Старые львы
Срочно
т. Салину В.Н.
«Ланселоту» для проведения оперативно-розыскных и неотложно следственных действий придана оперативно-техническая группа и группа силового обеспечения в количестве шести человек, имеющих опыт задержания особо опасных преступников.
В настоящее время «Ланселот» с подчиненными ему группами заняли позиции в районе ОВД «Останкинский».
Владислав
Ланселот
Микроавтобус «мерседес» припарковали за квартал от ОВД, чтобы не тревожить его обитателей.
Снаружи барабанил нудный холодный дождь. Стекла микроавтобуса запотели. Улица за окном казалась до крыш заполненной мутный туманом.
Им удалось только разглядеть размытые красные огни задних фар машины, увозящей прокурора Груздя.
Барышников убавил громкость в приборе слухового контроля, нудный скрип половиц и размеренный топот ног стихли и больше не резали слуха. Вероятно, Пак молча, в одиночестве мерил шагами кабинет, других звуков жучок, незаметно поставленный Колькой, в эфир не передавал.
— Груздь-то… Так засветиться! — Барышников повернулся к Злобину. — Ты такое предполагал? — Предполагал, но особенно не рад, — нехотя отозвался Злобин. — Чему тут радоваться, еще одна сука нашлась в наших рядах.
— Ну ты и пессимист, Ильич. Одной сукой меньше — вот как надо говорить! Не так погано на душе будет. — Он заворочался в кресле, вытянул ноги в проходе. — И коль скоро о ссученных речь зашла… Пак не один работал, безусловно. Есть информашка, что в Москве действует целая банда из ментов с солидными погонами. По своей линии копят компромат, а потом бомбят коммерсантов. Уголовщина чистой воды, с мордобоем и запугиванием до мокрых штанов. Только что паяльники в зад не вставляют. Но в лес кое-кого вывозили и могилку копать заставляли. Как понимаешь, информашка чисто оперативная, заявителей нет и пока не предвидится.
— Бред какой-то, — поморщился, как от зубной боли, Злобин.
— Кошмар и бред сейчас у тебя начнутся, когда я скажу, кто бандой руководит. — Барышников сделал паузу, нагнетая и без того напряженную обстановку. — Начальник одного отделения ФСБ в чине полковника. Фамилию называть не буду. Зачем до ареста чернить светлое имя чекиста? Но намекну, так и быть. Этот гад имеет прямой выход на предпринимателя с исконно русской фамилией Березовский. А посему ходит по Лубянке, как принц-консорт по Букингемскому дворцу.
— Полный бред!
— Так о чем я подумал, Андрей Ильич… — Барышников придвинулся ближе. — Может, не станем Пака свинчивать? Наверняка сейчас к дружкам побежит. Навесим хвост, а сами в кусточках посидим, посмотрим, что дальше будет. А вдруг он нас к этому принцу приведет?
Злобин сидел, закрыв глаза, и на секунду ему привиделось лицо матери Вальки Шаповалова.
— Нет.
— Что «нет»? — Делаем, как решили.
— А может…
— Нет! — отрезал Злобин. Барышников засопел. Пошевелил бровями, потом хмыкнул.
— У меня, конечно, мышление испорчено конторой. Это там был девиз: не высовывайся и жди, что-нибудь да станцуется. Но изрядная доля здравого смысла в этом есть, согласись.
— Нет! — так же резко повторил Злобин. Выдохнул, успокаиваясь. — Я Вальку хочу до снега найти, неужто непонятно? Мать его по моргам таскать не хочу. Нечего Паку на свободе гулять!
— Резонно, — кивнул Барышников. — С другой стороны, какая разница, за что Пака на крюк подвесить? Главное — его в камеру законопатить.
А там время будет поспрошать обо веем. Правильно я рассуждаю?
— Теперь — да.
Рация в руке Барышникова тихо пискнула.
— О, клиент созрел. Что скажешь, Ильич? На секунду лицо Злобина закаменело.
— Захват! — выпалил он. Барышников поднес рацию ко рту.
— Внимание, «Беркут»! Захват!!
Он опустил руку, пощелкал антенной по рулю.
— Напущу-ка я на него мальца, — задумчиво произнес он. — Пусть попинает Пака слегка. Так страшнее будет. А уж потом сам подключусь. Так сказать, всей мощью своего интеллекта. Как считаешь, Ильич, с психологической точки зрения я прав?
Злобин кивнул.
— Благодарю за доверие, — усмехнулся Барышников.
Достал из-под куртки пистолет, передернул затвор, поставил на предохранитель и сунул оружие в карман.
Пак вышел на крыльцо ОВД. Постоял, делая вид, что наблюдает, как из «уазика» выгружают двух кавказцев в наручниках. Гордые дети гор, глотнув воздуха свободы, попробовали трепыхаться. За что один тут же получил от сержанта прикладом в ребра. Охнул, присел на корточки, сипло задышал сквозь зубы. Другой сказал на своем языке что-то короткое и резкое, как плюнул. Стоявший у него за спиной сержант ударил сверху по наручникам. Они, очевидно, были жесткие, с зубчатым подвижным кольцом внутри, впивающиеся в кисти, потому что кавказец изогнулся, закинув голову, и рухнул на колени.
— Что раком встал? — процедил сержант. — Еще настоишься, козел. Пошел!
Он подхватил задержанного за наручники, высоко завел ему руки и таким образом заставил семенить впереди себя на полусогнутых ногах. Второго таким же способом поволокли следом. Судя по перекошенному лицу, наручники и ему до хруста передавили кисти. «Вот тебе и статья „пытки“. Что, теперь всех сажать? Салага, щегол пестрожопый!» Пак сплюнул, вспомнив молодого следователя Кольку.
Он посторонился, уступая процессии дорогу. Поморщился, когда обдало запахом мокрых милицейских бушлатов пополам с парфюмом кавказцев. Наверное, ребята перед выходом из дома вылили на себя по полфлакона.
Из кабины «уазика» выбрался Гена Сычев, опер из ОБНОНа. Потянулся, похлопал себя по заду и резво побежал к крыльцу.
— Привет, Кореец! — Он протянул руку. «Еще не в курсе», — подумал Пак, пожимая ему руку.
— Твои? — Пак кивнул на дверь, за которую уволокли кавказцев.
— Уже мои! — рассмеялся Гена. — Прикинь: поперли на продавщицу в «Звездочке». Охрана их вразумить попыталась, они забычились. В охране наши ребята подрабатывают, терпеть не стали. Носом в пол уложили, вызвали наряд. Начали абреков этих принимать, как полагается, карманы вывернули… А там, вот чего! — Он достал из кармана плоскую плитку в пакетике. — Как тебе шоколадка?
Пак с первого взгляда определил — героин.
— Фирма, блин! Настоящие «три девятки», — продолжал радоваться Генка.
Афганский героин с фирменным знаком «три девятки» пошел на Москву почти сразу же, как замирились с Масхадовым, дав ему шанс построить что угодно на руинах республики. Получился левый нефтекомплекс с нарколабораторией. За неполные два года поставки чеченско-афганского героина достигли такого объема, что вытеснили с рынка «легкие» наркотики типа марихуаны.
— Говорят, что им подбросили, конечно? — из вежливости поинтересовался Пак. Ответ знал заранее.
— А что они все говорят! — Генка засмеялся. — У одного, блин, дорога от пяток до макушки, ни одной нормальной вены. Второй такой ширнутый, что ни бельмеса не соображает. Только зенками крутит.
— Плитку на продажу несли скорее всего.
— А хрен их знает. — Генка сунул трофей в карман. — Сейчас, пока бумажки напишу, орлов пока на экспертизу свозят, время пройдет. Через часика два начнется ломка, тогда и поговорим.
Сдадут все, не впервой.
«Как Лешка меня», — подумал Пак.
— Ну, удачи, тебе. — Он заставил себя улыбнуться.
— К черту, к черту! — Генка махнул на прощанье рукой и захлопнул за собой дверь.
Пак остался один; С лица сразу же сошло добродушное выражение. Не поворачивая головы, обшарил глазами двор. Потянул носом, принюхиваясь, как зверь.
«Уходить надо. Вскрыть кубышку, чтобы на первое время хватило. И рвать когти из Москвы. Сейчас покружу по городу, сброшу хвост, если навесили. Беру у Жоры в автосервисе любую колымагу — и ходу в Татарстан, к Джабраилу. Он свистнет своим абрекам, дочку тихо вывезут. Дочку пасти не станут, ума не хватит. За женой наружку пустят. Ну-ну… Заодно узнают, с кем эта лахудра спит. Хватит, что мне здесь ловить? Ленка, хрен с ней, другого мужика найдет. Уже нашла, тварь… А дочку в этой говенной стране я не оставлю. Увезу за кордон, слава богу, бабки есть. Там нормальные люди живут, а не скот и шакалы, как здесь. Пусть поживет по-людски и человеком станет». — Он зажмурился, вспомнив шелковые волосы и нежный запах кожи дочки. Нет! Сначала надо проведать Доктора, шило ему в сердце сунуть, а потом уже дальше рвать. К утру все будет, как эти сучонки поют: «Нас не догонишь, нас не догонишь!»
Он поднял воротник куртки, вприпрыжку сбежал с крыльца. Вышел на плохо освещенную улицу. Незаметно огляделся. Наклонил голову, будто бы спасаясь от дождя — так лучше было контролировать взглядом тыл. Пошел расслабленной походкой, невольно попадая в такт песенке, засевшей в мозгу. «Нас не догонишь, нас не догонишь», — повторял он, как заговор, на каждый выдох.
Впереди послышался нервный цокот каблучков. Мелькнул контур женской фигуры.
Пак сузил глаза, дал команду телу расслабиться и приготовиться к любой неожиданности.
Навстречу по дорожке трусила девушка. Ноги на высоких каблучках то и дело подламывались, она всхлипывала и тихо, по-щенячьи поскуливала.
Увидев Пака, ускорила шаг, почти побежала. Левая рука прижимала что-то белое к лицу.
— Мужчина, где здесь милиция?! — В голосе слышалась едва сдерживаемая истерика.
В сумерках — а остановила она его в самом темном месте на аллейке — Пак с трудом разглядел, что девушка прижимает к лицу заляпанный темными пятнами платок.
