18
Мы с Карен провели в Джорджии четыре дня, осматривая достопримечательности, а потом полетели на север в Детройт, где Карен нужно было сделать кое-какие дела.
Детройт. Странное место жительства для состоятельной писательницы, которая может поселиться где ей угодно. В прошлом столетии большинство канадцев жило как можно ближе к американской границе – но не из-за большой любви к южному соседу. Просто мы старались попасть как можно дальше на юг, к теплу и солнцу, не покидая при этом своей страны. В попытках убежать от жары американцы сейчас перебирались так далеко на север, насколько это возможно, не покидая «страны свободных и дома храбрых»; вот почему Карен жила здесь.
Конечно, у неё был здесь фешенебельный особняк, заполненный плодами её трудов, изданиями её книг на тридцати языках и даже кое-какими декорациями и реквизитом из снятых по ним фильмов.
Его также заполняли вещи, напоминавшие о её последнем муже, Райане, который умер два года назад. Райан коллекционировал окаменелости. В отличие от большинства связанных с природой хобби, окаменелости в последнее время становилось легче добывать; дополнительный сток и эрозия, вызванные активным таянием полярных шапок, делали доступным массу материала. По крайней мере, Карен мне так сказала.
В общем, у Райана были целые стеллажи, заставленные трилобитами – единственные беспозвоночные, окаменелости которых я способен опознать – и множеством других интереснейших вещей.
Самой важной причиной для заезда в Детройт было то, что Карен хотелось повидаться с сыном Тайлером, который тоже жил здесь. После того, как она прошла мнемоскан, она несколько раз разговаривала с Тайлером по телефону, но всегда при этом отключала видео. По её словам, она хотела, чтобы сын впервые увидел её новое лицо непосредственно, а не каком-то экране, где оно выглядело бы ещё более холодным и далёким.
Где-то около шести вечера в доме Карен раздался звонок в дверь. Стенной монитор в гостиной немедленно показал изображение с камеры-глазка.
– Это Тайлер, – сказала Карен, кивая. Я знал, что ему сорок шесть. Волосы у него были светло-каштановые и уже заметно поредевшие. Карен поднялась с дивана и направилась к входной двери. Я последовал за ней. Там было полутемно. Карен отперла и открыла дверь, и…
– Здравствуйте, – сказал Тайлер; его голос звучал удивлённо. – Меня зовут Тайлер Горовиц. Я пришёл повидаться…
– Тайлер, это я, – сказала Карен.
Он застыл с раскрытым ртом. Я быстро подсчитал: Тайлер родился в 1999; лицо Карен такое, каким было в тридцать, в 1990. Даже ребёнком Тайлер никогда не видел мать такой, какой она выглядела сейчас.
– Мама? – тихим голосом недоверчиво спросил он.
– Заходи, сынок, заходи. – Она отступила в сторону, и он вошёл в дом.
Карен повернулась ко мне.
– Джейк, – сказала она, – познакомься с моим сыном Тайлером. Тайлер, это мой новый друг, о котором я тебе рассказывала.
Даже в тусклом свете Тайлер не мог не видеть, что моё тело искусственное; он посмотрел на мою протянутую для рукопожатия руку так, словно я протянул ему какую-то отвратительную механическую клешню. В конце концов он всё же пожал мне руку, но без всякого энтузиазма.
– Здравствуйте, Тайлер, – сказал я, пытаясь вложить в свой электронный голос как можно больше тепла.
Это был без сомнения сын Карен, хотя и выглядел почти на двадцать лет старше, чем она сейчас. Однако базовое строение лица у него была очень похожа на Карен: широкое, с немного маловатым носом и широко расставленными зелёными глазами.
– Здравствуйте, – сказал он; забавно, но его голос прозвучал механически и безжизненно.
Я улыбнулся, и он отвёл глаза. Я знал, что моя улыбка выглядет немного странно – но, чёрт возьми, его мать улыбалась кривой гримасой жертвы инсульта.
