АРХИВ ПЕРСОНАЖЕЙ

Элизабет

Элизабет, Немецкая Принцесса. На момент начала повествования ей было около тридцати шести лет. Крайне обворожительная, высокая, статная и красивая женщина, полная сил, свежести и привлекательности зрелой красоты. Рыжие ее волосы завивались в бесчисленное множество колечек, обрамляя молочной белизны овальное лицо с длинными бровями вразлет и высокими скулами. Ее большой красивый рот, казалось, был создан для веселой улыбки и страстных поцелуев.

Эта физически развитая, здоровая женщина в расцвете лет была очень умна, ловка и обладала весьма быстрой реакцией, мгновенно принимая решения в трудных и опасных ситуациях, столь часто возникавших при ее роде деятельности. Ее умение очаровывать, мелодичный сильный голос, яркие голубые глаза могли обмануть самого архангела Михаила и ввести в искушение самого святого Иеремию.

Двигалась она легко, обладая природной пластикой, позволившей ей в свое время преуспеть в искусстве танца. Врожденное чутье, неистребимая вера в себя и свою удачу, уникальные актерские способности и талант перевоплощения помогли ей достичь доныне небывалых высот в тонком искусстве воровства и с полным правом именоваться лучшей мошенницей всех времен и народов. За исключением, пожалуй, только Нэн Холленд, неподражаемой и великолепной. До тех пор, пока ту не словили.

Внебрачная дочь воровки. Мать Бетти, эта несчастная женщина, чье имя история не сохранила, была приговорена к виселице. Она сослалась на живот, срочным образом забеременев от вора же из соседней камеры. Чем продлила себе жизнь на положенное число месяцев, а также обогатила свой тощий кошелек на несколько монет за услуги постельного свойства. Младенец же – прелестная, на удивление здоровая девочка – был отдан приходом женщине, державшей пансион для детей в пригороде Лондона.

Пестунье сей препоручали своих детей и состоятельные лондонцы, так как считалось, что детям полезно жить на свежем воздухе деревни, а не в задымленном многолюдном городе. Это имело смысл, однако смертность в пансионе миссис Хэкни была ничуть не меньшей, чем среди городских детей. Едва ли половина из препорученных ее заботам детей выживали, впрочем, в те времена это принималось за норму и властями, и родителями.

Девочка, доказавшая свою живучесть в грязной тюрьме, совсем расцвела в условиях пансиона. К тому же она с кровью матери усвоила привычку выворачиваться в самых неблагоприятных условиях.

Она редко бывала голодна, несмотря на все усилия служанок и самой миссис Хэкни, отличавшейся бережливостью, переходившей в скаредность. Причем частенько Бетти избегала наказания за воровство, удачно сваливая вину то на нерадивых служанок, то на забывчивость самой хозяйки.

Даже более того, она смогла уж неизвестно как заслужить высшую степень доверия крайне недоверчивой к людям хозяйки и достигла такого положения, что могла не беспокоиться о своем пропитании.

Хозяйка, будучи бездетной, прочила Бетти великое будущее своей преемницы на посту воспитания детей. Несчастная и не подозревала, что эта стезя отнюдь не является желанной для красивой и статной девочки.

Другие высоты манили Бетти. Она заметила, что многие дети, родители которых, разряженные в пух и прах, приезжали в роскошных каретах навестить своих отпрысков, значительно уступают ей в сообразительности и красоте.

Она не видела причин, почему бы ей самой не стать барыней, а не служанкой. Этой главной цели она поставила на службу все свои достоинства. Не щадя себя, она занималась танцами, пением и игрой на клавесине. Она соблюдала свое тело и одежду в чистоте, чего, кстати, было гораздо сложнее достичь, чем умения петь и танцевать.

Однажды Бетти была потрясена красотой и грацией леди, привезшей маленького мальчика к ее хозяйке. Леди была грустная и бледная, но самая прекрасная из всех виденных Бетти за короткую жизнь.

Возможно, эта неземная красота и подвигла Бетти на принятие эпохального решения стать барыней. С первого взгляда девочке стало ясно, что мальчик – не жилец на этом свете. Несмотря на значительно лучший уход, который гарантировала самая высокая плата, оставленная леди, он должен был уйти к Иисусу на небо. Опытная в этих делах Бетти оказалась права.

Отчасти из жалости к леди, видно сильно любившей сыночка, отчасти из желания и дальше иметь возможность наслаждаться время от времени прекрасным зрелищем высокородной дамы, Бетти подменила ребенка, когда однажды ночью тот скончался в своей колыбели.

Девочка принесла из другой, более бедной комнаты мальчика, походившего по возрасту и облику на почившего (им, по счастливой случайности, оказался младенец, принесенный приходским священником, а до этого подкинутый неизвестно кем к дверям церкви). Плутовка переодела его, умыла – в общем, сделала все, чтобы подмену не заметили.

Относительно прекрасной леди Фрэнсис Бетти питала вполне справедливые сомнения, а вот для хозяйки подмена прошла незамеченной. Она-то видела детей очень редко, переложив обязанности по уходу за ними на плечи служанок, которые в свою очередь использовали в этих целях самих сирот более старшего возраста.

Но поскольку мать промолчала и продолжила оплату, а самое главное – посещения пансиона – Бетти успокоилась. С этих пор она и взяла под свою опеку этого мальчика.

Она заботилась о его питании, она следила за его чистотой и ухаживала в его болезнях. Мальчик тоже едва не умер, но заменить его было уже некем, да и ввиду возраста просто невозможно. Поэтому Бетти приложила все свои умения, доброту, заботу и ловкость, чтобы спасти малыша.

Никаких определенных планов по поводу его использования в будущем у Бетти не было. Однако постепенно она стала ухаживать за ним просто оттого, что всем сердцем к нему привязалась.

Никто, кроме нее, не знал, что это был безродный, никому не известный подкидыш, а не сын графини. О титуле леди Фрэнсис Бетти узнала в скором времени и воспылала совсем уже огромной любовью к чудесной даме. Общаться с ней лично, разумеется, бедной сиротке не довелось, но то, что у них была общая тайна, сильно поднимало собственную персону во мнении Бетти.

К тому же малыш рос таким умненьким, таким потешным в своем стремлении быть самым лучшим, что не любить его не было решительно никакой возможности. К сожалению, дети росли. Корки, маленького мистера Коркдейла, отдали в математическую школу, куда девочкам идти не позволялось.

У Бетти появились свои заботы. Ей надо было осуществить свои планы стать барыней. Но время от времени они с Корки встречались, и каждый раз они обнимались и целовались, потому что в целом свете не было у них никого роднее друг друга.

Тем не менее она никогда не говорила о своей роли в судьбе Корки. И всей душой разделяла его восхищение и любовь к прекрасной леди Фрэнсис. Что вполне устраивало Корки и вписывалось в жизненные принципы Бетти, считавшей, что богатство и красота сами по себе достойны всяческого уважения и почитания, наряду с обычными человеческими добродетелями.

Тем более что эта леди действительно хорошо заботилась о воспитании Корки, тратя большие средства на его образование и содержа его как настоящего барчука. А большего Бетти от нее получить и не рассчитывала.

Поэтому, успокоившись насчет своего маленького братца, чья судьба казалась вполне устроенной, она занялась своими собственными делами. Для начала она добилась расположения одного лакея, выманив у него достаточно денег. Соединив их со своими сбережениями, она смогла обзавестись гардеробом, приличным для молодой, состоятельной вдовы, и сняла скромную, но хорошую квартирку в Чатни.

К несчастью, став любовницей состоятельного и знатного господина, Бетти потеряла честное имя, родила прелестного мальчика и, сдав его на попечение деревенской жительнице (чего когда-то клялась не допустить со своим ребенком), она связалась с женщиной, которая и научила ее нехитрым премудростям карманницы-воровки.

Благодаря своей ловкости, небывалому везению и тому, что никому и никогда не доверяла, она постепенно стала накапливать денег для своей жизни, питая надежду выйти когда-нибудь за хорошего человека и зажить тихой и спокойной жизнью честной, уважаемой женщины.

Да и возраст уже был серьезным. Нет, Бетти выглядела еще очень привлекательной, но сердце ее все сильней екало в груди, когда она совершала свои аферы. А для воровки это самое последнее – идти на дело и представлять виселицу или Ньюгейт. Этого она страшилась больше всего – закончить свои дни так же, как ее мать.

Однако соблазн стать еще богаче был пока непреодолим. И поэтому она снова и снова выходила на свой опасный промысел, стараясь не повторяться и не работать в одних и тех же районах.

До сих пор ей фантастически везло. Ни разу ее не ловили. Ни разу она не подвергалась действительной опасности быть схваченной с поличным или узнанной своими многочисленными жертвами. Она старалась не жадничать, не зарываться и никому никогда не доверялась.

Речь подсудимой

Священник (тоже честный человек, скажу я вам!) пытался наставить меня на путь истинный. Знаю я, чего он на самом деле добивается. Слышала, сколько посулил он процентов с книги о моей несчастной судьбе этому одноглазому чудовищу. Мне отлично известно, что они выманивают сведения о жизни всех, кого собираются вздернуть, и наживаются потом на их смерти. Стервятники.

Нельзя никому верить на этом свете. Никому. И внутреннему голосу, который твердит вопреки разуму, что, может, все обойдется на этот раз, тоже нельзя доверяться. Я это сделала в одну злосчастную минуту, и вот смотрите, что из этого получилось!

О, это ужасно! Все мои предположения о Ньюгейте не оправдались. Я думала, что это ад. А оказалось, что гораздо страшнее. Я думала, что нет ничего отвратительней смерти, но ожидание ее в этом кромешном ужасе стократ хуже. Как я теперь сожалею о том, что не послушала себя и Корки.

А ведь он за день предупреждал меня и так умильно упрашивал оставить мое ремесло, что я сказала себе: «Все, хватит, это в последний раз. Действительно в самый последний раз».

Уж больно Корки мне напомнил мои молодые годы, когда, совсем еще крошкой, я ухаживала за ним, учила его всему тому, чему должна была бы учить своего маленького сыночка, оставшегося теперь сироткой.

Что сделается с моим сыночком, когда некому станет платить той женщине за его пищу и кров? С виду-то она вполне добра и приветлива, и малыш мой привязался к ней, а ведь дети чувствуют хорошее отношение.

О, они все чувствуют! Никто не говорил маленькому моему, что я его мама, а как он бежал ко мне всякий раз, когда я навещала его, как поворачивал ко мне свое личико, как крепко его тоненькие ручонки обнимали меня за шею!

Теперь только пеньковая веревка и обнимет меня. Как страшна смерть, и именно такая. Господь по справедливости воздает мне за грехи мои. Но не совсем, о нет! Я никого не лишила жизни, даже никого не лишила последнего куска хлеба или последней возможности пропитания. Я брала только то, что по рассеянности или разгильдяйству мне подсовывалось под самый нос.

И поделом было нерадивым слугам, оставлявшим без присмотра прилавки, корзины с добром или вещи. Поделом было рассеянным хозяйкам и распутным лавочникам, грешившим в задних комнатах, оставив на разграбление свое добро. Поделом кабатчикам, выставлявшим свое серебро напоказ и не следившим за мальчишками, должными убирать его со столов после посетителей.

