19. Тупик

После пары рюмок двойного виски глаза Бернарда утратили загадочный блеск, озарявший его лицо еще в Киль Мейне. Он пересказал нам разговор между констеблем и мальчиком.

— Знаете, в Детях есть одна черта, присущая земным — неспособность правильно оценивать свои силы. Чтобы они ни делали, их усилия чрезмерны. Можно прощать страшные намерения, но осуществление их ужасно. Они хотели проучить сэра Джона за неразумное вмешательство в их дела, но зашли слишком, далеко и довели беднягу до состояния безумного страха. Унизили человеческое достоинство и совсем напрасно это сделали.

Зеллаби сказал своим мягким голосом:

— Не смотрим ли мы на все слишком уж с нашей колокольни. Вот вы, полковник, говорите непростительные вещи и думаете, что Дети только того и ждут, что им все простят. Но с чего вдруг? Разве мы заботимся, чтобы нас простили волки или шакалы за то, что мы их убиваем? Нет, мы их просто ликвидируем, когда в этом возникает необходимость. Дети раньше нас уяснили себе, что мы для них представляем угрозу. Мы же до сих пор этого не понимаем. Учтите — они твердо намерены выжить и будут действовать по своему разумению, без жалости и сомнений.

Зеллаби говорил спокойно й внушительно.

— Вещи имеют тенденцию изменяться, — сказал Бернард. — Кроме нескольких незначительных инцидентов, они не совершили ничего, способного заставить нас прибегнуть к ответным мерам. И вдруг — взрыв, фейерверк несчастий. Вы можете растолковать, как такое могло случиться? Что это — случайный всплеск или нечто, вызревавшее постепенно? До случая с Полом было что-нибудь подобное?

— Неприятно и неопределенно, — подтвердил Зеллаби. — И ни одного прецедента нам в помощь. В нашей фантастике инопланетяне показаны этакими хитрыми и коварными существами с отталкивающей внешностью. Вспомните хотя бы марсиан Уэллса. Их поведение предсказуемо — развернули войнушку и грохали все, что мешало.

— Осторожно, дорогой, — сказала миссис Зеллаби.

— А? Что? А — кофе. А сахар где?

— Слева от тебя.

— Спасибо. Так на чем я остановился?

— На марсианах, — ответил я.

— Ах да, конечно. Прототип орды пришельцев. Сверхоружие против слабого вооружения человека, которого спасает чистая случайность. В Америке по-другому. Что-то приземляется, кто-то появляется и нате вам — благодаря развитым средствам передачи информации, в стране ширится паника, от побережья до побережья. Отовсюду бегут люди, автострады переполнены. А в Вашингтоне перепуганные толпы, запрудившие площади, стоят, устремив свой взор к Белому Дому. А тем временем, в каком-нибудь Кэтсхилле, богом забытый профессор с дочкой и преданным молодым помощником снуют повитухами вокруг, так сказать, «детища лаборатории», которое в последнюю секунду спасает мир. Предугадываю, что сообщение о вторжении типа нашего будет там встречено заматерелым скепсисом. Впрочем, американцы лучше себя знают. А у нас? Просто еще одна заварушка. Упрощенные мотивы, усложненное оружие, но все — то же самое, В результате, мы не можем выдать ни одного прогноза, ни одного сколь-нибудь значительного вывода. Ничего полезного, что может пригодиться, когда что-то действительно случается.

— Для меня всегда большая проблема, когда понимать вас буквально, а когда начинать выискивать смысловые слои, — сказал я.

— В данном случае, понимайте буквально, — Зеллаби покосился на полковника. — Хм, вы даже не возражаете? — спросил он. — Скажите-ка, полковник, и когда вы приняли теорию вторжения?

— Лет восемь назад. А вы?

— О, почти тогда же. А может, даже и раньше. Мне она не нравилась, но пришлось ее принять. Однако, я не знаю, какая теория ходит в официальных кругах. Так что у вас на уме?

— Сделать все возможное, чтобы максимально их изолировать от внешнего мира и проследить за их развитием.

— Замечательно. Ну и?

— Погодите, — встрял я, — У меня опять проблемы с иносказанием. Вы что, оба считаете, что Дети — пришельцы? Что, серьезно прилетевшие из Космоса?

— Вот видите, — сказал Зеллаби, — никакой паники? Просто скептицизм. Что я вам говорил?!

