Пролог
Март 2018
В этой ссоре не было ничего особенного. Клянусь Богом, ничего. Мы с папой ругались миллион раз до этого, но ничего ужасного не происходило. О, он пару раз выгонял меня из дома, а когда я был маленьким, отсылал к себе комнату или лишал карманных денег. Но ничего подобного этому никогда не случалось. Я снова и снова прокручиваю этот момент в голове; он преследует меня. И то, что его он не преследует, что он ничего этого не помнит, меня ничуть не утешает. Вообще не утешает.
Дед моего отца сделал состояние в пивоваренной индустрии – если вы вообще знаете что-нибудь про Канаду, то наверняка знаете «Sullivan's Select» и «Old Sully's Premium Dark». Денег у нас всегда было как дерьма.
«Как дерьма». Так я тогда выражался; полагаю, воспоминания об этом возрождают и мой тогдашний лексикон. Когда я был подростком, то на деньги плевать хотел. Фактически, я даже соглашался с большинством канадцев, что прибыли, получаемые крупными корпорациями, неприличны и недопустимы. Даже в якобы эгалитарной Канаде богатые становились богаче, а бедные – беднее, и я это ненавидел. Тогда я ненавидел много всего.
– Где ты это взял? – кричал мой отец, потрясая фальшивым удостоверением личности, которым я воспользовался, чтобы купить травки в местном «Макдональдсе». Он стоял на ногах; он всегда вставал, когда ругался. Отец был худощав, но, я думаю, считал свой двухметровый рост устрашающим.
Мы были в его «берлоге» в доме в Порт-Кредите. В Порт-Кредит вы попадаете, если после выезда из Торонто едете дальше на запад вдоль берега Онтарио, и даже тогда – когда же это было? думаю, в 2018 – это всё ещё был преимущественно белый район. Богатый и белый. Окна выходили на озеро, которое в тот день было серым и неспокойным.
– Друг сделал, – ответил я, даже не взглянув на удостоверение.
– Так вот, ты больше не встречаешься с этим другом. Господи Иисусе, Джейк, тебе же всего семнадцать. – Тогда, как и сейчас, покупать алкоголь и марихуану в Онтарио разрешалось с девятнадцати лет; табак – с восемнадцати. Вот и представьте.
– Ты не можешь мне указывать, с кем мне встречаться, – ответил я, глядя в окно. Над волнами кружились чайки. Если они могут подниматься к небесам, то почему мне нельзя? С помощью травки.
– Ещё как могу, – взревел отец. У него было длинное лицо и густая тёмная шевелюра, начинавшая седеть на висках. Если то был 2018-й, то ему, значит, было тридцать девять.
– Пока ты живёшь под моей крышей, ты будешь делать то, что я говорю. Предъявление фальшивого удостоверения – серьёзное преступление.
– Серьёзное, если ты террорист или похититель личности, – сказал я, глядя на него через широкий стол тикового дерева. – Детей всё время ловят на покупке травы; всем плевать.
– Мне не плевать. Твоей маме не плевать. – Мама снаружи играла в теннис. Было воскресенье – единственный день, когда отец обычно не работал. И вот в этот день ему позвонили из полицейского участка. – Продолжишь выкидывать такие штуки, и…
– И что? Никогда не стану таким, как ты? Да я молюсь об этом! – Я знал, что это ударило в самое яблочко. Когда он бесился по-настоящему, у него всегда вздувался вертикальный сосуд посреди лба.
Я обожал, когда мне удавалось его до этого довести.
– Ты мелкая неблагодарная тварь, – сказал он подрагивающим голосом.
– Хватит с меня этого дерьма, – ответил я, поворачиваясь к двери и собираясь покинуть поле боя победителем.
– Нет уж, ты меня выслушаешь! Если ты…
– Отвянь, – сказал я.
– …не прекратишь…
– Я всё равно ненавижу это место.
– …вести себя как идиот…
– И я ненавижу тебя!
Молчание. Я повернулся и увидел, как он падает в своё чёрное кожаное кресло. Когда он завершил падение, кресло повернулось на половину оборота.
