Ибн Зухайн, владыка Большой долины, прогуливался по тенистому вечернему саду. Снаружи, за тройной изразцовой стеной, песок и камни пустыни возвращали окрестностям накопленный за день жар, но в обители Зухайна воздух оставался прохладным, свежим и влажным благодаря пышно украшенному фонтану в центре выложенного мозаикой дворика.

Вода, вырывающаяся из недр земли, была столь холодна, что, приблизившись к фонтану, Зухайн даже зябко поежился. В этом, как он считал, проявлялась еще одна из многочисленных милостей Аллаха, и улыбка все еще играла на его губах, когда он заметил маленький голубой флакон, стоящий на ониксовом цоколе.

Не прикасаясь к флакону, он внимательно рассмотрел его и пришел к выводу, что эта простенькая вещица, покрытая неряшливой глазурью и выпачканная в смоле, вряд ли может принадлежать ему. Стало быть, в сад вторгся кто-то чужой.

В тяжелом вздохе Зухайна раздражение мешалось с печалью. Вечера должны быть посвящены молитвам и удовольствиям, а сегодня ему придется отдать приказ об одной или даже нескольких казнях. Он не любил бессмысленной жестокости, но все слуги знали, что за любую небрежность их неизбежно ожидает наказание, и это приучило каждого со всем тщанием избегать всякого рода оплошностей.

Краем мантии Зухайн смахнул преступную бутылочку, и она разбилась, упав на сверкающий мозаичный пол. Он повернулся и пошел было прочь, чтобы призвать начальника стражи, но не успел сделать и нескольких шагов, как за его спиной раздался голос:

— К чему такая спешка, мой господин? Разве ты настолько богат и могуществен, что во всем мире уже не осталось того, чего бы ты мог пожелать?

Положив руку на рукоять богато украшенного кинжала, Зухайн резко повернулся и увидел перед собой высокого человека, похожего на перса или индуса. Незнакомец встретил его гневный взгляд дружелюбной улыбкой. Спокойствие и свободные манеры незваного гостя были одновременно оскорбительными и пугающими — казалось, убийца совершенно хладнокровен и уверен в себе. Зухайн оглядел его, раздумывая, возможно ли, что стража и слуги перебиты незаметно для господина.

— Я один и не желаю тебе зла, — сказал незнакомец, очевидно, догадываясь, о чем думает Зухайн.

— Прежде чем я получу удовольствие, казнив тебя, ответь мне, зачем ты здесь, — потребовал Зухайн.

— Удовольствие ты можешь получить, только приняв от меня три дара — все, что пожелаешь, и никак иначе.

Незнакомец стоял у самого фонтана, и водяные брызги окутывали его радужным ореолом, мешая ясно разглядеть лицо.

— Ты, может, и вправду один, зато я — нет, — возразил Зухайн. — И от меня ты сможешь получить лишь один дар — смерть.

— Смерть? Для меня? — Улыбка незнакомца сделалась еще шире. — Должно быть, владыка Большой долины и в самом деле могущественный правитель.

— Откуда ты? — резко спросил Зухайн, выведенный из себя дерзкими манерами собеседника.

Носком сандалии незнакомец пошевелил голубые осколки на полу.

— Неужели это так важно?

— Да.

— На твой вопрос нет и не может быть ответа. Начинай, мой господин, у меня мало времени — загадывай свое первое желание.

— Мое первое… — Зухайн прищурился, пытаясь разглядеть сквозь сияющий туман размытые очертания фигуры незнакомца, и тут на него нахлынули старые воспоминания. Восемь лет назад он повредил левую руку, и с тех пор, несмотря на все усилия придворных врачевателей, она была похожа на сухую клешню.

— Верни мне руку, — сказал он. — И я узнаю, кто ты или что ты есть на самом деле.

— Исполнено, — бесстрастно ответил незнакомец, и пальцы Зухайна распрямились, как лепестки медленно распускающегося цветка. В этот миг в его уме расцвело понимание. Аллах и в самом деле благоволит к нему больше, чем к прочим смертным, и теперь у него появился шанс снова стать молодым, а сила юности в союзе с его мудростью распространят царство Зухайна до границ ислама и далеко за их пределы. Но как бы ни хотелось сбросить бремя лет, неугомонный разум владыки увлекал его к другой, еще более заманчивой возможности. Давнишней страстью, к которой он по-прежнему остался неравнодушен, была история. Зухайн самозабвенно любил ее не за те уроки, которые можно извлечь из прошлого, но потому, что она приоткрывала завесу над будущим. Мир представлялся ему чередой непрерывных изменений, и более всего Зухайн сожалел о том, что жизнь человеческая слишком коротка и позволяет всего лишь мельком взглянуть на грандиозное зрелище, узреть, как Сыны Пророка триумфально несут истинную веру во все концы земли. И вот теперь прямо в руки дается возможность парить подобно орлу над скрытыми ландшафтами грядущих времен.