— Согласен, — сказал Бернард. — это единственная теория, которую не нужно отстаивать в моем департаменте, хотя там есть люди, ее не принимающие. Однако, у нас больше фактов, нежели те, которыми обладает мистер Зеллаби.

— Ага! — воскликнул Зеллаби… — Вот мы и подошли вплотную к интересу военной разведки ко всему этому делу.

— Я не вижу причин, по которым я не могу вам об этом рассказать. Раньше вы не пытались вмешиваться в наши дела и искать корни нашего пристального интереса к Мидвичу. Но вы наверняка задумывались о нем, хотя вряд ли можете догадываться о причинах.

— Ну и? — поинтересовался Зеллаби.

— Всего-то-навсего — Мидвич не единственное место, где случилось Вторжение. За три недели по всему миру зарегистрировали ещё несколько НЛО.

— Будь все проклято! Напрасно, все напрасно! — вопль Зеллаби пронзил комнату. — Ну, и где другие Дети? Где, я вас спрашиваю?

Бернард не торопился. Он выдержал паузу и спокойно продолжил:

— Вторжение было в небольшом селении на севере Австралии. Обнаружилось тридцать три беременности. Большинство Детей умерли впервые же часы жизни. Остальные — в пределах нескольких дней. Другой сигнал пришел из эскимосского поселка на острове Виктория в северной Канаде. Местное население старается на эту тему не распространяться. Но, скорее всего, они были так напуганы и разъярены непохожестью Детей с их малышами, что постарались тут же от них избавиться. Во всяком случае, ни один не выжил. И это происходило как раз в то время, когда мидвичские ребятишки уже заставили своих мамочек вернуться. Сила внушения Детей, очевидно, развивается не сразу. Еще один Утраченный День…

Зеллаби поднял руку.

— Стойте, дайте самому угадать. Где-то за «железным занавесом»?

— Там столкнулись со Вторжением дважды, — ответил Бернард. — Один случай был под Иркутском недалеко от монгольской границы. Там вообще решили, что женщины спали с дьяволом. Результат легко угадать. Второй случай произошел на Дальнем Востоке в Гежинске, местечке в горах под Охотском. Возможно там были и другие случаи, о которых нам неизвестно. Точно было где-то в Африке и Южной Америке. Но проверить трудно; тяжело поладить с местным населением. Может быть и такое, что где-то Вторжение попросту не заметили. Соответственно, Детей тоже будет трудно выявить. В большинстве случаев, нам известных, Детей считали уродами и уничтожали. Но где-то их могли и спрятать.

— Вряд ли в Гежинске. Бернард усмехнулся.

— Вы хороший аналитик, Зеллаби. В Гежинске Вторжение произошло за неделю до событий в Мидвиче. Мы узнали об этом в три дня. Русские страшно беспокоились. Лишь когда у нас случилось то же самое, они немного успокоились, сообразив, что это не наших рук дело. Наш агент все время следил за событиями в Гежинске и слал донесения. Он-то нам и сообщил, что в Гежинске эпидемия беременности. Тогда мы не обратили на это внимания. Но когда и у нас произошло то же самое, мы начали более пристально следить за очагами Вторжения. Когда в Мидвиче родились Дети, нам было проще, чем русским. Русские закрыли Гежинск, по размерам в два раза крупнее Мидвича, и информация оттуда стала скудноватой. Мы же не могли сделать Мидвич закрытым, поэтому действовали иначе. И, мне думается, более успешно.

Зеллаби кивнул:

— Ясно. Никто толком не знал что у кого. Но окажись у русских группа потенциальных гениев, и нам не грех иметь такую же, в противовес. Ведь так?

— Что-то вроде того.

— Я должен был это предвидеть, — сказал Зеллаби и грустно покачал головой. — Мне и в голову прийти не могло, что Мидвич далеко не уникален. Теперь я понимаю ваше отношение к нам, вы имели на это право. Так что же произошло в Гежинске, что мидвичские Дети так на нас ополчились?

Бернард аккуратно положил на тарелку свои нож и вилку, внимательно изучил получившийся натюрморт и затем посмотрел на нас.

— Дальневосточная армия, — медленно произнес он, — недавно получила новое атомное оружие. На прошлой неделе они проводили первое испытание… Города Гежинска больше не существует.

