Два часа полета по трассе, проходящей над Северным полюсом – только-только хватило времени посмотреть фильм «Звездная девственница», – и вот уже под крылом самолета Стокгольм. Оказавшись в городе, они быстро раскусили шутку Великого Постановщика иже еси на небесах: он передвинул Сан-Диего на север, по всей видимости, чтобы позабавиться их удивлением. Каждый встречный говорит по-английски. Позавтракав в «Макдональдсе», – чтобы закрепить неожиданное впечатление, – они собираются в номере Сэнди и Анджелы и начинают решать, как же вести себя дальше. Джиму хотелось бы двинуться на север, к полярному кругу и дальше, но эта идея встречена без особого энтузиазма.

– Оленьи отбивные можно получить в ресторане «Трейдер Джо», – говорит Сэнди, – а снегу и на Маунт Болди вполне достаточно. Хочешь полуночное солнце – иди в любой солярий. Нет, я хочу увидеть что-нибудь действительно необычное.

– Хорошо излагаешь, – соглашается Хэмфри, – только почему бы нам тогда не навестить парижский Диснейленд?

Вот оно и будет не такое. Мы будем гулять и выискивать все, чем он отличается от оригинального Диснейленда.

– Настоящего Диснейленда.

– Истинного Диснейленда.

– Единственного и неповторимого, на веки вечные лучшего в мире Диснейленда!

– Неплохая идея, – кивает Сэнди, – но моя еще лучше. Мы летим в Москву.

– В Москву?

– Во-во. Проберемся за железный занавес и посмотрим, как же в действительности живут эти русские. Вот уж где все должно быть необычным.

– Интересная задача для бизнесмена, – мечтательно глядит в потолок Хэмфри. – Только нужно будет сделать сперва кое-какие закупки.

Джим тоже поддерживает Сэнди, ему хочется увидеть Великого Противника, на создание и поддержку которого Америка истратила так много сил и денег. Согласна и Анджела.

Они летят в Москву. Ну что ж, Москва так Москва. Хэмфри сразу вспоминает Торонто, город своего детства. Всюду очень чисто. Необычное множество людей, передвигающихся пешком, одеты они вполне прилично. По улицам носятся маленькие машинки с бензиновыми моторами, восхитительно шумные и даже какие-то пикантные. Разместившись в отеле, выбранном по рекомендации «Интуриста», наши путешественники спрашивают у дежурного, где бы здесь арендовать машину, и получают неутешительный ответ, что нигде.

– Ну это мы еще посмотрим, – мрачно заявляет Хэмфри, в его глазах появляется сумасшедший блеск. – Самое время поближе познакомиться с частным сектором местной экономики. – Этот выдающийся калифорнийский бизнесмен протащил в Россию порядочное количество видеокассет; теперь он рассовывает часть этой контрабанды по карманам и идет на улицу ловить такси. Через полчаса в его карманах уже не кассеты, а толстые пачки рублей.

– Никаких проблем. Спросил водителя, нет ли тут кого, кто интересуется таким товаром, а он говорит: «Вот сам я и интересуюсь». В этой стране что не таксер, то делец черного рынка. И еще посыльный из отеля, он тоже просил ему оставить.

Хэмфри глубоко оскорблен, когда Джим, Сэнди и Анджела буквально на пол падают от хохота.

– И ничего тут такого смешного. Перед нами встает серьезная проблема, ведь они не меняют свои рубли на настоящую валюту. Так что все эти бумажки – вроде игрушечных денег для игры в «Монополию».

У Сэнди загораются глаза.

– Так, значит, если придерживаться этого закона, мы вполне можем позволить себе пожить на широкую ногу?

– Ну да, вроде бы. – Такой подход к делу идет вразрез со всеми инстинктами Хэмфри, но возражений у него не находится.

– Где тут самый дорогой отель? – вопрошает Сэнди.

После серии расспросов и розысков они останавливают свой выбор на старой огромной гостинице «Риека»; сквозь окна расположенного на верхнем этаже номера видна Красная площадь, до нее тут рукой подать. Картина величественная, хотя толстый слой пыли на стеклах несколько снижает впечатление.

– Ну как, роскошная декорация?

Сэнди желает выпить шампанского под икру; на свое горе служащие отеля, доставившие заказ, прекрасно владеют английским – это позволяет Хэмфри доскональнейшим образом их обработать. После ухода тружеников советского гостиничного бизнеса калифорнийская шайка становится на энное число рублей богаче; Хэмфри в полном экстазе, он мечется по комнате, декламирует – между нападениями на икру – длинные пассажи из «Алмазных просторов» и размахивает зажатыми в обоих кулаках пачками рублей.