— Скажи мне, — сказал Зухайн пришельцу, — как твое имя?

Глаза незнакомца сверкнули.

— Это твое второе желание?

— Не шути со мной.

— Хорошо, мой господин. Можешь называть меня Эмад.

Зухайн направил на него указательный палец:

— Эмад, я приказываю тебе показать мне мир таким, каким он будет через тысячу лет.

Пришелец покачал головой:

— Тебе следовало бы уже понять: никто — даже владыка Большой долины»- не волен приказать мне что-либо. От меня можно потребовать только исполнения трех желаний.

— В твоей ли власти показать мне будущий мир?

— Это твое второе желание?

— Да. Это мое… желание.

— Очень хорошо, мой господин. Смотри!

Эмад указал рукой на пол, и внезапно мозаичный рисунок начал двигаться, приобретая текучесть и глубину прозрачного, залитого солнцем моря. Зухайн вдруг обнаружил, что смотрит сверху на знакомые холмы и долины, окружающие его столицу. Но каким колоссальным и устрашающим переменам они подверглись! От нынешнего богатого торгового города осталась лишь жалкая горстка убогих полуразвалившихся лачуг, а оживленная гавань превратилась в убежище для дюжины рассохшихся рыбацких лодок. Но досаднее всего было то, что на месте его собственного дворца не осталось ничего, кроме смутных очертаний фундамента, занесенного белым песком, струящимся через него подобно дыму.

Под завороженным взглядом Зухайна сцены начали меняться, и за несколько минут он посетил все отдаленные земли своих праотцов, простершиеся от побережья океана на западе до узкого моря на востоке. И по всей Аравии картина оставалась одной и той же — бедность, запустение и упадок: заброшенные земли, разрозненные нищие селения, где люди цеплялись за жизнь на развалинах былого величия.

— К чему этот дьявольский трюк? — ледяным тоном вопросил Зухайн. — Что за ложные видения ты мне показываешь?

— Мне нет смысла обманывать тебя, — бесстрастно ответил Эмад, хотя в глазах его блеснул огонек, который можно было бы принять за гнев. — Это твой мир, каким он станет тысячу лет спустя. Это, ибн Зухайн, владыка Большой долины, и есть то, чем увенчаются твои старания.

— Предупреждаю тебя, — свирепо прошептал Зухайн, — что твои дешевые уловки не помогут тебе, если…

Он умолк, так как его внимание привлекла одна деталь сияющей панорамы, разворачивающейся внизу. По горной дороге шел караван, состоявший, к изумлению владыки, из больших колесных повозок, которые словно по волшебству двигались сами собой, без помощи каких-либо тягловых животных. На боку каждой из повозок были нарисованы белые квадраты с красным крестом посредине. Видение длилось так долго, что Зухайн успел ясно различить людей, сидящих внутри чудесных повозок, и его ноздри задрожали от ненависти, когда он понял, что это неверные — гладкие, откормленные, высокомерные неверные, путешествующие без всякого страха там, где их должны были тут же убить и бросить на корм собакам.

— Что теперь? — выдохнул Зухайн. — Что это значит?

— Все очень просто, мой господин. — На этот раз в голосе Эмада уже отчетливо слышалась злоба. — Мир очень велик, и есть много земель, где солнце палит не так яростно, а вода имеется в изобилии. Будущее принадлежит людям из этих зеленых земель.

— Не лги мне, — приказал Зухайн, стиснув свой кинжал.

— Суди сам, ибн Зухайн. — Эмад повел правой рукой, и наплывающие друг на друга картины начали сменяться с ошеломляющей быстротой. Чувства Зухайна словно онемели от череды пылающих образов: великолепных многолюдных городов, бесконечных просторов полей, где зрел обильный урожай, густых лесов, кипящих жизнью морских портов. Повсюду он видел огромные торговые экипажи, снующие по дорогам, громадные корабли, плывущие по океанским волнам без ветра и парусов, и даже машины, парящие над облаками, как металлические птицы. И все это пышное зрелище свидетельствовало о богатстве, роскоши и силе.

