ГЛАВА ВТОРАЯ
Старые львы
Салин снял очки. От дымчатых стекол быстро уставали глаза, но за возможность прятать от других выражение глаз, смотреть куда и как хочется, можно было и заплатить легкой головной болью. Она обычно начиналась над переносицей, потом уходила к вискам, постепенно охватывая голову жестким обручем.
Хорошо ухоженными пальцами он стал массировать переносицу. Все, что сейчас ему говорил Решетников, было правильно, умно и логично. На его месте он говорил бы так же. Был лишь один изъян. Каждый был на своем месте, и никто этого изменить не мог.
– Ситуация до конца не ясна. – Решетников крутил в коротких пальцах карандаш, время от времени постукивая им по столу. Эта дурацкая привычка всегда раздражала Салина, но за годы совместной работы он кое-как притерпелся. – Информации с гулькин нос. Кто принимает решения в такой обстановке? Двойной риск, как ни крути.
– Что ты предлагаешь, сидеть и ждать? – Салин помассировал висок. – Ты говори, не обращай внимания, сейчас пройдет.
– Надо бы выждать момент, когда он раскроется. А пока он нас просто выманивает, хочет, чтобы мы первыми сделали ход.
Салин сложил ладони перед лицом, будто молился. Прикрыл морщинистые веки. Устало произнес:
– Ты не учитываешь, что теперь все надо рассматривать сквозь призму смерти Карнаухова. Дальнейшие шаги Старостина легко просчитываются. Если он, нажав на Первого, устраивает Карнаухову похороны по высшему разряду и созывает на них всех своих региональных бонз, то только глупый не воспользуется шансом, глядя всем в глаза, сам знаешь, как это важно, протолкнуть важное для себя решение. Это и будет сигналом для нас.
– А если старика тихо, по-семейному, в землю бросят, то, выходит, крутил нам яйца?
– Можно считать и так. – Салин невольно поморщился от выражения Решетникова. – Или Карнаухов был ложным каналом, или Старостин действительно работал через него, но заложил другие сроки, а мы просчитались. Что гадать, время покажет. Но смерть Карнаухова его хорошенько подставила, ты не находишь? У меня такое ощущение, что он запаниковал.
Решетников шумно выдохнул.
– Хрен его знает! Вроде, не тот мужик, чтобы паниковать. Но дернулся, это точно.
– Вот это меня и радует, дорогой! Он д е р н у л с я, ты правильно сказал. И сразу же сделал ошибку, отдав нам право первого хода. Только так я оцениваю его приглашение на приватную встречу. Кстати, навел справки, что за адрес?
– Само собой. В квартире проживает некая молодая особа. Как-то связана то ли с оперой, то ли с балетом, Владислав уточняет. – В глазах Решетникова мелькнул лукавый огонек. – Официально по линии безопасности «Движения» числиться содержательницей конспиративной квартиры. По неофициальным данным, хозяйка содержится Старостиным.
– Очень добрый знак. – Салин положил вялую ладонь на лоб, козырьком прикрыв глаза от яркого света. – Личная встреча в интимном гнездышке. Он явно дает понять, что разговор будет неофициальный. Как раньше выражались – "без галстуков".
– Ага, и без трусов! – вставил Решетников
Салин поморщился и из-под ладони взглянул на Решетникова.
– Павел Степанович! Обзвонил бы лучше наших. Мне интересно, что и кто скажет.
– Уже обзвонил! – Решетников добродушно хохотнул, от чего тугой живот угрожающе натянул ремень. – Что там кота за одно место тянуть, счет на секунды пошел!
– И? – Салин весь напрягся. – «Паразит, вечно мужиком-дурачком прикидывается. Век терплю, а все не привыкну!»
Второй слабостью Решетникова, кроме нудного постукивания карандашом, была страсть к театральным эффектам. Свои репризы он разыгрывал с самозабвением провинциального актера. Салин с трудом приучил себя терпеть и эту слабость друга и многолетнего напарника.
Но сейчас он еле сдерживался, наблюдая, как тот с глубокомысленным видом прошелся к окну, забавно выворачивая ступни, и замер, запустив большие пальцы под ремень. Пауза, на его взгляд получилась достаточная, он пристально посмотрел на Салина, стараясь придать лицу должное выражение.