Теперь за них всех расплачиваюсь я. А ведь я такая же жертва, как они сами. Может даже, я пострадала еще больше. Их матери не рожали их перед собственной казнью, изрыгая хулу на небо и справедливый суд. Не передали их в младенчестве из одной тюрьмы в другую – к злобной и жестокой женщине, мучившей безответных малюток.

Нет! Несправедливо со мной обошлась эта жизнь. Ни у кого нет большего права роптать на жестокий рок, чем у меня, бедной и несчастной. Я только и делала, что пыталась выжить в этом суровом мире. Разве есть моя в том вина, что мне хотелось жить? Разве виновата я, что не умерла при моем несчастливом рождении или пережила трех моих несчастных мужей? О, горе мне, горе!

Если бы не Корки, я бы сошла с ума в первый же день пребывания в Ньюгейте. Да благословит его Господь за то, что он помогает мне. Даже если ему не удастся меня спасти (да и кому удалось бы, безумная?!), он уже отплатил мне за все добро, которое ему сделала я, тогда, в те далекие дни! Никто не относился ко мне лучше, чем он, этот бедный маленький подкидыш.

Беседа

– Бетти, скажи, ты считаешь, есть Бог и Божественное провидение?

– Я искренне верю в Бога нашего Иисуса Христа и всех его святых. И в справедливость и Провидение тоже. Но не со всеми оно поступает по делам их. Меня никак нельзя казнить. Нет, о нет!

– Разве ты не грешила?

– Кто не грешил? Но всегда это было вынужденно, а не по велению сердца.

– Детство и правда было тяжелым?

– Корки многого не знает, а ведь он считает это время самым жестоким в своей жизни. Сколько мне пришлось мерзнуть, сколько вынести позора и унижений!

– Расскажи, как тебе удалось войти в такое доверие к хозяйке пансиона?

– Это была страшная женщина, вот кого надо в Ньюгейт навечно! Она совратила меня. Нам, девочкам, приходилось спать в одной постели, и мы привыкли к таким играм, но одно дело, когда грешат дети, невинные и несчастные, которым всего-то и хотелось, что согреться и получить капельку любви от такого же несчастного создания. А другое дело, когда ребенка заставляет этим заниматься взрослая женщина, в чьей полной власти он находится.

– Это ужасно и печально. Как тебе удалось выжить самой и спасти Корки?

– Поистине чудом. Что-то проснулось в сердце этого дракона, видимо, и у них бывает сердце. Она стала бояться меня, ей стало стыдно за грехи ее. Возможно, такое влияние на нее оказал удар, который она как-то перенесла. После этого она стала просить у меня прощения и даже дала немного денег. Но я уже стала к тому времени совсем взрослой и не позволила бы вертеть собой.

– А зачем вообще тебе понадобилось спасать Корки?

– Мне стало невыносимо жаль это бедное создание. Ведь, если бы не я, смерть его была бы неизбежной. Несчастный сынок прекрасной леди, на которого я заменила Корки, был в куда лучших условиях, хотя тоже и внебрачным, так какая ей разница, ее ли сын пользуется благодетельством или совсем другой мальчик. Только не верю, чтобы она не почуяла подмены. Нет, не такое у нас, матерей, сердце. Ума не приложу, зачем она продолжала делать вид, но, видимо, ей это было нужнее, чем правда.

Корки

Корки. Уильям Коркдейл. Молодой человек, двадцати семи лет. Худой, жилистый. Темные глаза круглого рисунка, тонкая переносица, короткий нос. Темные волосы коротко пострижены – в те времена мужчины носили парики. Иногда заметна хромота (его подкинули к дверям прихода уже с переломом бедра), нога постепенно залечена.

Маленький рост и худоба объяснимы как плохой наследственностью (ведь его родителями были служанка и вор), так и жестоким недоеданием в младенчестве. В те времена богачи, аристократы, питавшиеся отменно и самыми лучшими продуктами, были заметно выше ростом, чем простые люди.

Подвижные черты лица, горькая складка у губ. Вообще, на его лице постоянно присутствует сардоническая мина, которая сменяется только томным, скучающим видом. Его Корки принимает, находясь в обществе.

Корки побаиваются и за острый язык, и за виртуозное владение шпагой, на его счету несколько дуэлей, не доказанных благодаря его ловкости и везению, иначе не избежать бы ему виселицы.

Очень сильные кисти рук, натренированные постоянным фехтованием. Левша, но шпагой владеет обеими руками. На правой кисти руки шрам, тянущийся от большого пальца к запястью, – типичное ранение для фехтовальщика.

Двигается медленно даже в бою, растягивает движения и приволакивает ногу, создавая ложное впечатление усталости. Походка плавная, скользящая, «кошачья».

Внимательный взгляд его темных глаз из-под полуприкрытых век настораживает действительно сообразительных окружающих, внушая тем мысль о скрытой силе и недюжинном уме.

Зубы белоснежные, вообще, он отличается необыкновенным для того времени пристрастием к чистоте, как медик и как ребенок-сирота, особенно ценит отсутствие грязи. Так же родом из его бедного детства любовь к дорогой одежде. Почти все деньги, разными путями попавшие в его руки, превращаются в предметы туалета.

Отличается экстравагантными вкусами, предпочитает французские фасоны и ткани, одним из первых надевает новинки моды. Табак употребляет курением, что считается в некоторых кругах моветоном.

Является завсегдатаем лондонских кофеен, в которых принято играть по-крупному. Это один из источников его доходов. Также находится на содержании у нескольких аристократов, каждого из которых считает возможным отцом. В матери он уверен более.

Считается, что он незаконнорожденный сын леди Фрэнсис, баронессы Кингстон, графини Мансфилд, носительницы графского титула Аргайл, рожден той от неизвестного отца, поэтому имя Коркдейл (семейный майорат без поместья) Корки носит не совсем законно. Родив его, леди отдала ребенка на воспитание к доброй женщине с хорошей репутацией – еще бы, больше половины отданных ей детей выживало!

Леди исправно платила за содержание и воспитание малыша. Ей это почти ничего не стоило. И несмотря на болезненность, он выжил и стал проворным, ловким, хотя и щуплым мальчиком. Он был слабее и меньше ростом всех своих сверстников, но благодаря заботам миссис Хекни, а в большей степени заботам маленькой Элизабет, он выжил.

У миссис Хекни была еще и школа, которую посещали мальчики из довольно знатных семей Лондона. Особенные успехи юного Корки в точных и естественных науках позволили гордившейся его достижениями наставнице рекомендовать леди Фрэнсис отдать его в математическую школу при госпитале Христа.

Нигде в то время лучше не преподавали навигационные науки, как в классе Захарии Конрада Уффенбаха. Там же любознательного молодого человека приметил и взял себе в ученики известный медик сэр Томас Эддингхем.

Так и поселилась в душе Корки любовь к этим двум дисциплинам. Но не только в них он преуспел. Ему, как никому другому, удалось отличиться также в сложнейшем деле приобретения врагов.

Дело в том, что мальчики, вместе с которыми он посещал школы, были знатными и признанными детьми известнейших фамилий. Были там и представители Аргайлов, к семье которых принадлежала леди Фрэнсис.

Некоторые из родственников не обращали внимания на Корки, некоторые, сами будучи всего лишь младшими сыновьями, держались на равных с ним, но один из них – молодой Джорджи, питал истинную неприязнь к бастарду, выросшую в лютую ненависть, по мере того как росли успехи Корки в науках.

Это были самые тяжелые для Корки времена, тогда он еще не научился защищаться. Однако постепенно уроки фехтования, которые посещали все мальчики, стали приносить свои плоды в плане повышения самоуверенности Корки и способности его защищаться от недружелюбия старших товарищей.

Учитель фехтования Генри д’Анджело (сын знаменитого Доминика Тремомондо), имевший свою школу в центре Лондона, питал особенную привязанность к талантливому ученику и давал тому уроки отдельно, обучая его тонкостям, недоступным большинству его учеников.

А в Оксфорде Корки, достигший больших успехов, чем все стальные, преуспел и в поисках истинных друзей. Таковым стал Дуглас Денвер, граф Нортамберлендский. Это был вполне состоявшийся молодой человек, введенный в титул еще при рождении, женившийся в возрасте четырнадцати лет и начавший управлять огромными поместьями и состоянием еще при жизни деда с самого юного возраста.

Денвер был уравновешенным, наделенным всеми благами и талантами молодым человеком старше Корки на семь-восемь лет. Несмотря на все богатства в его глазах жила какая-то горечь, и голос выражал скорее усталость, чем довольство столь завидным для многих его товарищей положением.

Сойдясь на почве любви к математике, молодой граф и незаконнорожденный Корки вместе посещали лекции сэра Исаака Ньютона, уроки фехтования д’Анджело и впоследствии даже поселились в одном корпусе Оксфорда.

Вскоре, в немалой степени благодаря влиянию Корки, лорд Денвер примирился со своим дедом, своим положением и определенностью будущего, сулившего ему пэрство, политическую карьеру и огромнейшие прибыли с капиталов и поместий, оставленных ему в наследство.

Рецензия Корки на историю своей жизни

Право, это скучно – рассказывать о себе. История жизни, не занесенная в семейную библию, не должна быть источником вдохновения, как я считаю.

Матушка моя получается в вашем рассказе не особенно положительной героиней. Тогда как я преклоняюсь перед ней, люблю всей душой и благоговею. Думаю, что редкая женщина способна на проявление такой смелости и отваги, на которые решилась она.

В ее семье не принято рожать детей вне брака, знаете ли, тем более признаваться в этом столь откровенным способом. С малых лет я имел возможность получать образование и пользоваться почти всеми правами, которыми наделены мои более удачливые сверстники, и все благодаря ей. Не ее вина, что миссис Хекни отличалась такой жестокостью во взглядах на воспитание и содержание препорученных ее заботам детей.

Вместе с нами воспитывались и дети из многих знатных фамилий, правда, отношение к ним, надо признать, было куда более гуманным. Но я ведь бастард, и, право, то, что я выжил, уже большая удача. Удача и заслуга Бетти. Вот поистине благородная душа, она ничего не выигрывала в своем печальном положении, когда оберегала меня и опекала, неоднократно спасая мою жизнь, ей я обязан тем, что живу. Я ценю ее как самого верного друга.

Иногда я опасаюсь за нее, но она действительно умная и ловкая особа. Я знаю, как нелегко в этом мире таким, как она и я, поэтому ни в коей мере не осуждаю ее за образ жизни и способы пробиться в люди. Для женщины сия задача втрое сложнее, чем для мужчины. Любой, кто причинит ей боль или малейший вред, почувствует на вкус сталь клинка.

На свете есть всего несколько людей, ради которых я пожертвовал бы многим. Леди Фрэнсис, моя милая матушка, взбалмошная и ветреная красавица. Моя бесценная подруга, озорница Бетти. Дуглас Денвер может всегда рассчитывать на мою верную шпагу. Малышка Хэтти. Хэтти… Сама нежный цветок, как и ее подопечные. Невозможно себе представить, что такие хрупкие создания могут родиться от обычных людей. Ее печальная история может тронуть самое каменное сердце, я испытываю к ней смесь странных чувств – отеческих, покровительственных и еще… Вместе с тем я уважаю ее, как никого другого. Мне бесконечно жаль ее.

