Глава 6
– Но разве мы уже не получили то, зачем сюда приехали, – недовольно спросил камердинер, с тоской обозревая бескрайние холмы, зелеными волнами накатывающие на карету, одиноко гремевшую по желтому тракту.
Не удостоив слугу ответом, Корки все так же сосредоточенно смотрел на точку в пространстве за спиной попутчика.
«Старая развалина, несомненно, знает больше, чем хотел показать. Есть маленькая, потому и не принятая в учет, но все же вероятность, что я поставил не на ту лошадку». Возможно, у графа есть свои источники при дворе и, возможно, более верные, чем у него, Корки.
Надо предпринять упредительные шаги, которые обеспечат ему отходные пути в случае неудачи заговорщиков. А так близка была к осуществлению дерзкая мечта занять по праву причитающееся ему место среди избранной аристократии.
Золота действительно меньше, чем он рассчитывал. С такой скудной суммой ему нечего и мечтать о возвращении в столицу. При существующем положении он угодит непосредственно в долговую тюрьму. И матушка вряд ли его оттуда выкупит.
Хотя, конечно, эта книга… Ради нее она, пожалуй, потрудится вытащить из долговой ямы своего отпрыска. Сколько он ее помнил, она всегда увлекалась заплесневелыми легендами и оккультными ритуалами.
Какой скучной и однообразной должна казаться жизнь для неописуемо богатой леди, каковой являлась его матушка, чтобы с такой страстью увлекаться никому не нужными, вот уже многими веками позабытыми культурами и религиями…
По крайней мере хоть в ее родстве сомневаться не приходится. Не взяла бы Фрэнсис по доброй воле на себя заботы о воспитании Корки, не имей она к нему отношения. Ветреная и беззаботная Фрэнсис, красавица и умница, одинаково увлеченная балами, придворными интригами и книгами по алхимии.
Блестящая аристократка, не озаботившаяся запоминанием имени очередного любовника, от которого родила своего единственного сына.
В списке возможных кандидатур, со смехом предоставленном ею как-то Корки, были титулы громче владельца полуразрушенного замка, из которого он сейчас уезжал, но никто, кроме него, не признал и не признает незаконнорожденного.
Видимо, сентиментальный старикан Энгус Монтроуз и впрямь испытывал к блистательной Фрэнсис нечто похожее на любовь.
К ней единственной Корки питал какое-то подобие человеческих чувств, сам порой удивляясь этой способности своего организма, во всех остальных случаях в первую и единственную очередь принимавшего во внимание исключительно личную выгоду и животный инстинкт самосохранения.
Задумчиво перебирая пальцами, унизанными перстнями, Корки обманчиво безмятежно ласкал эфес своей шпаги. С детства надеясь только на свои силы, он в отличие от других многочисленных бастардов, довольствовавшихся ролью подъедал при своих покровителях, не стал учиться тому, что могло бы пригодиться секретарю или низшему военному чину.
Нет, его целью стали совсем другие горизонты. Виртуозное владение шпагой, необходимое разве что аристократам, прожигавшим жизнь на пирах, дуэльных поединках и охотах, стало первой ступенью в достижении главного.
С каким наслаждением он протыкал этой шпагой сиятельные шкуры тех, кто неосторожно задевал тонкого и гибкого, на первый взгляд всего лишь холеного и беспомощного обитателя великосветских салонов.
Под маской томного, пресыщенного праздной жизнью юнца прятался настоящий артист, профессиональный убийца с железной кистью не знающей усталости левой руки (он с легкостью фехтовал и правой, но, будучи левшой, чаще пользовался этим естественным преимуществом перед своими соперниками) и жесткостью, позволявшей не прощать своим жертвам ни единой оплошности или промаха.
Сам он отличался при этом меткостью и точностью, невиданными среди избалованных дворян голубой и самой чистейшей крови.
Слухи о его способностях быстро разнеслись при обоих дворах, английском и французском, и теперь уже редко кто осмеливался подшучивать или открыто презирать щуплого и невысокого Корки.
Острый на язык, не стесненный никакими обязательствами, он дрейфовал по салонам, дворцам и замкам, ведя почти такую же жизнь, как и большинство его ровесников, более счастливых признанием их наследных прав или родословных, получивших блестящее образование, планомерно идущих путями, сулившими им придворные должности, наследства или титулы.
Никто не знал, на что существует Корки. Многие и кроме него одевались и кутили в долг или в счет еще не полученного наследства от злонамеренно не умирающих престарелых теток или вот уже который год дышавших на ладан дядей.
В конце концов, старики благополучно испускали дух и, почив в Бозе, позволяли расплатиться с наиболее нетерпеливыми башмачниками или оружейниками. И сделать очередные астрономические долги.
Ему же, жалкому бастарду, не на что было рассчитывать, кроме как на громкое имя матушки, проигрывавшей за один вечер целые состояния, всепобеждающую самоуверенность и врожденный лоск придворного джентльмена до кончиков отполированных ногтей.