– Во-первых, все желали бы лицезреть того умника, кто так подставил Старостина, ухлопав старую жабу Карнаухова. Предлагают молодца шлепнуть, а потом объявить народным героем. Или наоборот. Объявить героем и ликвидировать. Нам сейчас великомученники очень нужны.
– А если без шуток?
– А без шуток… Все за объявление полной готовности. Общее мнение, что он спекся. Считают, лучшего момента для перехвата инициативы не будет. Без Карнаухова китайская линия Старостина прикажет долго жить. Даже если Старостин дублировал канал, то проблем не избежать. Лично Карнаухова заменить некем, он же чуть ли не с самим Мао водку пил. Китайцы ему доверяли, новое лицо в деле их очень насторожет. Пока пообвыкнуться и перепроверят, пройдет месяц-другой. Короче, надо ловить момент.
«Вот оно как! Независимо от результатов встречи. Получается, решили, что Старостин проиграл. А он еще силен. Может д е р н у т ь с я так, что все кровью умоемся. Он не отдает нам ход, а делает рокировку – теряет темп с приобретением качества. А меня толкают на контакт с ним. Зачем? Сейчас узнаем».
– Когда?
Решетников хохотнул, дрогнув животиком.
– А когда на Руси к чему-то были готовы?! Карнаухов так неожиданно помер, что все планы к черту летят. – Он стал серьезным и собранным. – По итогам встречи и дадим отмашку.
– Тогда и думать не о чем, надо идти.
– Лично я считаю, что можно и похерить, – обронил Решетников, отворачиваясь к окну.
– Будь добр, поясни.
Решетников покачался с пятки на носок, растягивая паузу.
– А о чем с ним переговариваться? Старостин напоминает мне раннего Ельцина. Глупо расчитывать, что он поднимет лапки вверх. Скорее, набычится и попрет буром. Ты же его знаешь… Поточит об тебя зубы, попробует снять информашку, вот и весь результат. Смысл встречи – пробить, кто заказал Карнаухова, это же очевидно. Никакого конструктива не предвидется. Оно нам надо, зря время терять и м а з а т ь с я прямым контактом?
Салин расслабленно откинулся в кресле. Всем видом демонстрировал полное спокойствие. Знал, ушлый Решетников сейчас боковым зрением следит за каждым его движением. Малейшего признака неуверенности, а еще хуже – паники, будет достаточно, чтобы с в о и через полчаса получили сигнал тревоги. А что бывает с вышедшим из доверия Салин знал отлично. Сам не раз собственноручно переломал не один дрогнувший хребет.
«Вот оно! Интересно, интересно… Проверяют, черти! Правильно, сейчас самый опасный момент, когда никто никому не доверяет, еще не все сделали ставки, а некоторые уже смотрят в кусты. А главное, еще есть время перезаключить любые договоры. Вот уж возьня идет, могу себе представить! И в такой момент меня подставляют на контакт со Старостиным, да еще пытаются заглянуть мне в карты. Не выйдет! А что это ты, дорогой, там выстроился? Там, что, лучше слышно? Глупый, от меня ответа ждут, не от тебя!»
– Я все взвесил. – Салин заговорил профессионально размеренно, тщательно выбирая слова. В его кругах ценили не только поступок, но и слово. Верно и в нужный момент произнесенное. – Отказ не логичен. Это его насторожит. Разговор может быть информативен. Считаю, на заключительном этапе нам крайне нужна дополнительная информация. За неделю на ее основе успеем внести необходимые коррективы. Старостин политик опытный, не захочет сдать информацию, не сдаст. Но даже сам факт встречи можно и должно обыграть в нашу пользу. Риск есть, но сейчас рискуют все. Я решил принять его предложение.
Он надел на нос очки, спрятав от Решетникова затаившуюся в глазах улыбку.
* * *
Оперативная обстановка
Стенограмма
выступления лидера движения "Родина" И.И. Старостина
на Третьем съезде молодежных дружин "Молодые львы".
г. Н. Новгород 19 августа
«Будущее России в наших руках? Нет, оно принадлежит не нам! Мы сделали свое дело, пора уступить дорогу молодым.
