2. В Мидвиче все спокойно
Как я уже отметил, 26 сентября в Мидвиче не наблюдалось никаких признаков волнения. Я занимался этим делом вплотную и могу с уверенностью сказать, кто и где находился в этот вечер и что делал.
Несколько молодых людей укатили в Трейн смотреть кино, в большинстве своем те же, кто был там и в прошлый понедельник.
Мисс Огл вязала на почте у коммутатора, исполненная уверенности в том, что беседа с глазу на глаз куда как интереснее, чем общение по телеграфу.
Мистер Таппер, бывший садовником, покуда не сорвал баснословный куш на тотализаторе, пребывал в скверном настроении из-за цветного телевизора, который опять барахлил, и ругался так, что жена не выдержала и ушла спать.
Все еще горел свет в окнах одной из новых лабораторий на Ферме, ничего необычного в этом не было: исследователи частенько просиживали за своими таинственными опытами до поздней ночи.
День, во всем самый обыденный и рядовой, для кого-то все же значил многое. Для меня, например, это был день рождения, и наш с Джанет коттедж стоял темный и наглухо запертый. В поместье Киль в этот день мисс Ферелин Зеллаби заявила мистеру Алану Хьюгу (в то время лейтенанту), что пора бы уж придать их отношениям официальный статус, а для начала хотя бы намекнуть об этом ее отцу.
Алан, правда, не без колебаний, разрешил проводить себя в кабинет Гордона Зеллаби, чтобы ознакомить того с ситуацией.
Он нашел хозяина поместья удобно расположившимся в большом кресле. Его глаза были закрыты, а седая голова, элегантно склонена набок, так что казалось, будто он дремлет под звуки волшебной музыки, наполнявшей комнату. Одна стена от пола до потолка была заставлена книгами, оставался лишь промежуток для дверей, на пороге которых стоял Алан. Еще больше книг было в низких шкафах, разбросанных по всей комнате меж окнами и камином, в котором трепетал приятный, но не столь уж нужный огонь. Один из шкафов был отведен под труды самого Зеллаби в разных изданиях и на многих языках, наверху его еще осталось немного места. Над этим шкафом красовался портрет симпатичного юноши, в котором даже по прошествии сорока лет все еще можно было узнать Гордона Зеллаби. Несколько портретов не менее выдающихся деятелей висело в разных концах комнаты. У камина находились семейные фотографии. Отец, мать, обе сестры мистера Зеллаби, а также Ферелин и ее мать.
Портрет Анджелы, второй жены Зеллаби, стоял в центре стола, за которым рождались труды великого ученого.
Мысль о работах Зеллаби заставила Алана усомниться в том, достаточно ли благоприятное время он избрал для визита. Новая книга определенно находилась в стадии созревания — только этим и можно было объяснить явную рассеянность мистера Зеллаби. «Он всегда такой, когда что-нибудь замышляет, — говорила Ферелин. — В такие моменты он уходит гулять и забирается так далеко, что потом вынужден звонить домой и просить нас отыскать его. Это несколько утомительно, но продолжается недолго и приходит в норму, как только он садится за книгу. Пока он пишет, нужно быть строгим, чтобы вовремя ел и все такое».
Комната в целом — с удобными креслами, мягким освещением и роскошным ковром — представлялась Алану практическим воплощением взглядов хозяина на уравновешенную жизнь. В книге «Пока мы живы», единственной, которую он удосужился прочесть, Зеллаби считает аскетизм и сверхтерпимость признаком плохой приспособляемости. Книга была интересная, но, по мнению Алана; мрачноватая. К тому же автор не уделял должного внимания тому, что представители нового поколения гораздо более динамичны и дальновидны, чем их предшественники.
Наконец музыка смолкла. Нажатием кнопки в подлокотнике кресла Зеллаби выключил приемник, затем открыл глаза и посмотрел на Алана.
— Думаю, вы не были против, — извинился он. — Прерывать Баха — это преступление. Ну, и потом, — он посмотрел на проигрыватель, — обращаясь со всеми этими новшествами, необходимо соблюдать условности. Теряет ли искусство музыканта свою ценность лишь потому, что он сам персонально не присутствует? И как в этом случае быть с вежливостью? Мне считаться с вами? Никогда этого не узнать, ибо это неведомо никому.