— Где милиция?! — почти простонала она. У Пака сработал рефлекс профессионала.
— На вас напали? — машинально спросил он, вместо того чтобы указать дорогу.
Вскользь оглядел незнакомку. Прилично одета, молодая, пахнет дорогими духами, «Нарвалась на гопников, лохушка», — сделал вывод он.
— Сумочку вырвали, — глотая слезы, проговорила девушка. — И лицо… Они по лицу ударили! Я ничего не вижу. Лицо изуродовали-ли-ли!! — Она захлебнулась рыданиями.
«Скорее всего просто нос раскроили, — мысленно подредактировал ее показания Пак. — У баб всегда так: раз дали по роже, то уже уродина на всю жизнь».
Он бросил взгляд вдоль аллеи, потом назад.
Ничего подозрительного.
— Ну-ка покажите! — потребовал он.
Рук, однако, не протянул. Они так и остались расслабленно висеть вдоль корпуса.
Девушка громко шмыгнула носом, одним глазом (другой закрывал платок) уставилась на Пака.
— Мне милиция нужна! — почти крикнула она.
— Тихо! Я сам — милиция, — строгим голосом оборвал ее Пак. — Как зовут?
— Анжела, — ответила девушка.
«Надо же, как дочку», — мелькнуло у Пака в голове.
— Лицо покажи, Анжела, — уже мягче сказал он.
Девушка, помедлив, отвела от лица руку, сжимающую скомканный платок. Голову при этом она повернула, подставив лицо под свет фонаря.
Паку пришлось немного податься вперед. Но разглядел, что лицо девушки густо покрывают темно-красные разводы. Глаз в темном круге фиолетового пятна. Верхняя губа вздулась и неестественно оттопырилась. «Классно припечатали», — машинально отметил Пак.
Девушка развернула кисть, держащую платок. Пак только успел отметить, что движение это ненужное, непонятное… И через секунду едкая струя ударила по глазам.
— Ах ты сука! — прошипел Пак, зажмурясь от обжигающей боли.
Рефлекс бойца прыжком отбросил тело назад, потом резко вперед, срывая дистанцию. Правая нога выстрелила вверх. Он ничего не видел, слезы застили глаза, но знал: если девчонка еще стоит на месте, удар проборонит ее от живота до подбородка.
Но девчонки там уже не было. Пустота. В удар Пак вложил всю злость, сила была такой, что, не встретив цели, нога ушла так круто вверх, что колено ударилось о плечо. Пак на выпаде выстрелил ударом кулака вперед. И опять — в пустоту.
И тут на запястье его вытянутой рукой обрушился сверху мощный рубящий удар. Следом шею захватили в клинч жестко, до хруста под кадыком. Ни вздохнуть, ни крикнуть. Руки захватили с двух сторон, ловко взяв на болевой прием. Нажали так, что локти выгнулись в обратную сторону. Парализующий удар в живот тренированный пресс Пака выдержал. Но следом врезали в пах. Уже сквозь красный туман боли он почувствовал, что чьи-то руки железным хватом сковали ноги в коленях… «Минимум четверо. Это захват», — успел подумать он, проваливаясь в пустоту.
Его бросили лицом вниз на резиновый коврик, жестко пнули в копчик. От резкой боли Пак чуть не завыл, но в голове прояснилось. «И то ладно. Еще повоюем», — подумал он, прислушиваясь к себе.
Болело сразу в нескольких местах, но, похоже, ничего не сломали. Значит, можно драться. А то, что выжигает глаза, черт с ним. Даже вслепую он мог качественно зацепить одного-двух. Судя по запаху, бросили его в салон машины. По размерам скорее всего микроавтобус. Тем лучше, места хватит побрыкаться, а им навалиться кучей — нет. Пака резко перевернули лицом вверх. По щекам хлестнул удар. Раз, потом еще один. Слезы и так лились, а от этих мощных ударов, против воли хлынули ручьями.
— Я тебя урою, гнида! — раздался сверху срывающийся голос.
Пак ничего не видел, но человека узнал.
— Кишка тонка, щегол, — прошамкал он разбитыми губами.
И снова хлесткие удары в лицо. Пара чувствительных тычков в ребра.
— За Вальку я тебя порву, сука!! — В голосе Кольки послышались визгливые истеричные нотки. — Удавлю! Хрен тебе, а не задержание. В лес сейчас поедем, яму копать себе будешь. Ногтями, тварь, слышишь, ногтями яму себе выроешь! Срал я на Груздя… Хрен вам все законы, нелюди. Мне дело лучше ввиду смерти подозреваемого закрыть, чем рожу твою на допросе каждый день видеть. Понял, сука?! За Вальку. За такого парня… Я тебя… Я тебя живым в землю зарою!!
Колька всхлипнул, Следом град ударов обрушился на голову и грудь Пака. Били, как он чувствовал, истерично, по-бабьи, но от этого стало еще страшнее.
— Не могу, не могу больше! — выдохнул Колька. — Дай ствол. Ствол дай, кому говорю! Я его тут замочу.
Что-то холодное уперлось в лоб Паку. Щелкнул затвор.
От резкого звука обмерло сердце. Пак почувствовал, что по телу разлилась предательская слабость, оно больше не хотело драки до конца, оно хотело принять в себя кусок расплавленного свинца и затихнуть.
— Не стреляй, — прошептал Пак. — Дочка у меня…
Слезы, до этого злые, холодные, вдруг стали горячими, как расплавленный воск.
Пол под ним качнулся, кто-то занял место Кольки.
— По какому шоссе в лес поедем, браток? — Голос принадлежал пожилому мужчине.
Паку показалось, что он должен быть таким же округлым и добродушным, как и его голос.
— По Ярославскому, — уже не контролируя себя, выдавил Пак.
— Дочке-то сколько лет? — поинтересовался мужчина, промокая глаза Паку.
— Пять. — Пак, мучительно поморщившись, сглотнул комок в горле.
— Несмышленыш совсем. Ничегошеньки еще в жизни не понимает. — Мужчина вздохнул. — А я дядька старый, опытный. Я сразу смекнул, что Вальку вы далеко вывезти не могли. Первым делом Ярославку отработал. Шевцов, вояка отмороженный, на джипе «вранглер» разъезжает. Машина сейчас редкая, только пижоны вроде него ею пользуются. Прокололись вы из-за тачки такой приметной, ага. В тот день «вранглер» в угоне стоял, по всей Москве сводка прошла. На посту ГАИ, что на Кольцевой, вас тормознули. И на въезде в Мытищи еще раз. Шевцов не стал бы труп вывозить без прикрытия. Кто-то был нужен с ксивой, чтоб гаишников шугать. Вот ты и светил, дурачок, своим удостоверением.
Он последний раз протер глаза Паку, убрал платок.
— Вот и ладненько, вот и хорошо.
Голос мужчины все еще оставался таким же добродушным, словно не выдавал он смертельно опасную для Пака фактуру, а как добрый дед внуку сказку рассказывал.
— Тебя мне не жалко. А вот перед дочкой неловко. Какой-никакой, а все же папка. Ты не молчи, дурашка. Вали на Шевцова, пока не поздно.
Пак отдышался. Слизнул с губ липкую соленую слизь.
— Валентина живым везли. Это Доктор… Иван Шевцов его потом убил, — старательно выговаривая слова, произнес он.
Он проморгался, выдавив из-под век остатки влаги, и смог открыть глаза.
Увидел, что мужчина, как и предполагал, пожилой, с округлым лицом. Улыбается добродушно. Только пистолет держит у виска Пака именно он, а не Колька.
— Значит, признаешь, что соучаствовал в убийстве следователя Шаповалова? Ну, голубь, каркай быстрее. — Продолжая улыбаться, мужчина вдавил ствол в висок Пака.
— Признаю, — выдавил Пак.
— Где Шевцов персональное кладбище оборудовал, знаешь?
— Да.
— Дорогу не забыл?
— Покажу.
— Вот и все. А ты боялся. — Мужчина тихо хохотнул.
Сбоку, вне поля зрения Пака, кто-то взвыл. Резкий удар в ребра выбил воздух из легких Пака. Послышалась возня, сдавленное сопение.
— Коля, уймись! — строгим голосом потребовал мужчина. — Одно дело попинать для пользы дела, а другое — для души. Если для души или с психу, то иди к врачу, пока не поздно. Иначе сам под статью загремишь.
— Все, пустите! — попросил кого-то Колька. — Я в порядке, все. — Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. — Слышь, Кореец, — сказал он, давясь истерическим смешком, — а эпизод по продаже ствола все равно я буду вести. Так что на допросах мы еще встретимся!
Пак сглотнул вязкую кровавую слюну, но промолчал.
— Коля, выйдем, — произнес незнакомый Паку голос.
Качнулся пол, скрипнула на полозках дверь, в салон ворвался свежий воздух.
Пак услышал, как хлопнула дверь, выпустив наружу кого-то вместе с Колькой. Закрыл глаза и приказал себе расслабиться и ни о чем не думать. Получилось очень легко. Тело не хотело борьбы и боли, а мозг отказывался просчитывать ситуацию. И так ясно — конец.
Глава восемнадцатая. Свинарка и пастух
За Мытищами пикап «мерседес» свернул на проселок, следом пристроился джип с группой силового прикрытия.
Злобин мысленно который раз поблагодарил Барышникова за предусмотрительность. В пикапе уместились все. Пак сидел на заднем сиденье, зажатый между двумя операми. Рядом тихо сопел Барышников, используя время для сна. Эксперта отправили в кабину водителя, сейчас ему делать нечего, а лишних ушей не надо.
Злобин устроился лицом к Паку. На коленях держал папку, в которую по пути легли две служебные записки от постовых ГАИ.
Щелкнул кнопочкой диктофона.
— Продолжаем приступ честности?
— Валяй, — процедил Пак.
— Итак, вы ждали Шевцова у прокуратуры, — начал за него Злобин.
— Валька последние дни нервный ходил, — подхватил Пак. — Он бы чужого к себе не подпустил бы, а уж тем более — в машину сесть. На том Шевцов расчет и строил. Подошел я, поздоровался. Слово за слово, повел его к метро. Доктор, Шевцов, значит, сзади накатил. Дверцу открыл. Я Вальку подтолкнул, а Доктор каким-то хитрым макаром его ударил. Валька захрипел, ноги подогнулись… Мы его в салон заволокли. Бросили на заднее сиденье. Я еще спросил: «Ты что, его грохнул?» А Доктор ответил: «Не бойся, до места доживет». Протянул мне бутылку водки. Я влил несколько глотков Вальке в рот. На постах потом говорили, что прокурорский на выезде перебрал, к маме везем.
