*23*
Хаск и Фрэнк вернулись с Дэйлом в его офис на двадцать седьмом этаже. Однако как только они вошли, Хаск тут же извинился и отправился в уборную. Как и люди, тосоки производили и жидкие, и твёрдые отходы и, хоть и с некоторыми затруднениями, могли пользоваться человеческим туалетом.
Когда Хаск вышел из кабинета, Фрэнк уселся на своё ставшее уже привычным место.
– Зиглер сделала впечатляющую работу, – сказал он. – Что говорит наше теневое жюри?
Дэйл опустил своё массивное тело в кожаное кресло и пробежал глазами отчёт, который Мэри-Маргарет оставила на его столе.
– На данный момент они единогласно голосуют за признание Хаска виновным, – сказал он со вздохом.
Фрэнк нахмурился.
– Послушайте, я помню, вы говорили, что Хаска нельзя выпускать давать показания, но на данном этапе настоящие присяжные наверняка ожидают услышать его самого.
– Возможно, – ответил Дэйл. – Но Прингл скажет им, что обвиняемый не обязан этого делать; бремя доказательства лежит на обвинении. Это записано в CALJIC. Правда…
– Да?
– Это очень необычное дело. Вы знаете, как сказано в обвинении: «по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа». В прошлых делах мне всегда казалось смешным это «человеческого существа», но в данном деле это ключевой пункт. Погибший – человек, а обвиняемый – нет, и присяжные вполне могут посчитать, что обвинение в этом деле несёт несколько меньшее бремя. – Он помахал Фрэнку отчётом. – Похоже, это то, что говорит наше теневое жюри: если мы вынесем неверное решение, то, по крайней мере, гнить из-за него в тюрьме будет не человек. Если мы посадим Хаска на свидетельскую скамью, и он сможет убедить присяжных в том, что он во всех отношениях такая же личность, с мыслями и чувствами, как и любой человек, то они могут принять решение, которого мы от них хотим. Однако для этого нужно заставить их полюбить Хаска.
– Это будет непросто, – сказал Фрэнк, качая головой. Предвечернее солнце раскрашивало кабинет оттенками сепии. – Ну, то есть, Хаск не сможет расположить присяжных к себе дружелюбной улыбкой или чем-то таким – улыбаться он физически не может, и, честно говоря, от вида этих его ржавых дентальных пластин у меня по спине мурашки. И не должен ли хороший обвиняемый демонстрировать больше ужаса при виде фотографий с места преступления? Я надеялся, что тосокское табу на внутренние дела сработает в нашу пользу, но всё, что Хаск может – это складывать щупальца на голове в разные фигуры, значения которых присяжные всё равно не понимают.
– Не нужно недооценивать присяжных, – сказал Дэйл. – Они гораздо сообразительней, чем может показаться. Приведу вам один пример: как-то раз я вёл дело о нанесении личного ущерба; обычно я этим не занимаюсь, но тогда оказывал услугу другу. Наша позиция состояла в том, что потерпевший получил повреждения из-за неисправного ремня безопасности в машине. Так вот, во время процесса каждый раз, как я об этом упоминал, я снимал очки. – Он продемонстрировал. – Видите? Когда я сделал это несколько десятков раз, у присяжных выработался рефлекс. И потом, когда производитель машины попытался указать на другие причины, которые могли привести к аварии, я просто снял очки. Я не сказал ни слова, ничего не было занесено в протокол. Но я снял очки, и присяжные вспомнили о неисправном ремне безопасности. Мы тогда выиграли 2,8 миллиона.
– Вау!
– Если присяжные могут выучить, что «снятые очки» означают «неисправный ремень безопасности», то они также смогут выучить, что «щупальца опали» означает, что тосок испытывает отвращение. Не беспокойтесь. Я думаю, наши присяжные знают Хаска и других тосоков гораздо лучше, чем вы думаете.
– Значит, мы должны дать Хаску выступить.
– Возможно… но я всё равно беспокоюсь. В девяти случаях из десяти это катастрофа, и…
Дверь кабинета Дэйла открылась, и вошёл Хаск.
– Я хочу давать показания, – сразу же сказал, опуская свой вес на одно из тосокских сидений.