Мы ведь не слишком искусны в соединении новаций с общественной жизнью, не так ли? В конце минувшего века узы книжного этикета распались; и с тех пор не существует универсальных правил, регулирующих отношение к чему-либо новоизобретенному. Нет жестких установок — извечного соблазна для бунтарских натур, а это уже само по себе ущемление свободы. Печальный факт, не так ли?
— О, да, да, — попытался вклиниться Алан. — Я, э-э-э…
— Но имейте в виду, — невозмутимо продолжал Зеллаби, — наличие указанной проблемы едва ощутимо. Нашего современника мало волнуют различные аспекты новшеств, он просто использует их с момента появления. И лишь когда сталкивается с чем-то действительно значительным, наконец признает наличие социальной проблемы. И тут уж пробуждается начинает требовать закрытия исследований? свертывания ассигнований как это было с водородной бомбой.
— Э-э, разумеется, все это так. Но, собственно… Мистер Зеллаби чутко уловил колебания Алана.
— Пока вы молоды, — изрек он, — ваша не омраченная заботами о будущем жизнь исполнена романтики. Но так не будет вечно. К счастью, здесь, на Западе, знамя нашей этики еще трепещет на ветру свободы, но старым костям все труднее нести бремя новых знаний. Или вы считаете иначе?
Алан собрался с духом. Воспоминания о подобных беседах с мистером Зеллаби, имевшим место ранее, и не менее насыщенных запутанными высказываниями, вдохновили его на решительную атаку.
— Видите ли, сэр, я собираюсь поговорить с вами совсем о другом деле.
Обычно, когда рассуждения Зеллаби прерывали, он упорно пытался вернуться в старое русло, но сейчас почему-то сдался без боя:
— Конечно, конечно, друг мой. Что произошло?
— Это касается Ферелин, сэр.
— Ферелин? Но ведь она в Лондоне и вернется лишь завтра.
— Э-э, она уже вернулась.
— Что вы говорите? — воскликнул Зеллаби. Он обдумал это утверждение. — Пожалуй, вы правы. Она ведь обедала с нами. Да вы же оба там были! — в его голосе звучал триумф криминалиста, взявшего след.
— Точно, — Алан решился выложить все свои новости сразу, презрев тщательно продуманные домашние заготовки. — Высокочтимый сэр!..
Зеллаби терпеливо выслушал Алана вплоть до заключительной фразы:
— Надеюсь, сэр, вы не станете возражать, если мы официально объявим о помолвке.
На этом месте глаза Зеллаби округлились:
— Дорогой юноша, вы переоцениваете мое положение. Ферелин — вполне разумная девушка, и у меня нет и тени сомнения, что вместе с матерью они приняли правильное решение.
— Но я не виделся с миссис Холдер, — заметил Алан.
— А зря. После встречи с ней дело пойдет гораздо быстрее, Джейн — прекрасный организатор, — Зеллаби с благожелательным видом рассматривал одну из книг на камине. — Что ж, вы похвально выдержали свою роль, и теперь в моем лице имеете надежного союзника.
Очень скоро все собрались за столом. Мистер Зеллаби поочередно оглядел жену, дочь, будущего зятя и поднял бокал.
— Выпьем, друзья мои, — торжественно начал он, — за величие человеческого духа. Брак, как его трактуют церковь и государство, подразумевает, увы, условно-механическое отношение к партнеру. То ли было у Ноя! Но дух человеческий могуч, и случается, любовь выживает даже в столь прозаической форме. Поэтому, расставаться с надеждой…
— Папа, — перебила Ферелин, — уже одиннадцатый час, а Алану еще возвращаться в лагерь. Почему бы тебе просто не пожелать нам счастья и долгих лет жизни?
— О! — только и сказал Зеллаби. — Ты что же, уверена, что этого достаточно? Так ведь неподобающе кратко! Впрочем, если ты так считаешь, ладно. От всего сердца желаю вам долгой и счастливой жизни.
Все выпили.
— К сожалению, Ферелин права, и я вынужден вас покинуть, — сказал Алан.