— К маме, — кивнул Злобин, давя в себе желание ткнуть диктофоном в плоскую морду Пака. — Кто предложил спрятать труп на ферме?
— Шевцов. У него тут дружок армейский живет. Фермером заделался. — Пак нехорошо улыбнулся. — Свиней разводит.
Барышников завозился, стрельнул глазками в Пака, потом в Злобина.
— Что за друг? — Злобин специально ушел от вопроса о свиньях, иначе бы не сдержался бы.
— Где-то воевали вместе. Такой же отморозок. — Пак несколько раз судорожно вдохнул. — Позывной «Пастух». Так его Шевцов называл.
— Подъезжаем, — подал голос водитель. — Какая-то развалюха за перелеском мелькнула. Через пару минут будем на месте.
Барышников зевнул, повернулся. В щель между шторками посмотрел наружу, там кисло под дождем вспаханное поле. Опять зевнул. Почесал живот под бушлатом. Вытащил пистолет и упер его в бок Паку. Специально, наверное, попал в ребро, Пак от боли охнул и согнулся пополам.
— Слушай меня, сучара! — процедил Барышников. — Если твой Пастух в дурь полезет, первая пуля — твоя.
Пак хлопал ртом, пытаясь восстановить дыхание.
— Стрелок я никудышный, — добавил Барышников. — Но в упор не промахнусь. А Андрей Ильич мне организует необходимую самооборону. Да?
Он подмигнул Злобину, продолжая ковырять стволом пистолета в ребрах у Пака.
— А-а-а! — выдохнул от боли Пак. — На одной… На одной машине надо. Иначе вспугнем!
— Полезная штука — массаж. — Барышников пистолета не убрал. — Не спи, Ильич, командуй!
— Тормози! — очнулся Злобин. Пикап послушно замер на месте. Злобин выскочил наружу, скользя по колее, побежал к джипу.
Ланселот
Фермой называлась покосившаяся изба с тремя полуразвалившимися сарайчиками. Перед крыльцом стоял трактор «Беларусь», такой же изношенный и неживой, как и постройки.
Злобин, большую часть жизни проведший в Прибалтике, где хутор — это маленький колхоз, удивился, что кто-то решил прокормиться на этих раскисших глиноземах. На личное хозяйство ферма явно не тянула. А вот на частный морг — да. И окружающая природа соответствовала: грязь непролазная, чахлый березнячок, огородик в десяток грядок и сверху небо, рваное и мокрое, как половая тряпка.
Изнутри все еще распирало, как жар при ангине, предчувствие близкой беды. Злобин сглотнул нервный комок, застрявший в горле. Посмотрел за окно. Группа силового обеспечения, громилы в черной форме, уже должны были подобраться к задам дома. «Ребята больше приучены выламывать двери квартир и укладывать носами в ковролин офисную челядь, по грязи шлепали только в армии. Но не сахарные, не расклеятся», — успокоил себя Злобин.
Одного он взял в пикап. Без этого накачанного парня с автоматом передовая группа смотрелась довольно жалко. Два опера в ботиночках, Барышников в бушлате и эксперт с чемоданчиком. Себя Злобин за боевой штык не считал. Никогда пистолета с собой не носил и сейчас не взял.
— Трогай! — скомандовал он водителю.
Пак неестественно широко распахнул глаза и с какой-то обреченностью на лице следил, как приближается дом.
Остановились у распахнутых ворот. Одна створка болталась на ветру, другая мокла в траве. «Пастух явно не имеет тяги к деревенской жизни», — мысленно отметил Злобин.
Рация на груди парня дважды пискнула. Он нажал на тангенту, ответив тремя сигналами.
— Пора! — обратился он к Злобину и передернул затвор «кедра».
Барышников ткнул в бок Пака. Решили, что им выходить первыми. Пака здесь знали, а Барышников в бушлатике вряд ли вызовет подозрение. По крайней мере выигрыш секунд в десять, пока спецназ не вломится в дом.
Пак, скрючившись, двинулся к отъехавшей вбок двери, таща за собой на мертвой сцепке наручников Барышникова.
— Не бойся, Ильич, прорвемся, — успел шепнуть Барышников.
Скорчил хитрую рожу и вывалился из салона. Злобин отметил, как затрепетали на сыром ветру редкие волосы Барышникова.
Пак встал, широко расставив ноги. Закинул голову к сизому небу. И вдруг громко захохотал. Ледяным, мертвым смехом.
И тут же с треском распахнулась дверь дома.
— Хрен вам! Живым не возьмете!! — истошно заорал молодой голос.
Барышников ощерился, толкнул плечом подавшегося из салона Злобина. Сам, поскользнувшись от резкого движения, потерял равновесие и замер в неудобной позе, оторвав пистолет от бока заходящегося в смехе Пака.
Автоматная очередь прошила серую тишину. По грязи, вдоль пикапа зашлепали фонтанчики. «Чоу-онк» — шлепнула пуля, войдя во что-то мягкое. Барышников охнул, вскинул руку с пистолетом к груди и рухнул в грязь, увлекая за собой Пака.
Какая-то злая пружина выкинула Злобина из салона. Он кувырком прокатился по телам Барышникова и Пака. Уперся ногой, гася инерцию. Вскинул правую руку. Сам не понял как, но в ней оказался пистолет, залепленный грязью. Ни о чем не думая, Злобин нажал на спуск, ловя прыгающей мушкой дверь дома. После первого же выстрела в ушах зазвенело…
В плечо жестко вошли чьи-то пальцы.
Злобин очнулся. Из глаз сразу же ушла красная пелена.
Рядом, укрывшись за телом Пака, лежал спецназовец. Лицо заляпано грязью. Глаза хищно прищурены, губы сжаты в ниточку. Он с трудом разлепил их и что-то прошептал.
— Что? — переспросил Злобин.
— Мокнул ты его, — повторил спецназовец. — Второй пулей снял.
Из дома доносился треск дерева и возбужденные голоса. Глухо хлопнул одиночный выстрел.
На пороге появился кто-то в черной форме, переступил через комом лежащее тело, поднял над головой автомат.
— Порядок, — выдохнул спецназовец.
Он подхватил автомат, легко вскочил на ноги. Помог встать Злобину.
Пак судорожно дышал, так, что тело ходило ходуном.
Спецназовец исподлобья посмотрел на Злобина, будто прося разрешения, а потом резко ударил Пака бутсом в ребра.
— Аа-ах! — вышибло воздух из Пака. Он всхлипнул и вновь затрясся. — Фары… фары надо было включать. Даже днем!
Второй удар врезался ему в живот уже без разрешения. Пак хрякнул и затих.
— Хватит! — остановил Злобин.
Спецназовец сплюнул сквозь зубы и вразвалку пошел к своим.
Из пикапа выпрыгнули два опера. Вид у них был растрепанный. Но пистолеты из кобур все же достали.
— Стволы убрали! И помогите мне, — распорядился Злобин, наклонившись над Барышниковым.
С трудом перевернули ставшее вдруг очень тяжелым тело. Барышников упал лицом вниз, вся грудь была в липкой жиже. Из-за нее Злобин не сразу разглядел круглую дырочку в обрамлении багровой слизи. Распахнул бушлат, сунул внутрь руку. Она сразу же наткнулась на что-то горячее и липкое.
— Тише, Миша, только не волнуйся, — зашептал он, заглядывая в бледное, перемазанное грязью лицо Барышникова. — Сейчас в больницу тебя отвезем.
Барышников вялым языком облизнул грязные губы. Прищурился, как близорукий, стараясь разглядеть Злобина.
— А… Ильич… Золотой ты мужик… Ты прости меня, старого, — свистяще прошептал он.
— Это я виноват, Миша. Надо было дом с четырех углов поджечь, а уж потом соваться! — Злобин до крови закусил губы.
Барышников слабо улыбнулся.
— Богу не грешен, да? «Бредит», — с ужасом подумал Злобин. Вскинул голову, закричал эксперту, выползшему из кабины:
— У тебя хоть что-нибудь есть? Спирт, бинты? Эксперт пялил глаза на тела, валявшиеся в грязи, и лишь мотал головой.
— Слышь, Ильич, — Барышников уцепился за рукав Злобина. — А ведь я тебя… Ну, за тобой… Там, в бушлате.
Злобин глубже засунул руку, пошарил в теплом нутре бушлата, нащупал плоскую коробочку. Вытащил.
Диктофон. Фирма «Лансье», пятичасовая запись на тонкую пленку. Производится и выдается исключительно для оперативных нужд.
— А что ты хотел? Москва-а-а… — протянул Барышников.
Дрогнул всем телом и сипло выдохнул. Лицо сделалось мучнисто-белым.
* * *
Из сарайчика уже выгнали свиней. Злобин осмотрел покосившийся загончик, полный вонючей жижи.
— Здесь? — холодно спросил он у Пака.
Два спецназовца, поддерживавшие Пака с боков, ткнули его локтями в ребра. Пак поднял голову. На лице растекалось синее пятно: приложил-таки старший группы, а Злобин останавливать не стал.
— Здесь, — прошамкал он разбитыми губами. Злобин жестом приказал отпустить Пака. Подошел вплотную. Долго смотрел в бегающие глазки. В нос лез мерзкий запах испуганного до смерти человека. «Нелюдя», — поправил себя Злобин. В глазах сразу же заплескалось огненное марево.
Злобин одной рукой подхватил Пака за пах, другой сгреб за воротник. Крякнув, рывком опрокинул через загончик. Пак плюхнулся тяжело, расплескав по углам жижу.
На крючке под потолком висело старое решето. Злобин снял его, шлепнул в жижу рядом с головой Пака.
— Переберешь все руками! Каждую косточку найдешь, слышишь! — проревел Злобин. — Хоть одну пропустишь — свиней запущу. Работать, тварь!!
Пак беспомощно плюхал руками по жиже, стараясь поймать ускользающее решето.