Потом Сэнди, Анджела, Джим и Хэмфри отправляются в город, они горят желанием изучить Красную площадь, свести знакомство с Лениным, проникнуть в Кремль, скупить половину ГУМа и совершить все прочие стандартные для приехавшего в Москву американца подвиги. На первом этаже ГУМа идет распродажа одежды, они легко перекликаются над головами толпы, состоящей из сотен русских женщин – средний американец выше любого здешнего жителя на голову, а то и больше. Забавное впечатление. Одежда на распродаже весьма пикантна и даже радикальна по покрою и расцветке, Анджела буквально влюбляется в некоторые экспонаты. Потом Хэмфри ловит такси, Анджела, Джим и Хэмфри хором орут «Прекрасную Америку», в то время как Сэнди выдает маккартистский рэп – «Лучше мертвым, чем красным, лучше мертвым, чем красным!»

Водитель воспринимает все это безобразие со стоическим спокойствием, и они высказывают желание посмотреть жилые кварталы. Привычные многоквартирные дома, теснящиеся вокруг привычной зелени парков. Как можно понять, расположенные на холме районы являются партийной территорией – все здесь покрупнее и получше, ну прямо как в верхней части любого американского города. Потом улица упирается в обрыв; отсюда, сверху, видна чуть не вся Москва. Калифорнийцы смотрят на огромный город, а затем молча переглядываются.

– Послушайте! – взрывается наконец Сэнди. – Послушайте, да это же… это же точь-в-точь как…

– Округ Ориндж, – подхватывает дружный хор.

Полный отпад. По такому случаю необходимо вернуться поскорее в отель и снова заказать шампанское. ОкО покорил весь мир.

– Джеймс Атт был бы горд, – торжественно провозглашает Джим.

Остается одно – растранжирить поскорее рублевые доходы Хэмфри и мотать куда подальше.

– Мы так и не видели ничего необыкновенного, – жалуется Сэнди.

– Пирамиды, – предлагает Джим. – Посмотрим, с чего все началось.

Они летят в Каир. Аэропорт расположен посреди безбрежных просторов пустыни, по сравнению с которой даже Мохаве – не больше чем детская песочница. У стойки выдачи багажа их подхватывает весьма предприимчивый «агент египетской туристической полиции», оказывающийся по ближайшем рассмотрении представителем одной из частных лавочек. Он весьма ловок и красноречив, однако находит более чем достойного противника в лице Хэмфри, который успел заметить в зале целую вереницу киосков с названиями конкурирующих фирм и теперь торгуется столь непреклонно, что вгоняет «туристического полицейского» в пот. Джиму, Сэнди и Анджеле достается простейшая роль в зависимости от хода переговоров то вставать по указанию Хэмфри, то снова садиться. Дело кончается тем, что они выбивают бесплатный проезд в большой, расположенный прямо на берегу Нила отель, предлагающий номера за половину цены, а также экскурсию в Гизу – с проездом за четверть цены и бесплатные билеты на устраиваемые там звукосветовые представления. Уезжая, они оставляют агента в мертвецки пьяном состоянии, со стороны можно подумать, что его попросту шарахнули дубинкой по балде.

Неожиданно выясняется, что весь Каир, все его здания, деревья, вывески, даже небо имеют тот же тускло пыльный цвет, что и пустыня. Высящийся на противоположном берегу Нила «Хилтон» был когда-то выкрашен – в борьбе с этой монохроматичностью – ярко-бирюзовой краской, но прошло какое-то время, бирюзовость эта поблекла и сменилась тем же всеобщим песочным колером. Одна только древняя река каким-то образом умудрилась сохранить темно-синий, правда, тоже с пыльным отливом, цвет.

Машина сворачивает со старого, запущенного шоссе на улицы кошмарно перенаселенного города. Большая часть зданий – многоквартирные жилые дома, все улицы запружены машинами и пешеходами, трудно даже поверить, что такое количество людей действительно ходит пешком! После этого ужаса старый, пыльный отель кажется благословенным прибежищем. В ожидании гида и водителя, которые должны доставить их в Гизу, новоявленные египтологи распаковывают багаж и оживленно треплются. Хэмфри интересуется здешними обменными курсами валют, он отправляется на разведку и возвращается, дрожа от возбуждения; в Каире, как оказалось, существуют официальный курс, туристический курс, различные курсы черного рынка, а в довершение всего – особо высокие воровские курсы, попросту говоря – приманка для выяснения, у кого из жаднюг много денег. Как считает Хэмфри, поработав на этом рынке с умом, можно создать из ничего сотни египетских фунтов, он готов уже приняться за служащих отеля, но тут откуда-то возникает гид, и вся честная компания отправляется в Гизу, смотреть пирамиды.