Посмотрите на нашу молодежь! Им, прошедшим тяжелую школу, отдавшим лучшие годы Движению, познавшим горечь потерь боевых товарищей и радость общей победы, им принадлежит будущее! Россия верит вам, молодые львы! Ваша отвага, железная дисциплина и верность долгу – залог процветания нашей Отчизны!
Наше Движение сплотило лучших из лучших, душой болеющих за святую Россию. В этом была наша сила. В этом был залог победы! (Апплодисменты.)
И мы победили! Движение оказалось единственной силой способной остановить развал, раздавить гниду коррупции, пустить гнилую кровь организованной преступности. Теперь не осталось желающих грабить и насиловать нашу Родину. Народ русский долготерпив, но страшен гнев народа. Мы сумели направить стихию народной мести против истинных виновников кровавого беспредела и хаоса. Думаю, мы хорошенько почистили это сучье племя! Мы вытравили из генофонда нации дьявольское семя иуд, каинов и фарисеев. Тело России уже не точат кровавые гнойники уголовщины и казнокрадства. Израненное и истощавшее, оно уже дышит жизнью. Россия очередной раз выжила! Назло врагам, на зло завистникам, назло разномастной сволочи, что привыкла делать доллары на муках и горе русского народа. Выстояла и победила! Стояла Россия-матушка и стоять будет!
(Аплодисменты в зале. Крики "Виват, Россия!")
Кто мы, взвалившие на себя бремя народной борьбы за будущее России? Кто дал нам право? Никто! Никто не вправе дать или отнять у меня право любить и защищать свою родину. Никто не вправе учить меня, как мне жить и служить своей родине! Есть только я, Родина и Бог. Если дела мои угодны Богу, цветет моя Родина. Если я отклонился от пути истинного, Господь карает, посылая страдания моей Родине. А у какого истинного патриота не зайдется от боли сердце, если страдает Родина?
Поэтому, я говорю вам, пока с нами Бог, пока наши сердца отданы России, нет и не может быть для нас преград. Нет таких врагов, которых мы не разбили бы наголову во славу России! (Аплодисменты. Крики с мест "С нами Бог и Россия!")
Сказано, "время войне и время миру". Наш бой еще не окончен. Но настала пора вернуть мир на нашу землю. Потомки не простят нам, если мы уйдем, почив на лаврах победителей, оставив им поруганную и опаленную русскую землю. Нет, земля русская испокон веков рожала и рожать будет самое лучшее, что способно родиться в этом грешном мире. Лучший хлеб, лучшие леса, самые могучие реки. И лучших детей. Сыновья и дочери России, настала пора отстраивать и обживать нашу землю!
В народе говорят, ломать – не строить. Но разве мы ломали? Разве мы покорежили, продали и испоганили то, что поколения русских людей собирало по крупицам? Не мы осквернили и разорили наш дом. Не мы! Но кому, как не нам, его восстанавливать?! В этом теперь наша задача. В этом наш подвиг во славу России.
Идите в народ. Народ русский велик вековой мудростью. Слушайте его, как слушаете свое сердце. Живите его чаяньями. Встаньте рядом с теми, кто пашет и жнет, кто плавит металл и добывает уголек, кто учит наших детей и выхаживает страждущих. Встаньте рядом с теми, кто скромным ежедневным трудом умножает славу и силу России! Работы хватит на всех. Везде нужны ваш молодой задор и верность делу, как в годы кровавого хаоса потребовались ваш верный глаз и твердая рука.
Пусть кто-то успел унести ноги, сбежал поближе к награбленному. Господь и народ еще покарают их. Пусть кто-то кривится, глядя вслед вашим колонам, в марше проходящим по улицам. Россия для них лишь место жительства. Господь уже покарал их, лишив великого дара любви к родине.
Вы – другие. Вы избраны для великого дела служения Родине.
С вами благодать Господня и крест веры Его! К вам обращены мольбы и надежды народа русского.
Помните девиз нашего Движения: "Родина – это судьба"! С этим девизом вы боролись и побеждали, с ним вам и возрождать Россию!
Ваша судьба – Россия! Будущее России – в ваших руках!
Родина – это судьба!