К тому же рано или поздно Корки расплачивался с какой-то частью долгов, причем не преминув сделать новые. Но расчетливые кожевники или королевские парфюмеры скрепя сердца ссужали ему опять и опять – полагая, что лучше понемногу, но соскребать с паршивой овцы по клоку шерсти, чем раз и навсегда содрать всю шкуру целиком.
Доехав до гостиницы, покинутой этим утром открыто самим господином и тайно его камердинером, они расположились в том же номере, предварительно заплатив трактирщику за постой и обед.
Скрипя зубами, мистер Ролли вынужден был расплатиться за предыдущий день и отправился наверх следить за сменой постельного белья и проветриванием шкафов и матрасов. Это была его маленькая месть хозяину гостиницы за несправедливые поборы.
Корки, устроившись внизу в кресле у камина в пустом зале, дожидался ужина, листая от скуки книгу, заказанную матушкой. «Что ей, право, дались эти пыльные алхимики?» – морщился он, с отвращением разглядывая подозрительные картинки, изображавшие людей с вывернутыми наружу внутренностями. В иллюстрациях были грубейшие ошибки, свидетельствующие о позорном неведении элементарной анатомии.
Доподлинно зная о расположении жизненно важных органов в так легко смертном человеке, умея с первого раза делать точечные уколы шпагой именно в них, Корки презрительно читал подписи под картинками, пояснявшими «тройственную жизнь внутреннего человека».
Сколько раз он пронзал человеческое сердце, имея возможность убедиться, что никакого дерева из него внутри человека не произрастает. А все, напротив, заполнено мягкой пульсирующей массой и кровью, толчками выбрасываемой из ран.
Впрочем, Корки предпочитал убивать с наименьшими кровопотерями. Чисто и красиво. Почти не повреждая кожи, он прокалывал сердца, печени или головы своих соперников, нимало не нарушая кровеносных сосудов.
Потратив уйму часов в анатомических театрах, он с легкостью мог видеть все, что было скрыто от глаз одеждами или бледной кожей. Анатомия – единственное полезное для человечества знание. И, пожалуй, еще математика.
Отложив скучнейший том о символизме человеческого тела, молодой человек с видимым наслаждением принялся за «Теоретическую арифметику» Тейлора, захваченную по пути из спальни милорда в кабинет секретаря.
Завернув в библиотеку, в которую спустя всего лишь несколько минут суждено было прийти секретарю за «Теософией», Корки, зная наверняка, в каком шкафу может находиться искомое, в мгновение нашел то, что нужно было ему самому.
Что может быть увлекательней таинственного космоса цифр! Идеальные, безгрешные, точные и всегда одинаковые, они внушали ему восхищение своей логикой и однозначностью.
Лишенный, в отличие от скучного мира людей, понятий несправедливости или благородства, мир цифр представлялся ему единственно достойным изучения. Открыв Пифагора, Корки уже не мог уйти от очарования его философии.
Отвлекшись ненадолго для ужина, он продолжил чтение. В камине потрескивали дрова. Камердинер, с жадностью уничтожив остатки трапезы своего господина, ушел наверх дожидаться его в спальне.
Простых посетителей, торговцев и шотландцев из горских кланов, не допуская в эти комнаты, поили и кормили в трактире, спать же предоставляя в конюшне или сеннике. Ничто не мешало Корки предаться числам в ожидании позднего посетителя.
Незадолго до полуночи в дверь постучали. Вскинув голову, молодой джентльмен спросил:
– Кто там?
– Господин, здесь к вам пришли, – неуверенным голосом глухо ответил из-за дверей хозяин гостиницы.
– Пусть войдет. – Корки убрал руку с эфеса шпаги и снова вытянул ноги к решетке камина.
Дрова почти выгорели, оставив тлеющие угли. Кровавые отблески скакали по стенам, наполнив комнату багровыми всполохами, густо замешанными на угольно-черной тьме, выползающей из углов.
В помещение просочился посетитель. Держа шляпу в руках, молодой человек нерешительно топтался у порога. Длинные волосы сосульками свисали с его лба, глубоко посаженные глаза горели на бледном, без следа пудры, лице. Тонкий нос с горбинкой странно смотрелся в сочетании с неожиданно мягкими и полными, как у юной девицы, губами.
– С вашего позволения, милорд. – Он стоял у дверей, пока Корки не махнул ему, позволив приблизиться.
– Итак? – скучливо поинтересовался Корки, всем видом показывая, сколь тягостно для истинного джентльмена общество вошедшего.
– Было сложно, ваша милость изволили прибыть без предупреждения… К тому же сейчас сезон большой охоты, вся округа наводнена гостями и их прислугой. Но я справился, – поспешил заверить Корки говорящий. – Все подготовлено.
– Возраст?
– Тринадцать, записано в приходской книге.
– Ее рождение регистрировали в церкви, – зловеще тихим голосом уточнил Корки.
– Это простая служанка из ближайшего поместья, – заикаясь, пояснил гробовщик. – Всех дворовых регистрируют… Но это простолюдинка. Всего лишь грязная маленькая девчонка.
– Имя, – еще более тихим голосом потребовал Корки.
– Ка… Кажется, Анна, – проблеял скорчившийся ответчик.