– Рад знакомству, – сказал я. – Карен мне много о вас рассказывала.
Он вздрогнул; возможно, ему не нравилось, что я называю его мать по имени.
Карен провела нас в гостиную, и я уселся на диван, скрестив ноги. Тайлер остался стоять.
– Ваша мама рассказывала, что вы профессор истории, – сказал я.
Он кивнул.
– В Мичиганском университете.
– На чём вы специализируетесь?
– На американской истории. Двадцатого столетия.
– О! – Мне хотелось ему понравиться, а люди обычно оттаивают, когда говорят о работе. – И о чём вы читаете лекции?
Он посмотрел на меня, пытаясь, я думаю, решить, принимать ли оливковую ветвь. В конце концов, он пожал плечами.
– На разные темы. Обезьяньи процессы. Великая депрессия. Вторая мировая. Кеннеди. Карибский ракетный кризис. Вьетнам. «Аполлон». Уотергейт. Иран-контрас.
«Аполлон» летал на Луну, а «вторая мировая» и «Вьетнам» – это войны – но насчёт остального я и понятия не имел. Боже мой, двадцатое столетие. Столетие Карен.
– Надо как-нибудь нам с вами на эту тему пообщаться, – сказал я, пытаясь подольститься. – Звучит крайне интересно.
Он посмотрел на меня.
– Вы ведь и сами должны что-то из этого помнить, – сказал он. – То есть, я понимаю, что теперь вы выглядите молодым, но…
Карен взглянула на меня, и я едва заметно повёл плечами. Рано или поздно это всё равно выплывет наружу.
– Моё новое лицо выглядит лишь немного моложе, чем оригинал. – Я сделал паузу. – Мне сорок четыре.
Тайлер моргнул.
– Сорок четыре? Боже, да вы же младше меня!
– Ага. Я родился в 2001 – первого января, кстати. Я был…
– Вы младше меня, – повторил Тайлер, – и вы встречаетесь с моей матерью.
– Тайлер, прошу, – сказала Карен. Она присела рядом со мной на диван.
Его глаза впились в неё, как изумрудные лазеры.
– Так вот что ты мне говорила по телефону – что хочешь познакомить меня с человеком, с которым встречаешься. Мама, тебе восемьдесят пять, а ему едва половина.
– Но я не чувствую себя на восемьдесят пять, – сказала Карен. – А теперь и не выгляжу на столько.
– Это всё фальшивка, – сказал Тайлер.
– Ничего подобного, – твёрдо ответила Карен. – Я настоящая. Я настоящая, и я человек, и я жива – живее, чем была многие годы. И Джейк – мой друг, и я с ним счастлива. Ты ведь хочешь, чтобы я была счастлива, да, Тайлер?
– Да, но… – Он посмотрел на мать. – Но Боже ж ты мой…
Карен нахмурилась, что она делала очень редко. При этом на её пластикоже появлялась странная выпуклость между нижней губой и подбородком; её надо сказать доктору Портеру, чтобы он это исправил.
– «Боже ж ты мой»… – повторила Карен и покачала головой. – Ты хочешь, чтобы я встречалась с кем-то моего возраста – с кем-то, кто одной ногой в могиле? Или ты бы предпочёл, чтобы я вообще ни с кем не встречалась?
– Папа бы…
– Ты знаешь, что я любила твоего отца – я любила Райана Горовица полностью и безраздельно. Он здесь совершенно ни при чём.
– Он всего два года как умер, – сказал Тайлер.
– В ноябре будет три, – ответила Карен. – И кроме того…
– Да? – сказал Тайлер, словно требуя объяснений. Я знал, чего не сказала Карен: что у Райана началась болезнь Альгеймера за много лет до того, как отказалось служить тело, что одиночество Карен началось не с момента его смерти, а гораздо раньше. Но Карен не попалась в эту ловушку. Вместо этого она рассказала историю – ведь то было её ремесло, её дар, её raison d'être.