Дэйл и Фрэнк обменялись взглядами.
– Я бы не советовал, – сказал Дэйл.
Хаск секунду помолчал.
– Это решать мне.
– Конечно, конечно, – сказал Дэйл. – Но вы раньше ни разу не видели уголовного процесса; я же видел сотни. Давать обвиняемому говорить – это почти всегда ошибка.
– Почему? Каковы шансы на то, что они признают меня невиновным, если я не стану выступать?
– Никто не знает, о чём думают присяжные.
– Это неправда. Ваше теневое жюри уже проголосовало за признание меня виновным, разве не так?
– Нет, не так.
– Вы лжёте.
Дэйл кивнул.
– Хорошо, хорошо. Но даже будь это так, выпускать вас почти наверняка будет плохим ходом. Это можно делать только тогда, когда ничего другого не остаётся.
– Вот как сейчас, – сказал Хаск. Как всегда, его природный голос усиливался от начала реплики к концу, и было непонятно, утверждение это или вопрос.
Дэйл снова вздохнул.
– Надо полагать. Но вы ведь знаете, что Линда Зиглер будет иметь право подвергнуть вас перекрёстному допросу?
– Я это понимаю.
– И всё равно хотите выступить?
– Да.
– Ну ладно, – сказал Дэйл, смиряясь. – Но мы выпустим вас первым.
– Почему первым? – спросил Хаск.
– Потому что если Линда вас выпотрошит – простите мне эту метафору – то мы попытаемся исправить ситуацию с остальными свидетелями защиты. – Дэйл поскрёб подбородок. – Мы должны поговорить о вашем выступлении – обсудить, что вы скажете.
– Я собираюсь говорить правду, разумеется. Правду, всю правду и ничего, кроме правды.
Дэйл поднял брови.
– В самом деле?
– Вы этого не знаете, не так ли? – спросил Хаск.
– Не знаю чего? Что вы невиновны? Конечно, я в это верю, Хаск, но…
– Нет. Не знаете, говорю ли я правду.
– Гмм. Нет. А это так?
Хаск не ответил.
На следующий день у входа в здание Уголовного суда собралась даже бо́льшая, чем обычно, толпа репортёров. Десятки репортёров выкрикивали вопросы Дэйлу и Фрэнку, но Дэйл ничего не отвечал. Внутри зала суда возбуждение было почти осязаемым.
Судья Прингл вошла, поздоровалась, как обычно, с представителями сторон и присяжными, потом посмотрела на Дэйла.
– Защита может начать опрос свидетелей, – сказала она.
Дэйл встал и перешёл на место ведущего опрос. Он секунду помолчал, нагнетая драматизм, и потом произнёс своим низким дарт-вейдеровским голосом:
– Защита вызывает Хаска.
Зал суда возбуждённо загудел. Репортёры подались вперёд.
– Секунду, – сказала судья Прингл. – Хаск, вам известно о том, что вы имеете абсолютное конституционное право не давать показаний? Никто не может принудить вас к этому, если вы сами того не желаете.
Хаск, который уже поднялся со своего специального сиденья за столом защиты, ответил:
– Я понимаю, ваша честь.
– И никто не принуждал вас к даче показаний?
– Никто. На самом деле… – Он замолк.
Дэйл сохранял бесстрастное выражение лица, но внутренне испытал облегчение. Чему-то он Хаска всё-таки научил. Он закрыл рот, прежде чем сказать «На самом деле, мой адвокат отговаривал меня от этого», слава тебе Господи.
– Хорошо, – сказала Прингл. – Мистер Ортис, приведите свидетеля к присяге. – Хаск прошёл к месту свидетеля. Одновременно работник суда убрал оттуда человеческий стул и заменил его на тосокское сиденье.
– Положите руку на Библию, пожалуйста. – Хаск подчинился. – Клянетесь ли вы, – сказал клерк, – что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?
– Клянусь, – сказал Хаск.
– Спасибо. Садитесь. Огласите, пожалуйста, ваше имя для протокола.
– Хаск. По буквам, как я понимаю, это будет «Ха-А-Эс-Ка».
– Мистер Райс, – сказала судья Прингл, – можете начинать.
