14
Лунобус, как я успел разглядеть перед посадкой в него, был весьма простым устройством; центральный модуль в форме кирпича с огромными конусами дюз, торчащими из заднего конца, и два цилиндрических топливных бака, приделанных по бокам. Сам лунобус был серебристо-белый, а баки, как мне сказали, были покрашены в цвет, средний между синим и зелёным. В нескольких местах на нём был нанесён логотип «Hyundai», а так же эмблема Объединённых Наций на каждом боку ближе к корме.
Переднюю сторону кирпича занимало широкое окно кабины пилота (который, похоже, не любил, когда его называют водителем). Лунобус мог взять на борт четырнадцать пассажиров; в салоне было восемь крутящихся кресел вдоль одного борта и шесть вдоль другого; в промежутке за вторым креслом висели скафандры скафандры. Рядом с каждым пассажирским креслом имелся примерно такой же, как на самолёте, иллюминатор; на них даже были такие же опускающиеся виниловые шторки.
За последними двумя рядами с одной стороны был маленький туалет, а с другой – тесная шлюзовая камера; «и горе тому бедолаге, который их перепутает», как сказал пилот во время предстартового инструктажа.
Пассажирский салон занимал лишь половину длины корпуса; другую половину занимал грузовой отсек, двигатели и системы жизнеобеспечения.
Лунобус обычно летал по маршруту от ЛС-1 на видимой стороне до Верхнего Эдема и кратера Чернышева – оба на обратной стороне. В Чернышеве располагалась обсерватория SETI, огромные телескопы которой вслушивались в небо в поисках разговоров инопланетян. «Иммортекс» сдавала SETI часть Верхнего Эдема и позволила построить там вспомогательный радиотелескоп, давая учёным 1200-километромую базу для интерферометрии. В Верхнем Эдеме постоянно присутствовало несколько специалистов SETI, и двое из сегодняшних пассажиров лунобуса были радиоастрономами.
Согласно информации на свисающих с потолка мониторах мы приближались к Верхнему Эдему. Серая изрытая оспинами кратеров поверхность Луны уносилась назад под льющуюся из динамиков пассажирского салона песню, которой я никогда не слышал. Песня была довольно неплохая.
Карен, старая дама с соседнего кресла, подняла голову и улыбнулась.
– Какой отличный выбор, – сказала она.
– Что? – не понял я.
– Музыка. Это из «Кошек».
– А что это?
– Мюзикл – из времён ещё до вашего рождения. Основанный на книге Т. С. Элиота «Популярная наука о кошках».
– И как это связано?
– Вы ведь знаете, куда мы направляемся?
– В Верхний Эдем, – сказал я.
– Да. Но где это?
– На обратной стороне Луны.
– Правильно, – сказала Карен. – Но если быть более точным, это в кратере Хевисайда.
– И?
Она пропела:
– Вверх, верх, путь перед тобою
Вверх-вверх-вверх-вверх, к Хевисайда слою…
– А что такое слой Хевисайда?
Карен улыбнулась.
– Не расстраивайтесь, мальчик мой. Полагаю, бо́льшая часть людей, смотревших мюзикл, этого не знали. В мюзикле это кошачья версия рая. Но вообще-то «слоем Хевисайда» раньше называли ионосферу.
Мне было странно слышать от миниатюрной старушки разговоры об ионосфере, но, снова напомнил я себе, она была автором «Диномира».
– Видите ли, – продолжала она, – когда обнаружили, что радиосигналы принимаются на больших расстояниях, даже за горизонтом, то все были озадачены – ведь электромагнитные волны распространяются по прямой. Так вот, британский физик по имени Оливер Хевисайд предположил, что в атмосфере, должно быть, существует электрически заряженный слой, от которого радиоволны отражаются. И он оказался прав.
– Так что в честь него назвали кратер?
– На самом деле два. Один здесь, на Луне, второй на Марсе. Но, видите ли, мы не просто направляемся в кратер Хевисайда. Мы едем в лучшее место на свете – идеальный дом престарелых. Рай для состарившихся кошек.
– Рай, – повторил я. По спине пробежали мурашки.
Торонто. Август. Тёплый бриз с озера.
Пьеса была великолепна – возможно, лучшая пьеса Уиткомба, а вечер выдался тёплым и приятным.
А Карен выглядела… ну, не сказать, что потрясающе – это бы уже было преувеличением. Она была обычной тридцатилетней женщиной, но одетой с большим вкусом. Разумеется, на нас глазели, но Карен ничуть не смущалась. Она даже сказала одному парню, что если он не перестанет пялиться, она включит тепловое зрение.
Так или иначе, я не мог пожаловаться на внешность Карен. На мне самом, когда я был натуральным, взгляду особо не на чем было остановиться – тощий, лопоухий, со слишком близко посаженными глазами и…
И…
Забавно. Я помнил все эти вещи лишь потому, что Триста, та жестокая девочка из школы, перечислила мне их, загибая пальцы, когда я пригласил её на свидание – ещё один «великий момент» в любовной биографии Джейка. Я не помнил её слов, но…
Но у меня были трудности с формированием ментального образа себя самого. Психологи «Иммортекс» рекомендовали избавиться от всех своих прежних фото у себя дома, но у меня таких просто не было. И всё же я лишь через несколько дней смог заставить себя посмотреться в зеркало, и даже тогда – ведь мне теперь не нужно было бриться – это был лишь поверхностный взгляд. Смогу ли я и правда забыть, как я выглядел раньше?