– Когда мне было девятнадцать, Тайлер, я влюбилась в Дарона Бесаряна, приятного молодого человека, но не еврея. Ты едва помнишь своего деда, но он выжил в Холокосте, и он не хотел позволять мне встречаться с неевреем. Он всё время мне говорил: «Если они придут за нами снова – он спрячет тебя? Когда они попытаются забрать твой дом – встанет ли он на твою защиту?» И я отвечала: «Конечно. Дарон всё что угодно для меня сделает». Но мой папа не верил, и когда мы с Дароном поженились, он отказался прийти на свадьбу. Да, впоследствии мы с Дароном развелись, но для этого у нас были свои причины. Но тогда я не позволила своему отцу указывать мне, с кем быть, и сейчас я не собираюсь позволять этого тебе. Так что веди себя как подобает, Тайлер, сядь и пообщайся с нами.
Тайлер сделал глубокий вдох и шумно выдохнул.
– Хорошо. – Он огляделся, отыскал самое дальнее от меня кресло и плюхнулся в него. – А когда мы будем есть?
Я упёрся взглядом в пол.
– Ах, ну да, – сказал Тайлер. – Когда я буду есть?
– Когда хочешь, дорогой, – ответила Карен. – Я думала, мы закажем тебе пицуу. Ты…
Я бы уверен, что она хотела сказать что-то вроде «ты всегда любил пиццу», но в последний момент передумала. Уж слишком похоже на пожилую мать, сокрушающуюся о том, что её мальчик уже стал совсем взрослым.
После секундного раздумья Тайлер кивнул.
– Пицца сойдёт. У тебя тут есть какое-нибудь тихое местечко? Для всей семьи?
Мне подумалось, что это удачный момент для налаживания отношений.
– Тоже не любите большие сети?
Тайлер посмотрел на меня. Он казался почти что оскорблённым моими попытками найти с ним общий язык. Но, после небольшой паузы, он ответил:
– Да. Ненавижу. А ваша семья занимается каким-то малым бизнесом?
– Ну, раньше это был семейный бизнес… – сказал я.
Взгляд Тайлера сделался подозрительным.
– То есть как?
– Это пивоваренный бизнес.
– То есть? Какая-то микропивоварня?
Что же, это также рано или поздно выяснилось бы.
– Нет. Не микропивоварня. Моя фамилия Салливан, и…
– Салливан? – перебил меня Тайлер. – Это как в «Sullivan’s Select»?
– Да. Мой отец был вице-президентом, и…
Тайлер кивнул так, словно я только что вручил ему собственный обвинительный акт.
– Непотизм, – сказал он. – Старые жирные коты.
Я хотел было промолчать, но Карен решила, что с неё хватит.
– Вообще-то у отца Джейка в тридцать пять лет случился тяжёлый инсульт, и он уже почти тридцать лет находится в вегетативном состоянии.
– Ох, – тихо сказал Тайлер. – Гхм… Мне очень жаль.
– Мне тоже, – ответил я.
– Так… э-э… – Тайлер, вероятно, размышлял обо всех хронологических несуразностях, что сложились здесь. Он старше меня; мой отец стал недееспособным примерно в его возрасте; женщина, которая выросла в прошлом столетии, с мужчиной, который вырос в этом.
– Послушайте, – сказал я. – Я понимаю, что всё это очень неловко. Но факт в том, что мы с Карен уже вместе. И мы оба были бы очень рады, если бы мы с вами поладили.
– Кто говорит, что мы не ладим? – спросил Тайлер с явным вызовом.
– Да, в общем, никто, но… – я оборвал себя и попытался зайти с другой стороны. – Давайте начнём с самого начала, хорошо? – Я поднялся, подошёл к тому месту, где он сидел, и снова протянул ему руку. – Я Джейк Салливан. Рад знакомству.