(Шквал аплодисментов. Крики "Родина – это судьба!", " С нами Бог, Россия – с нами!")
* * *
Старые львы
Потолок был девственно чист. А ведь где-то там должен быть микрофон. Не зря же Решетников маячил именно здесь, на самом краю ковра.
«Я не паникую, я просто проверяю версию. Решили "дать понюхать микрофон", паразиты? Может быть, может быть. Во всяком случае, объяснимо. Не стоит из-за такой ерунды портить себе нервы», – подумал Салин.
Он с удовольствием смахнул с носа очки. Если не считать возможности прятать взгляд и необходимой по статусу респектабельности, от них было мало толка. Даже наоборот, от тяжелой роговой оправы, будь проклят тот, кто опять ввел эту моду, к середине дня тяжестью наливалась переносица, от темных стекол ломило глаза, но приходилось терпеть.
Кто-кто, а Салин знал цену имиджу, великому умению быть своим и тонко чувствовать дистанцию, не накапливать ошибок по мелочам, а тем паче не давать себя провести по-крупному. Сколько раз он становился свидетелем падения человека, лишь на миг позволившего себе стать смешным.
Как умный человек, он отдавал себе отчет, что карьера в его среде – субстанция метафизическая, неповторимая и невосстановимая. Играя на симпатиях и отвращении, успевая пригнуть голову, когда сшибались большие, успевая сделать ставки, когда нежданно шли в рост мальнькие, успевая отскочить, когда летели вниз зарвавшиеся, он упорно шел, карабкался, перескакивал через ступени, но все время – вверх, только вверх, иначе, все теряло смысл, а век человеческий все еще "три по двадцать и десять лет", и какая потом разница, где тебя после всего бросят в землю – на Новодевичьем или у Стены, или, как безродного, ночью – в овраг, да известкой сверху посыпят.
А раз так, надо стараться быть наездником, сжимающим узду, погонщиком, не жалеющим кнута, ведущим, тянущим за собой безропотного ведомого, только это дает смысл в бессмысленном кружении к последней точке, за которой лишь огонь крематория и нелепая фарфоровая посудина, брошенная в яму.
Только Власть способна выделить тебя из безликой массы смертных, лишь Ей одной позволенно превратить тебя в бессмертного, заставив всех: и близких, и врагов идти за твоим гробом, преклоняясь не перед тобой, а перед неведомой частичкой Ее, что на злобу и зависть живым, последний раз подчинив других своей воли, уносишь в могилу.
«Господа-товарищи, ваши мотивы мне понятны. Даже не мотивы, а мотив. Один он у нас на всех. Лежит на самой поверхности, и только по недоумию или из пошлого политеса, словно на банкете начальник сверкает расстегнутой ширинкой, а все глаза отводят, никто не посмеет сказать об этом вслух".
Он прошелся по кабинету. Мягкий ковер гасил звук шагов. Встал у большого окна. Стекла давно заменили на пуленепробиваемые, ни один звук не проникал в огромный кабинет. Решетников со свойственным ему юмором прораба северной стройки, в первый же день щелкнул ногтем по стеклу и авторитетно произнес: «Во! Как в дурдоме имени Кащенко, только щами за обедом еще не умываемся. Но если так пойдет, то скоро будем!»
Внизу мок смертельно больной город. Шпили остоверхих небоскребов резали низкие, сочащиеся дождем тучи.
Отсюда, с высоты Воробьевых гор, были отчетливо видны грязно-черные проплешины среди плотной поросли крыш. Остывшие пожарища, которые еще не успели застроить сборно-блочными времянками. В череде домов, вытянувшихся вдоль магистралей, как в стариковской челюсти, зияли прорехи. Рухнувшие дома. Сами собой, без особых причин.
«Вот он – наш общий мотив!»
Салин очетливо помнил, как все началось.
Политики еще делали державные лица, а ведущие на ТВ еще блудливо улыбались, заканчивая сводки с места очередного стихийного бедствия: «Принимаются все необходимые меры. Будем надеяться, все будет хорошо».
Смерч в Самаре. Полностью обесточенный город, до первых этажей залитый волжской водой, принесенной смерчем.