Пирамиды располагаются к западу от Каира, вокруг них теснятся бессчетные магазинчики и гостиницы. По выходе из машины американцев обступает толпа уличных торговцев, гид пытается разогнать эту саранчу, но без особого успеха, тем более что Хэмфри тут же начинает интересоваться возможностью заключения оптовых сделок и другими подобными вещами. Услышав в сотый, наверное, раз любимое выражение гида «Древние и величественные пирамиды Гизы», они отказываются от его услуг и в полной уже самостоятельности шествуют по широкой каменной площадке, разделяющей пирамиды номер один и два.

– Слышите, – замечает Хэмфри, – да они же совсем не такие и большие. Здание, где наша контора, будет, пожалуй, побольше.

– Не забывай, что их строили голыми руками, – возражает Джим; он тоже чувствует определенное разочарование, но мужественно с ним борется.

Сэнди с радостью хватается за возможность поддразнить Джима.

– И уж точно меньше, чем Саут-Кост Пласа, – присоединяется он к Хэмфри. – Они даже меньше ирвинской ратуши.

– Ну, вроде как Маттерхорн в Диснейленде, – решает Хэмфри. – Только не такие красивые.

Джим в бешенстве. Он приходит в еще большее бешенство, узнав, что влезать на пирамиды запрещено.

– Невероятно!

– С этим нельзя смириться, – соглашается Сэнди. – Попробуем с другой стороны.

Однако пирамиду сторожат со всех сторон. Джим крайне раздосадован. Словно из-под земли появляется гид, тот самый, которого они обидели, сообщает, что с минуты на минуту начинается светозвуковое представление, главное, по всей видимости, здешнее зрелище. Солнце уходит за горизонт, и тут же появляется уйма автобусов с туристами.

К вящему сожалению ребят, сегодняшнее представление идет на английском языке. До отвращения романтичная музыка; время от времени она прерывается, и тогда из двух десятков скрытых динамиков грохочет низкий хриплый голос, он не говорит, а с идиотской торжественностью вещает: «ПИРАМИДЫ… ПОБЕДИЛИ… ВРЕМЯ». В точном соответствии с новейшей технологией, а также эстетикой поп-концертов, на пирамидах и сфинксе играют лазерные лучи, используется даже так называемый эффект небесного собора, то есть какой-то там спутник посылает вниз толстые пучки желтого, зеленого, голубого, красного света, заливая всю окрестность призрачным сиянием.

– Вот и слушай после этого сказки, что технология космической обороны не оказала никакого полезного воздействия на мирную жизнь, – рычит Сэнди.

То ли правда, то ли только им так представляется, но с каждой секундой грохочущий голос несет все большую и большую чушь. Перегнувшись – чтобы слышала вся компания – через Сэнди, Анджела громко шепчет: «Я – волшебник страны Оз, великий и ужасный». Интонации рассказчика схвачены так точно, что ребята не могут больше себя сдерживать, они смеются все истеричнее и истеричнее, вызывая раздраженные взгляды чинно сидящих туристов. Но мешать окружающим – это очень не по-калифорнийски, поэтому достойные граждане ОкО стихают, вся их реакция на дальнейшую чушь ограничивается кивками удовлетворения и изредка сдавленным хихиканьем. Зато уж на обратном пути, в машине, они отводят душу и хохочут как сумасшедшие. Гид в полном недоумении.

Тем же самым вечером, точнее даже ночью, когда остальные легли уже спать, Джим Макферсон спустился в гостиничный бар. Он чувствует какое-то беспокойство, он недоволен и собой, и своими друзьями. Все эти смешки и шуточки – это же просто несправедливо по отношению к Старому Свету. Сами же и виноваты, что поперлись смотреть пирамиды, превращенные в дерьмовое шоу, разве так это делается?

Бар уже закрыт; ночная дежурная советует Джиму сходить в «Макдональдс», а потом, сообразив, что именно нужно постояльцу, – в каирский «Шаратон», до которого тут рукой подать. Найти совсем просто, говорит она, никакой карты вам не потребуется, и Джим окунается в теплую, сухую ночь.

