой и соблазнительной женщиной, но и имела собственное мнение о многих вещах. Иногда она вела себя на званых ужинах слишком, как бы это сказать, воинственно.

— Что еще? Ее личную жизнь обсуждали? Тебе что-нибудь известно?

Ван Акер нагнулся, поднял шишку, размахнулся и забросил ее далеко на склон.

— Красивая женщина, холостячка, умная… Ничего странного, что мужчины за ней увивались. Она не была монастырской послушницей…

— Ты спал с ней?

Франсис бросил на майора непроницаемый взгляд.

— Скажи-ка, Мегрэ, все полицейские так топорно работают? Ломятся в отрытую дверь? Неужто ты забыл, чем экзегеза отличается от герменевтики? Спешу тебе напомнить, что вестник олимпийцев Гермес — бог-обманщик. Собирание доказательств, поиск скрытого смысла, нисхождение к непостижимым структурам интенциональности: притчи Кафки, поэтика Делана, проблема интерпретации и субъективности у Рикёра… Раньше ты знал в этом толк.

— Ей угрожали? Она с тобой не делилась? Не рассказывала как коллеге или другу о запутанных отношениях с любовником, о разрыве или навязчивом поклоннике?

— Нет, она со мной не делилась. Мы не были настолько близки.

— Она не упоминала о странных звонках или электронных письмах?

— Нет.

— Никаких подозрительных записей о ней в лицее или вокруг него?

— Насколько мне известно, нет.

— Каким учеником был Юго?

Тень улыбки пробежала по лицу ван Акера.

— Семнадцать лет, дополнительный курс, первый в классе. Понимаешь, о чем я? А еще — красавчик, все или почти все девушки влюблены в него. Юго — такой парень, каким хотят быть все парни в его возрасте.

Он замолчал и поднял глаза на Серваса.

— Тебе бы следовало повидаться с Марианной…

Мир вокруг них качнулся, а может, просто ветер гулял в соснах.

— Собираюсь это сделать в рамках расследования, — холодно отрезал Сервас.

— Я не о том.

Они вслушивались в стрекот дождя по хвое, смотрели вдаль на холмы, окрашенные всей палитрой серого цвета.

— Ты всегда был очень далек от атараксии, Мартен. Твое обостренное чувство справедливости, твой гнев, твой проклятый идеализм… Встреться с ней. Но не береди старые раны.

Помолчав, он спросил:

— Ты ведь все еще ненавидишь меня, да?

Сервас не знал, что ответить. Ненавидит ли он своего бывшего лучшего друга? Возможно ли ненавидеть человека столько лет? О да, очень даже возможно. Он так крепко сжал кулаки в карманах, что ногти почти впились в ладони. Повернулся и пошел прочь, давя ногами шишки. Франсис ван Акер не шелохнулся.

Марго направлялась к нему через толпу заполонивших коридор лицеистов. Она выглядела усталой. Сервас понял это по ссутуленным плечам и по тому, как она держала книги, прижимая стопку к груди. И все-таки девушка улыбнулась отцу в знак приветствия.

— Итак, дело ведешь ты?

Мартен закрыл папку с делом Юго — там были только бесполезные сведения: какими видами спорта занимался, какие книги брал в библиотеке, — попытался улыбнуться в ответ и обнял дочь. Мимо них, толкаясь и перекликаясь, шли соученики Марго. «Дети, они всего лишь дети, — подумал майор. — Дети с другой планеты под названием Молодость, такой же далекой и загадочной, как Марс». Он не любил думать об этой планете тоскливыми одинокими вечерами, потому что она напоминала ему, какое это проклятие — зрелый возраст.

— Ты и меня будешь допрашивать?

— Не сейчас. Конечно, если тебе не в чем признаться.

Сервас покосился на дочь и понял, что Марго расслабилась. Девушка взглянула на часы.

— У меня мало времени, через пять минут начинается семинар по истории. Ты возвращаешься или пробудешь здесь весь день?

— Пока не знаю. Если останусь до вечера, может, поужинаем вместе?

Она скорчила гримаску.

— Давай. Но по-быстрому — мне нужно написать сочинение к понедельнику, так что придется попотеть.

— Да, я слышал. Утром ты неплохо выступила.

— О чем ты?

— На занятиях у ван Акера…

— Но как…

— Я стоял под окном.

Она опустила глаза.

— Он… что-нибудь говорил обо мне?

— Франсис? О да! Был щедр на похвалы. Вообще-то, это редкий случай, учитывая его характер. Он сказал — цитирую: «Яблоко от яблони недалеко падает».

Мартен заметил, что Марго покраснела от удовольствия, и подумал, что был таким же в ее возрасте — отчаянно нуждался в признании и одобрении. Как и он, Марго прятала ранимость за бунтарством и показной независимостью.