Мурманск – шквал силой до десяти баллов. Десять минут стихии – и город раскатало, как после бомбежки. В Северодвинске шторм и ураган разрушил то, что еще осталось после конверсии от знаменитых «Звездочки» и «Севмаша». В Оленьей губе разбило о пирсы и затопило подлодки, не успевшие выйти в море.
Селевые потоки в Дагестане. И следом – снег в полтора метра. Тысячи замерзающих, отрезанных от помощи. Колонны МЧС не в состоянии пробиться через снежные заносы.
Пока бились со снегом, по неизвестной причине полыхнула тайга под Красноярском. Да так, что город накрыло удушливым, непроглядным смогом. Самолеты садились вслепую, как в густое молоко. Бортов МЧС не хватило, людей эвакуировали авиацией Сибирского военного округа.
Массовая психическая эпидемия в районе Екатеринбурга. Многочисленные «сердловски-21», как по команде разнесли рабочие зоны и захватили здания администрации. Самое странное, что побегов не было, лютовали и буйствовали за колючей проволокой. Но угроза нашествия зэков на мирные горда была велика. На усмирирение зон бросили все имеющиеся в наличие силы. Первую атаку спецназа ГУИН зеки отбили. Пришел приказ действовать максимально жестки и за два дня взять ситуацию под контроль. Зоны "зачистили" швальным огнем вертолетов.
Только когда уже не было возможности врать, что "принимаются меры", на "меры" уже не хватало сил и средств, в Кремле сели думать. Думали в основном, как избежать массовой паники. Государственные думы были прерваны дипломатической депешей – Япония потребовала объяснений по поводу инциндента на базе Тихоокеанского флота.
На четырех из шести атомных подлодок, стоящих на приколе и ожидающих очереди на демонтаж реакторов, произошло самовозгорание. Сборный экипаж из десятка матросов и лейтенанта, чья служба заключалась в удержании на плаву этого атомного металлалома, сражался с огнем до последнего. Но лодки все равно затонули прямо у стенки. Японцы дипломатично интересовались, ждать им новой Хиросимы или все ограничиться русским Чернобылем. Наши сняли командующего Тихоокеанского флота и заверили, что ситуация под контролем.
Как назло именно в это время взлетел на воздух цех на алюминиевом комбинате. Облако ветром погнало в Китай. Наши заявили, что предпринимаются все необходимые меры. В ответ пятимиллионная армия узкоглазых солдат была поднята в ружье. Якобы для обеспечения эвакуации населения из попавших под облако приграничных районов. Пекин запустил в дипломатический обиход термин «экологическая агрессия». Москва византийски усмехнулась и сделала вид, что поигрывает атрфированными имперскими мускулами. Президент США попросил Китай не пороть горячку и сесть за стол переговоров. Германия, сидящая на русском газе, поддержала Москву, а Париж занял «особую позицию» в конфликте.
Была надежда, что все закончиться дипломатическим бриджем с шулерским обменом картами под столом.
Но ничего не вышло. Потому что привычного мира ничего не осталось. За считанные месяцы мир превратился в хаос.
Сами собой закорачивались электросхемы, магнитные бури блокировали связь на всех частотах, грунтовые воды сами собой поднимались на поверхность. Ветры превратились в ураганы, реки рвались из русел, а по морям прошли волны цунами. В Альпах и Татрах трижды ударили семибалльные землятресения. Мелкие сейсмические возмущения лихорадили Крым и Балканы. Повсеместно рухнула энергетическая система. Стало холодно, голодно и страшно…
Досталось практически всем. Когда все немного улеглось, и ООН подвела первый подсчет потерь, выяснилось, что меньше всего пострадали Африка и Россия. В Африке просто нечего было разрушать, а в России все загодя порушили в перестройку. Кто-то даже запустил глумливую шуточку, что нищета спасает от крупных неприятностей.
А потом грянула такая зима, что шутки замерзли на губах. Когда стаял снег, серый от осевшей с небес сажи, обнаружили, что страна провалилась в полное Безвременье.
Россия и в лучшие-то годы представляла себой хронологический винегрет, где век семнадцатый спокойно соседствовал с двадцатым, а медвежьих углах ворочался век пятнадцатый. А после Катастрофы образовалась такая временная чересполосица, что стало жутко. Очень скоро выяснилось, что и в головах царит такая же катавасия. Поэтому не надо удивляться, что Власть врезала кулаком по столу, и по стране прокатилась Первая волна.