Тайлер, судя по его виду, раздумывал, стоит ли идти у меня на поводу с этой идеей перезагрузки знакомства. Но после секундной паузы он принял мою руку и пожал её. Он, однако, не стал мне подыгрывать, представляясь по новой.
– Итак, – сказала Карен, – почему бы тебе теперь не заказать пиццу? Попробуй позвонить в «Папа Луиджи». Последние несколько лет я не могла есть пиццу, но люди их хвалили.
– Телефон, – сказал Тайлер в пространство, – звонить; «Папа Луиджи».
Телефон подчинился, и Тайлер сделал заказ.
Я снова присел, в этот раз на деревянный стул с прямой спинкой, который мне в старом теле показался бы неудобным. Мы немного поговорили. У Тайлера было много вопросов по поводу мнемосканирования, и Карен на них отвечала.
Пиццу должны были доставить через тридцать минут, или иначе она будет бесплатной. Я бы приплатил за то, чтобы её доставили ещё быстрей, лишь бы прервать эту неловкую беседу, но в конце концов в дверь позвонили. Карен хотела заплатить, но Тайлер воспротивился. («Ты ведь не будешь её есть». «Но это ведь я тебя на ужин пригласила».) Она отнесла коробку на кухню и поставила её сверху на плиту. Потом она нашла Тайлеру тарелку, и он выудил себе дымящийся ломтик. Сырные нити он оборвал пальцами. Начинка – пепперони, лук и бекон – выглядела роскошно декадентской – краешки кружочков пепперони приподнимались, образовывая маленькие искусственные озерца масла; полоски хрустящего бекона пересекали плоскую Землю из сыра; уголки концентрических полукружий лука потемнели почти до черноты.
Она выглядела сказочно, но…
Но совершенно не пахла. Обонятельные сенсоры, которыми меня снабдили, были настроены исключительно на задачи, связанные с безопасностью: запахи протекающего газа, горящего дерева… Мясо, лук, томатный соус, тёплое тесто основы – ничто из этого для меня не пахло.
Но не для Тайлера. Я уверен, что он не собирался нас дразнить, но я видел, как он сделал глубочайший вдох, вбирая в себя эти восхитительные ароматы – а в том, что они восхитительны, я был абсолютно уверен. На его лице отразилось предвкушение, а потом он вцепился в ломтик зубами, и его лицо исказила гримаса, говорящая о том, что он обжёг себе нёбо.
– Ну как? – спросил я.
– Ммммффф… – Он сделал паузу, чтобы проглотить. – Весьма неплохо.
Это была отрада для желудка – но, с другой стороны, при наличии легкодоступных средств для растворения артериальных бляшек, и других, предотвращающих накопление жира, это не было каким-то запредельным чревоугодием… для него. Для меня же это было нечто, утраченное навсегда.
Хотя нет, не навсегда. Сугияма сказал, что эта модель тела – последний писк лишь сегодняшних технологий. Его можно неограниченно совершенствовать. Со временем…
Когда-нибудь…
Я смотрел, как Тайлер ест.
Когда Тайлер ушёл, мы с Карен сели рядышком на диване в гостиной.
– Ну, что ты думаешь о Тайлере? – спросила Карен.
– Я ему не понравился, – ответил я.
– Какому же ребёнку нравится мужчина, с которым встречается его мать.
– Полагаю, так, но… – я замолчал, но потом продолжил: – Нет, мне не на что жаловаться. По крайней мере, он более склонен примириться с твоим мнемосканом, чем моя мать с моим – да и друзья тоже.
Она спросила, что я имею в виду, и я рассказал о своём катастрофическом визите в дом матери. Карен очень мне сочувствовала; в продолжение всего рассказа держала меня за руку. Но, полагаю, я был не в лучшем настроении, потому что не заметил, как мы начали спорить – а я ненавижу, терпеть не могу с кем-то спорить. Но Карен сказала:
– На самом деле неважно, что думает твоя мать.