— Андрей Ильич, он нам всю машину перемажет, — тихо взмолился один из оперов.
— Из шланга помоешь! — обжег его взглядом Злобин.
Растолкал насупившихся спецназовцев и вышел из сарая.
* * *
Девчонка была щуплой, заморенной, с острым мышиным личиком. Зябко куталась в большую вязаную кофту, босые ноги сунула в обрезанные валенки.
«С дебилинкой дуреха, — подумал Злобин. — Никудышный свидетель, придется для верности на экспертизу посылать».
Говорила она быстро, захлебываясь словами:
— Он как вас увидел, сразу за автоматом кинулся. А я — за печку. Мало ли чего?! Он же дурной на всю голову, на него когда найдет — мать родную зарежет, даже не заметит. Не навоевался, урод!
— А что ты тут делаешь? — задал вопрос опер, ведший протокол.
— Так, живу я тута. — Девчонка дернула плечом, поправляя соскользнувшую кофту. — С Каменец-Уральского сама. В Москву приехала с подружкой. На рынке работали.
— Тебе сколько лет-то? — перебил ее опер.
— Пятнадцать почти. Ой, так это не важно. Туда всяких берут. — Она шмыгнула острым носиком. — Один раз меня Леня с Иваном, ну Доктор который, сняли. Ну, поиздевались по-всякому. А утром меня Леня сюда привез. Сказал, будешь жить. Ну я и живу.
— И как тебе здесь живется?
— Ай, хуже, чем в Москве, лучше, чем дома. Леня меня, конечно, бил, измывался по-всякому. Друзьям своим подкладывал. Но кормил хорошо. Когда не пил, он добрый. — Она опять шмыгнула носом. — А как он там? Вы же его заарестовали, да?
— Отстрелялся твой Леня, — подал голос Злобин.
Он сидел на табуретке у холодной печи, безвольно свесив руки.
Девчонка испуганно оглянулась.
— Что вы сказали, мужчина?
— Мертвый он.
Девчонка всхлипнула, быстро-быстро закрестилась.
— Матерь Божья, заступница… — запричитала она. Рукавом вытерла лицо, оставив грязную угольную полосу. — Все скажу, только не перебивайте. Он, зверюга, людей свиньям скармливал! Иван привозил, а Ленька потрошил и на куски рубил. Иногда вдвоем. Но чаще Ленька. Он потом пил и за мной гонялся по всей избе.
— Что же ты не сбежала? — поморщился Злобин.
— А куда? — Она беспомощно развела руками. — Ленька не догонит — Иван в Москве найдет. Поймают и свиньям скормят. Так и говорили! Я тут, дядя, чего только не насмотрелась. — Она по-старушечьи подперла щеку кулаком. — Этот, что в хлеву сейчас… Кореец. Он же живого еще привез. Молоденький такой… Во дворе его долго пинали. Сначала Кореец, потом Иван. А как Ленька влез, так парню и хана настала.
Вошел эксперт, наполнив комнатку запахом свинарника, наклонился над Злобиным.
— Есть фрагменты, Андрей Ильич, — прошептал он. — Фаланга большого пальца и часть голеностопной Кости. Предварительно, конечно, но это разные тела. Палец — женский.
Девчонка навострила уши.
— Мужчина… Гражданин начальник, — окликнула она Злобина. — Если вы что от мертвых ищите, так Леня в подполе прятал в коробке железной. Наказал Ивану не говорить, тот за такое и убить мог. Говорил… эти… ну как их…
— Улики? — подсказал Злобин.
Опер молча отложил ручку, встал, откинул грязную половицу. Дернул люк. Пахнуло сырой землей.
— Пусть сама принесет, — усталым голосом приказал Злобин.
За стенкой бубнили голоса. А здесь было тихо. Пахло тряпками, соленьями и сухими грибами. Из приоткрытой двери, изрешеченной пулями, сквозило студеным ветром. В щель были видны раскисшая дорога и застывший у ворот пикап.
Злобин покачивался на скрипучей скамейке. Боль под сердцем все не отпускала, сколько ее ни баюкал.
В руке сжимал часы с металлическим браслетом. «Командирские», с подарочным циферблатом. Надпись, выгравированную на обороте, запомнил наизусть: «Сыну Вале в первый день работы от родителей».
Из поленницы выполз худой трясущийся котенок. Жалобно пискнув, стал тереться о ногу.
— Уйди, — прошептал Злобин. — Не до тебя сейчас.
От прикосновения теплого, дрожащего тельца к ноге что-то хрустнуло под сердцем. Злобин закусил губу, но глаза все равно залила жгучая влага.
Глава девятнадцатая. «…В дни поражений и побед»
Старые львы
Срочно
Салину В.Н.
В ходе оперативно-розыскных мероприятий в результате огнестрельного ранения погиб объект «Миша». Преступник уничтожен на месте объектом «Ланселот».
Объектом «Ланселот» получены неопровержимые доказательства, свидетельствующие о том, что убийство следователя Шаповалова совершено по предварительному сговору группой лиц, в числе которых Иван Шевцов, Алексей Пак, Леонид Пастухов (кличка — Пастух).
Получены данные на организатора и исполнителей убийства «Парашютиста».
Объектом «Ланселот» получен ордер на арест известного Вам лица.
Владислав
* * *
В офисе фонда «Новая политика» за плотно сдвинутыми жалюзи горел свет.
Салин вернул листок с донесением Решетникову.
— Что скажешь? — спросил он.
— Барышникова жаль, — вздохнул Решетников.
— Отработанный материал, — обронил Салин. Снял очки, стал полировать стекла уголком галстука быстрыми нервными движениями. — Само собой, о семье позаботимся.
— Это всегда пожалуйста, — отозвался Решетников. — Может, к награде представим?
— Без нас облагодетельствуют, — отмахнулся Салин.
— Я о рыцаре говорю.
Салин поднял на партнера недоуменный взгляд.
— Поясни, Павел Степанович.
— Нехорошо как-то получается. Злобин старался, наших ежей своей задницей давил. Вон какое дело за сутки размотал! — Решетников тяжко вздохнул. — Жрать его сейчас начнут, кто от зависти, кто от злости, кто просто так. А смысл поработать с человечком есть. И не спорь, Виктор Николаевич.
— И не собирался, дружище. — Салин надел на нос очки. — Чем, интересно знать, ты его наградить решил?
— Да есть одна задумка. — Решетников поскреб нос, хитро скосив глаза. — Как сказал Наполеон, солдатские медали стоят дешево, но купить на них можно весь мир. Думаю, знал, что говорил Буонапарте поганый.
— С Наполеоном согласен, — мягко улыбнулся Салин. — А что предлагаешь ты? Решетников бросил взгляд на часы.
— Поехали, Виктор Николаевич. Боюсь, не успеем перехватить орла нашего. Вишь как раздухарился! Всю Москву скоро пересажает.
Он оттолкнул кресло. Встал, потирая поясницу.
Салин нажал кнопку на селекторе.
— Владислав? Машину на выезд. — Переглянувшись с Решетниковым, добавил: — И группу сопровождения. Сам — за старшего.
Ланселот
Злобин без стука вошел в кабинет Григория Валериановича. Бросил промокшую куртку на спинку стула, громко шлепнул папкой по столешнице, с треском выдвинул стул и сел. Устало подпер голову руками.
Груздь раскрошил в губах печенье, с трудом проглотил.
— У нас принято стучать, Андрей Ильич, — менторским тоном произнес он. Отхлебнул кофе. — Избавляйся от своих провинциальных привычек.
— Дело Мещерякова я дотянул до конца, — глядя в стол, сказал Злобин. — Убийца установлен и дан в розыск.
— Вот тебе раз! — сыграл удивление Груздь. — За день из чистого самоубийства он сделал «сто пятую»!
— На протоколе осмотра места происшествия ваша подпись, — через силу начал Злобин. — Объяснение простое: приказ генерального всем районным прокурорам неукоснительно выезжать на труп. В квартиру убитого Мещерякова через балкон соседней проник Пак, зам по розыску ОВД. Честь ему и хвала. Не стал дожидаться спасателей с «болгаркой», отпер дверь изнутри. Тоже ничего подозрительного. Ваша рекомендация Шаповалову побыстрее закрыть дело тоже не подозрительна. Зашиваемся с нормальными убийствами, не до парашютистов… Отстранение от работы Шаповалова — совпадение. — Злобин поднял голову. — Но как объяснить, что только что угнали «мерседес»?
— Какой еще «мерседес»? — удивленно уставился на него Груздь.
Злобин достал из папки листок бумаги.
— Машина марки «мерседес-600», номер К 780 МО, куплена на деньги компании «Самсон», о чем имею копию платежки, и передана по доверенности вашему племяннику. Вторая машина той же марки и из того же источника передана вашей сестре, Григорий Валерианович. — Злобин устало закрыл глаза. — Может, назвать номер счета, на который Самсонов перевел вам деньги?
Груздь опустил руку с чашкой, она цокнула о блюдце, расплескав кофе.
— В убийстве Мещерякова чувствуется рука эксперта. Я не имею в виду Ивана Шевцова. Мастерский удар в подъязычковую кость и опрокидывание беспомощного человека через подоконник — это полдела. В конце концов, Шевцов банальный боевик, его обязанность — качественно выполнить грязную работу. А чтобы имитация самоубийства стала действительно самоубийством, чтобы в него поверили, нужно грамотно все запротоколировать. Поэтому на протоколе осмотра места происшествия ваша подпись, Груздь. Надо подстраховать киллера, зачистить возможные улики. Кто это сделает лучше опера? Поэтому Пак, рискуя жизнью, спускается по веревке на балкон, проникает в квартиру и стирает отпечатки с посуды, стола и, главное, с кнопки стопора замка. Там же был хитрый замок: нажмешь стопор, захлопнешь дверь — и снаружи ее уже ничем не открыть.
Груздь тяжело сопел, вперив взгляд в стол.