Салин помял занывший от боли висок. Здоровье стало ни к черту. Хоть и всю жизнь принадлежал к меньшинству, имевших доступ к лучшему медобслуживанию и самым качественным продуктам, но после Катастрофы стал резко сдавать.
«Я просто устал, – сказал он сам себе. – Смертельно устал».
Он машинально раскрыл папку. Достал листок шифрограммы.
Пробежал взглядом по строчкам.
* * *
Оперативная обстановка
Весьма срочно
Особой важности
т. Салину В.Н.
личным шифром
Мне удалось убедить "наших друзей", что инициативный выход на контакт с ними представителя г-на Карнаухова был спланированной провокацией. Я высказал недоумение, почему столь грубый ход г-на Старостина мог их встревожить.
По инициативе г-на Арнольда Ганнера я был ознакомлен с документами о контактах финансового представителя "Движения" г-на Артемьева с Фридрихом Эггеном и Клаусом Майером. Они оба подозреваются в причастности к т.н. "Черному Интренационалу" и находятся под плотным наблюдением спецслужбы финансовой группы "наших друзей". В политических кругах Запада "Движение" позиционированно как крайне националистическое, с явными тенденциями к отковенному фашизму, контакты с ним возможны только по линии политически маргинальных организаций типа "Черного Интернационала". Естественно, что инициатива Карнаухова по выходу на контакт с финансовой группой г-на Ганнера была расценена как неприкрытый вызов.
С учетом известных Вам тенденций, а их динамика, по мнению, наших партнеров признана угрожающей, было решено ускорить переговоры по известной Вам проблеме. Очередная встреча состоиться сегодня в полдень по местному времени. О результатах доложу немедленно.
"Авель"
* * *
«Нет, я был абсолютно прав. Иного выхода не было», – подумал Салин.
Ретроспектива
Старые львы
В кабинет без стука вошел Решетников. Увидев в руках Салина свежий номер «Движения» с интервью Старостина, хохотнул:
– Изучаешь? Во-во. Ты еще законспектируй для партучебы. Зачет будем сдавать по краткому курсу «старостизма».
– Ты сам читал?
– А то! – Решетников,как всегда основательно уселся в кресло, сложил руки на животике. – Но у меня для тебя анекдотец свежий припасен. Вернее, притча. Хохма, если на идиш.
Салин отложил газету.
– Я весь в внимании.
Решетников закатил глаза к потолку, собрался с мыслями и начал:
– Случилось это в маленькой городишке. Допустим, во Франции. Один нашенский турист добрался до одного скромного домика на окраине того гордишки. Постучал в ворота. «Прошу аудиенции у хозяина. Имею до него дело, мульонов на сто». Во как! – Решетников прищурив один глаз, хитро посмотрел на Салина. – Дурачину вежливо попросили нафиг. Он на другой день заявился. Ему опять – от ворот поворот. Так он, шельма эдакая, и в третий раз заявился. Короче, надоел.
– Очень интересно.
Решетников неожиданно хищно сверкнул глазами.
– Дурачина в полных непонятках пошел к себе в отель, на постоялый двор, значит. А там по народной традиции с тоски бутылочку принял, сверху снотворным залил, а среди ночи дернул его черт полезть окно закрывать. Или открывать, я уж не помню. Да и выпал! И разбил свою дурью башку о заморскую мостовую. Вот такая история. Не догадываетесь, как того почтенного горожанина звали?
– Арнольд Ганнер. – У Салина похолодело внутри.
– Верно. Личность нам с тобой известная. И как к нему следует на прием попадать, нам с тобой известно. А дурак… Что с дурака взять?
Салин нервно забарабанил пальцами по столу, подгоняя Решетникова. Войдя в роль, тот мог тянуть театральную паузу до бесконечности.
– Чтобы вы не мучался, подскажу: гонец бестолковый был от Карнаухова.
Пальцы Салина нервно дрогнули.
– Источники надежны?