Мы воззрились на него. Анджела в ужасе подалась вперед:

— Вы хотите сказать, что там?.. Бернард кивнул:

— Да. Весь город. Никого нельзя было предупредить — могли узнать Дети. Официально это можно было списать на ошибку в вычислениях или на диверсию. — пауза. — Официально, то есть и для внутригосударственного, и для международного спокойствия. Мы сильно рисковали, но получили необходимую информацию по развитию ситуации в Гежинске, вплоть до самой развязки. Для нас это было серьезное предупреждение. Через третьих лиц мы получили из русских источников описание Детей. Но главное, о чем говорилось в том сообщении — предупреждение, что Дети могут представлять не только бедствие национального масштаба, но и опасность для всей человеческой расы. И еще там был призыв ко всем правительствам мира приложить все усилия для скорейшей нейтрализации очагов Вторжения. Несколько панический призыв, конечно.

Зеллаби потрогал свой нос. — И какова же реакция разведки? Пытаются выяснить, что заставило русских так поступить?

— Одни интересуются, другие пожимают плечами.

— Вы сказали, что они разделались с Гежинском на прошлой неделе? Когда именно?

— Во вторник, второго июля, — ответил Бернард.

— Интересно, а откуда они узнали?..

Сразу после завтрака Бернард объявил, что вновь отправляется на Ферму.

— Я не мог поговорить с Торренсом, пока там был сэр Джон. А потом, как вы знаете, было не до того.

— Могу предположить, вы не будете высказываться по поводу дальнейшей судьбы мидвичских Детей, да? спросила Анджела.

Бернард отрицательно покачал головой.

— Даже будь у меня какие-то идеи на сей счёт, они представляли бы служебную тайну. И как раз поэтому я хочу выслушать соображения Торренса. Буду через час.

Он вышел на улицу и уже собирался было взяться за ручку дверей своего автомобиля, но передумал и зашагал по дороге на Ферму, решив, что небольшая прогулка его освежит.

За забором дома Зеллаби стояла женщина в голубом твидовом костюме. Она посмотрела на Бернарда, мгновение поколебалась, и шагнула навстречу. Тот приветливо приподнял шляпу.

— Полковник Уэсткот, я мисс Лимб. Мы лично не встречались, но здесь все вас знают.

Бернард ответил легким кивком и подумал, много ли «все» знают о нем, что именно и как давно.

— Чем могу быть полезен?

— Дети, полковник. Что вы собираетесь делать?

Бернард честно признался, что никакого решения на этот счет ещё нет. Она внимательно выслушала объяснения, но ее руки в перчатках то сжимались в кулаки, то вновь разжимались.

— Ничего серьезного, да? — спросила мисс Лимб. — Да, я знаю, что прошлая ночь была одним сплошным кошмаром. Но ведь они в этом не виноваты. Они еще многого не понимают. В конце концов они — Дети! Пусть даже и выглядят несколько старше своего возраста. Это же не очень существенно, ведь так? Они не собирались совершать ничего дурного. Вы бы тоже испугались, увидев толпу, намеревающуюся поджечь ваш дом. И вас бы никто не мог осудить за самозащиту. Случись это с моим домом, и я бы защищалась, как могла, пусть даже с одним топором в руках.

Бернард в этом и не сомневался. Но эта маленькая женщина никак не умещалась в образ защитницы стопором против разъяренной толпы.

— Но их средства самозащиты были ужасны, — напомнил он мягко.

— Я понимаю. Но поставьте себя на их место и сбросьте груз ваших лет. Молодости легко быть неразборчивой в средствах. Когда я была ребенком, обиды заставляли меня прямо-таки сгорать от ненависти и порывов мщения. Будь у меня сила, ой, не знаю, что бы я тогда натворила.

— К несчастью, Дети обладают силой, — сказал Бернард. — И мы не имеем права допускать, чтобы они так ею пользовались.

— Да, конечно. И они поймут это, когда станут достаточно взрослыми. Уверена, не будут. Поговаривают, что их нужно выслать. Но вы же не станете этого делать? Они еще так молоды. Я знаю, они обладают сверхчеловеческой мощью. Но им еще не хватает жизненного опыта и они напуганы. Ведь раньше они не были такими. Мы нужны им. Если они останутся, мы сможем научить их любви и терпению, Они увидят, что никто не хочет им зла.