— Позже я вас ознакомлю с показаниями Алексея Ивановича Пака, — монотонно продолжил Злобин. — О двух разговорах с ним, имевших место в этом кабинете. В первый раз вы вступили в сговор, фактически — выступили организатором убийства Мещерякова. Во второй — обсуждали, как избавиться от Шаповалова. Вопреки вашему расчету парень стал раскручивать версию убийства, что его и погубило. Именно вы, Григорий Валерианович, отказались подкупить Валентина, используя заранее выписанную на него карточку «Виза». Приказали Паку дважды снять с нее деньги, а потом подбросить в квартиру Шаповалова. Умно, нечего сказать. Двести штук — сумма изрядная, чтобы искать еще кого-нибудь. Никому и в голову не придет, что вы с Паком раскрутили Самсонова на более серьезные вещи, чем несчастная кредитка!
Груздь натужно задышал, медленно поднял голову.
— Та-ак! — загудел он. — Уже вешаешь на меня мокруху! Доказательства где? — Он потыкал пальцем в стол. — Положи сюда доказательства!
— Доказательств у меня достаточно. На данном этапе считаю целесообразным заключить вас под стражу. — Злобин втянул воздух через сжатые зубы. Вдруг резко врубил ребром ладони по столу. — Черт с тобой, что сам скурвился! Пацана зачем загубил!!
Груздь дрогнул всем грузным телом, вместе с креслом пополз к стене. Вытаращив глаза, он смотрел на дверь кабинета.
Злобин оглянулся.
В кабинет уже бесшумно вошли три безликих человека, один остался у дверей, двое ловко, как коты, прошмыгнули вокруг стола и встали по обе стороны от Груздя. «А вот это ниже пояса», — мелькнуло в голове Злобина. Своих оперативников, подготовленных к аресту Груздя, он знал в лицо.
В дверь, улыбаясь кошачьей улыбкой, вкатился Решетников. Следом вплыл Салин.
— Вечер добрый, Андрей Ильич, — радушно поздоровался он. — С вами, Груздь, здороваться не буду. Чего ерничать? Ни здоровья, ни добра у вас скоро не будет. Как говаривал не к ночи будет помянутый товарищ Сталин: «У чекиста только два пути: либо на повышение, либо в тюрьму». Хе-хе-хе, повышение вам не светит. — Он протянул Злобину включенный мобильный. — Это вас, как я понял.
Злобин нехотя взял телефон.
— Слушаю!
— Так надо, — сказал человек, с которым Злобин полчаса назад согласовал арест Груздя. И отключил связь.
Злобин поморщился и со стуком бросил телефон на стол.
Решетников уже сел за приставной столик напротив Злобина.
— Технику не надо портить, она казенная, — мимоходом пробормотал он, пряча телефон в карман. — Вы, кстати, куда собрались клиента везти? — поинтересовался он, косясь на Груздя, намертво застывшего в кресле.
— В Бутырку, — буркнул Злобин.
Груздь по-рыбьи хлопнул ртом и поперхнулся.
— На «Петрах» все ментами забито, в спецбоксе «Матросской» мест нет, — нехотя пояснил Злобин. — Еле со сменой Бутырки договорились. Дадут ему, гаду, одиночку до утра. А там посмотрим.
— Ах, — всплеснул руками Решетников, — какое нарушение правил содержания заключенных! Виктор Николаевич, — обратился он к Салину, сидевшему на стуле у дальней стены, — в наше время такого не было. Может, порадеем за человечка? А ну как смена все напутает и бросит в камеру какого-нибудь уголовника. Один Бог знает, что он с вами, Григорий Валерианович, до утра сделает. В Лефортово, а? — Он, как коробейник, толкающий лежалый товар, подмигнул Груздю. — Тихо там, культурно, без половых эксцессов и мордобоя.
На отекшем лице Груздя читались только муки, но никаких мыслей.
Злобин уже понял, что эти двое явились ради своего интереса. Попинать убийцу Мещерякова для них никакого удовольствия не представляло. Для таких главное — дело.
— Соглашайтесь, Груздь, — вступил в игру Злобин. — Моих возможностей только на Бутырку хватило.
— Да, да, — подхватил Решетников. — Андрей Ильич в Москве без году неделя. А мы тутошние. Все закоулки знаем. Слухов местных наслушались. — Решетников бросил взгляд на Злобина. — Давно слушок ходил, что прокурор один из-под статьи вывел спецназовца и своим киллером сделал. Заказы, говорят, принимал. Денежку на душегубстве зарабатывал. Доказательств не было, слухи одни. Не волнуйтесь, Андрей Ильич, номерок того архивного дела я вам шепну, сами все проверите. Дело вел некто Груздь Г.В., как догадываетесь.
Он повернулся всем телом к Груздю, резко сменил тон.
— Согласен на лефортовское СИЗО, мразь? — рявкнул он.
Груздь лишь кивнул.
— А платить за постой чем будешь? — Решетников вновь превратился в хитрого мужичка. — Комфорт нынче дорого стоит.
Решетников повернулся к Злобину, заговорил так, словно вокруг никого не было:
— На заре перестройки дельце одно нехорошее вели в Останкине. С неприятным душком. — Решетников брезгливо наморщил нос. — Повадилась группка глашатаев перемен устраивать групешники с несовершеннолетними девочками. Вечером с экрана требуют демократии и свободы слова, а ночью школьниц растлевают. Это на ваш взгляд, Андрей Ильич, беспредел полный. А на их взгляд — веселое времяпрепровождение. Потому что власть для них — не ответственность за страну, а возможность безнаказанно блудить. Думаете, для нас с вами они порог несовершеннолетия в половой жизни снизили с шестнадцати до четырнадцати? Для себя, любимых. Приелись, видать, восьмиклассницы. Такие уж у нас запевалы перестройки уродились, м-да. Других не имеем! Но дело их молодое, нам остается только завидовать. — Он покосился на Груздя. — Дело могло быть громким, согласитесь. Но вмешались очень серьезные люди. Дело положили под сукно. А оттуда его один чрезвычайно серьезный человек выкупил. Есть мнение, что продали ему не все. Но и того хватило, чтобы влезть в телецентр Останкино и держать демократических соловьев в клетке пожизненно. — Он повернулся к Груздю. — Как звали опера, что дело вел?
Груздь промычал что-то.
— Леша Пак его звали, — ответил за него Решетников. — А курировал дело от прокуратуры Груздь. Он потом на повышение сразу пошел, в городскую прокуратуру. Смекаешь, Ильич? И ты уже все понял, мразь? — повысил он голос, обращаясь к прокурору. — Где остатки дела хранишь? Только не говори, что в швейцарском банке!
Груздь указал на сейф.
Решетников оглянулся на огромный стальной шкаф в углу. Затрясся от смеха. Промокнул глазки.
— Нет, я так больше не играю, — давясь смехом, прошептал он. — Ну что за идиот, что за идиот непуганый! Нет чтобы на даче в нужнике держать, под обои заклеить, или, как я, к другу в Житомир отправить. Нет, он в сейф его запихал! — Он осекся. Резко бросил: — Доставай, чего расселся!
Оперативник, тот, что закрывал дорогу к сейфу, отступил на шаг. Другой помог Груздю вытащить тело из кресла. Но вести его пришлось, чуть ли не поддерживая под руки. Ватные ноги прокурора гнулись и никак не хотели держать обмякшее тело.
Старые львы
Прокурора Груздя отправили в камеру прямо в штанах с синими лампасами. Вместо форменного кителя с золотыми пуговицами Злобин разрешил надеть вязаный свитер. Шнурки и галстук Груздь снял сам, чтобы меньше мурыжили на приеме в СИЗО.
Решетников проводил хитрым прищуром удаляющиеся рубиновые огоньки машины, в которой, зажатый между двумя операми, уезжал в последнюю служебную поездку Груздь.
— А ведь обманул. Взял грех на душу. — Он махнул рукой. — И черт с ним! Решили в Бутырку, значит, в Бутырку. Что по десять раз переигрывать, так, Андрей Ильич?
Злобин молчал, мусоля сигарету. Не стерильный «Парламент» из оперативного фонда Барышникова, а крепкий табак «Явы».
Они стояли в двух шагах от элегантной «вольво», как блестками припорошенной дождинками. За рулем сидел водитель, бдительно шаря по улице взглядом. Еще один охранник стоял за спиной Злобина и контролировал тыльную сферу наблюдения. «Для кого-то мало что в жизни меняется, — подумал Злобин. — Вся страна на уши встала, а они, все равно наверху, при деле».
— Вам странно, что бывшие партийные чинуши все еще достаточно сильны? — словно прочел его мысли Салин. — Позвольте вопрос, Андрей Ильич. Вам не кажется странным служить закону, написанному властью, законность которой, мягко говоря, сомнительна?
— Коммунисты тоже не с небес спустились, а пришли к власти в результате переворота, — устало возразил Злобин. — А нынешняя власть худо-бедно узаконена выборами и конституцией.
Салин вскинул голову. В очках остро вспыхнули отражения фонарей.
— Коммунисты узаконили свой приход власти не конституцией тридцать шестого года, а индустриализацией страны и ее готовностью к мировой войне, — твердым голосом произнес он. — Власть нынешняя юридически сомнительна, политически импотентна, криминальна настолько, что уже сама по себе представляет угрозу обществу и государству. — Он понизил голос. — Дефолт, а точнее кризис системы воровства в государственных масштабах, — первый удар погребального колокола по Ельцину. Этот разложившийся тип создал Семью по типу сицилийских кланов. «Капо ди тутти капи», как звучит это на благородном итальянском. На наш же переводится — пахан всех паханов. Так вот, Пахан теперь будет вынужден перейти к активной обороне. Ему удалось спихнуть вину за дефолт на министров в коротких штанишках. Но первое непредвзятое разбирательство установит прямые связи масштабных хищений с Семьей. Уверен, Пахан будет защищаться отчаянно и в этой драке сумеет вытребовать себе гарантии неприкосновенности в случае отставки. А теперь конкретно о вас, Андрей Ильич. — Он придвинулся, заглянул в лицо Злобину. — Генеральная прокуратура не сможет остаться в стороне от драки. Есть данные, что вашего шефа бросят на амбразуру, как шефа Конституционного суда Зорькина в октябре девяносто третьего. Кому-то надо же дать правовую оценку деятельности Пахана. Что будет дальше, гадать не берусь. Вашему шефу безусловно пообещают всяческую поддержку. Но вступятся ли за него, когда Кремль нанесет ответный удар, — вот это вопрос. И пока у меня на него нет ответа. Так или иначе, в ближайшие месяцы прокуратура окажется в эпицентре борьбы за власть. Вам придется особенно тяжко, вы же еще новичок. Эта папка станет для вас щитом, а при желании и необходимости — мечом. Рубите смело, мой вам совет. Москва таких не любит, но ценит.