Вы говорите, что Джордж Аргайл ненавидит меня. Пожалуй, если бы эта слизь была способна хоть на какое то чувство, я бы согласился. Но этот человек, если его можно так назвать, скорее в силах летать, чем чувствовать что-то сильнее тривиальной изжоги от несварения. Тот, кто издевается и физически измывается над более слабым, – не заслуживает ничего, кроме презрения, и я его презираю. Впрочем, так же, как и большинство остальных представителей так называемого высшего света.

О, я много вращаюсь среди них, они не считают необходимым скрывать от такого ничтожного человека, как я – без титула и земли, – свою низменную сущность, переполненную пороками и слабостями самого отвратительного толка. Никакого сожаления к ним я не испытываю, обирая их за игорным столом или убивая на дуэли.

Отлично знаю, что сам ничем не лучше их. Но и не хуже, клянусь честью! Эти ленивые, ничтожные людишки не дают себе труда озаботиться собственным образованием, имея для этого все возможности. Подлые, жалкие и никчемные распутники.

Мистер Ролли лучше любого из них – будь у него хоть малейшая возможность, он никогда не стал бы вором. Хотя нет, он, возможно, и стал бы. Человеческая природа такова, что плут всегда останется плутом.

Но, по крайней мере, его я уважаю больше, чем ленивых свиней, просаживающих свои состояния и пропивающих свое здоровье в многочисленных тавернах. Все эти глупцы только того и заслуживают, чтобы их карманы облегчили, а их бока не менее основательно намяли.

Да, я ненавижу. Но есть и то, что доставляет мне удовольствие. Математика. Цифры для всех одинаковы. Четырежды четыре дают одинаковое множество как для вора, так и для барона. Чистый, сухой и холодный мир цифр – самое прекрасное впечатление от моего детства. Учеба единственная давала мне надежду жить, как и встречи с леди Фрэнсис.

Медицина… Сэр Томас Эддингхем открыл мне другую сторону равенства всех людей. Он показал мне, что и бедный, и богатый внутри устроены одинаково. У всех равно сердца, легкие и селезенки. Все одинаково болеют и умирают. Уроки анатомии стали для меня уроками жизни. Если бы я не был рожден матерью-графиней, я пошел бы в медики и, возможно, заработал бы состояние на этом. Но я заложник своего рождения, так же как и Денвер, так же как и Аргайл.

На политику мне наплевать. Мой лагерь – тот, что сможет обеспечить мне состояние и поместье, титул и должность, достойные имени моей матери. В отличие от Дугласа, я не склонен проявлять верность в политических воззрениях. У меня свои собственные понятия о чести и верности. И родина для меня – не то, что для других. Моя родина – это мое будущее поместье, титул и матушка.

Поэтому я примкну к любой партии, которая пообещает мне помощь в достижении этого. Но я понимаю, что это возможно единственно как чудо. Слишком велика разница между честным человеком и безродным бастардом. Даже обладай я всеми достоинствами, умом, знаниями и благородством вселенной, я не стану равным в обществе без денег. И титула, который можно приобрести на них.

По чести признаться, я был бы счастлив умереть во младенчестве, как и многие мои ровесники. Жизнь для меня не подарок, не наслаждение. Это скорее кара и жестокое наказание. За то, что имел несчастье родиться вне брака. За то, что имел «счастье» быть рожденным знатной дамой. За то, что обладаю умом, большим, чем положено безродным беднякам. Должен с иронией заметить, что все это в значительной мере осложняет мое нелегкое положение.

Наказание следует за все наслаждения и излишества. И за любовь в том числе. Страдания Бетти стали для меня тяжелым испытанием. Возможно, более тяжелым, чем для нее.

Хэтти я боюсь любить, в страхе за нее саму, не меньшем, чем за себя. Ничего даром мне не дается, даже горе. Даже любовь имеет свою цену. Тем непосильнее они для меня, чем я беднее.

Поэтому ничего удивительно, что я так ироничен, так зол на мир, так жесток с окружающими. Я просто не имею права на чувства, они не по карману мне, вот и все.

Беседа с мистером Коркдейлом в кофейне

– Ну, понятно уже, что, найдя на дороге кошелек с золотом, вы его присвоите. Но хоть какие-то принципы у вас есть?

– Я не надену ношенного не мною платья. Не выйду из дома, не приняв ванну. Не возьму денег Бетти. Что еще?..

– Лежачего убьете?

– Опасно оставлять противника живым. История полна примеров, когда рыцарское поведение возблагодарилось ударом кинжала в спину. Я не так глуп.

– Ну а зависть? К Дугласу, к Джорджи, например?

– Дугласу я не завидую. Надо обладать силой, духом, добротой и родословной графа Денвера, чтобы жить его жизнью. Меня вполне устроила бы менее блестящая жизнь. Так, баронетство, небольшое поместье, которое я смог бы не стыдясь передать в наследство. А маленький Джорджи… Право, этому ослу ни в чем не позавидуешь. Мне его даже не жаль. Ничтожество.

– Круто. Насчет Бетти никаких мыслишек не было?

– Вы имеете в виду?..

– Ну, она очаровательна…

– Как вы смеете! Я отношусь к ней как к сестре.

– Угу… Ну а как с женщинами вообще?

– Разумеется, я не давал обета целибата, и я не евнух. В Париже местные дамы меня многому научили. И без приличного запаса презервативов (кстати, сколь необходимых в век чрезвычайной распространенности сифилиса, столь и дорогих) я никуда. Знаете ли, многие дамы высшего света предпочитают меня таким, как Аргайл. Может, поэтому ему и приходится развлекаться своими способами.

– А как насчет любви?

– Чушь.

– Ясно. Но вы же собираетесь когда-нибудь жениться?

– Не факт. Исключительно, только если у меня будут титул и поместье. И в таком случае это будет брак по расчету. Не знаю… Я чужд гипотетических рассуждений. Жизнь такого человека, как я, сопряжена со многими испытаниями, ничего нельзя сказать наверное. Возможно, завтра меня убьют на дуэли, хотя… надо будет постараться (холодно улыбается), возможно, мне придется бежать из страны в случае неудачи заговора. Черт побери, может случиться все что угодно! Я реалист. Живу в восемнадцатом веке. Какое будущее у бастарда может быть здесь и сейчас?

– Так уж все мрачно?! Ну а Хэтти?

– Хэтти повезло с покровителем. Не знаю, что с ней будет после смерти Энгуса. Он не имеет права, кстати, рисковать, ввязываясь в политические авантюры, одновременно неся ответственность за стольких людей. Печальная жизнь этой девушки может стать еще печальней после его смерти. Кто позаботится о бедной слепой девочке, рожденной крестьянами, но воспитанной как леди? Дуглас обещал мне принять участие в ее судьбе. Его жена леди Катерина, славная и благородная душа, тоже не сможет остаться к ней безучастной. Надеюсь, с Хэтти все обойдется благополучно. Мне большее беспокойство внушает Элизабет. Эта чертовка сильно рискует. Но я не могу отговорить ее вести образ жизни, который она ведет. Каждый выбирает за себя.

– Что вам до медицины? Вы ведь не собираетесь лечить людей…

– Да. Из-за этого, между прочим, я и разошелся во взглядах с достопочтенным сэром Эддингхемом. Этот славный старикан искренне считает миссию исцеления самой благородной из всех возможных. Но все эти дрязги между корпорациями брадобреев, аптекарей и врачей… Нет, я далек от этого. Я граф.

– Тц-тц-тц. Граф! С грязной кровью. И потом, даже дворяне чистейшей крови не гнушаются судейской мантии, лавки торговца или медицинского колпака, в случае если они младшие сыновья.

– Но я-то не младший. И потом кровь у всех одинаковая, знаете ли.

– Хм, понятно. Спасибо.

Хэтти

Хэтти. Кетрин Хеттауэй Макалистер. Шестнадцати лет. Хрупкая, тонкая, миниатюрная девушка. Длинные русые волосы, всех оттенков серого и коричневого от песочного до ореха. Огромные глаза орехового цвета.

Родилась в семье далеко не бедного фермера. Макалистеры входили в клан Энгуса Монтроуза. Жили на своей земле. Разводили скот. Однажды их дом подвергся нападению банды нищих. Число и могущество попрошаек в Гэллоуэе достигло того уровня, что они могли безнаказанно врываться в дома фермеров и вымогать у них продукты под угрозой оружия.

Этой холодной весной Роберт, отец Хэтти и друг Энгуса, только-только вывел ослабших овец на зазеленевшие пастбища. Еды в доме было мало. Озверевшие нищие зарубили палашом отца и мать, изнасиловали Хэтти, которой было девять лет, и на ее глазах засунули ее двухлетнего брата в горящую печь.

Вы когда-нибудь видели двухлетнего ребенка, зажаренного в печи? Хэтти видела, и это было последним, что она вообще хотела видеть. С тех пор она ослепла.

Энгус, приехавший со своими людьми через четыре дня после нападения, никого, кроме Хэтти, в живых уже не застал. Девочку привезли в замок, и леди Мабел Монтроуз, жене Энгуса, с помощью местной знахарки Игл удалось спасти дитя от смерти, казалось уже простершей свои темные крыла над бедной девочкой.

Постепенно любовь и забота сделали свое дело, и Хэтти вернулась к жизни почти такой, как была раньше. Только слепой. И очень уж тихой. Знахарка, помогавшая леди ухаживать за Хэтти, приучила девочку к работе в саду и уходу за растениями.

Больше из замка Хэтти никуда не выезжала. Когда похоронили леди Мабел, дитя так и осталось жить здесь на положении воспитанницы. Энгус так же, как и его жена, полюбил девочку всей душой. А когда ушла его ненаглядная Мабел, он продолжал видеть в малышке отблеск любимой. В замке все любили Хэтти. К тому же она стала частенько заменять свою спасительницу вдову Игл в лечении челяди, когда та по возрасту прихварывала.

Воспоминания Хэтти

Хэтти помнила, что тот день ничего страшного не предвещал. Никого сначала не испугало нашествие толпы нищих. Многие их недолюбливали, но кто же будет всерьез их опасаться, находясь на землях лорда Энгуса?

Сначала они просто появились и спокойно себе сидели в хлеву вместе с овцами. Служанка вынесла им немного хлеба и эля. Все приняли их за «разрешенных» нищих, которые обычно переносили новости, которых, собственно, ждали в каждом доме. Но нет. Пришли грязные, опустившиеся личности, темные и необразованные, уже забывшие, когда они были нормальными людьми. Кем же они тогда были?

Солдатами, сражавшимися на стороне Франции против Англии и Австрии? Разорившимися владельцами собственных ферм? Матерями, братьями и сестрами? Вовсе нет. Сейчас они были просто стаей диких животных, которая не пропитания ради, а повинуясь болезненному бешенству, убивала себе подобных. Они кромсали и жгли то, что им не принадлежало и, стало быть, не имело право на существование.