— Я побежала, — сказала она. — Доброй охоты, Шерлок!

— Подожди! Ты знаешь Юго?

Дочь Серваса обернулась, и он понял, что она насторожилась.

— Знаю, а что?

Он сделал неопределенный жест рукой.

— Да так… Он тоже говорил о тебе.

Марго подошла ближе.

— Думаешь, Юго виновен, папа?

— А ты как считаешь?

— Он — хороший парень, это все, что я знаю.

— «Парень» дал тебе ту же характеристику.

Сервас понял, что она с трудом удерживается от других вопросов.

— Клер Дьемар вела у тебя занятия?

Девушка кивнула.

— Какой она была?

— Умела сделать свой предмет интересным… Студенты ее ценили… Мы не можем поговорить позже? Я действительно опаздываю.

— Ладно, но попробуй коротко описать ее характер.

— Веселая. Экспансивная, восторженная, очень красивая. Немного закрытая, но суперклевая.

Он кивнул, и Марго пошла прочь. Сервас понял, что расстроил ее.

Он пробирался через толчею в холл, попутно разглядывая пробковые доски с короткими объявлениями об обмене всего на все и разных услугах. Все как в его времена, только неизвестно, прячутся ли за деловыми сообщениями те забавные поэтичные записочки, которыми увлекались его соученики.

Сервас достал из кармана жужжащий мобильник и взглянул на экран. Звонила Самира.

— Слушаю тебя.

— Кажется, мы что-то нашли.

— Что именно?

— Ты велел не зацикливаться на мальчишке, так?

У Серваса участился пульс.

— Не тяни.

— Пюжоль вспомнил одно дело, которое вел много лет назад. Нападение и изнасилование молодой женщины у нее дома. Он нашел фамилию через ППД… и вытащил протокол из архивов.

Программа составления процессуальных документов. Допотопное программное обеспечение, из которого все сыщики доставали свои протоколы. Опасно неповоротливая, ее давным-давно следовало бы заменить. Сервас ждал продолжения рассказа, глядя на резвящихся в рассеянном сером свете лошадей, породистых, легких, подобных небесным созданиям.

— Этого типа неоднократно сажали за сексуальную агрессию по отношению к молодым женщинам, а один раз — за изнасилование в доме жертвы. Он орудовал в Тарбе, Монтобане и Альби. Его имя — Элвис Констанден Эльмаз. Судимостей у него без счета: в двадцать пять его дюжину раз брали за торговлю наркотиками, насилие при отягчающих обстоятельствах, кражи… Сейчас ему двадцать семь. Он хищник. От методов, которыми действовал Эльмаз, холодеет спина: он болтался на сайтах знакомств, находил там будущую добычу… — Сервас вспомнил вычищенную почту Клер. — В две тысячи седьмом, в Альби, он встретился с очередной жертвой в общественном месте, угрожая ножом, привел ее к ней домой, привязал к батарее, заклеил рот скотчем, отобрал банковскую карточку и вынудил назвать пароль. Он изнасиловал женщину и пригрозил убить, если она на него заявит. В другой раз, в Тарбе, он поздно вечером напал на женщину в парке, связал и запер в багажнике машины, но почему-то передумал и выбросил ее в кусты. Просто чудо, что он пока никого не убил…

Самира замолчала, видимо, собиралась с мыслями.

— …если исключить… Короче говоря, в этом году он вышел из тюрьмы.

— Угу.

— Но есть одна загвоздка…

Сервас услышал позвякивание ложечки по чашке.

— Похоже, у нашего местного Элвиса надежное алиби на вчерашний вечер. Он подрался в баре.

— По-твоему, это железное алиби?

— Нет, но его перевезли в Рангей на «Скорой». В двадцать два ноль-ноль он был в отделении неотложной помощи. Короче, Эльмаз до сих пор в больнице.

Двадцать два ноль-ноль… В этот момент Клер была уже мертва, а Юго сидел на бортике бассейна. Мог ли Элвис Эльмаз успеть вернуться в Тулузу и затеять ссору, чтобы обеспечить себе алиби? И было ли у него в таком случае время и возможность подсыпать Юго наркотики?

— Его и правда зовут Элвис?

Чэн хихикнула в трубку:

— Ответ — да. Я справлялась, Элвис — распространенное в Албании имя. В любом случае этому мерзавцу скорее подходит «Jailhouse Rock», чем «Don’t Be Cruel».

— Ну да, ну да, — пробормотал Мартен, не уверенный, что правильно понял каламбур.

— Что дальше, патрон? Мне с ним побеседовать?

— Ничего не делай, я сейчас приеду. Убедись только, что его не выпустят из больницы на волю.

— Не беспокойтесь, я оседлаю засранца, как лобковая вошь. — Иногда подчиненная Серваса злоупотребляла крепкими выражениями.