– До сего дня не подводили. Да я уже справки навел. Не каждый же день у них из окон русские вылетают. А в Москве запросил, вернулся ли из командировки некто Харитонов. Какая-то мелкая сошка в Движении. Но ходил лично под Карнауховым.
– Если подтвердится…
– Уже пора привыкнуть, в первую очередь подтверждаются самые худшие опасения. – Решетников сбросил маску и стал самим собой, жестким и властным мужиком. – Что будем делать? Карнаухов явно выжил из ума.
Салин помедлил с ответом.
– Надо все взвесить. Слишком крупная фигура, слишком близок к Старостину.
– "Если всемирная история нас чему-то учит, так только тому, что убить можно любого". Как изволил выразиться "Крестный отец" дон Карлеоне.
Решетников славился способностью подбирать цитаты к любому случаю.
– Нашел с кем сравнивать! – Салин поморщился.
– Чем мы хуже? Они нам ясно дали понять, как следует поступить с хозяином гонца. Распустим нюни, выйдем из доверия.
Салин отложил очки "для чтения", достал из футляра элегантные "Сваровски" с дымчатыми стеклами. Водрузил на нос.
– Надо все взвесить.
Старые львы
Салин отодвинул по дальше от себя папку.
«Карнаухов пересек черту дозволенного. По личной инициативе, по наущению или по прямому заданию, не суть важно. Это, в конце концов, детали. Он точно знал, просто не мог не знать, что так близко, а главное – нагло посягать на н а ш е нельзя.
И никто не смеет меня упрекнуть! Никто! Тем более, что решение бьло принято коллегиально. Я лишь выполнял коллективное решение. Да и то… Я же не отдавал прямого приказа! Я лишь обсудил с Дмитрием Рожухиным в е р о я т н о с т ь внезапной смерти Карнаухова и ее вероятные политические последствия. Ничего более!
Операция была целиком и полностью его инициативой. Он все делал на свой страх и риск. Как всегда, между прочим. Ему и нести ответственность за последствия».
Салин, охнув, помассировал грудину. Там, слева, где сердце, все чаще и чаще возникала странная ломота.
«Ладно, не ври себе. Ты просто испугался. У нас один на всех мотив – страх. Страх проиграть, страх неуспеть занять место в бункере, страх не дожить до того дня, когда можно будет выбраться на поверхность и вновь увидеть солнце.
А Дмитрий? Он – пешка в Большой игре. Старается выбраться в ферзи. Но… Кто ему сказал, глупышу, что в этой партии не жертвуют проходной пешкой?»
Преторианцы
Дмитрий остановившимся взглядом следил, как танцует, дрожит, пульсирует, меняет форму жирное пятнышко на лацкане поношенного пиджака Седого.
Тело обволакивала зыбкая пустота, ноги стали предательски ватными, в голове крутилась какая-то бессмысленная мелодия. Так часто бывало на ринге, после хорошего удара. Он по опыту знал, что надо собраться, иначе сладкая волна окончательно растопит волю, станет все равно, пьяно-бестолково, останется только смотреть, как медленно, неестественно медленно, наплывает черное пятно перчатки. А потом резкий толчок тупой болью взрывает вязкую пустоту в голове, и ты начинаешь парить, скользя невесомым телом в полной темноте, с наслаждением ощущая, как угасает сознание.
Дмитрий сжал кулаки, с удовольствием почувствовал, как пошла вверх к плечам пружинистая волна. В голове сразу прояснилось, как-будто вынырнул из глубины, в глазах исчезла зыбкая пелена.
– Повтори, только без бубнежа. – Он попытался выиграть время, хотя и так все было ясно.
Седой нервно облизнул губы и прошептал:
– Понял, шеф! Последние новости. У соседей все лезут на потолок. С утра пораньше рванула "закладка" в Большом Левшинском. Дворника убило нафиг.
– Тоже мне теракт, – презрительно скривил губы Дмитрий. – Копать уже начали?
– Начальство еще мозгует. Соль в том, что кто-то ночью оборудовал там тайник.
– Так сразу и узнали? – усомнился Дмиртий.
– Остались клочки бумаги. Шиш да маленько, остальное выгорело, но плясать есть от чего.
– Ну и хрен с ними, пусть пляшут. Нам это пофигу.
– Я что думаю, это же рядом с домом Карнаухова.