Пока они, поскальзываясь на мокром от крови полу бурока, рыскали в сундуках и печах, маленькая Хэтти следила за тем, как нашли ее брата. Как они схватили мальчика, оцепеневшего и молчавшего от ужаса, как потащили его, обездвиженного, в центр хижины – к очагу. Зачем они его туда?

Хэтти, ничего не понимая, отвлеклась от брата на крики их слуги Уоллеса. Того вытащили наружу со связанными за спиной руками и, охрипшего от безумных криков, рвущихся из окровавленного разбитого рта, бросили посреди двора.

Один из главарей, поставив его затем на колени, сосредоточенно оглядывался вокруг в поисках чего-то. Из-за горевшего овина во дворе было светло как днем, каждый предмет на земле перед домом отчетливо вырисовывался на фоне чернеющей за ним тени.

Заросший буйной рыжей бородой мужчина, деловито осмотревшись, нагнулся и поднял с земли увесистый камень. Он подкинул его вверх, проверяя вес. Затем, спокойно примерившись, стал методично выбивать плечевой сустав из руки Уоллеса, приноравливаясь, чтобы было сподручнее.

В целом разбойник выглядел так же, как мог бы выглядеть любой другой человек – даже тот самый, что сейчас находился в полной его власти – за привычной и вполне нормальной работой. Такое же выражение лица Хэтти видела у матери за вязанием снопов или у отца, занятого стрижкой овец.

Тупой стук камня о человеческое тело, треск костей и утробное урчание истязаемого не сразу и как бы сквозь толстый слой одеяла проникали в сознание девочки.

Выбив таким образом еще несколько суставов Уоллеса, разбойник утомился и вернулся в дом. Тут Хэтти почувствовала тошнотворно-сладкий запах жареного мяса. Удивленно оглянувшись, с трудом оторвав взгляд от слуги, оставшегося лежать на земле без движения и других признаков жизни, она обратилась к тому, что происходило в доме.

В очаге лежала груда обуглившейся плоти. Она уже почти совсем сгорела. Почернела и скрючилась. Что именно? Рука? Такая тонкая, такая… это ведь не может быть братом? Нет?!

Побеседовать лично с графиней Аргайл, урожденной Хэтти Макалистер, нам не удалось.

Дуглас Денвер

Дуглас Денвер, граф Нортамберлендский. Высокий, крепкий, атлетического сложения молодой еще человек, однако слишком серьезный для своего возраста. Темные глаза, черные волосы, смуглая кожа делали его похожим на валлийца. Вполне возможно, что в крови Денверов течет кровь этих диких детей Запада.

Суровые черты лица всегда прибавляли ему лет и без помощи высокомерного выражения. Густые брови, прямой нос, высокие скулы. Каждый понимал, общаясь с ним, что имеет дело с одним из самых влиятельных и благородных представителей высшего света.

Воспитывался дедом, Ричардом Денвером. Мать Дугласа умерла родами. Отец Дугласа, оставив его младенцем на руках деда, увлекся политикой, да так и сгинул на эшафоте за свои взгляды в возрасте сорока шести лет.

Дед, погоревав над смертью своего единственного сына, отныне уповал только на внука, однако ему трудно было надеяться дожить до того времени, когда внук возмужает. Поэтому мальчика с раннего детства воспитывали в строгости и готовили к управлению огромным семейным достоянием.

К счастью, Дуглас обладал врожденными деловыми качествами и с самого раннего детства привык к ведению дел и в дальнейшем блестяще справлялся с этим нелегким трудом.

Отличается упрямством, верностью своим друзьям и своей земле. Имеет твердые политические принципы. Бескомпромиссный, но благоразумный человек. Благоразумием, осторожностью и дальновидностью он пошел в деда. Верностью – в своего отца. Упрямство – самая заметная наследственная черта вообще всех Денверов.

Именно из-за упрямства и погиб его отец. Именно из-за упрямства его дед и дожил до того времени, когда Дуглас осознал свою ответственность перед родом. Поначалу же он выказал большую строптивость, противореча деду буквально во всем.

Долго не мог простить тому своевольство, проявленное в устройстве его личной судьбы. Дед женил его в возрасте четырнадцати лет на одиннадцатилетней Катерине, наследнице второго из самых влиятельных директоров, управляющих Ост-Индской компанией.

Эта свадьба, больше похожая на фарс, к счастью, стала началом долгого и счастливого брака. Девочка выросла в разумную и прекрасную молодую женщину, внушившую большое чувство своему мужу.

И сама она души в нем не чаяла, принимая живейшее участие во всех его начинаниях, оказывая ему неоценимую помощь и поддержку во всем. Это была умнейшая и образованнейшая женщина своего времени, которая отнюдь не довольствовалась декоративной ролью жены-тюльпана.

Дуглас тоже учился в школе Захарии Уффенбаха, но в отличие от Корки увлекся не математикой, а навигацией. Кораблями он просто бредил и смог в свое время уговорить деда отпустить его в море. Прошел за два года тяжелый путь от богатого мальчика, всего лишь владеющего судном, до человека, умеющего применить свое образование на деле, управлять кораблем и заслужившего уважение свой команды.

Затем уже Денвер учился в Оксфорде, особое внимание уделяя всем тем наукам, которые могли бы пригодиться в управлении огромными поместьями, Ост-Индской компанией, главным акционером которой он являлся, и несении должностных обязанностей в верхней палате лордов.

Политических взглядов он придерживался умеренных, примыкая к правящей партии. Обладал влиянием столь же большим, сколь большим пользовался уважением среди своих друзей и среди своих врагов.

В школе они с Корки учились одной, хотя и в разное время. В колледже, в который поступили одновременно (Дуглас после того, как несколько раз ходил в Индию), они сдружились.

Денверу внушали уважение недюжинные способности этого ершистого, угрюмого задиры, наставником которого его назначили. Он понимал, что весь скептицизм и сарказм, которым, как ядом, исходил этот мальчик, основаны на несправедливости, унизительности его общественного положения.

Однако долго не соглашался с ним, считая свое собственное положение не менее, а скорее более зависимым, чем у своего товарища. В этом только вопросе они и расходились, иногда в спорах доходя довольно далеко, несмотря на природную сдержанность Дугласа и приобретенную осторожность Корки.

Почти с младенчества Дугласу прививали чувство ответственности за свои имения, своих людей и служащих, за своих несчетных родственников, главой которых он был с рождения. Только научившись мыслить, он сразу же стал приучаем дедом и многочисленными учителями к управлению поместьем.

Его положение и связанные с ним обязанности стали отныне неотъемлемой частью его бытия. В седло он сел не для того, чтобы развлекаться охотой, но чтобы объезжать свои владения. Грамоте он научился не для того, чтобы читать романы, но чтобы вести обширную переписку с деловыми партнерами и своими подчиненными. Его эмоциональным образованием, состояние которого было бы плачевным при таком положении вещей, занялась, и весьма успешно, леди Катерина.

Она пользовалась вполне заслуженным уважением всех окружающих, и Корки в их числе. Сама она к последнему испытывала чувство печального сострадания, считая, что этот человек сам не позволяет себе быть счастливым. Всем же несчастным леди Катерина старалась помогать, чего, к своему великому сожалению, не могла сделать в случае друга своего обожаемого мужа.

Леди Денвер ценила Корки как умного человека, сведущего в медицине среди многого прочего, полагая, что уже за одно это он достоин ее участия больше, чем большинство из более родовитых и уважаемых, но совершенно бесполезных и безграмотных членов высшего общества.

В их счастливом браке с Дугласом уже родилось трое детей: двое прекрасных мальчиков и совершенно чудесная девочка. Кстати, жизнь единственной дочери, однажды оказавшуюся под угрозой вследствие заболевания, спас не кто иной, как Корки. За что он пожизненно пользовался безграничной любовью и благодарностью нежных родителей.

Однако сам Корки склонен был недооценивать свои качества человеческие и профессиональные, считая себя недостойным благодеяний и искренних чувств таких людей, как леди и лорд Денвер. Он не считал себя вправе даже называть себя их другом. Держался с ними почти так же холодно и отстраненно, как с множеством других своих знакомых, не позволяя себе злоупотреблять их благоволением.

Этим он огорчал и леди, и лорда, которые старались, тем не менее, принимать друга таким, как он есть, не пытаясь его изменить. На момент начала повествования Дуглас был озабочен идеей осушения болот, распространенных почти на всей территории одного из его поместий. Это были земли, до сих пор не возделанные, без развитой животноводческой деятельности.

Леди Катерина организовала школу и собиралась открыть больницу для своих людей по примеру лондонского госпиталя Св. Варфоломея, который был передовым заведением такого рода.

В их планы не особенно вписывалась насыщенная общественная жизнь. Ежегодный королевский бал, единственное событие придворной жизни, избежать участия в котором они себе позволить не могли.

Леди пока находилась в своем поместье. Лорд Денвер приехал в город уладить кое-какие дела в парламенте, в дирекции Ост-Индской компании и встретиться с Корки, доставлявшим в последнее время много поводов для беспокойства своему старшему другу.

В частности, Дугласа тревожила вражда Корки с Аргайлом, свидетелем зарождения которой он был, и достигшая в последнее время опасного накала страстей с обеих сторон.

Корки, в других вопросах такой холодный и благоразумный, в этом деле проявлял крайнюю запальчивость и неосторожность, чреватые в его шатком положении.

Строго говоря, Аргайл не внушал ни уважения, ни сочувствия никому из знакомых. Своей спесью, чванством, подлостью он заслужил неприязнь почти всех, с кем сталкивался в свете. Но это был весьма и весьма опасный враг.

Беседа

– Добрый день, ваше сиятельство. Для начала скажите, почему вы так умеренны в своих политических взглядах?

– Это наиболее разумный способ уберечь голову от топора и состояние от кредиторов.

– Поместье, семья и люди – это главное дело вашей жизни?

– Так уж распорядилась судьба, сделав меня единственным наследником Денверов. Я в ответе за них всех.

– В колледже как вы победили свою злость на деда и отца?

– Мне помог Корки. И время.

– Вы встретились с ним, будучи уже взрослым, сложившимся человеком, облеченным властью, титулом и влиянием. Как вы могли всерьез относиться к мальчику без имени и состояния?

– Вы не знаете Корки. В его глазах горит огонь. Мрачный, порою страшный, но такой сильный! Это один из самых сильных и опасных людей, которых мне доводилось встречать. А ведь я несколько раз ходил в Ост-Индию, принимал участие в сражениях с пиратами, общался и с самыми отъявленными негодяями, и с самыми высокопоставленными людьми, в своих руках они, как игрушки, держали страшное оружие и государственные армии. Ни один из них не мог сравниться с Корки, когда он брался за шпагу или когда его захватывала сложнейшая математическая задача.

– К моменту вашего знакомства он уже обладал знаниями в математике и медицине, такими как сейчас?

– Он был тогда и остается сейчас одним из самых умнейших и образованнейших людей нашего времени, я в этом убежден.

– Возможно, вы несколько субъективны, ведь он спас вашего ребенка.

– В таком случае я всегда предвзято относился к Корки, потому что уважаю его с первой минуты нашего знакомства.

