Фрэнк и Келкад выбрались из скорой у ворот в приёмное отделение.

– Из всей команды хирургические навыки лучше всего у Станта, нашего биохимика.

Буквально через пару секунд на одной из полицейских машин подъехал Стант. Он всё ещё потирал заднюю руку, которая всю дорогу упиралась в спинку неприспособленного для тосоков кресла, однако его щупальца на голове качнулись вперёд в знак согласия.

– Я сделаю операцию, – сказал он, – однако мне понадобится ассистент-человек, чтобы помогать с оборудованием.

Он оглядел большую толпу врачей и медсестёр, собравшуюся в приёмном покое скорой, а также множество ожидающих помощи пациентов, часто окровавленных, в основном латиноамериканцев и по большей части явно очень бедных.

– Кто-нибудь согласится помочь?

– Да, конечно, – ответил чернокожий мужчина лет пятидесяти.

– Буду рад, – сказал белый мужчина под сорок.

Третий доброволец тактично откашлялся.

– Простите, ребята – должность имеет свои преимущества. Я Карла Эрнандес, завотделением хирургии. – Она посмотрела на Станта. – Почту за честь ассистировать вам.

Эрнандес была женщиной лет сорока пяти, с коротко остриженными волосами с проседью.

– Очень хорошо. За работу. У вас есть приборы, чтобы смотреть внутрь тела?

– Рентген. Ультразвук.

– Рентген подойдёт. Нам понадобится изображение, чтобы определить глубину проникновения пули.

Эрнандес кивнула.

– Я отвезу Хаска в рентгенологию, а потом подготовлю к операции. – Она указала на чернокожего мужчину, который первым вызвался ассистировать. – Пол, отведите Станта на склад хирургии, пусть он выберет инструменты, которые ему понадобятся.

Операция прошла очень быстро. Стант явно был очень опытным хирургом – настолько опытным, подумал Фрэнк, стоя в забитой до отказа наблюдательной галерее над операционной, что вполне мог бы проделать вскрытие Колхауна.

Крови было на удивление мало несмотря на глубокие надрезы, которые проделывал Стант. Другие врачи, наблюдающие за операцией вместе с Фрэнком, были восхищены тем, как он оперирует: задней рукой держит рентгеновский снимок перед задней парой глаз, а передние не отрывает от операционного поля, орудуя скальпелем передней рукой. На извлечение пули у него ушло восемь минут – он вытянул её щипцами и уронил в подставленный Эрнандес лоток из нержавейки.

– Как вы закрываете раны? – спросил Стант. Фрэнк с трудом различал голос его транслятора сквозь трескучие громкоговорители наблюдательной галереи.

– Накладываем швы, – ответила Эрнандес. – Просто сшиваем края раны.

Стант секунду молчал, вероятно, поражённый варварством этого метода.

– Ох, – сказал он, наконец. – Ну, тогда сделайте это. – Он отступил в сторону, Эрнандес придвинулась к ране, и через две минуты её края были плотно сомкнуты.

– Когда он придёт в себя? – спросила Эрнандес.

– У вас есть уксусная кислота?

– Уксусная… Гмм, в кафетерии, должно быть, есть уксус.

– Раздобудьте немного. Небольшое количество, принятое перорально, разбудит его. – Стант оглядел Эрнандес. – Спасибо за вашу помощь.

– Это честь для меня, – ответила она.

На следующий день Хаск всё ещё приходил в себя, так что судебное заседание перенесли; обвиняемый должен присутствовать при опросе каждого свидетеля. Однако день Дэйла и Линды Зиглер начался в кабинете судьи Прингл.

– Ваша честь, – сказала Зиглер. – Обвинение ходатайствует о признании процесса несостоятельным.

Судья Прингл явно этого ожидала. Она кивнула и начала что-то записывать в блокноте.

– На каком основании?

– На основании того, что, в отсутствие секвестрации жюри, присяжные, несомненно, узнают о том, что на жизнь обвиняемого было совершено покушение.

– Ваша честь, – голос Дэйла был твёрд, – защиту вполне устраивает текущий состав жюри. Мы решительно возражаем против того, чтобы многие месяцы работы, не говоря уж о многих тысячах долларов простых налогоплательщиков, отправились на свалку.

В голосе Зиглер также звучала решимость.

– Ваша честь, вид подсудимого, который входит в зал суда, хромая и весь обмотанный бинтами, наверняка вызовет у присяжных излишнюю симпатию к нему, симпатию, которая может сказаться на их вердикте.

Судья Прингл удивлённо вскинула брови.

– Вы ведь не надеетесь найти где-то ещё двенадцать человек, которые бы не слышали о покушении на Хаска, миз Зиглер?

– И, – добавил Дэйл, – разве знание о существовании человека, настолько убеждённого в том, что Хаск – воплощение зла, не может настроить присяжных против моего клиента?

– Ваша честь, если бы защита в самом деле так считала, она бы ходатайствовала вместе с нами, – резко ответила Зиглер. – Причина, почему это не так, очевидна: этот фанатик, Йенсен, явно полагал, что Хаска собираются отпустить, иначе он не стал бы устраивать покушение. Его поступок – ясный сигнал для жюри о том, что люди думают об этом процессе.

– Что думает один-единственный человек, – сказал Дэйл, глядя судье Прингл прямо в лицо. – Не думаю, что надо напоминать моей коллеге об этом, но Хаск находился под защитой полиции Лос-Анджелеса, когда на его жизнь было совершено покушение. Это вина штата; давайте же не будем её усугублять, заставляя моего клиента пройти через ещё один процесс.

– Но влияние на присяжных…

– Как миз Зиглер, несомненно, известно, ваша честь, я построил всю свою карьеру на вере в то, что присяжные способны подняться над своими предрассудками. Мы с миз Катаямой верим в текущий состав жюри.

– А что говорят прецеденты? – спросила судья Прингл. – Я припоминаю несколько дел, в которых обвиняемого убивали в ходе процесса, но не могу вспомнить ни одного, где в него стреляли, но он выжил.

– Мы также пока такого прецедента не нашли, – сказала Зиглер.

– Что ж, если только мы не найдём чего-то убедительного, я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с мистером Райсом. Повторные процессы очень дорого обходятся.

– В таком случае, ваша честь, – сказала Зиглер, – могу я просить об особом инструктировании жюри?

Друсилла Прингл нахмурилась, но кивнула.

– Договорились. Я проинструктирую их не поддаваться чувству ложной симпатии, причиной которой является ранение обвиняемого. – Она повернулась к Дэйлу. – И я также проинструктирую их о том, что тот факт, что какой-то человек посчитал Хаска дьяволом, ни в малейшей мере не является признаком его вины.