– Ага, рядом! В другом конце соседней улицы. Прямо под окнами, можно сказать! – Дмитрий уже окончательно пришел в себя. – Не притягивай за уши, Седой. Инициативу я ценю, но разумную.
– Тут, если покопать …
– Утомил ты меня, Седой! Вот пусть губошлепы Данилина и копаются! А нам свою работу делать некогда. – Дмитрий рывком встал на ноги. – Народ к выезду готов?
– Копаются еще, – неуверенно ответил Седой.
– Они там копаются, а ты здесь топчешься! Две минуты на сборы – время пошло! – по-армейски рявкнул Дмитрий.
Он достал из стола пистолет, сунул в кобуру.
Седой мелкими шажками устремился к дверям.
– За сплетню спасибо. Шефа всегда нужно держать в курсе, – сбавив обороты бросил ему в след Дмитрий.
Седой ответил слабой улыбочкой. Вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
В "конторе" теперь погоду делали молодые, состоявшиеся на Первой волне репрессий, когда потребовалось пролить кровь. И они пролили ее, вкусив вседозволенность и власть над слабым, дрожащим человеческим существом. У них не было идей, как у дедов и прадедов, они не страдали от комплексов отпрессованных гластностью и реформами оперов КГБ.
Ветераны "крышевания", мастера заказных "наездов" и идеологи перераспределения собственности, как тараканы обжившие пирамиду власти накануне Катастрофы, оказались полными импотентами, когда настало время д е й с т в о в а т ь. От первого же удара безумной пугачевщины, полыхнувшей в очумевшей стране, с их лиц слетела вся сусальная позолота державности.
Оказалось, что под ней всего лишь серая нездоровая кожа насмерть перепуганных бюрократиков среднего звена. Масштаб событий был явно выше их профессионально узколобого мышления, и их смела и растоптала лавина хищных, голодных и жадных до жизни молодых волков.
Молодежь, раз вкусив кровь, своей беспощадностью и беспринципность стала нужнее режиму. И старики, не нашедшие в себе силы ни отказаться, ни с энтузиазмом выполнить кровавый приказ, со всем своим опытом и комплексами превратились в жалких подмастерьев.
Седой откровенно боялся своего начальника, намного младше его, но действовавшего с невероятной коварностью и беспощадностью. Комбинации Дмитрия, красиво выстроенные, как шахматный этюд, подкупали широтой и смелостью замысла. Но он с легкостью сметал с доски свои и чужие фигуры, не сознавая, что это живые люди. Седой знал, в Дмитриевой игре он такая же фигурка, пожертвовать которой пока не сочли нужным.
И самое важное. У Дмитрия был человек т а м. Где все решалось, где отдельная человеческая жизнь никогда не принималась в расчет. Это был не блат, нет, за этим стоял чейто интерес. Дмитрий был включен в и г р у, на каких правах, Седой не знал.
Иногда вечерами, листая дела, Седой изощренным чутьем профессионала находил узелки в рутинном течении дел, которые, сплетаясь в замысловатую сеть, на все сто говорили, что не все так просто, что кто-то и г р а е т, играет по-крупному. Все они против воли были втянуты в эту игру.
Седой кожей ощущал опасность, но знал, уже не вырваться, не отскочить. Машина, которой он служил, такого не прощала, налетит всей громадиной, сомнет, искорежит, выплюнет окровавленный ком. Эта машина способна только давить и убивать. Он был слишком близок к ней, чтобы рано или поздно не быть засосанным в ее адское чрево.
Когда становилось особенно невыносимо, он напивался. Тихо и жутко. До бреда и мучительной рвоты. В такие вечера жена пряталась с детьми в дальней комнате, с ужасом слушая, как он бубнит сам с собой на кухне.
А ему было хорошо. В бредовом видении к нему приходил лучший друг Пашка Казарин. Сидел молча, с улыбкой покручивая налитую для него стопку…
Пашка сумел, нашел в себе силы… Когда все только началось, когда сновали по коридорам, галдели в курилках, никто еще не хотел верить, что н а ч а л о с ь и отступать некуда, его нашли в кабинете с простреленным сердцем. Пашка успел отскочить. Он всегда был честным…