– Ему повезло с другом.

– Нет, это мне с ним повезло.

– Вы считаете, что у него нет недостатков, кроме его упрямства?

– Я считаю его моим другом. Это все.

– Намек понят. Скажите, вы действительно так любите леди Катерину?

– Она моя жена. Перед людьми, перед Богом и в сердце моем.

– И у вас никогда не было кроме нее женщин?

– Как вы смеете!

– Извините, это останется между нами, но мне как автору надо знать все о своих героях…

– Исключено. Об этом джентльмен не говорит ни с кем.

– Угу. Ну, в любом случае спасибо, что уделили мне минуту. Я знаю, лишних у вас не бывает.

– Поистине так.

Куки

Каролина Мэтьюз. Куки. Возраст двадцать девять лет. Среднего роста, слегка полновата, но изящна. Дерево – яблоня. Цветок – гладиолус. Волосы светлые, пушистые, средней длины, на висках и затылке вьются. Глаза удивительные – то серо-голубые, то зеленоватые.

Черты лица резкие, но хорошей лепки, нос и рот крупные. Лицо круглое, кожа «кровь с молоком», тонкая, на носу веснушки. Довольно привлекательна, хотя считает себя некрасивой. Косметикой не пользуется. У нее скрытый, но большой потенциал женственности. Двигается медленно, осторожно.

Обычно чересчур задумчива и погружена в себя. Замкнута. Очень сдержанна. Болезненно стеснительна, если дело не касается ее расследований. Всегда старается держаться в тени.

Голос тихий, не наполненный, звуки выходят сдавленные. Приятный голос, из тех, что называют нежным. Кисти рук и ступни изящные, небольшие. Странно, что обувь она предпочитает грубую, детскую – туфли без каблуков, ботинки, сандалии.

В детстве подвергалась постоянным и несправедливым нападкам матери. Очень любила отца и по его поручению оберегала и заботилась о младшем брате, надеясь стать «хорошей девочкой», на что получила «разрешение» отца.

В школе считалась среднеуспевающей, учителя были уверены, что она учится на пределе своих возможностей, и многого от нее не требовали. Показатель коэффициента интеллекта в сто двадцать девять баллов посчитали ошибкой.

Отец мало обращал внимания на ее учебу. Проявляла девочка интерес только к ботанике. Хуже всего дело обстояло с литературой. Территория чувств для нее была минным полем. Она не понимала поэзию, не любила романы.

Обладая развитым пространственным мышлением, могла бы успевать по геометрии, но на нее не обращала внимания. История давалась ей довольно легко, но прошлое ее тоже мало интересовало. Твердая тройка – вот все, что учителя привыкли ей давать и на что она привыкла надеяться, считая себя посредственностью.

Был в школе один эпизод, когда она участвовала в постановке Шекспира. Ввязалась она в эту затею только потому, что в ней роль Меркуцио играл мальчик, в которого она тогда была тайно влюблена, Томми Деквинси.

Ей досталась роль священника брата Лоренцо. Со своей ролью, к вящему удивлению учителя литературы и английского языка, ставившего этот спектакль, она справилась блестяще. Это был самый приятный момент за все время, проведенное ею в школе.

После окончания средней школы Куки училась в художественном колледже. По мнению преподавателей и сокурсников, она весьма талантливый и своеобразный художник, обладатель своей манеры. Сама же себя Куки считает бездарностью и поэтому после учебы пошла на первую работу, которая подвернулась.

Но был еще один значительный период в ее жизни. Год Куки путешествовала по Европе, как и большинство ее сверстников. Полгода она работала во Франции няней (изучала французский язык). Пережила там страстный и стремительно завершившийся роман.

Ее возлюбленный, студент Сорбонны, не воспринимал всерьез отношения с молчаливой и стеснительной англичанкой («шотландкой? Ну да все равно, какая разница!»), которую лишил девственности.

Вернувшись домой, Куки пыталась писать картины, но затем искусство окончательно забросила и пошла работать. Работая в похоронном бюро Питера Эммерсли, увлеклась цветоводством, причем настолько успешно, что цветочная лавка при конторе стала давать ощутимо заметные прибыли, как с удивлением сообщила Питеру его жена, ведущая бухгалтерию в их небольшой фирме.

Вот уже четыре года Куки работает у Питера. Ни с кем не общается, кроме отца, отношения с которым довольно напряженны. Одинока. Но три года назад Куки открыла для себя интерес в работе. Она стала составлять досье на клиентов.

В толстые папки она собирала историю жизни, ключевые моменты и предметы, повлиявшие на становление личности и формирование характера своих подзащитных, как она называла покойных.

Это была попытка осмысления смерти, с которой она столкнулась слишком рано и в слишком уродливой форме. Теперь она почувствовала свою власть над смертью, отвоевывая, таким образом, ее жертвы, превращая их из безликих мертвецов, неодушевленных тел, лежавших в лаборатории Питера, в живых, исполненных страстями, чувствами, желаниями и эмоциями людей.

Чаще всего она к концу сбора информации знала этих людей гораздо лучше, чем их мог знать даже самый близкий человек. Почти все свои сбережения она тратила на эти расследования. Проявляя в них ловкость, отвагу и сообразительность, наличие которых в себе ранее не подозревала.

При этом она не гнушалась никакими методами, переходя границы морального и уголовного права, вторгаясь в частную жизнь, дома, архивы в поисках документов и предметов, являющихся доказательством жизни своих «друзей».

Ей приносило удовлетворение, что никто лучше, чем она, не знал человека, только что похороненного конторой Питера. Пожалуй, этим она пыталась перебить свой страх перед смертью, отнявшей у нее брата, мать и возможность стать «хорошей девочкой».

Не умея сблизиться с живыми людьми, она находила себе настоящих друзей среди клиентов Питера. Возможно, это была подготовка, подсознательный тренинг перед сбором доказательств по самому главному ее делу – своему.

От счастливого детства – а по ее ощущениям до восьми лет она была счастлива, не осталось никаких доказательств. Она совершенно не знала мать и брата, а для нее это было равносильно их потере.

Возможно, внутренне она готовилась к тому, что следующим станет ее личное дело. Но пока она на него не решалась, несмотря на то что квалификация ее как частного сыщика выросла, подкрепленная опытом и врожденными способностями.

Трезво мыслила она всегда. В Бога не особенно верила, впрочем, никогда всерьез о религии не задумывалась. Сущностей сверх необходимого не выдумывала, да и не была на это способна. Даже как художник Куки не проявляла фантазию, а скрупулезно следовала действительности.

Она была флористом. Ее рисунки цветов были настолько точны и хороши, что одно время она выполняла их для энциклопедии. Но контракт закончился, и рисование она бросила.

В общем и целом сейчас она вполне довольна собой и своей жизнью. Ах да, она замечательно готовит. Готовит просто удивительно. Но редко балует себя и отца своими блюдами и пирогами. Считая себя полной, она бы предпочла похудеть и не искушает себя кулинарными изысками. Особенно расстраивается, когда отец готовит свою ядерную яичницу с беконом.

Любит шоколад. Предпочитает черный, швейцарский. Не отдает себе отчета, но в этом выражается ее тоска по детству, когда отец, возвращаясь из рейса, привозил ей шоколадки. Мать шоколад отбирала и выдавала по воскресным утрам маленькими порциями, считая, что даже это вредит здоровью маленьких детей.

Теперь, будучи уже взрослой, Куки сама старается себя ограничивать и позволяет себе плитку шоколада только раз в неделю. Съесть шоколад в постели воскресным утром для нее самое большое удовольствие. И она крайне редко находит в себе силы от него отказаться.

Отвергает всякую попытку увиливания от ответственности, принятия решения. И еще – не может себе представить, что кто-то, подобный Питеру, будет заниматься ее трупом… Нет. Только не это. Предпочла бы умереть на необитаемом острове, и пусть бы ее нашли спустя много-много лет в виде чистеньких и белых косточек.

Письмо

Даже и не знаю, что написать о себе. Писем я в принципе никогда не писала, просто некому было. Тем более о себе. Я ведь так неинтересна, скучна и совсем обычна.

А что во Франции? Это было всего полгода, и мы с отцом несколько раз перезванивались, чего было достаточно. В Италии я рисовала цветы. О Голландии тоже мало что помню. Я вообще не ходила по музеям и городским улицам. В основном останавливалась в деревнях, писала с натуры, в оранжереях.

Цветы – это самое интересное, что есть в мире. После покойников. У них, кстати, много общего. Молчание, например. Неспособность себя защитить или оправдать. Вот этим я и занимаюсь. Кроме меня ведь некому? Даже и не помню, чем была заполнена моя жизнь до этих расследований. Я была почти на краю, но теперь мне уже лучше.

Вы здесь написали обо мне в том ключе, что я не любила мать. Это неправда. Я ее мало знала, побаивалась и восхищалась. Восхищалась ее умением организовывать всех вокруг себя в полезных и нужных людей. Со мной в этом плане ей не повезло, вот кто был сама бесполезность, так это я. Приходилось все время меня поправлять, исправлять, одергивать, я ведь в детстве была очень неаккуратна. Пожалуй, и сейчас не самым лучшим образом выгляжу.

Одеваться я никогда не умела. Предпочитаю вещи просторные и удобные. На мою фигуру смешно натягивать узкие и современные платья или костюмы, никогда и не пыталась.

Даже тогда, во Франции… Вы не подумайте, пожалуйста, что Поль меня обманул или поступил как-то нечестно. Хотя тогда я испытала сильную боль. Но ведь я сама виновата – придумала, можно сказать, навязалась.

Я сама не ожидала от себя такой прыти. Поль, честно сказать, тоже. Может, от неожиданности, он сначала и поддался, но затем, как честный человек, ушел, увидев, что я слишком серьезно воспринимаю наши отношения.

Потом, ему ведь надо было учиться, он подавал большие надежды, да вообще был очень-очень-очень талантливым художником. Собственно, на этюдах мы с ним и познакомились. Я с малышом рисовала в парке, и Поль поставил свой мольберт рядом с нами. То есть не с нами, разумеется. С этого места открывался удобный вид на Нотр-Дам, а мы с малышом рисовали клумбу у стен.

Потом он проводил нас и, наверное, из вежливости пригласил меня в кафе. Иногда мы ужинали вместе, потом прогуливались по Монмартру или до площади Этуаль. Я сама предпочитаю узкие улочки с маленькими кафе, там народу меньше.

А я стеснялась идти рядом с таким привлекательным, интересным мальчиком. Какая я была тогда глупая. Поль немного напоминал Томми, своей бесшабашностью, русой челкой надо лбом… Конечно же, ему скоро стало скучно со мной.

Он сам удивился, когда я приперлась к нему в мансарду (он снимал ее и как-то раз пригласил меня туда, чтобы показать некоторые его работы) посреди ночи. Но вот уже двенадцать дней он мне не звонил, сама я не решалась, честно говоря, думала, что он забыл, как я выгляжу. Зато прийти решилась, курица! Я, видимо, была очень расстроена, почти не в себе. Неудивительно, что такой добрый человек, как Поль, пожалел меня.