– Спасибо, ваша честь, – сказал Дэйл. – Мистер Хаск, каковы были ваши обязанности на борту тосокского звездолёта?
– Моя должность называлась Первый.
– «Первый» – это как «первый помощник»?
– Нет. Первый – это тот, кто первым выходит из гибернации. В мои обязанности входило разбираться с аварийными ситуациями в полёте, а также первым проснуться по прибытии, чтобы установить, безопасно ли пробуждать остальных.
– То есть вы были очень важным членом команды?
– Наоборот, я был наименее ценным.
– Обвинение предположило, что у вас была возможность убить доктора Колхауна. Она у вас на самом деле была?
– Я не был наедине с ним, когда он умер.
– Но вы не можете сказать, где вы были в течение всего периода времени, когда могло быть совершено убийство.
– Я могу сказать. Я просто не могу доказать, что мои слова – правда. Но такая же возможность была и у других.
– Обвинение также предположило, что у вас было орудие для убийства доктора Колхауна. А конкретно, что вы воспользовались вашим мономолекулярным резаком, чтобы отрезать ему ногу. Может ли этот инструмент быть использован для этой цели?
– Полагаю, что может, да.
– Однако обвинение в убийстве требует не только возможности и орудия. Оно…
– Возражение. Мистер Райс аргументирует версию защиты.
– Принимается.
– Так как же насчёт мотива, Хаск? Была ли у вас причина желать доктору Колхауну смерти?
Зиглер вскочила на ноги.
– Возражение, ваша честь. CALJIC 2.51: «Мотив не является элементом преступления, в котором обвиняется подсудимый и его нет необходимости доказывать».
– Отклоняется. Я дам присяжным соответствующие инструкции в должное время.
– Хаск, у вас была какая-либо причина желать доктору Колхауну смерти?
– Нет.
– Существуют ли какие-либо тосокские религиозные ритуалы, включающие в себя разрезание или расчленение?
– Нет.
– Мы, люди – довольно кровожадные существа. Некоторые из нас любят охотиться на животных. Ваш народ охотится ради спортивного интереса?
– Поясните «спортивный интерес», пожалуйста.
– Для развлечения. Для отдыха. Чтобы приятно провести время.
– Нет.
– Но вы плотоядны.
– Мы всеядны.
– Простите. Но вы едите мясо.
– Да. Но мы не охотимся. Наши предки охотились, это так, но то было столетия назад. Как суд уже видел, мы выращиваем мясо, не обладающее центральной нервной системой.
– То есть вам никогда не хотелось убить кого-нибудь собственными руками?
– Определённо нет.
– Разговор, записанный доктором Колхауном на видеоплёнку на борту вашего звездолёта, заставляет думать иначе.
– Это были досужие размышления. Я сказал, что мы, возможно, отказались от слишком многого, перестав охотиться на свою еду, но желания собственноручно забивать съедобных животных, чтобы насытиться, во мне было не больше, чем в вас, мистер Райс.
– В общем и целом, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть кого-то убить?
– Никаких.
– В частности, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть убить доктора Колхауна?
– Абсолютно никаких.
– Что вы думаете о докторе Колхауне?
– Мне он нравился. Он был моим другом.
– Что вы почувствовали, узнав о его смерти?
– Я был опечален.
– Отчёты не упоминают о том, что вы выглядели опечаленным.
– Я физически неспособен проливать слёзы, мистер Райс. Но я выражаю эмоции другими способами. Клит был моим другом, и я больше всего на свете хотел бы, чтобы он был жив.
– Спасибо, мистер Хаск, – Дэйл опустился на место. – Миз Зиглер, свидетель ваш.
– Хаск… – начала Зиглер, поднимаясь на ноги.
– Ваша честь, – сказал Дэйл, – возражение! Мистер Хаск имеет право на вежливое обращение. Миз Зиглер должна обращаться к нему, как к любому другому свидетелю.
Зиглер явно разозлилась, но, по-видимому, сообразила, что любое несогласие только ухудшит дело.
– Принимается, – сказала Прингл. – Миз Зиглер, вы должны обращаться к обвиняемому «мистер Хаск» или «сэр».