И я огрызнулся:
– Ещё как важно. Ты можешь себе представить, как это для неё трудно? Она выносила меня. Родила. Кормила грудью. Только всё это она делала не для этого меня.
– Я и сама мать, – сказала Карен, – и я делала всё это для Тайлера.
– Нет, не ты, – ответил я. – Другая Карен это делала.
– Ну, да, чисто технически, но…
– Не «чисто технически». Это не мелкое буквоедство. Как же я устал от всего этого – от того, что на меня всё время пялятся, что относятся как к какой-то вещи . И, возможно, они правы. Чёрт возьми, даже моя собака меня не признала.
– Твоя собака ничего не понимает; на то она и собака. А твоя мать и твои друзья неправы. Они просто глупцы.
– Они не глупцы. Не называй их так.
– Ну, их отношение к тебе несомненно глупое. Я так понимаю, все эти люди моложе меня. Если уж я смогла уложить это у себя в голове, то они-то всяко должны были, так что…
– Почему? Потому что ты так говоришь? – М-да, у меня и вправду было отвратное настроение. – Потому что великая писательница написала бы для этой истории счастливый конец?
Карен отпустила мою руку и после небольшой паузы сказала:
– Нет, не поэтому. А потому, что люди должны быть более понимающими. Подумай, к примеру, о том, сколько мы потратили денег. Если бы они…
– Какая разница, сколько это стоило? Ты не можешь деньгами заставить других признать тебя.
– Нет, конечно, не можешь, но…
– И ты не можешь заставить людей думать о тебе то, чего тебе хочется, чтобы они о тебе думали.
Я был уверен, что Карен начинает злиться, хотя обычные физиологические признаки – покраснение лица, изменение тембра голоса – отсутствовали.
– Ты не прав, – сказала он. – Мы имеем право на…
– Мы ни на что не имеем права, – перебил я. – Мы можем надеяться , но мы не можем требовать.
– Нет, можем. Если…
– Ты выдаёшь желаемое за действительное, – сказал я.
– Нет, чёрт побери! – Она скрестила руки на груди. – Это наше право , и мы должны заставить остальных это увидеть.
– Размечталась, – сказал я.
И вот теперь её лицо и правда исказилось,а слова стали отрывистыми.
– Это не мечты. Мы должны твёрдо на этом стоять.
Я уже тоже начал горячиться.
– Я не… – начал я говорить и оборвал себя. Я чувствовал неимоверное волнение, как всегда во время спора. Отведя глаза, я сказал: – Ладно.
– Что? – не поняла Карен.
– Ты права. Я признаю. Ты победила.
– Ты не можешь вот так вот сдуться.
– Оно того не стоит, чтобы из-за этого ругаться.
– Ещё как стоит.
Я всё ещё был взволнован; на самом деле, это было больше похоже на панику.
– Я не хочу ругаться, – сказал я.
– Пары ругаются, Джейк. Это полезно. Только так можно добраться до корня проблемы. Мы не можем просто так остановиться и бросить проблему нерешённой.
Я почувствовал нечто вроде ментального аналога учащённо бьющегося сердца.
– Руганью ничего не решить, – сказал я, всё ещё не в силах смотреть на неё.
– Чёрт тебя дери, Джейк. Мы должны быть способны не соглашаться друг с другом без… ох. – Она замолкла. – О, теперь я понимаю. Вот оно что.
– Что?
– Джейк, я не хрупкая. И я не свалюсь без чувств у тебя на глазах.
– Что? О… – Мой отец. Господи, как она проницательна. Я и сам этого не осознавал. Я снова повернулся к ней лицом. – Ты права. Надо же, я и понятия не имел. – Я помолчал, затем сказал самым громким голосом, на какой был способен: – Тысяча чертей, Карен, да у тебя голова набита дерьмом!
Она заулыбалась от уха до уха.
– Вот это я понимаю, припечатал! Только нет, не у меня, а у тебя. И вот почему…