На следующее утро подумала, что вот она, началась моя жизнь! Я не представляла, что это будет за жизнь, не догадывалась, как мы смогли бы быть вместе, но надеялась, что узнаю. Он попытался мне тогда же все объяснить, но разве я могла тогда думать? Я, впрочем, и сейчас не очень умна. В школе, кстати, училась так себе.

В общем, было еще несколько случаев, когда я проявила свою глупость и упрямство, успешно ставя и себя, и Поля в довольно неприятное положение. К счастью для всех, начались каникулы, и он уехал к родителям. А я этим же летом уволилась из семьи Балантрезов и вернулась домой.

Упряма я была всегда. Сама от этого страдала. Но иногда ничего не могу с собой поделать. Бывает, что сама сознаю – лучше сделать, чем страдать. Мучиться, оттягивать, убеждать себя, что все обойдется, не для меня. Теперь понимаю, что, если мне что-нибудь взбредет в голову, дешевле это сделать.

Сейчас я живу с папой. Нормально. Если бы вот еще перестала объедаться шоколадом! Любовь к шоколаду и упрямство я считаю своими главными пороками. Достоинств у меня почти нет. Ну, может, разве что готовлю я неплохо.

Цель моей жизни – научиться делать хорошие букеты. Лучшие. И чтобы мой букет занял первое место на ежегодном конкурсе графства. Питер становился золотым призером дважды.

Питер очень добрый, он дал мне неплохую работу. А ведь с моими скромными способностями найти прилично оплачиваемую работу очень сложно. В таком небольшом городке особенно.

Работаю у Питера уже пятый год. Мне кажется, я не бесполезна в его конторе. Без моей помощи ему было бы гораздо сложнее управлять. Это говорил и он сам, и его жена. И сама я вижу, я же не полная дура.

Если бы не Питер и болезнь его дочери, мне бы не светила такая классная работа, на которой я смогла бы видеть так много цветов и не рисовать их. Я рада, что со мной разорвала контракт та ботаническая энциклопедия. Лучше для них, что они поняли это раньше, чем позже.

И для меня так лучше. Мучилась бы я сейчас, продолжая воображать себе бог весть что по поводу своего несуществующего таланта. Писать должны талантливые люди, я так считаю. Если нет таланта, то и кисти в руки брать нечего. Хотя я иногда очень скучаю, просто во сне снится, что я пишу.

Как там сейчас Поль? Наверное, стал известным художником. Женился на красивой девушке… Ну хватит, хватит. Слишком я себя иногда жалею.

Вы неверно заметили, что я виню себя в смерти брата. Я не виню, я точно знаю, что убила его, а это куда страшнее, чем просто обвинять. Я точно знаю также и то, что не заслуживаю прощения. Это я должна была умереть, а не он.

Бедная мама, я понимаю ее. Конечно, тяжело было бы видеть изо дня в день того, кто убил твоего сына. Вполне простительно, что она больше не вернулась.

Только папу жаль, мне кажется, что он пострадал ни за что. Он ведь ни при чем, его тогда даже дома-то не было. А без мамы он скучал, пытался возместить ее отсутствие друзьями, пабами, своим клубом.

Хорошо, что он такой общительный, что у него так много друзей. Его есть за что любить и уважать. Он добрый, веселый, справедливый. Хотя немного слабохарактерный. Не тряпка, как мама его считала, но не такой жесткий и строгий, как она.

Беседа

– Куки, что за дурацкое имя!

– Так меня всегда звали. Мне оно, собственно, тоже не особенно… Но какая из меня Каролина, разве не смешнее получилось бы?

– Куришь?

– Нет. Пробовала, тогда, в Париже. Но тоже смешно выглядело. И потом, я люблю, как пахнут цветы. Аромат цветов очень помогает их правильно рисовать. Каждый оттенок цвета имеет свой оттенок запаха. Характер цветка во многом определяет то, как он пахнет.

– Любопытно. А что насчет твоей теории о похожести цветов и людей?

– Не моей теории. И не только цветов, а вообще растений. Деревья тоже, кустарники. В это верили друиды…

– Ах, ну да, ну да, мы же в Ирландии.

– В Шотландии.

– Прости. Тогда, в Париже, у тебя действительно все серьезно было?

– Я думала, что умру. Было очень больно осознавать, что он ко мне ничего не испытывает. Но чему здесь удивляться? Сейчас я отчетливо вижу, что все это – следствие моего заблуждения. Я сама запуталась и его втянула. Бедный Поль. Это было несправедливо по отношению к нему.

– То, что он тебя трахнул, не любя при этом?

– Грубо и пошло (недовольно морщится). С его стороны это был акт сострадания, рыцарский поступок…

– Ты себя слышишь, Куки? Рыцарь, лишающий девственницу невинности и бросающий ее на следующее утро.

– Хирурги тоже выглядят иногда жестокими.

– Понятно… Мать, отец, брат. Почему только они? А друзья, подруги? Как эта Роузи, например.

– Роузи? Не смешите меня. Вы не представляете, какая это красавица. Тогда мы так часто общались только потому, что преподаватель колледжа составил из нас пару. Это были парные задания на практических семинарах. Она вынуждена была со мной так часто общаться, даже обедать вместе. Наверняка Роузи даже не замечала меня. Сейчас она декоратор в местном театре. Но ее приглашают и в Лондон, причем все чаще и чаще. Она талантлива.

– Я вижу, наличие таланта тебе кажется непременным качеством для любого человека?

– Для человека вообще. У меня, например, его нет.

– Опять это самоуничижение!

– Если я вам надоела, я с радостью прекратила бы этот пустой разговор, мне пора на работу.

– Минуточку, пожалуйста! Как тебе было с Полем в постели?

– Что за…

– Пожалуйста, это очень важно для определения твоего образа.

– Не особенно помню… Я тогда очень волновалась, но сначала все было просто потрясающе. Он был так нежен, что совсем неожиданно у меня слезы из глаз полились в три ручья. Правда, разревелась как дурочка! Впрочем, я дурочкой и была. Он даже слегка позабавился или испугался. Я уж не помню. В любом случае, я была занята собой, а не им. Иначе меня бы там не оказалось…

– Понятно. Ну а что насчет твоих расследований? Что они для тебя значат, зачем ты это вообще делаешь?

– Все началось не с моего брата. Вы ошиблись, когда писали мою биографию. Все началось с миссис Кассандры Фэйрфакс. Она лежала тогда совсем голая, эти ее синие волосы… Не должен человек позволять вытворять с собой такое! Это подло и унизительно. Я не понимала, кто может так спокойно сносить посторонние взгляды и прикосновения незнакомых людей. Я не про Питера, он, возможно, не самый плохой из похоронщиков. Я в принципе. Это просто ужасно. У нее отняли все – одежду, имя, гордость, прошлое. А я ей все это вернула. Думаю, ей это принесло успокоение. По крайней мере один человек знает историю жизни Кэсси.

– Благородно. Только какой от этого прок?

– Да. Это, пожалуй, и вправду лишено смысла, но мне это очень важно.

– Так, но откуда у тебя способности к сыску? Где научилась обманывать людей, взламывать квартиры и сейфы?

– Я стараюсь ничего не взламывать. Иногда я забираю оригиналы, но обычно просто делаю копии. И, разумеется, ничего ценного – не путайте меня с воровкой! Да, у меня есть пара отмычек, некоторые представления о прикладной химии, используемые обычно в криминалистике.

Приходится играть роли и людей обманывать… Просто иногда они более склонны открываться, скажем, племяннице умершего, пытающейся вспомнить родственника, чем постороннему человеку. А мне как-то с детства удавалось перевоплощаться. Моему священнику в школьной постановке «Ромео и Джульетты» верили даже первоклашки. Они меня не узнавали потом, кстати, когда я была в обычной одежде. Смешно. Это действительно волнует.

Но меня, право, настораживает, что вы упорно называете мою маленькую причуду расследованиями. Это же не детектив.

Я обычный средний человек, живу обычной скучной жизнью. Просто время от времени собираю сведения о частной жизни уже умершего человека. Это никому не повредит. Назовем это лучше безобидным хобби. Мне так будет спокойней, а у вас сложится обо мне более верное впечатление.

– Ну хорошо. И последний вопрос, если позволишь.

– О, пожалуйста.

– Каким ты сейчас представляешь свое будущее?

– Обычным. Ничего сногсшибательного. Скорее всего, останусь одна (вздыхает), папе уже шестьдесят восемь лет. Сейчас он на пенсии. Но он вполне крепкий мужчина, думаю, проживет лет до восьмидесяти. Надеюсь, что и больше, – в его роду как будто были случаи долгожительства. Мы будем жить вместе, тихо и мирно. Дальше загадывать не хочу.

– Спасибо, Куки, ты очень мне помогла.

– Пожалуйста, не знаю, правда, в чем.

Кристофер Мэтьюз

Кристофер Мэтьюз. Кит. Кей. Физически крепкий, тонкий и прочный, как капроновый шпагат. Цвет кожи – бледный. Волосы темные, но всегда полностью скрыты под трикотажной шапкой с голубыми и белыми полосками.

Глаза широко расставлены, длинного и узкого рисунка, серо-голубые. Нос тонкий, короткий. Скулы острые, высокие. Рот большой, узкие губы. В отличие от сестры пошел в мать. Руки все время в движении, перебирают одежду. Пальцы бегают, суетятся.

Глаза тоже перебегают от предмета к предмету, никогда не останавливаются, не фиксируют взгляд. На людей смотрит сбоку и снизу – мельком и быстро. Одет всегда в большие по размеру вещи, чем нужно, помятые и неряшливые. Слишком много вещей, не по сезону теплых и объемных. Но всегда это вещи чистые. На чистоте Кристофер зациклен.

Образование обрывочное, избирательное. Уникальная память – может цитировать однажды виденные трагедии Шекспира, к творчеству которого имеет необъяснимую слабость.

Математические способности великолепны – цифры в памяти держатся шестизначные, причем подвергаются сложным преобразованиям в уме. Любит простые числа, испытывает зависимость от них. Никогда не говорит напрямую, только загадками и метафорами.

Панически боится врачей, больницы, лекарства, уколов. Женщины в белом повергают его в кататоническое состояние. Абстрагируется от реальности, исключая зрительное восприятие окружающих людей – избирательно.

Друзей нет, родных не признает. Мать свою панически боится. До психической травмы в возрасте пяти лет был гиперактивным, но в пределах нормы, сообразительным и живым ребенком.

Кристофер был привязан в детстве к матери. А сестру любил очень, гораздо больше, чем мать. Отца уважал и побаивался, тот был слишком шумным, крупным и нечастым гостем в его детстве.

В среде ровесников не был лидером, однако ценился за фантазию и сообразительность. Вероятно, в школе проявил бы недюжинные способности в математике, уже к пяти годам бегло читал и знал все четыре действия с числами.

В ночь Великого Снегопада стал свидетелем убийства девочки. Женщина в белом, склонившись над полураздетым ребенком, душила его, схватив руками за горло и глядя прямо в глаза. Кит был слишком близко к ним и слышал все, что она говорила. Когда убийца заметила мальчика, она подошла к нему и поцеловала.