Но, невзирая на внешность, восьмидесятилетней женщине было, несомненно, легче положить ладонь на колено сорокачетырёхлетнему мужчине, чем наоборот.
И, к моему глубочайшему замешательству, Карен сделала именно это в её номере в отеле после спектакля, когда мы сидели рядом на роскошном обитом шёлком диване в гостиной. Она подняла руку со своего колена, двигая её очень медленно и давая мне кучу времени на то, чтобы жестом, мимикой или словом дать понять, что мне не нравится её очевидная траектория – и положила её мне на правое бедро над самым коленом.
Я ощутил тепло её касания – не 37 градусов Цельсия, но явно выше комнатной температуры.
И давление я тоже ощутил: мягкое нажатие её пальцев на эластичный пластик, покрывающий механику и гидравлику моего колена.
Рука биологической Карен была бы покрыта старческими пятнами, с полупрозрачной сморщенной кожей и разбухшими артритными суставами.
Но эта рука…
Эта рука была с безупречной кожей и серебристо-белыми ногтями. Я отметил, что на ней нет обручального кольца, которое я видел у неё на презентации в «Иммортекс». Наверное, подумал я, оно отправилось с биологическим оригиналом на Луну.
И всё же, эта рука…
Я чуть-чуть качнул головой, пытаясь избавиться от образа её прежней биологической конечности, который память накладывала на новую и гладкую синтетическую.
Я вспомнил, как много лет назад посещал курс психологии, на котором преподавательница рассказывала об интенциональности – способности мозга изменять окружающую реальность. «Я не думаю о том, как я двигаю рукой, – говорила она. – Я не разрабатываю план, в соответствии с которым сокращаются и расслабляются отдельные мышцы. Я просто двигаю рукой!» И всё же я понимал, что то, что я сделаю сейчас, будет иметь огромные последствия, определит дальнейший путь, моё будущее. Я обнаружил, что колеблюсь, и…
И моя рука пошевелилась. Я увидел, как она слегка дёрнулась. Но я, должно быть, отменил движение, аннулировал первичный импульс, воспользовался тем осознанным вето, о котором говорил Портер, потому что моя рука практически сразу снова замерла.
Просто двигай рукой!
И, наконец, рука задвигалась: повернулась в плечевом суставе, в согнулась в локтевом, крутанулась в запястье, слегка согнула пальцы – и моя ладонь легла на её.
Я ощутил на ладони тепло и…
Электричество? Так ведь это называют? Покалывание, реакция на касание другого – да, чёрт возьми, именно так – другого человека.
Карен смотрела на меня, её камеры – её глаза, прекрасные зелёные глаза – сфокусировались на моих.
– Спасибо, – сказала она.
Я видел своё отражение в её глазах. Мои брови устремились вверх, как всегда, слегка зацепившись за что-то по пути.
– За что?
– За то, что видишь настоящую меня.
Я улыбнулся, но потом она отвела взгляд.
– Что?
Она несколько секунд молчала.
– Я… я была вдовой не так долго – всего два года – Но Райан… у Райана был альцгеймер. Он не мог… – Она запнулась. – Прошло столько времени.
– Подозреваю, что это как ездить на велосипеде.
– Думаешь?
Я закрыл глаза и слушал голос Карен, который, я должен признать, был тёплым и живым и очень человеческим.
– Это ничего, – сказала она, прижимаясь ко мне. – Времени у нас хоть отбавляй.
– Точно. – Я улыбнулся.
И Карен тоже улыбнулась мне своей идеально симметричной улыбкой. Она снимала роскошный двухкомнатный номер. Мы перешли в спальню и там…
Чёрт, это оказалось совершенно лишено сексуальности. Я хотел , чтобы это было сексуально, но получилось лишь трение пластика о тефлон, кремниевые микросхемы и синтетическая смазка.
С другой стороны, Карен, похоже, это нравилось. Я знал старый анекдот о том, что если есть вишнёвое мороженое каждый день, а потом вдруг перестать, то тебе по-настоящему захочется вишнёвого мороженого. Да, после нескольких лет, полагаю, и вишнёвое мороженое покажется вкусным…
В конце концов Карен кончила – если в данной ситуации применим этот термин. Она прикрыла свои стеклянные глаза пластиковыми веками и издала несколько раз от раза более резких и более гортанных звуков, в то время как её механическое тело стало даже более жёстким, чем раньше.
В это время и я почувствовал себя где-то на грани оргазма; я всегда ощущаю возбуждение, когда кто-то испытывает оргазм благодаря мне. Но не было всплеска, пика, максимума, и возбуждение быстро прошло. Когда я вышел из неё, мой протезный член был по-прежнему напряжён.
– Привет, незнакомец, – тихо сказала Карен, глядя мне в глаза.
– Привет, – ответил я. И улыбнулся, сомневаясь, что на искусственном лице будет просто отличить искреннюю улыбку от вымученной.
– Это было… – сказала она и замолчала, подыскивая слово. – Это было хорошо .
– Правда?
Она кивнула.
– Я никогда не кончала во время акта. Мне нужно было… гмм, в общем, сам понимаешь. – Она довольно усмехнулась. – Должно быть, в отделе телесного конструирования в «Иммортекс» и женщины работают.
Я был рад за неё. Но я также знал, что старинная пословица права. Секс делается не между ног, а между ушей.
– А тебе как? – спросила Карен. – Тебе понравилось?
– Это было… – я замолчал. – Э-э… думаю, к этому надо привыкнуть.