– Конечно, ваша честь, – сказала Зиглер. – Прошу прощения. Мистер Хаск, вы сказали, что вы не были наедине с доктором Колхауном в момент его смерти.
– Да.
– Но вы были наедине с ним при других обстоятельствах?
– Конечно. Мы летали вдвоём на звездолёт.
– Да, да. Но кроме того случая вы не проводили время друг с другом в общежитии университета?
– Время от времени он и я оказывались единственными присутствующими в том или ином помещении.
– Но не только это, не так ли? Правда ли, что вы часто проводили длительное время вдвоём с доктором Колхауном – иногда в его комнате в Валкур-Холле, иногда в вашей?
– Мы часто разговаривали, да. Друзья это делают.
– То есть не было ничего необычного в том, что он впускал вас в свою комнату?
– У Клита были необычные музыкальные пристрастия. Никто другой не хотел присутствовать, когда он запускал свой CD-плеер.
– Необычные пристрастия?
Хаск издал звук, очень похожий на человеческое откашливание, и пропел:
– Swing your partner, do-si-do…
Присяжные расхохотались.
– Спасибо за представление, – холодно сказала Зиглер. – Мистер Хаск, если вы были частым гостем в комнате жертвы, то почему мы должны верить, что в момент убийства вас там не было?
– Вы должны в это верить в соответствии с презумпцией невиновности, которая, как предполагается, является базовым принципом вашей системы права.
– Не является ответом на вопрос, просим вычеркнуть, – выпалила Зиглер.
Однако судья Прингл улыбалась.
– По-моему, отличный ответ, миз Зиглер. Отклоняется.
Зиглер снова повернулась к Хаску.
– Однако вы признаёте, что часто бывали с доктором Колхауном наедине.
– Я бы сказал «время от времени».
– Пусть так. Время от времени вы оставались с ним наедине. А в тот вечер, когда произошло убийство, вы решили не ходить на встречу со Стивеном Джем Гулдом.
– Это так.
– Почему?
– Я знал, что в тот вечер я должен буду линять.
– И вы хотели сделать это без посторонних глаз?
– Вовсе нет. Просто я знаю, сколько внимания люди уделяют тосокам даже в обыденных обстоятельствах. Мне показалось, что публичное сбрасывание кожи посреди лекции привлекло бы ко мне слишком много внимания, что было бы невежливо по отношению к профессору Гулду.
– Весьма предусмотрительно, – сказала Зиглер с сарказмом в голосе. – Однако вы не должны были линять в тот день. Откуда вы могли знать, что это должно произойти?
– Ранее в тот день у меня начали отваливаться чешуйки, а также я чувствовал зуд, обычно сопутствующий линьке. Я признаю, что линька была вне графика, но о её приближении я знал заранее.
– И как вы объясните присутствие предметов, похожих на тосокскую чешую, в комнате доктора Колхауна?
– Возражение, – сказал Дэйл. – Требование строить догадки.
– Я разрешаю, – сказала Прингл.
Щупальца не голове Хаска качнулись.
– Я был у него в тот день; должно быть, обронил несколько чешуек. Или, возможно, я сорил чешуёй по всему общежитию, а доктор Колхаун заметил и, заинтересовавшись, подобрал их и принёс в свою комнату для изучения; их могли сбросить со стола на пол в ходе потасовки, которая, возможно, сопутствовала убийству.
– Что вы делали в момент убийства доктора Колхауна?
– Я полагал, что обвинению не удалось установить точное время, когда оно произошло, – сказал Хаск.
– Хорошо. Что вы делали между восемью вечера и полночью двадцать второго декабря?
– С восьми до восьми тридцати я смотрел телевизор.
– Какую программу?
– Полагаю, я беспорядочно переключал каналы. Я смотрел понемногу множество передач. – Пучок щупалец сложился в тосокский эквивалент пожатия плечами. – В конце концов, я мужчина.
Присяжные рассмеялись. Щёки Зиглер немного покраснели.
– А чем вы занимались после того, как закончили переключать каналы?
– В основном, медитацией. И, разумеется, линькой.
– Конечно, – сказала Зиглер. – Так удобно подоспевшей линькой.