Претерпев ломку сознания, Кит перестал говорить (запрет убийцы) и перестал двигаться (запрет Куки, ушедшей искать его ботинок). Без движения и звука он пролежал в клинике около трех лет. Однажды в его отделении появилась больная девочка со склонностью к самоубийству. Звали ее Мишель.

Аудиодневник

Что? Что, что… Простое число 479 не делится ни на одно правильное. Простые делители здесь тоже не помогают… Но я не о том. Мишель. Это… Это лучший человек во всем мире, во всех вселенных. Ей не должно быть больно. Это нехорошо. Правильных чисел не выходит, по теории игр 359… Ради нее я готов носить костюм и галстук. Он душит меня, число Пи равно 13 целых 14 сотых…

Белые люди ее заметают, закрывают. А она все красит, цветными, красными, синими, зелеными цветами. Все белые поверхности она закрашивает. Создает цвет, цветы, миры и числа.

Все числа имеют цвет. Все ее картины я вижу в математических формулах. Она может нарисовать формулу Вселенной. Я боюсь людей, я их не люблю. Особенно белых. Они все притворяются. Как ОНА. Но она не целует как Мишель, нет. Я понял разницу. Одна любит, другая убивает. Одна отдает, другая забирает.

Простые числа. Мишель – простое число, она не может жить в клинике. Она должна быть рядом со мной. Если я смогу заботиться о ней, она будет счастлива. Мишель должна быть счастлива. Я могу это сделать, я хочу. Куки мне поможет. Куки всегда мне помогала, она главная, главнее мамы, больше папы. Куки мне поможет.

Но я не могу с ней говорить. Она не может меня видеть. Куки, Куки-и-и-и-и-и-и-и-и-и!!!!!!!!!!!! Помоги мне. Никто, кроме тебя. Я свою задачу выполнил, я нашел тебя, я пришел к тебе, я сказал тебе. Больше я ничего не смогу сделать. Если я не вернусь до того, как пойдет снег, все, конец. Мишель умрет. Я умру. Куки, ты должна нас спасти. Одна надежда на тебя. Один – простое число.

Беседа

– Кит, скажи, ты любишь маму?

– Мама? Кто это?

– Старшая медсестра.

– Это плохо, плохо. Осторожно. Нельзя говорить. Нельзя двигаться. Нельзя, а то смерть. Смерть – это плохо, это бесконечность. Правила игр не действуют.

– Так, спокойно. Кит, ты здоров, говоришь только каждое тринадцатое слово из тех, что приходят тебе на ум. Итак, мать, сестра, кого ты любишь?

– Тринадцать – простое число. Мать – это страшно. Белая, большая женщина, душит, убивает, забирает жизнь и дыхание, когда целует. Куки – это хорошо. Это защита. Она найдет ботинок, и все будет хорошо. Мишель и я выйдем из клиники, будем свободны. Белая женщина больше не будет быть.

– Почему чистота?

– Чистое – необязательно белое. Белое может быть не чистым. Белое – грязное.

– Математика?

– Числа… Когда ушла Куки, я читал алфавит. Он кончился. Буквы – это слова. Алфавит – это буквы. Алфавит кончился. Я начал считать. Числа бесконечны.

– У тебя и Мишель секс был?

– У меня и Мишель Любовь. Есть.

– Как ты представляешь свое будущее?

– Я и Мишель будем жить в маленьком домике. Она будет рисовать, я вычислять. Друзья будут к нам приходить три раза в неделю и в дни рождения.

– Как ты выжил в клинике?

– У меня есть Мишель. Я могу жить и там, но Мишель нет.

– Как поможет Куки?

– Она здоровая, умная. Я умный, быстро считаю. Мишель видит людей, Куки видит цветы. Я знаю, потому что видел в детстве, как Куки разговаривает с цветами. Потом я вроде говорил ей про Снежную Королеву, больше никому, никогда. Даже Мишель.

– Снежная Королева? Ты знаешь, кто это?

– Это белая женщина. Забирает девочек как Мишель.

– Как ты выбрался из клиники?

– Ключи у старшей медсестры.

Вильгельмина Мэтьюз

Вильгельмина. Мина. Мать Куки и Кристофера. Жена Рэйли Мэтьюза. Сестра Голубой Феи.

Ее отец – тихий алкоголик. Погиб из-за несчастного случая (пьяным разбился на машине), когда Мине было лет двенадцать. Мать, врач-лаборант в местной больнице, растила детей одна.

Мина – стройная темноволосая и светлоглазая женщина. Тонкой кости, изящные щиколотки и кисти. Нервная, но со временем, как трава после сильного ливня, стала прибитой. Хотя нервность не ушла, а трансформировалась в злость на мир.

Злость на недотепу мужа, который так и не смог забыть первую любовь, несмотря на явное сумасшествие той. Злость за то, что вынуждена воспитывать их отродье, эту медлительную и неповоротливую Куки. За то, наконец, что у нее отняли ее маленького мальчика.

Она всегда думала, что все в мире делается так, как ей хочется. Что вся земля вертится под ее дудку. Младшая сестра была у нее на посылках. Отец послушно исполнял все ее прихоти. Мать тщательно следила за этим.

Сразу после школы Мина сбежала с одним крутым парнем, но тот оказался тряпкой. Бросив его, она окончила медицинские курсы и поехала работать медсестрой в маленьком городишке, где остановилась сестра.

После побега Мины мать как-то слишком уж внезапно умерла. Кстати, ничего не оставив после себя. Зельда сказала, что в их городке так славно. Сама она работала учителем истории и заочно училась в университете. Хотела стать профессором. Мина считала ее малохольной дурочкой, которая пропадет, если оставить ее без присмотра.

Приехав в городок и осмотревшись, она не нашла его таким уж милым. Зато, к своему удивлению, увидела, что сестрица подцепила мужчину. Настоящего, моряка. С собственным домом, хотя и запущенным.

Зельда втрескалась в Рэйли по уши и была на седьмом небе от счастья. «Теперь-то мы заживем», – радостно восклицала она, обнимая обеими руками и жениха, и сестру. В первый раз она была так счастлива после смерти мамочки и папочки.

«Мамочки и папочки!» – восклицала Мина, в сердцах разбивая очередную мензурку с анализами больного во время смены в больнице. Эта глупышка не сможет удержать Рэйли. Мина отлично знала таких ухарей, с ними надо быть предельно осторожной, а эта девочка, витающая в облаках, слишком нежная, слишком неопытная, он разобьет ей сердце, да и только.

И Мина решила сама его окрутить. С ее опытом, красотой и обаянием ничего не стоило воплотить план в реальность. А Зельда поплачет да и перестанет, за ее книжками это будет несложно, все равно любить по-настоящему эта рыба не умеет. Если она еще есть. Эта любовь. Раз решив действовать, Мина уже никогда не отступала. Невзирая на слезы и мольбы сестры, Мина однажды купила белое платье, фату и билет в Исландию.

Всеми правдами и неправдами она прорвалась на эту ледяную платформу. Но когда девушка уже оказалась на месте, что-то тревожное закралось в ее сердце, какое-то предчувствие страшного…

Впрочем, быстро прогнав незнакомое чувство, справившись с дрожью в коленках, она отважно ступила на платформу со ступенек трапа вертолета, летавшего, как маятник часов, под ногами.

Ее испугали медвежьи манеры рабочих, друзей Рэйли. Сам он был испуган скорее ее решимостью и все спрашивал, как на это отреагировала Зельда.

Пришлось пустить слезу, сказать, что она бросится в воду, холодную и черную, с мертвым плеском бившуюся где-то там далеко внизу о борта платформы. Тут ему уже отступать было некуда.

Это была самая первая фотография в их альбоме, единственной вещи, которую Мина принесла в его дом. Там она и поселилась в ожидании мужа из рейса.

Зельда, несмотря на уговоры Мины, так и не переехала к ней. А ведь Мина всегда мечтала, что они заживут все вместе… Но, видимо, это было даже лучше. Для всех.

Потом выяснилось, что эта тихоня вовсе не так проста, как выглядит. Она, оказывается, забеременела тихой сапой. Рэйли и позабыл совсем, что переспал с одной сестрой, когда женился на другой, – вот они, мужчины!

Это было последней каплей, и слабенькая Зельда рехнулась. Крыша у нее поехала и раньше – кто же в своем уме будет спать с моряком до того, как он наденет тебе на палец кольцо? Но рождение ребенка стало для нее концом.

Пришлось девочку забрать. Мина хотела бы конечно совсем избавиться от девчонки, но этого болвана Рэйли вдруг стала мучить совесть. Это они, видите ли, виноваты во всем. Они! Замечательно, как это некоторым удается свалить свою вину на других.

И вот они стали жить. Все вроде наладилось. Рэйли ходил в рейсы, неплохо зарабатывал. Хотя и пить стал больше – но ведь у мужчин у всех это в крови. К тому же Мина вскоре забеременела и родила сына.

Казалось, все совсем уже хорошо. Ее уважали, мужа любили (его собутыльники), Зельда вернулась из клиники (правда, совсем другая). Но она ведь и раньше не блистала нормальностью, так что все путем. Мина взяла сестру на поруки и подкармливала лекарствами. Подкидывала продукты и вообще ухаживала за ней – совесть ее была чиста.

Малыш рос и радовал Мину, впервые в жизни давая возможность почувствовать себя счастливой. Даже Куки иногда вела себя вполне сносно, учитывая ее печальную наследственность, да и вообще. И вот вдруг пошел снег. Это было самое страшное происшествие в богатой на события жизни Мины. Такого она не ожидала от этого жестокого мира. Нет.

Сначала его не стало. Но она верила, что мальчик жив, что она его найдет. И в самом деле, его нашли. Однако волна радости быстро схлынула, и, не дав передохнуть, Мину поглотила еще более страшная пучина.

Она не хотела верить, что это не просто шок. Она обивала пороги лучших докторов, лучших консультантов, и все без толку. Сразу поставили диагноз – аутизм. Скажите спасибо, что не кома. Спасибо? За что? За то, что вместо сына теперь у нее на руках это бессловесное создание?

Ворота рая захлопнулись, и она оказалась в беспощадной пустыне. Никто ее не слышал. Рэйли повторял, что все обойдется. Он как будто не понимал, что ничего уже не будет хорошо. Что все кончено. Даже человек без медицинского образования и даже совсем болван мог бы это понять. Но только не он. Он, перед глазами которого ежедневно ходила Зельда.

Забрав Кристофера, Мина ушла. Она поместила сына в клинику Инсайд-Хилл и сама стала работать там медицинской сестрой, со временем заработав должность старшей сестры. Пока однажды мальчик не исчез.

К мужу, теперь уже бывшему, она и не думала обращаться. Еще лет пятнадцать назад Мина сообщила ему, что мальчик якобы умер, а сама она возвращаться к нему не намерена.

Это она сделала, чтобы отделаться от его надоедливых визитов, после которых мальчику становилось только хуже. И потом, у нее завязался роман с главврачом, впрочем, никуда так и не приведший. Она сама стала понемногу спиваться, хотя от персонала ей это удавалось скрывать. Пока.

Отныне же главной задачей ее жизни было вернуть себе сына.