Бернард посмотрел на женщину. Ее руки сжаты, умоляющие глаза полны слез. Лицо полковника приобрело несчастное выражение. Он поразился той преданности, которая заставляет эту женщину видеть в шести смертях детские шалости. Он почти видел в ее глазах боготворимую хрупкую фигурку. Она никогда не осудит, не обвинит, не перестанет любить. И никогда не поймет. Для нее это единственное, что есть в жизни. Сердце Бернарда преисполнилось сочувствия. Он только и смог, что попытался объяснить, что решение вне его компетенции, уверить, что ее слова обязательно попадут в рапорт. Он вежливо простился с мисс Лимб и пошел своей дорогой, всей спиной ощущая жалобный взгляд женщины.

Деревня встретила полковника подавленной тишиной. Одинокий полицейский был погружен в свои мысли. Преподанный Детьми урок был усвоен.

Двое из них восседали на скамейке у дороги. Они так углубились в созерцание неба, что не заметили, когда Бернард Приблизился к ним. Он остановился и попытался сообразить, чем это Дети занимаются. И тут услышал шум реактивного самолета и поднял голову. На фоне голубого неба четко прорисовывался контур машины. Пять тысяч метров, прикинул Бернард. В этот момент за самолетом показались черные точки и в небе раскрылись пять парашютов. Дети обменялись довольными взглядами. Бернард посмотрел на них, потом снова на самолет. Легкий бомбардировщик дальнего действия «Кари» с экипажем в пять человек.

Наконец его присутствие заметили. Все трое принялись пристально друг друга разглядывать.

— Дороговатая модель, должен сказать, — наконец произнес Бернард. — Кто-то будет очень недоволен такой потерей.

— Всего лишь предупреждение, — пожал плечами мальчик. — Но, возможно, им придется потерять несколько машин, пока они поверят в его реальность.

— Что-то новенькое для вас. Вам что, не нравятся гудящие над головой самолеты?

— Ага, — согласился мальчик. Бернард кивнул.

— Теперь понятно. Но почему всегда столь суровые предупреждения? Неужели нельзя просто повернуть самолет назад?

— Мы могли заставить его разбиться вместе с экипажем, — сказал девочка.

— Уверен, что могли. В таком случае, мы должны поблагодарить вас за то, что вы этого не сделали. Но, если честно, возврат выглядел бы эффективнее. К чему столь грубые методы?

— Большее впечатление. Нам бы пришлось слишком часто возвращать самолеты, прежде чем кто-нибудь сообразил, что это наших рук дело. Потеря же самолетов сразу расставит всё по своим местам, — сказал мальчик.

— Так, понятно. То же имелось ввиду в конфликте той ночью. Простая переориентация толпы не дала бы желаемых результатов. Стало быть, послужила бы недостаточным предупреждением, — констатировал Бернард.

— Вы и впрямь считаете, что ваш вариант подействовал бы? — поинтересовался мальчик.

— Все зависит от того, как это сделано. Нет никаких сомнений, что совсем не обязательно было заставлять людей избивать друг друга, тем более до смерти. Не переусердствуйте, когда вызываете гневи ненависть.

— И страх тоже, — заметил мальчик.

— Вы что, хотите внушить людям страх?

— Пусть не пристают к нам. Как бы мы себя ни вели, рано или поздно вы постараетесь избавиться от нас, попросту уничтожив. Мы укрепим свои позиции, если перехватим инициативу.

Мальчик говорил совершенно невозмутимо, ровным голосом. Но его слова острыми иглами вонзились полковнику в мозг. Бернард старался воспринимать сказанное, как речь взрослого человека, не забывая при этом, что перед ним девятилетний мальчишка, хоть и выглядевший на все шестнадцать. Его ошеломило такое несоответствие. Он мысленно содрогнулся. В памяти всплыла сцена с констеблем. То же ужасное сочетание детской внешности и неумолимой значимости произносимых слов.

— Это ты, Эрвин? — спросил Бернард.

— Нет, — ответил мальчик. — Иногда я — Джозеф. Но сейчас я просто один из Нас. Вам не нужно Нас бояться. Побеседуем?

Бернард присел на лавочку рядом с Детьми и как можно спокойнее начал:

— Желание убить вас — самонадеянное желание. Но если ваше поведение не изменится, вас будут ненавидеть все больше и в конце концов начнут обороняться сами. Неужто вы так нас ненавидите? А если нет, почему бы нам не прийти к какому-нибудь соглашению?

Бернард посмотрел на Детей в слабой надежде перевести разговор в детское русло. Но следующие слова мальчика развеяли ее.