– Это вовсе не удобно, миз Зиглер. Не знаю, есть ли в людской биологии какие-либо периодические процессы, но поверьте мне, линька раздражает неимоверно.
Судья Прингл изо всех сил старалась сохранять серьёзное выражение лица.
– Инструмент, которым убили доктора Колхауна, – сказала Зиглер. – Он ваш?
– Очень похоже, разумеется, что его убили тосокским мономолекулярным резаком, да. Он может быть мой или чей-то ещё; это предмет обихода, и на корабле их имеется несколько десятков. Но даже если он окажется моим – это не такой предмет, который держат запертым в сейфе.
Дэйл позволил себе лёгкую улыбку. Хаск оказался великолепным свидетелем – весёлым, дружелюбным, рациональным. Было очевидно, что присяжные начинали ему симпатизировать.
Линда Зиглер, должно быть, думала о том же самом. Дэйл почти чувствовал, как в её мозгу переключаются передачи. Её манера стала боле агрессивной, а голос сделался резким.
– Мистер Хаск, правда ли, что вы преждевременно вышли из гибернации для того, чтобы устранить последствия аварийной ситуации на борту?
– Да.
– Вы пробудились, потому что таковы обязанности члена экипажа, обозначаемого как «первый»?
– Да.
– А Селтар? Какова была её должность?
– Она была «второй» – при возникновении ситуации, с которой я не мог справиться один, пробуждалась и она. Я был менее ценен, чем она, но она была менее ценна, чем все остальные.
– И вы двое пробудились, чтобы принять меры по поводу постигшей ваш корабль катастрофы?
– Да.
– Одновременно?
– Одновременно. Корабельный компьютер решил, что потребуемся мы оба, и начал нагревать гибернационные платформы и одеяла, чтобы пробудить нас.
– Но Селтар погибла во время ремонтных работ?
– Да.
– Как?
– Она работала в инженерном отсеке. Герметичную переборку выбило давлением и бросило на неё. Удар убил её мгновенно.
– Её тело было сильно повреждено?
– Нет. Удар пришёлся ей в голову.
– И что вы сделали с телом?
– Согласно стандартной корабельной процедуре я произвёл вскрытие и изъятие органов на случай, если возникнет нужда в трансплантации.
– Вы не чувствовали возбуждения, когда делали это?
– Нет.
– Вы не получали удовольствия от разрезания плоти?
– Нет.
– Вы не чувствовали желания совершить это снова?
– Нет.
– Прибыв на Землю, вы интересовались человеческой анатомией?
– Нет. Подобный интерес был бы неприличен.
– Да ладно, Хаск! Вы ведь исследователь, вы попали в чужой – для вас – мир. Разве вам не интересны формы жизни, его населяющие?
– Ну, если так это сформулировать…
– То есть, вы солгали только что, ответив отрицательно?
– Я оговорился.
– Сколько раз вы оговаривались до этого?
– Возражение! – сказал Дэйл. – Риторика.
– Принимается, – сказала Прингл.
– То есть вы признаёте, что в прошлом вскрывали тело, и что вам была любопытна людская анатомия – несмотря на то, что интерес к ней был неприличен по стандартам вашего общества.
– Вы преувеличиваете мой интерес.
– Двадцать второго декабря вы встречались с доктором Колхауном, в то время как почти все остальные отсутствовали. Ваша тяга к созерцанию человеческих внутренностей ударила вам в голову?
– Нет.
– Вы вытащили свой режущий инструмент и отрезали ему ногу?
– Нет.
– И вы вспороли ему живот и вырезали его органы – точно так же, как в прошлом выреза́ли органы Селтар?
– Нет. Нет. Ничего из того, что вы сказали, не было.
– Вы монстр, не так ли, мистер Хаск? Убийца и, даже по стандартам вашего собственного народа, извращенец.
– Возражение! – сказал Дэйл.
– Это неправда, – сказал Хаск. Щупальца у него на голове беспорядочно метались.
– Единственная правда, от которой никуда не деться, – сказала Зиглер, – это то, что Клетус Колхаун мёртв.
Хаск несколько секунд молчал. Его щупальца постепенно успокаивались.
– Да, – согласился он, наконец. – От этого никуда не деться.