– Папа! – Я быстро обежал стол и кинулся к нему. – Папа! – Никакого ответа. – О, Господи! Нет. Нет, нет… – Я поднял его с кресла; в моей крови было столько адреналина, что я едва ощутил его вес. Уложив его долговязое тело на деревянный пол, я кричал: – Папа! Очнись, папа!
Я зацепил ногой корзину для бумаг со встроенным шредером; бумажные ромбики разлетелись повсюду. Скорчившись рядом с ним, я попытался нащупать пульс – пульс был, и он вроде бы ещё дышал. Но он никак не реагировал на то, что я говорил.
– Папа! – Совершенно не зная, что делать, я легко похлопал его по щекам; из уголка рта показалась тонкая нить слюны.
Я быстро поднялся, обернулся к его столу, нажал кнопку громкой связи и быстро набрал 9-1-1. После этого я снова подсел к отцу.
Телефон издал три казавшихся бесконечными гудка.
– Пожарные, полиция, скорая? – спросил женский голос, казавшийся тихим и далёким.
– Скорая!
– Вы находитесь по адресу… – сказала женщина и продиктовала его. – Всё верно?
Я приподнял отцу правое веко. Слава Богу – его глаз повернулся, уставившись на меня.
– Да, да, всё верно. Поторопитесь! Мой отец потерял сознание!
– Он дышит?
– Да.
– Пульс?
– Да, пульс есть, но он без сознания, и он не реагирует на мои слова.
– Скорая уже выехала , – сказала женщина. – С вами есть ещё кто-нибудь?
У меня тряслись руки.
– Нет, никого.
– Не оставляйте его.
– Я буду с ним. Господи, да что же с ним могло случиться?
Женщина-оператор проигнорировала мой вопрос.
– Помощь уже в пути.
– Папа! – сказал я. Он издал булькающий звук, но я не думаю, что это был ответ. Я вытер ему слюну и немного наклонил голову, чтобы воздух проходил свободнее. – Папа, пожалуйста.
– Не паникуйте , – сказала женщина в телефоне. – Сохраняйте спокойствие.
– Господи, господи боже…
Скорая отвезла отца и меня в медицинский центр «Триллиум» – ближайшую больницу. Как только мы там оказались, его переложили на каталку; его длинные ноги не помещались на ней и свисали сзади. Быстро появился доктор, посветил фонариком в глаза и постучал по колену молоточком, получив в обоих случаях обычную рефлекторную реакцию. Он несколько раз попытался заговорить с отцом, потом приказал:
– Быстро сделайте ему МРТ головы.
Санитар покатил каталку прочь. За всё это время отец не произнёс ни единого членораздельного слова, хотя иногда издавал какие-то тихие звуки.
К тому времени, как приехала мама, отца уже уложили в постель. Стандартная правительственная медстраховка гарантирует вам место в общей палате. У отца была расширенная страховка и, соответственно, отдельная палата. Разумеется.
– О, Господи, – повторяла мама снова и снова, закрыв лицо руками. – О, мой бедный Клифф. Мой дорогой…
Моя мама была одних лет с отцом, у неё было круглое лицо и искусственно отбеленные волосы. На ней всё ещё был теннисный костюм – белый топ, короткая белая юбка. Она много играла в теннис и была в хорошей форме; к моему смущению, даже некоторые из моих друзей считали её привлекательной.
Вскоре к нам пришёл лечащий врач. Это оказалась вьетнамка лет примерно пятидесяти. На бэджике у неё на груди значилось «Д-р Тхань». Не успела она открыть рот, как мама спросила:
– Что это? Что с ним случилось?
Доктор Тхань была сама доброта – я всегда буду её помнить. Она взяла маму за руку и заставила её сесть. А потом она присела на корточки, так, чтобы её глаза оказались на одном уровне с мамиными.
– Миссис Салливан, – сказала она. – Мне очень жаль. Новости неутешительные.
Я стоял у мамы за спиной, положив руку ей на плечо.
– Что это? – спросила мама. – Инсульт? Господи, да Клиффу ведь всего тридцать девять. Он слишком молод для инсульта.