— Вы все еще рассматриваете наши взаимоотношения в старом ключе. Никакой ненависти, никакой симпатии. По этому поводу можно долго полемизировать, но нашего с вами конфликта этим не разрешить. А ненависть?.. Что ж, между нами стоит биологический барьер. А вы не можете сейчас позволить себе расправиться с нами, так как уже осознаете, что в этом случае с вами будет попросту покончено. Что касается соглашения, о котором вы упомянули, то это политическая необходимость. И здесь потребуется участие ваших высших кругов власти. Хотя мы думаем, что кое-кто из ваших лидеров уже подумывал, а не последовать ли русскому примеру.

— Так, о русских вы тоже знаете.

— Естественно. Пока в Гежинске все было спокойно, у нас не было забот. Но вот Детей там уничтожили и баланс оказался нарушенным. Русские поняли, что мы представляем для них потенциальную опасность и что биологическая и политическая необходимости совпадают и уничтожили нас. Эскимосы сделали то же самое, но их побудил к этому примитивный инстинкт. Но результат один и тот же. Для вас здесь такой выход представляется несколько менее приемлемым. Вы верите, что государство призвано служить человеку и тревожитесь от того, что вынуждены признать такое право и за нами. Момент нашего первого страха и смятения прошел. Мы серьезно испугались, узнав о действиях русских против Нас. Вы тоже могли быстренько организовать что-то подобное здесь. Но вы. решили, что сможете избежать хлопот с нами. Теперь же пострадавшие от ночного побоища лежат в трейнском госпитале и уже наверняка поведали о Нас другим людям. Шанс для вас организовать какой-нибудь «несчастный случай» сведен на нет. Ну, и что вы намерены предпринять сейчас, чтобы обезвредить нас?

Бернард покачал головой.

— У нас цивилизованная страна и она известна своей способностью находить компромиссы. История учит нас терпеливому отношению к меньшинствам.

— Дело не в цивилизованности, — вступила в разговор девочка. — Если дать нам возможность жить дальше, мы станем доминировать. Неужели вы согласитесь сместиться на вторые роли? Плюс политическая проблема: может ли государство позволить себе мириться с существованием могущественной группы людей, меньшинством, как вы выразились, способной держать его под контролем? Ясное дело — нет! Стало быть, последуют какие-то действия. Мы находимся в безопасности, пока вы об этом твердите. Но кто-то попримитивней обязательно захочет нас уничтожить. Священники забеспокоятся об этической стороне дела. Ваше правительство неохотно будет идти на радикальные меры. В итоге, оппозиция увидит свой шанс поменять правительство и бросится защищать нас, обиженное меньшинство. Их лидеры будут искренне негодовать и требовать для нас равных прав, сочувствия. Потом кому-то взбредет в голову, что мы действительно серьезная проблема. И, чтобы одержать над нами верх, они сменят свою сердечность на холодную настороженность. Были доброжелатели, и вот их уже нет.

— Похоже, вы не слишком высокого мнения о наших политиках, — сказал Бернард.

— Как доминирующий на этой планете вид, вы можете позволить себе оторваться от реальности и забавляться абстракциями. Однако в течение всей этой возни, многим придет в голову, что проблема отношений с нами, более совершенным видом, со временем не упростится. И наступит время практических действий. Минувшей ночью мы продемонстрировали, что будет с солдатами, посланными против нас. Пошлете самолеты — они разобьются. Наступит очередь артиллерии и управляемых ракет, что, собственно, и сделали русские — отправили на Гежинск ракету. На электронику-то мы воздействовать не можем. Но случись вам сделать так, и Мидвич тоже не уцелеет. Но это вряд ли возможно здесь. Какое правительство в этой стране сможет удержаться у власти после массового истребления целого населенного пункта? На это никакая из ваших партий не осмелится. Их лидеров могут попросту линчевать.

— Детали могут меняться, но нечто в этом роде будет непременно, — вновь вступил мальчик. — И вы, и мы имеем единственную цель — выжить. Все мы игрушки в руках природы. Вас она наделила силой в коллективе, но обделила умственным развитием. Нас же сделала слабыми физически, но предоставила в наше распоряжение мощный умственный аппарат. А затем столкнула два наших вида лбами и сидит себе в сторонке, наблюдает, что из всего этого получится. Жестокий спор двух рас. Спор старый, как мир. Правда есть некоторые точки соприкосновения, но они какие-то нечеткие, размытые, — мальчик улыбнулся. — Зеллаби, к примеру, наш первый учитель… Да, так вот — мы, кажется, нашли возможность отсрочить серьезную схватку. Как раз об этом мы и собирались поговорить с вами.