Он протянул Злобину папку.
— Берите, Андрей Ильич, не стесняйтесь, — подал голос Решетников. — Считайте это платой. Вы нас очень выручили, так быстро размотав смерть Мещерякова. Ну, в конце концов, не деньги же вам совать!
Злобин помедлил. Сунул папку под мышку.
— А на первый вопрос, почему мы так сильны, — продолжил Салин, — я отвечу так. Мы вынуждены быть сильными. И мы не имеем права меняться. Мы представляем вполне конкретную политическую тенденцию. С опытом управления, инфраструктурой, архивами и людьми. И целым рядом обязательств, о которых сейчас подзабыли, но которые никто с нас не снимал. Пахан и его камарилья — временщики. Пауки в бутылке из-под «Кремлевской» водки. Еще немного — и их сметут на обочину политической жизни. Настанет время поиска новых путей для страны. А новое — это хорошо забытое старое, Андрей Ильич. И никак иначе!
— Вы в это верите? — с иронией спросил Злобин.
— Я это вижу. Модели, заложенные в сознание, так просто из него не выбить. Даже у нынешних ура-демократов в партийном строительстве ничего не получается, кроме убогой КПСС. — Салин. презрительно скривил губы. — Думаете, от хорошей жизни Пахан возомнил себя царем Борисом?
— Эх-хе-хе, — крякнул Решетников. — Как там? «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению».
— Откуда это? — не скрыл удивления Злобин.
— Из письма Ивана Грозного врагу своему Стефану Баторию, избранному королем польской шляхтой, — пояснил Решетников, хитро поблескивая глазками.
Злобин хмыкнул. Поправил папку.
— Я, наверное, должен вам это вернуть. Все-таки казенное имущество. — Он достал из кармана и протянул Решетникову диктофон Барышникова.
Салин едва заметно кивнул.
Решетников взял диктофон. Переглянулся с Салиным.
— И часики тогда уж, — пробормотал Решетников. — Миша под расписку брал.
— «Маячок», — догадался Злобин.
— Страховка. — Решетников развел руками. — Вы же в Москве человек новый. Могли заблудиться. Где потом искать прикажешь?
Злобин снял часы, они тут же отправились в карман Решетникова.
Салин первым протянул руку. Ладонь оказалось пухлой, мягкой, но за этой не мужской мягкостью чувствовалась сила.
— Рад был познакомиться, Андрей Ильич. Извините, если был излишне многословен. До встречи.
Рукой Злобина завладел Решетников. Рукопожатие у него, как и ожидалось, вышло простым, мужицким, до костного хруста.
— Будут проблемы — дайте знать.
— Непременно, — кивнул Злобин.
— Ловлю на слове, — хохотнул Решетников.
Они сели в машину. Следом рядом с водителем нырнул на свое место охранник. «Вольво», низко прогудев, резко взяла с места. Вслед ей пристроился мощный джип.
Злобин остался один. С папкой компромата под мышкой, невеселыми думами в голове и камнем на сердце.
Глава двадцатая. Прощальный поцелуй
Старые львы
«Вольво» плавно вкатилась во внутренний двор особняка. Несмотря на поздний час, в офисе фонда «Новая политика» еще горел свет.
Решетников не спешил выйти из машины. Смотрел на матово-белые прямоугольники окон, рассеченные мелкой сеточкой жалюзи.
— Павел Степанович, что с тобой? — окликнул его Салин.
Решетников хлопнул себя по лбу.
— Старею, черт! — Он повернулся к Салюту. — Совсем из головы вылетело, представляешь? Забыл, мерин старый, спросить у Груздя, кого он заказал последним! Шевцов же еще на свободе. Считают, что в бегах. А вдруг он с утра на тропу вышел?
— Ты думаешь… — выдохнул Салин.
— А кого еще!
Салин откинулся на сиденье. Пробарабанил пальцами по подлокотнику.
— Боюсь, ты прав, дружище, — немного заторможено произнес он. — Владислав! — Голос стал стальным, требовательным.
— Слушаю, Виктор Николаевич. — Охранник развернулся всем телом.
— Надо срочно восстановить наблюдение за «Ланселотом». Сколько потребуется времени?
Владислав скользнул взглядом по их напряженным лицам.
— За тридцать минут могу только взять под контроль его адреса. Найти его сейчас в городе… Маловероятно.
Решетников бросил взгляд на часы, потом на Салина.
— Полчаса прошло, как мы расстались. Плюс еще тридцать… — Он покачал головой. — За час Шевцов кого хочешь на тот свет отправит.
— Мобильный, — подсказал Владислав.
Салин кивнул, разрешая действовать.
Владислав достал телефон, вызвал из памяти номер.
Все молча ждали соединения.
«Абонент отключен или временно недоступен, — раздался в тишине механический женский голос. — Абонент отключен или временно недоступен. Абонент отключен или временно недоступен».
Ланселот
Злобин сидел на пластмассовом стульчике под зеленым зонтиком «Крошки-картошки». Зонтик то и дело угрожающе кренился от ветра и от мороси не спасал.
Чинуше из ХОЗУ с подачи Злобина хвост накрутили, мышь серая клятвенно побожился привести квартиру в божеский вид и завести мебель. Клизму со скипидаром вставлял лично начальник Злобина — надо думать, после процедуры в голове у чинуши прояснилось.
Но ноги не шли в казенно-безликий уют, поджидавший его на Масловке. Как всегда в трудные дни, когда жизнь казалась с овчинку, хотелось прийти домой, в мир любви и заботы. Лечь и с полчаса не шевелиться, ощущая, как из тебя медленно, словно дурная кровь, вытекает вся гадость, которой пропитался за день. И встать, словно воскрес, чтобы жить дальше, храня этот маленький, тобой созданный и вверенный твоим заботам мир.
Картошка оказалась вовсе не той, что до одури захотелось Злобину, той, из детства: печенной на костре, пахнущей дымом и с непередаваемо вкусной корочкой, от которой углем перемазаны губы и пальцы, а если еще макнуть в крупную соль помидор, только что сорванный и еще холодный от росы, то и в раю лучше не накормят.
Фирменная картошка, которую пекли, завернув в фольгу, была прелой и безвкусной. Не спас даже острый корейский салат, который тут называли наполнителем.
Злобин вяло ковырял распоротое вилкой нутро картошки. Аппетита не было абсолютно, ел, лишь бы наполнить желудок.
Две продавщицы поглядывали на единственного посетителя с извечной женской тоской. Вроде и приличный мужчина, не пьяный, а жует абы что на улице, как обнищавший холостяк. Время позднее, сыро и неуютно, а он все сидит и никуда не торопится. Или идти некуда?
Напротив, в кафе «Пенальти», набирала обороты ночная жизнь. Иномарки выстроились вдоль окон, покорно ждали седоков, как кони у коновязи. За цветными стеклами мелькали световые пятна. Музыка, взвинченная и бурлящая, как обезумевшая река, билась в стекла и через распахнутые двери вырывалась на притихшую под дождем улицу.
Вдруг без всякого перехода сменили пластинку. Казачий хор затянул:
Ой, то ж не вечер, то не вечер.
Мне малым-мало спалось,
Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привиделось…
Песня поплыла плавно и неудержимо, как грозовые облака над степью.
Сердце так заныло, что Злобин невольно зажмурился.
Городская муторная, мельтешащая жизнь не вытравила в нем степняка. Всегда знал: внутри живет вольный казачий дух, есть внутри стержень, выкованный не одним поколением свободных до истовости и преданных до смерти людей, выкованный и закаленный студеным степным ветром и горячей кровью. Стержень этот, как дедовскую шашку, не согнуть, не сломать, можно только затупить, выщербить ударом, но и после этого она останется тем, чем создана — символом вольности и служения не за страх, а за совесть.
Он любил казачьи песни всем сердцем. Кто бы их ни исполнял, хоть Розенбаум, хоть ансамбль песни и пляски армии. Потому что ничем из них не вытравить воли. И сейчас, слушая песню в популярной обработке, пополам спетую казаками и рокерами, он сердцем и душой оказался там, где чувствуется степной простор, да слышится неспешный бег коня, да солнце в глаза, да ветер в лицо. Слушал, и видилось, что едет по жнивью в самый полдень и степной орел плещется в мареве над головой. Как же это хорошо, господи, — осматривать несуетным хозяйским взглядом землю, которую так любо-дорого, поплевав на мозоли, пахать до седьмого пота или, рванув шашку из ножен, кропить кровушкой, своей да чужой.
Злобин затряс головой, стараясь отогнать видение. Фонари расплылись в глазах, подернулись лучистой пленкой. Он стер с век выступившую влагу. — Что-то ты совсем расчувствовался, — смущенно пробормотал он сам себе.
Из соседнего магазинчика вышел капитан милиции. Не торопясь подошел к тонару «Крошки-картошки», пошептался с продавщицами. Женщины в фирменных зеленых передниках и желтых майках наперебой стали что-то объяснять капитану, бросая взгляды на Злобина.
Капитан поправил фуражку и через проход в низком заборчике прошел к Злобину.
Оказался он пожилым, крепко побитым жизнью и успевшим от нее устать. Лицо простонародное, морщинистое, серое. Чувствовалось, что ночная вахта в магазине для него уже не приработок, а каторга.
— Добрый вечер, — неофициально поздоровался капитан. — Что-то случилось? Я смотрю, лица на вас нет. Думаю, может, грабанули.
— Нет, капитан, все в порядке. — Злобин постарался улыбнуться. — На работе неприятности.
— А я подумал, с семьей.
«У кого что болит, тот о том и говорит», — вспомнилась Злобину детская присказка, кратко и точно излагающая все вымученное учение Фрейда.
— С семьей, слава богу, порядок. — «Черт, не звонил который день. Как приду, надо… Время позднее. Но ждут же наверняка». Злобин дал себе слово, оказавшись в квартире, первым делом позвонить семье.
— Так и иди домой, чего мокнуть. Ждут же, наверное, волнуются.
— Семья в Калининграде, — вздохнул Злобин.
— Тогда документики, пожалуйста. Злобин показал удостоверение.