Письмо Вильгельмины

Что тут говорить, я неудачница. Это у меня от папаши, от него, алкоголика. Лучше бы я осталась в Лондоне, а не ехала в этот паршивый городишко к своей сестре. Может, и ей было бы лучше. Вряд ли она не сошла бы с ума – это у нее, видать, на роду написано, но я бы этого не видела, по крайней мере. И Рэйли женился бы на ней, узнал бы тогда, каково это – жить с полным барахлом и психом.

Если бы да кабы. Не люблю я эти рассуждения. Вся жизнь моя – несчастная наука. Всем добрым девушкам совет – не будьте дурами, не думайте о своих близких, они-то о вас не думают. Делайте так, как лучше вам, вот и все.

Я слишком уж обо всех беспокоилась – о сестре, о муже. Вообще, все мужики сволочи, верно мне мама говорила. Что ни кадр, то ублюдок, или предатель, или алкоголик. А то и все вместе разом – как этот главврач.

Всего и было радости в моей жизни, то веселое путешествие в Лондон да моя семейная жизнь сразу после рождения Кристофера. Что это был за малыш! Такого умницы я не видала ни разу, куда там этой Куки—вот что значит мать! Даже при почти полностью идентичном наборе генов – какая разница! Была, до того как малыш заболел. Это ужасно. Лучше бы он умер той ночью. По совести вам говорю, этому доку Миллибенксу можно позавидовать.

Только такая сильная женщина, как я, могла бы все это вынести. А ведь испытаний в моей жизни было предостаточно!

Интервью

– Скажите, Мина, вы любили мужа?

– Когда выходила замуж?

– Хоть когда-нибудь?

– Не знаю. Того, самого первого, я любила до безумия, как кошка. Могла простить ему все. Почти все. Но когда он стал ради героина приторговывать мной, я уже не вытерпела. Тут как раз пришло письмо от Зельды, я и поехала.

– Да или нет?

– Ну, я чувствовала, что он хороший человек. Слабый, бесхарактерный, но Зельда плохого человека не смогла бы полюбить, так что да, он был хороший.

– У вас талант не отвечать на вопросы.

– Задавайте правильные вопросы, только и всего.

– Что вы чувствуете по отношению к сыну?

– Любовь, жалость, стыд, отчаяние.

– Вам не кажется, что есть что-то роковое в этих событиях: сумасшествие Зельды и аутизм Кристофера?

– Между этими двумя событиями нет никакой связи. Ничего рокового в слабоумии Зельды не было. Она всегда такой была, просто со временем это неизбежно прогрессировало. То что случилось с моим мальчиком, ужасно. Я бы своими руками задушила того, кто виновен в его болезни. Несколько раз я порывалась задушить Куки.

– Вы ее считаете виноватой?

– В первую очередь. Во вторую – эту мерзавку Бэби. И мужа тоже – ведь он мог бы вернуться пораньше, и не надо было бы оставлять детей на няню.

– Вы пьете?

– Вовсе нет, с чего вы взяли?

– В нижнем ящике вашего стола всегда лежит початая бутылка виски.

– Бред. Я не алкоголичка. Я ведь не мужчина! Бывает, что меня выводит из себя больной или кто-нибудь из персонала… Мне надо расслабиться. При моей жизни, моих испытаниях…

Рэйли Мэтьюз, отец Куки

Рэйли Мэтьюз. Среднего роста, крепкий (несмотря на возраст, физически очень силен), ходит вразвалку, хотя в море не бывал уже много лет. Кожа выдублена в бурый цвет, волосы вьющиеся, некогда рыжие, теперь белые, особенно сильно контрастируют с цветом лица.

Несколько шрамов – на правой ладони, огромный рубец на бедре – сорвался металлический канат с нефтяной лебедки, на боку вдоль четвертого ребра – след от финки.

Говорит всегда, сначала подумав. Голос, как ни странно при столь внушительной внешности, довольно тихий, деликатный. Манера разговаривать такая, что все окружающие прислушиваются к каждому его слову.

Словарный запас богат, но не всегда это видно сразу. Много читает, интересуется практически всем, особенно любит применять свои дедуктивные способности – довольно неплохие.

К моменту смерти отца Рэйли с матерью жили в арендуемом на пенсию доме. После смерти мужа Жизель (мать Рэйли) стала портнихой, довольно известной в городе, и выкупила закладные на дом, в котором и умерла почти сразу после того, как сын впервые ушел в море.

Рэйли начал ходить в море простым юнгой, постепенно приобретая опыт и навыки, а также уважение товарищей. Ходил под разными флагами торговых компаний, побывал на всех континентах. Время от времени возвращался домой, из чувства сентиментальности, – мать уже давно умерла.

Привык жить в суровом мужском обществе, постепенно снискав репутацию честного и смелого малого. Повышенное чувство справедливости позволило ему с успехом справляться с обязанностями третейского судьи, решать конфликты среди товарищей, которые его уважали.

Имеет небольшой пунктик – стремится в любом обществе (обычно в ограниченном мужском коллективе) стать лидером, и чаще всего удачно. Его уважают за мужество, силу (и физическую в том числе – никто, даже обладая большим, чем он, весом, не мог равняться с ним в поднятии гантелей, гирь и пр.). Считают «настоящим мужиком», своим, даже если он и занимал должности. Впрочем, выше бригадира и боцмана не поднимался, хотя карьерист по натуре.

Однако с женщинами были проблемы. В каждом порту его ждала шлюха, а он всегда мечтал о семье. С настоящей женой, которая его ждала бы из рейсов, устраивала бы его запущенный после смерти матери дом, возможно, растила бы детей.

Однако при его образе жизни приличных девушек ему не попадалось. Однажды, находясь в отпуске между рейсами, он в библиотеке, куда пришел за очередной книгой, обратил внимание на тихую и скромную девушку.

Она была светловолоса, тиха и приветлива. Говорила умно и ласково. Имя у нее было чудное – Зельда. Они разговорились, и, несмотря на то, что она была намного образованней, чем Рэйли, он не чувствовал себя ущербным, как обычно бывало с приличными девушками. Несколько раз повстречавшись, они поняли, что им хорошо друг с другом. И он предложил Зельде пожить вместе.

Он был старше нее, но то ли оттого, что она была очень серьезной девушкой, то ли оттого, что он рядом с этим нежным белокурым созданием как будто молодел, разницы в возрасте особо не чувствовалось.

Несмотря на то что времена были бунтарские, они решили оформить свои отношения (инициатором был Рэйли, Зельда только ласково улыбалась). Она лишь испросила его позволения вызвать свою сестру в город, чтобы ей не было скучно в большом доме одной во время его рейсов.

Он с радостью согласился, тем более что ему и самому было совестно так надолго оставлять молодую девушку одну. К его удивлению, сестра Зельды оказалась девицей совсем другого толка.

Как только приехавшая пересекла порог дома, тихий и нежный мир, к которому уже стал привыкать Рэйли, разбился вдребезги, как старая и хрупкая ваза, привезенная матерью еще из Франции. Поскольку Вильгельмина, представившаяся при знакомстве как Мина, была похожа на ураган.

Это была очень живая, нервная и активная девушка. Она покровительственным тоном разговаривала со своей сестрой, несмотря на то что ее образование явно и бесповоротно уступало образованию Зельды.

Как ни странно, Зельда с радостью принимала главенство сестры и буквально заглядывала той в рот, когда Мина несла чушь или пыталась поучать ее с точки зрения своего житейского опыта (весьма богатого, судя по темам и определениям).

Рэйли мало общался с Миной, старался избегать ее и даже стал как можно чаще бывать вне дома, благо друзей на суше, истосковавшихся за время его походов, было немало.

Вот, например, Дэнни, бухгалтер из портовой компании. Они знакомы были с первого рейса, когда оба юнгами поступили на один борт. Только родители Дэнни вернули его из Найроби, прилетев аэропланом (это была зажиточная, но не богатая еврейская семья, и на билет ушли почти все их сбережения), тогда как Рэйли пошел с судном дальше.

Кстати, Дэнни сразу предупредил друга и попросил быть осторожнее с Миной. Странно, однако Зельда тоже не внушала доверия старому товарищу. Дэниэл считал ее повернутой, так и говорил другу, что, мол, у тебя выбор небогат – или психованная, или юродивая. Сам он был давно уже женат на помощнице лучшего дантиста в городе, умной и настороженной Саре, так за девять лет их брака и не родившей ему ребенка.

Рэйли не особенно обратил внимание на предупреждение друга, главным образом протестуя против нелестного определения Зельды, к которой питал настоящее теплое и невыносимо родное чувство. Про Мину он и подавно не думал. И напрасно, как выяснилось, всего за пять часов до его отъезда в Северное море по очередному контракту с нефтедобывающей компанией.

В этот вечер, теплый и мягкий, первый этой весной, Зельда была на конференции в центральном городе графства и должна была вернуться только утром, как раз чтобы проводить своего будущего мужа (как уже окончательно было решено) в полугодовой рейс.

Рэйли вернулся домой поздно и застал Мину в очаровательной белоснежной и совершенно прозрачной рубашке в саду, на подвесных качелях у старой яблони, которую помнил еще с самого раннего детства.

Мина, загадочно улыбаясь и раскачиваясь на качелях, попросила побыть с ней этой тихой лунной ночью. У нее всегда бессонница, сказала она, в полнолуние. Подвыпивший Рэйли, забывший некоторое смущение, обычно сопровождавшее его при общении с сестрой своей невесты, как-то слишком уж легко переключился на тон, в котором обычно разговаривал с проститутками в портах Каира, Сингапура или Кадиса.

Ее цыганские волосы, раскосые серые глаза заворожили Рэйли, лишили его воли и свободы выбора, а вернее всего, просто переключили его сознание с нормальной, такой желанной и «правильной» жизни на привычное портовое полусуществование. Когда ничего не считалось всерьез, все было только «на сейчас» и никакого «потом» не имелось (ведь завтра в море).

Так и случилось это грехопадение Рэйли. Не решившись встретиться с Зельдой, он уехал на судно раньше, чем предполагалось. Переночевав в портовой гостинице, он предупредил вахтенного, что никого видеть не хочет, и тот вынужден был соврать приятной девушке, что такого-то отпустить обратно с судна никак не могут. Вахтенному не привыкать, а что хорошему человеку не помочь?

Так Рэйли и уехал, не простившись и не попросив прощения. Несколько дней он мучился и страдания по поводу своего предательства переносил с большим терпением и самоотречением.

Однако текущие заботы, проблемы на работе и необходимость решать вопросы в коллективе оторвали его от своих собственных переживаний, не свойственных «настоящему мужику». Спустя пару месяцев он и совсем позабыл о своей любимой и ее сестре, втянувшись в суровую, порой жестокую жизнь севера, стали и холода.

А потом приехала Мина. Такая белая, нежная, мягкая и пушистая. Потому что в подвенечном платье, фате и шубке. Сказала, что с Зельдой все улажено. Что именно улажено, Рэйли переспрашивать не стал. Он малодушно принял происходящее, скорее как наказание, чем как улаживание проблем. Все друзья завидовали – отхватил такую славную девочку.

notes

Назад: Глава 5

Дальше: Примечания