Со стороны пустыни дует ветер. В воздухе – неизбывный запах пыли. Над зелеными лужами света, льющегося из витрин на темные улицы, дрожат неоновые загогулины арабского шрифта. Пешеходов мало, машин еще меньше. Из одной лавки сочится острый, густой запах поджариваемой баранины, в другой, видимо, включен приемник – оттуда доносится голос певца. Мелодия – такая же прихотливая и чуждая, как арабские буквы, – построена на четверть тонах. Мужчины в халатах заняты своими ночными делами. Никто на Джима не смотрит, он чувствует себя принятым в этот мир, естественной его частью. Все очень спокойно, дневная суета сменилась неторопливостью, расслабленностью. Посетители открытых кафе играют во что-то, напоминающее домино, и курят гигантские кальяны, в чашечках которых тускло светится нечто вроде кусочков древесного угля Что это они курят? Сэнди начал бы расспрашивать, попросил бы кусок для анализа, Хэмфри – тот купил бы сразу бушель – так, на всякий случай, а Джим только смотрит и проходит мимо, он чувствует себя привидением. Жутковатое, какое-то нездешнее завывание музыки. Голоса арабов тоже звучат музыкально, особенно в такое время, как сейчас, когда эти люди говорят спокойно, без крика. Водитель проезжающей машины изображает на своем клаксоне фанфарную тему из «Финляндии». У местных таксистов этот ритм пользуется бешеным успехом.

«Шаратона» не видно, хотя давно бы и пора. Отель на берегу Нила, так что найти его совсем просто. Только где он, этот самый Нил? Там вроде; Джим поворачивается и идет. Прямо посреди улицы – вздернутая на домкраты машина, вокруг нее суетятся автомеханики. Полицейские держатся парами, у каждого – обязательно – автомат. Похоже, Джима занесло в бедные кварталы. Неужели потерял ориентировку? Он опять поворачивает.

Тут все выглядит еще беднее. Куда же теперь-то? Слава Богу, один из проулков открывает вид на громоздящуюся вдали махину «Шаратона», теперь Джим знает наконец, что не заблудился, и может снова уделять внимание окружающему.

По обеим сторонам улицы – длинные ряды четырехэтажных бетонных жилых домов.

Все двери открыты, чтобы дать дорогу ночному бризу.

Внутри масляная лампа освещает расстеленные на полу тюфяки, язычок пламени колеблется, словно каждую секунду готов потухнуть.

У каждой семьи или рода – одна комната.

В дверном проеме белеют десять лиц, ярко блестят глаза.

Другие семьи спят снаружи, прямо на тротуаре.

Их одежда имеет цвет песка. Рваные халаты.

Да, и здесь ты живешь.

Человек в картонной коробке поднимает маленькую девочку и показывает ее Джиму.

Джим позорно ретируется. А потом останавливается, думает, возвращается и дает человеку пятифунтовую бумажку. Пять фунтов. И снова уходит. Пробираясь в путанице узких переулков, он потерял «Шаратон» из виду и не может вспомнить, в какой же он стороне. Из груд тряпья к нему тянутся руки, во тьме белеют сложенные лодочкой ладони, блестящие глаза словно смотрят из толщи стен. Все это – осязаемая реальность, и он здесь, в реальной ее гуще. Джим прибавляет шаг, с поднятой головой, он почти несется мимо этих рук.

В конце концов Джим находит «Шаратон». Пройдя между охранников, он оказывается в просторном вестибюле, точно таком же, как вестибюль любого первоклассного отеля в любом городе мира – и содрогается от омерзения. В окружении нищих кварталов вся эта роскошь напоминает космический корабль, приземлившийся на муравейник. «Там, снаружи, люди», – говорит он, ни к кому не обращаясь. И с ужасом вспоминает название пьесы Фугарда: «Здесь живут люди». Так вот что имелось в виду…

Он уходит из отеля, заставляет себя вернуться на улицу попрошаек. Заставляет себя смотреть на этих людей. Вот, думает он. Вот мужчина, вот женщина, вот ребенок. Это мир. Это реальный мир. Он плетется по тротуару, у него срывается дыхание. Он не понимает своих ощущений – они какие-то незнакомые, раньше таких никогда не было. Он просто смотрит.

Лица в открытых дверях, люди, сидящие на полу. И глядящие на него.

Кажется, что этому моменту не будет конца, – этому моменту и вправду не будет конца, его существование продлится внутри Джима, в микроскопической структуре нейронов, синапсов, аксонов. Странное это дело.

– Давайте уедем, – говорит он наутро. – Мне здесь не нравится.