— Извините. Если что, я рядом.
— Не беспокойся, капитан. Я домой пойду. На Масловку, здесь недалеко.
Злобин взял с соседнего стула папку. Компромат пока пристроить было некуда, хоть по совету Решетникова заклеивай под обои.
* * *
В Петровском парке влажная темнота окутала стволы деревьев. Странно, но в сотне метров от шумного шоссе по-настоящему пахло осенним лесом. Будто, свернув со света в сумрак, окунулся в другой мир, первозданный, дикий.
Злобин остановился. Полной грудью вздохнул прелую свежесть.
Вокруг разлилась вязкая тишина, затопив парк до верхушек деревьев. Через нее с трудом пробивался шум несущихся по Ленинградскому шоссе машин. Ни звука. Лишь гулко шлепали капли о полегшую листву.
Слева сквозь редкие кроны ярким золотом вспыхнул крест на макушке церкви.
Злобин поднял руку, готовясь перекреститься.
— Андрей Ильич, — раздался голос со скамейки, едва видимой в тени деревьев.
Прошуршали мокрые листья под легкими шагами. Под размытый свет фонаря вышла женщина.
— Юлия? — узнал ее Злобин.
Варавина подошла вплотную, заглянула в лицо.
— Доброй ночи, Андрей Ильич.
— Что вы тут делаете?
— Скажу, что жду вас, — не поверите. — Она слабо улыбнулась. — Просто сижу. Скоро выступать в «Пенальти», а душа не лежит. Вот и вышла погулять. Хорошо здесь. Место какое-то особенное.
Злобин поверх ее головы обшарил взглядом подступы к освещенной аллее. В кустах, плотной непрозрачной массой обступивших аллею, казалось, затаилось что-то хладнокровное, беспощадное.
— Вы домой идете? — Юлия стянула перчатку, провела ладонью по влажным от мороси волосам.
— Да. Живу здесь недалеко. Пока, — поправил сам себя Злобин.
— Я тоже — пока. — Глаза Юлии блестели двумя иссиня-черными антрацитами. — На днях уеду. Скорее всего навсегда.
— Вам пока нельзя уезжать, Юлия. Следствие официально не завершено. Суд еще предстоит.
— Без меня разберутся, — махнула рукой Юлия. — Самсонов деньги перевел в детдом, теперь я никому ничего не должна.
— И куда собрались? — спросил Злобин.
— В Индию.
— Придется взять с вас подписку о невыезде, — с улыбкой сказал Злобин.
Он невольно отстранился. Близость к ее телу уже начала сказываться, Злобин почувствовал, что кровь упругими толчками побежала по венам и забарабанила в виски. Несмотря на сырость, вдруг стало жарко, до горящих щек, как при простуде.
Где-то в темноте под деревьями глухо треснула гнилая ветка. На Злобина сразу же словно сквозняком подуло. Он вдруг осознал, что стоит на свету, посреди асфальтовой аллеи как мишень. Только слепой не завалит. А бывший спецназовец — легко.
Он потянул Юлию к скамейке, в тень. Она покорно пошла следом, грациозно перепрыгивая через мелкие лужи.
— Вы очень нервничаете, Андрей Ильич, — произнесла она. — Пальцы дрожат.
Злобин хотел освободить руку, но она не дала, мягко сжала пальцы своими, чуть влажными и холодными.
— Я должен вас проинформировать, Юлия, — почти официально начал Злобин. — Подозреваемый в убийстве Мещерякова все еще на свободе. Меры к розыску приняты, но результата нет. Он чрезвычайно опасен, хорошо подготовлен и непредсказуем. Не хочу вас пугать, просто осознайте и ведите себя соответственно. Деньги позволяют — наймите охрану. Во всяком случае, не гуляйте по темным местам одна.
— А я не одна, — возразила Юлия.
— Я не в счет.
— Ой ли? — Юлия осмотрела его крепкую фигуру.
— Не надо, Юля, — поморщился Злобин. — Против прапорщика спецназа с опытом трех войн, который сейчас ходит под вышкой, я — ничто. И нет в этом ничего унизительного. Просто реально оцениваю шансы.
— Вы имеете в виду Шевцова? — с иронией спросила Юлия.
— Откуда вы его знаете?
— Он же не всюду следует за своим хозяином — Самсоновым. Шахр на поводке у пашу, — хихикнула Юлия.
— А если без специальных терминов? — потребовал Злобин.
— Шахр — низкопробный двуногий, повинующийся инстинктам и управляемый страстями. А пашу — то же самое, но на санскрите. Согласитесь, забавная пара.
Злобин пожалел, что пес не разделил со своим хозяином камеру в Лефортове.
— Но подобное притягивает к себе подобное. Это закон, — добавила Юлия.
Злобину показалось, что его кто-то окликнул по имени. Голос был ни мужской, ни женский. Просто голос. Или шум дождя сложился в этот звук. Злобин невольно оглянулся.
— И тем не менее будьте осторожны, Юленька, — машинально пробормотал он, все внимание отдавая звукам вокруг.
Пальцы Юлии, лежавшие в его ладони, напряглись. Она задышала глубоко и размеренно, долго всасывая воздух через нос.
— Что с вами?
Злобин посмотрел на нее. И поразился, как изменилось ее лицо. В неверном свете фонарей милое округлое лицо Юлии вновь, как тогда в танце, стало самодовольной и сладострастной маской богини. «Дурга», — вспыхнуло в мозгу Злобила ее имя.
Звук ее имени ударил колоколом, заглушив все звуки. Мир умер…
Богиня разлепила сочные темные губы. Блеснули белые зубы.
— Мужчинами так легко управлять, — произнесла она чужим, неживым голосом. — Они все — шахти. Даже Владлен оказался простым шахти. Когда погиб его ученик, в нем умер воин. Остался только дрожащий от страха шахти, согнувшийся под бременем знаний. Они и потянули его вниз.
В висках у Злобина отчаянно забилась кровь. Он попытался отнять руку, но сил не было. Ноги, казалось, вросли в мокрую землю. Захотелось крикнуть, но горло сдавил стальной обруч. Он предпринял отчаянную попытку вырваться из незримой сети, наброшенной на него Дургой. Но ответом на его нечеловеческое усилие была лишь торжествующая улыбка богини.
— А ты — воин. Я сразу это почувствовала. В тебе течет священная кровь. Дурга любит такую. — Острый язычок скользнул по губам. — Она танцует, когда мужчины льют к ее ногам свою священную кровь. Сегодня я буду танцевать в помять о тебе, воин. Это великая честь!
— Я убью тебя! — Злобин услышал издалека собственный голос.
— Нет, — усмехнулась богиня. — Это я выпью твою силу. Как сделала это с мерзким шахти. Он даже не почувствовал, как сердце его остановилось.
А ты будешь умирать медленно, без боли, словно засыпая. Смотри мне в глаза и умирай!!
Злобин старался отвести взгляд от иссиня-черных глаз, но его неукротимо засасывала спрятавшаяся на их дне бездна. Сердце дрогнуло и стало биться с перебоями, с каждым ударом все слабее и слабее.
Из пальцев Дурги ударила молния, горячей лавой пронеслась по руке, растерзала мышцы плеча, обожгла горло и ворвалась в голову. Сквозь зарево, вспыхнувшее перед глазами, он увидел, как медленно приближается ее страшное и величественное лицо, как раскрываются жадные губы…
…Злобин от резкого удара отлетел в сторону, его тут же подхватили чьи-то сильные руки, не дали упасть на мокрую землю. Он еще не пришел в себя, сил сопротивляться не было, и его легко, как пьяного, поволокли на свет.
За спиной он слышал шум схватки, яростной и безмолвной. Потом отчаянно завыла раненая тигрица.
— Фиксируй! — сдавленно прохрипел чей-то голос. — Укол!
— Есть! — на выдохе произнес другой. — Все, отбегалась…
Злобина встряхнули за плечи. Он помотал головой, с трудом наводя резкость, глаза все еще были забиты мутью.
Перед ним стоял, широко улыбаясь, мужчина с остроскулым волевым лицом. Влажные волосы прилипли, по щеке змеилась небольшая царапина. Он потер ее пальцем и пробормотал:
— Зацепила-таки, сучка.
И вновь улыбнулся усталой улыбкой победителя.
И тут Злобин узнал его.
Другая жизнь-4
Калининград, август 1998 года
Злобин ошарашено смотрел на янтарную чашу, стоявшую на его столе. От нее исходил теплый золотистый свет. Будто смотришь на солнце сквозь закрытые веки.
Чашу принесла перепуганная, как мокрая курица, сожительница Гарика Яновского. Добила благоверного, сдав в прокуратуру вещдок. Чаша так себе, грубая работа. Видал Злобин и получше. Но именно из-за нее разгорелся весь сыр-бор, поставивший на уши Калининград.
По звонку неизвестного, которого Злобину приказали прикрыть на случай возможных неприятностей по линии закона, Злобин посмотрел на донышко чаши. Увидел наклейку с имперским орлом и готической надписью «Аненербе». Потом показалось, что наплывы внутри янтаря сливаются в какие-то знаки. Он попытался их разобрать. И тут…
Он ничего не запомнил из сонмища образов, звуков, запахов и ощущений нахлынувших на него. Лишь показалось, что окатил ими себя из вскинутой вверх чаши, как медовой, лучезарной водой. Сознание отказалось принять этот яркий, живой калейдоскоп образов, выключилось, только память жадно, как в воронку, всасывала в себя этот янтарный водопад. Потом видение оборвалось. Злобин вновь сидел в обшарпанном кабинете прокуратуры. Видения, как ни пытался, вспомнить не мог. Словно это был сон, яркий и живой, который боишься вспугнуть, потому что знаешь: стоит открыть глаза — уже ничего никогда не вспомнить.
Дверь без стука распахнулась. На пороге возник мужчина с острым волевым лицом. Военная черная куртка на нем была мокрой до нитки, волосы облепили голову.
— Аметист, это приказ Навигатора, — тихо, но требовательно сказал мужчина.
Услышав свое орденское имя, Злобин вздрогнул.
Мужчина решительным шагом прошел к столу. Вытащил из-под куртки янтарную чашу, похожую на ту, что стояла перед Злобиным.