– Инсульт может случиться в любом возрасте, – сказала доктор Тхань. – Но, хотя технически это и правда разновидность инсульта, это не то, что вы думаете.
– Что же тогда?
– У вашего мужа врождённый порок, который мы называем АВМ – артериовенозная мальформация. Это переплетение артерий и вен без промежуточных капилляров – обычно капилляры создают сопротивление, замедляя кровоток. В случаях, подобных этому, сосуды имеют очень тонкие стенки и поэтому могут лопнуть. И когда это происходит, кровь потоком изливается в мозг. При той форме АМВ, что имеется у вашего мужа – она называется синдромом Катеринского – сосуды могут лопаться каскадом, один за другим, как пожарные рукава.
– Но Клифф никогда не говорил…
– Нет, нет. Он, вероятно, не знал. Это можно увидеть на МРТ, но люди обычно начинают делать МРТ лишь после сорока.
– Чёрт возьми, – сказала мама – а ведь она практически никогда не ругалась. – Мы же могли заплатить за обследование! У нас…
Доктор Тхань взглянула на меня, потом снова посмотрела маме в глаза.
– Миссис Салливан, поверьте, это ничего бы не изменило. Состояние вашего мужа не поддаётся коррекции. АМВ наблюдается у одного человека из тысячи, а синдром Катеринского – лишь у одного из тысячи носителей АМВ. Горькая правда состоит в том, что основной формой диагностики синдрома Катеринского является вскрытие. Вашему мужу на самом деле повезло.
Я посмотрел на отца, лежащего в постели с трубкой в носу, с иглой в руке, с отвисшей нижней челюстью.
– То есть, с ним всё будет хорошо, да? – спросила мама. – Он поправится?
Голос доктора Тхань был очень печален.
– Нет, он не поправится. Когда лопаются сосуды, прилегающие к ним части мозга разрушаются потоком крови, бьющим в ткани. Он…
– Он что? – спросила мама; в её голосе звучала паника. – Он ведь не превратится в растение, нет? О Господи, бедный Клифф. Господи Иисусе…
Я посмотрел на маму и сделал нечто такое, чего не делал уже пять лет. Я заплакал. Перед глазами всё расплылось, и точно так же поплыли мысли. Доктор продолжила давать объяснения, я слышал слова «тяжёлая олигофрения», «полная афазия» и «поместить в стационар».
Он не вернётся. Он не умирает, но уже не оживёт. И последние мои слова, зафиксированные его сознанием, были…
– Джейк. – Доктор Тхань звала меня по имени. Я протёр глаза. Она поднялась на ноги и смотрела на меня. – Джейк, сколько тебе лет?
Я уже взрослый, подумал я. Я достаточно взрослый, чтобы стать главой семьи. Я позабочусь обо всём, позабочусь о маме.
– Семнадцать.
Она кивнула.
– Тебе тоже надо сделать МРТ, Джейк.
– Что? – переспросил я; сердце внезапно заколотилось. – Зачем?
Доктор Тхань подняла тонкую бровь и сказала очень, очень тихо:
– Синдром Катеринского передаётся по наследству.
Я почувствовал, что снова поддаюсь панике.
– Вы… вы хотите сказать, что я могу кончить так же, как отец?
– Просто пройди сканирование, – ответила она. – Катеринского у тебя запросто может не оказаться, но проверить нужно.
Я этого не перенесу, подумал я. Не перенесу обращения в овощ. Возможно, я не только подумал это; доктор Тхань улыбнулась улыбкой доброй и мудрой, словно услышала, как я говорю это вслух.
– Не волнуйтесь, – сказала она.
– «Не волнуйтесь»? – Во рту у меня было сухо, как в пустыне. – Вы сказали, что это… эта болезнь неизлечима.
– Это правда; дефект находится так глубоко в мозгу, что его нельзя исправить хирургически – пока. Но вам всего семнадцать, а медицина прогрессирует невиданными темпами. Даже с тех пор, как я начала работать, всё неузнаваемо изменилось. Кто знает, что станет возможным через двадцать или тридцать лет.