— Надеюсь, мой господин удовлетворен? — спросил Эмад, выказывая признаки нетерпения. Он вновь взмахнул рукой, и пол дворца утратил прозрачность. — Настало время загадать третье желание.

— Еще нет. — Зухайн пытался осмыслить увиденное. Его разум стремился выхватить главное, что объединяло все развернувшиеся перед ним видения. — Те корабли, что я видел, повозки и летающие машины… Чем они движимы? Я не видел ни парусов, ни лошадей с верблюдами, ни тягловых птиц.

— Все экипажи перемещаются самостоятельно при помощи двигателей.

— Это не объяснение. Какая сила в них используется?

— Сила голубых кристаллов, мой господин.

— О каких кристаллах идет речь? Сапфиры? Аметисты?

— У тебя нет для них названия, ибо в других краях они встречаются в изобилии, но их почти невозможно найти в землях ислама. Достаточно сказать, что голубые кристаллы имеют силу, которая в одном отношении даже больше моей, ибо она не знает преград. Помести ее в самый прочный сосуд, она все равно вскоре вырвется наружу. Но, как ты сам убедился, люди научатся использовать ее и заставят служить себе на благо. И тогда самый последний крестьянин разбогатеет, точно князь… А теперь, — завершил Эмад, — назови свое третье и последнее желание. Уверен, ты, как и все остальные, пожелаешь вернуть себе юность и здоровье.

— Не так быстро. Я не заметил процветания ни в моих владениях, ни в какой-либо иной части Аравии.

— Я уже объяснял: в этих местах нет запасов голубых кристаллов. Но не огорчайся, мой господин, — успокаивающе произнес Эмад. — Другие народы будут щедры в своих дарах — еде и лекарствах. Они не позволят вашим детям погибнуть от голода.

Зухайн наполовину обнажил кинжал:

— Если ты дорожишь своей жизнью, собака, не говори со мной подобным образом.

— Я трепещу, — насмешливо сказал Эмад, увеличившись в росте и почти сравнявшись размерами с центральным фонтаном в саду. — Торопись, старик, загадывай желание. Каким ты хочешь стать? Двадцатилетним? Пятнадцатилетним?

— Ты прав, я — старик, — ответил Зухайн, сдерживая гнев. — Мне недолго осталось жить, и было бы, конечно, неплохо еще раз вкусить сладкий мед молодости. Но что такое жизнь по сравнению с вечностью? Семьдесят лет, которые ты мне предлагаешь, пролетят так же быстро, как те, что уже за плечами.

— А что, если я предложу тебе вечную жизнь?

— У меня нет желания навсегда захлопнуть перед собой врата в Рай.

— Ты глупец, ибн Зухайн, — сказал Эмад. — Так каково же твое последнее желание?

— Повелеваю тебе очистить мир от этих проклятых голубых кристаллов и вручить мне равный им по силе талисман.

Эмад помолчал, а когда заговорил вновь, его голос, казалось, стал глуше:

— Даже для тебя, владыки Большой долины, подобные притязания слишком…

— Исполняй что велено! — крикнул Зухайн.

Затем он выхватил кинжал и метнул его в гигантский силуэт. Сверкнула вспышка, по небу рябью пробежала тень, и Эмад исчез.

Зухайн огляделся вокруг в поисках драгоценного камня, ради которого пожертвовал вечной юностью, и его плечи поникли, когда он понял, что его жестоко обманули. Никакого сокровища, никакого сверкающего талисмана, который помог бы его потомкам приоткрыть дверь в только что виденное им будущее. Похоже, он бы только выиграл, если бы обращался с Эмадом любезнее и осмотрительнее, но не таков владыка Большой долины.

Удрученный и разгневанный Зухайн уже собрался покинуть сад, но тут едва уловимое изменение в напеве струй высокого фонтана насторожило его. Зухайн обернулся, и глаза его сузились от ярости, когда он полностью оценил всю степень зловредности и коварства джинна-искусителя.

Чистая вода фонтана — последнее утешение на склоне лет — иссякла, а вместо нее струилась черная и зловонная маслянистая жидкость, уже начавшая уродовать окрестности.