— Честный обмен, — пошутил мужчина, пряча под куртку Чашу.
Он шутил и улыбался через силу, чувствовалось, что не то, что движется, а даже дышит, с великим усилием преодолевая усталость.
— Знаешь, что это? — спросил он. Злобин ожидал, что незнакомец объяснит чудо Чаши. Но он указал за окно. Злобин невольно подчинился и повернул голову.
— Древние называли ее Биврест — мост в обитель богов. Она появляется, когда людям удается сделать то, что под силу только бессмертным. Это добрый знак, Аметист. Это — победа!
За окном, расколов грозовое небо пополам, горела радуга. Злобин не мог удержаться и с каким-то детским восторгом залюбовался игрой чистых, неземных красок.
Когда повернулся, мужчины уже не было. Только цепочка мокрых отпечатков бутсов тянулась по полу к дверям.
— Настало время познакомиться, Андрей Ильич. Мужчина протянул руку. Пальцы оказались цепкими и очень сильными, как у гимнаста.
— Максим Максимов.
Злобин через его плечо увидел, что по аллее быстро приближаются огни фар.
— За нами, — пояснил Максимов, не оглянувшись. — Сердце нормально работает?
— Да вроде бы. — Злобин прислушался к себе.
— Боялся, не успею. А выговориться ей надо было дать. Риск, конечно. Но как без него.
Злобин устало кивнул.
Рядом с ними затормозила черная мощная машина. Задняя дверь тут же распахнулась. Максимов подтолкнул Злобина к ней, сам, быстро оглядев окрестности, взялся за ручку передней двери.
* * *
В салоне от сидений уютно пахло дорогой кожей. Мягкое кресло приняло Злобина, как подушка. Сразу же накатила усталость. Он с трудом удержался, чтобы не провалиться в сон.
Сидевший по левую руку человек открыл крышку бара, в салоне заиграло серебристое свечение. В его отблесках Злобин разглядел седые волосы и орлиный профиль соседа. Узнал — Навигатор.
Тихо тренькнуло стекло, что-то полилось в стакан и поплыл запах хорошего коньяка.
— Возьмите. — Навигатор протянул Злобину стакан из толстого стекла, на дне которого плескалась темная жидкость. — Сейчас не только можно, но и необходимо.
Злобин послушно принял стакан, поднес к носу, вдыхая жгучий теплый аромат.
Навигатор пристроил свой стакан на колене, поболтал, встряхивая на дне тонкую пленку.
— Работник прокуратуры Андрей Ильич Злобин дошел до грани, за которой его полномочия заканчиваются, — медленно произнес Навигатор. — Мы не мешали и не помогали ему. Весь путь он проделал сам. Но дальше пойдет тот, кого я назвал Аметистом.
Злобин на секунду закрыл глаза, и перед ним вновь заплясало янтарное пламя.
— Хорошо, я с вами, — решившись, сказал он. О край его стакана звонко цокнул стакан Навигатора.
— С победой, Аметист.
— С победой, — помедлив, ответил Злобин.
— И пусть все остается на своих местах, — добавил Навигатор.
Злобин понял, что прозвучала какая-то ритуальная фраза, как пароль или заклинание. Ее сокровенного смысла, магии, зашифрованной в ней, он не знал.
Он еще очень многого не знал. Ему еще очень многому предстояло научиться. Впереди был бесконечный путь длиною в жизнь.
Злобин перевел взгляд на серое блестящее полотно шоссе, бегущее под колеса. Убаюканный монотонным мельканием искорок на асфальте, вспыхивающих в свете фонарей, он устало закрыл глаза.
Глава двадцать первая. Немного мистики в финале
Старые львы
Срочно
Салину В.Н.
«Ланселот» по установленным адресам не обнаружен. Прошу Вашего разрешения на прекращение поисковой операции.
Владислав
Ланселот
Машина ненадолго притормозила у мощных ворот. Они беззвучно разъехались в стороны. Водитель тут же рывком бросил машину в темный внутренний двор. Описал полукруг, плавно притормозил под навесом. Света здесь вообще не было, к тому же он выключил фары.
В полной темноте прозвучал голос Навигатора: — Еще раз подумайте, Андрей Ильич. Трудно услышать Зов, еще труднее отыскать Порог. Немногие решаются перешагнуть его. Назад возвращаются единицы. Большинство спасается бегством от Сил, призвавших их. Если повезет перепрыгнуть назад, в мир простых смертных, живут божьими каликами, блаженными и дурачками. По пальцам можно пересчитать тех, кто вернулся Посланником Сил, призвавших его. — Он выдержал паузу. — Никаких гарантий, как вы понимаете. Процесс, как говорится, вне нашей компетенции. Вся натура Злобина противилась игре в мистику и никому не нужные тайны. Он даже бульварщину на эту тему не читал, и фильмы не смотрел. Жизнь порой будет покруче любой страшилки.
Но Навигатору он верил. Верил, не пытаясь оспорить, усомниться, найти слабое звено в позиции.
— Мне бы хотелось сначала закончить дела в этом мире, — сказал он.
Не мог увидеть, но почувствовал, что Навигатор улыбается.
— Вы имеете в виду Дургу? Или Юлию, как вам привычнее… — Мягко скрипнула кожа сиденья. — Что ж, внесем ясность. Юлия была любовницей Шевцова. Случайная связь, ничего первое время для нее не значившая. Щекотало нервы, я думаю, то, что Шевцов профессиональный убийца. Тренированный и притравленный на человека зверь. Потом через него она вышла на некоего полковника ФСБ. Вы знакомы с оперативной информацией на сей счет?
— Да, какая-то банда из ментов руководящего звена районного уровня. — Злобин вспомнил, что ему говорил Барышников в машине перед захватом Пака.
— Пак просветит вас подробнее, — словно читая его мысли, продолжил Навигатор. — Полковника вам вряд ли отдадут. Но скандал можно организовать изрядный.
— Юлия была у них наводчицей? — спросил Злобин.
— И наводчицей, и приманкой, и разработчицей операций. Всем сразу. Потому что всеми умело манипулировала. Кстати, знали о ней лишь полковник и Шевцов.
— Что с Шевцовым?
— Ликвидировала, — помедлив, ответил Навигатор. — Почти как вас. Но с расстояния метров в триста. Он вышел из-за угла и рухнул, как подкошенный. Мы ничего не успели предпринять. Называется дистантный удар, ни в одном учебнике по судебной медицине о нем нет ни слова. Однако факт! Шевцова подобрала «скорая». Уверен, вскрытие обнаружит обширный инфаркт.
— Чертова баба! — не выдержал Злобин. — А Мещеряков почему? Из-за денег или просто надоел?
— Это сделала не Юлия, которую вы видели. А Дурга, Лик которой лишь на секунду приоткрылся вам. Мещеряков специализировался на выращивании, вернее, активизации подобных монстров. Одну, переродившуюся в Лилит, мы остановили у самой опасной черты. Но об этом позже… Сегодня благодаря вам мы окончательно убедились, что худшие наши прогнозы оправдались. Не думайте, что мы так уж всесильны и всеведущи. Юлия была лишь одним из кандидатов. И не самым главным, если честно.
Навигатор замолчал.
Злобин ждал, что он еще что-нибудь скажет, но человек с седыми волосами и орлиным профилем хранил молчание.
Злобина мучил один-единственный вопрос. Но он понял, что ответа ему Навигатор не даст. Нужно искать самому.
Вокруг не слышалось ни звука. Полная тишина и вязкая, как смола, темень.
— Вы не отдадите ее мне, потому что такие… превратившие себя в древних богинь, не подлежат суду по законам, писанным людьми и для людей. Для них есть другой суд и другая кара. Наше дело остановить Дургу и призвать Силы, которые сами вынесут приговор и покарают нарушительницу Баланса.
Злобин слышал свои слова и не верил, что их произносит он. Кто-то другой, кто жил все время внутри, вдруг проснулся и заговорил. Странно, страшно, убежденный в своей правоте.
Навигатор выдохнул, словно сбрасывая с себя колоссальную тяжесть.
— Ты слышал эти слова, Олаф? — обратился он к сидящему впереди человеку, представившемуся Максимом Максимовым.
— Да, Навигатор.
— Ты, Смотритель?
— Да, — ответил тот, кто вел машину.
Навигатор повернулся к Злобину, и он почувствовал, как впились в его лицо глаза этого загадочного человека.
— Пойдемте, Серый Ангел, — произнес Навигатор. — Сегодня я буду вашим Проводником.
Сухая ладонь легла на руку Злобина. Пальцы у Навигатора оказались твердыми, как стальные стержни.
В этот миг распахнулся прямоугольный проем, и из него наружу хлынул яркий свет.
Злобин невольно зажмурился. Наполовину ослепший, он не видел ничего, кроме четкой грани между тьмой и светом. Порога, к которому его вела твердая рука Навигатора.
Эпилог
Оперативному дежурному ГУВД
Труп неизвестного мужчины, обнаруженный на ул. Осташковской нарядом «Скорой помощи» и доставленный во 4-й городской морг, опознан. Прошу дать указания по прекращению розыскных мероприятий в отношении особо опасного преступника — Шевцова Ивана Эдуардовича.
*
Агентство «Эко-ньюс»
Пресс-служба Генпрокуратуры категорически отвергла утверждения, появившиеся в некоторых СМИ, что арест владельца финансово-инвестиционной компании «Самсон» связан с разворачивающимся расследованием причин дефолта. По заявлению представителя прокуратуры, причиной ареста стало подозрение в соучастии в особо тяжком преступлении.
*
Уважаемая Ирина Алексеевна, выражаем глубокие соболезнования в связи с постигшей Вас утратой — гибелью при исполнении служебных обязанностей Вашего сына, Шаповалова Валентина Семеновича.
Нашей финансово-инвестиционной компанией «Самсон» проводится благотворительная программа «Сыны отечества», призванная оказывать помощь сотрудникам правоохранительных органов и военнослужащим, пострадавшим при исполнении служебного долга, и членам их семей.
Сообщаем, что на Ваше имя открыт счет на 200 000 долларов США. Ваши распоряжения по использованию данных средств будут приняты по нижеприведенным телефонам.
С уважением,
и. о. гендиректора ФИК «Самсонов»
Семен Леонидович Дорохов
30 сентября 1998 г.