Зеллаби сочувственно кивнул.
— Представляю, каково вам сейчас в лагере. Кстати, скоро ли конец вашей службе?
Алан ответил, что спустя три месяца намерен распрощаться с армией. Зеллаби вновь кивнул.
— Полагаю, вы приобрели ценный опыт. Порой я жалею, что не довелось служить самому: был слишком молод во время одной войны, другую пересидел в министерстве информации. Работал, конечно, а надо было избрать что-нибудь более активное. Ну, спокойной ночи, мой милый юноша, — он остановился, пораженный внезапной мыслью. — Погодите-ка, Алан, а ведь я, кажется, не знаю вашего полного имени. Давайте же исправим этот досадный промах.
Алан представился по всей форме, и они вторично попрощались. Покидая холл вместе с Ферелин, Алан поглядел на часы. — О, черт, я побежал. Увидимся завтра в шесть. Спокойной ночи, любимая.
В дверях они наскоро поцеловались, и Алан поспешил к маленькому красному автомобилю, стоявшему на дороге. Мягко заурчал мотор, Алан помахал на прощанье рукой и умчался.
Ферелин оставалась на пороге, пока не пропал свет фар и рокот мотора не растворился в вечерней тишине. Затем притворила дверь и вернулась в свою комнату, по пути отметив, что на часах было четверть: одиннадцатого.
Так что в десять пятнадцать в Мидвиче все было нормально.
С отъездом Алана безмятежное спокойствие имело все основания вернуться в деревню, избранную им для постоянного обитания.
Многие коттеджи все еще одаривали мягким светом тихий вечер. Случайные наплывы голосов и смеха были нездешнего происхождения. Они рождались за многие мили от Мидвича, прорывались сюда через теле- и радиоканалы и создавали фон, предваряющий отход местных обитателей ко сну. Старики и самые маленькие уже спали, почтенные дамы наполняли свои грелки горячей водой.
Подгулявшие завсегдатаи кабачка «Коса и камень» собрались пропустить по рюмочке «на посошок» и — по домам. Альфред Уэйд и Гарри Кренкхарт наконец завершили долгий спор о качестве удобрений для огорода.
Единственным событием, которому еще предстояло случиться, оставался приезд автобуса — он доставлял из Трейна немногих местных непосед.
После этого Мидвич мог окончательно укладываться спать. В доме викария в 22.15 Полли Раштон сожалела о том, что не смогла сбежать в спальню на полчаса раньше — тогда она читала бы книгу, без пользы лежащую на камнях, а это гораздо приятнее, чем слушать грызню между дядей и тетей. Дядя Хьюберт пытался послушать радио, но именно что пытался — потому как тетя Дора в это время темпераментно беседовала по телефону со своей приятельницей миссис Клю. В 22.16 миссис Клю подошла к стратегическому вопросу:
— Скажи, Дора, в чем венчаться Кейт: в белом атласе или парче?
«По-моему, в атласе», — решила миссис Либоди, но заколебалась, поскольку ошибка могла стоить ей многолетней дружбы.
— Думаю, юной невесте был бы к лицу… Правда, Кейт не слишком юная… Так что…
— Смелее, смелее, — в голосе собеседницы зазвенели инквизиторские нотки.
Миссис Либоди прокляла неудобную манеру подруги задавать вопросы в лоб, а также приемник своего мужа, из-за которого с трудом соображала.
— Видишь ли, — сказала она наконец, — и то и другое — просто очаровательно, и все же Кейт…
И тут голос ее пропал.
В далеком Лондоне миссис Клю ждала, нетерпеливо поглядывая на часы. Затем нажала рычаг и набрала «О».
— Я хочу подать жалобу, — сказала она. — Мой разговор прервали на самом важном месте.
Перед ней извинились и пообещали возобновить вызов, но — увы — из этой попытки ничего не вышло.
— Я подам жалобу в письменном виде, — в голосе миссис Клю был лед. — И вообще, отказываюсь платить хотя бы за одну минуту неоконченного разговора. Нас прервали ровно в 22.17!
Дежурная телефонистка на станции тактично промолчала и записала время — 22.17, 26 сентября.
