Эйб Бернард гонит свой аварийно-спасательный фургон по самому быстрому ряду, разгоняет впереди идущие машины мигалками, сиреной и мощным мегафоном.

– Прочь с дороги! – кричит Эйб, его худое, смуглое лицо искажено яростью.

Они с Ксавьером получили вызов какие-то секунды назад, и Эйб все еще на взводе, все еще чувствует первоначальный бросок адреналина. Водитель обгоняемой машины показывает сжатую в кулак левую руку и бьет правой ладонью по ее сгибу.

– А имел я тебя в глаз и в ухо, – гремит Ксавьер.

Эйб коротко смеется. Придурки чертовы, вот разобьются сами, пусть тогда полежат, стиснутые искореженным металлом, и повспоминают, сколько раз они преграждали путь спасателям, сообразят, что в этот самый момент другие такие же придурки задерживают спешащие им на помощь машины… Вот, пожалуйста, еще один упрямый осел; Эйб врубает сирену на полную катушку: прочь с дороги!

По правую руку тянется приморский парк, очень красивый, которое столетие взлетает, на мгновение повисает и падает волейбольный мяч, солнце дробится в воде миллионами сверкающих дротиков; в этом месте, где магистраль на Лагуну встречается с прибрежной, движение густое и ночью и днем. Они осторожно проталкиваются среди красных задних огней, теперь Эйб не выключает сирены ни на секунду. Сидящий рядом Ксавьер крутит рацию, пытается узнать о несчастном случае побольше, но за беспрестанным воем сирены и треском помех Эйб почти ничего не слышит.

На встречной, ведущей к океану полосе машины выстроились почти без просветов, бампер к бамперу, и тащатся, как черепахи; за местом происшествия все скорее всего еще хуже – каждый водитель переходит на ручное, в обход автомозга, замедляет ход и глазеет на встречную полосу. Кровожадное любопытство… Но вверх по каньону ехать еще кое-как можно, пробка, скопившаяся у места аварии, еще впереди.

– Похоже, снова одна из дорожек осталась без присмотра, из-за чего две машины смогли занять одновременно одно и то же место, – с пулеметной скоростью выпаливает Ксавьер, это его обычная манера говорить на работе. – Есть подозрение, виновата система перестройки из ряда в ряд. Господи, а впереди-то что делается!

– Вижу.

Вот и та самая пробка. Впереди – целая симфония мигающих тормозных огней, красныйкрасный, красныйкрасный, красныйкрасный. Все идут на ручном, ни один автомозг не работает, никуда не протолкнешься. С полосой, забитой таким вот образом, не справится никакой компьютер, самое время сводить старинный «шевроле» с дорожки, да, не удивляйтесь, под здоровенным капотом этого суперфургона гнездится двигатель внутреннего сгорания.

– Независимый источник энергии, – кричит Ксавьер, Эйб поворачивает ключ зажигания и запускает мотор, запускает одну тысячу пятьдесят шесть лошадиных сил. Атавистичный, древний, как «Формула Один», всплеск адреналина, а фургон съезжает с магнитной дорожки, втискивается в узкий просвет между столпившимися в быстром ряду машинами и разделителем полос, ревет дрожащей бензиновой мощью, пусть несчастные придурки вдохнут глоток этой угарной амброзии, ностальгический клочок энергетического смога, напоминание о прошлом веке, а тем временем мясо-возка свистит мимо, чуть не срывая их дверные ручки и зеркала, а что, почему и не ободрать их малость на память, чтобы было что рассказать об этой дорожной пробке, десятимиллионной за время их жизни в ОкО? Эйб все еще заметно нервничает, применяя к делу допотопное это искусство, проскакивая мимо почти неподвижных машин, он на работе почти новичок, года еще не исполнилось. Постепенно он успокаивается, ведет фургон ближе к разделителю и все же едва втискивается в узкую щель, оставленную чудовищным «кадиллаком», стекловолоконный корпус которого точно повторяет обводы модели 1992 года. «Вот так, приятель, это я сижу в машине, это у меня здоровенный долбаный фургон, и я снесу тебе весь твой пластиковый бок, если ты не уберешься с пути».

Они несутся вдоль повторяющей изгибы каньона дороги, мимо намертво засевших машин, мелькают и остаются позади дома, которыми густо усеяны все холмы, и по левую, и по правую руку – эрзац-сооруженьица, долженствующие изображать средиземноморские виллы. Вж-жик, вж-жик, вж-жик, мимо парка, слишком маленького для какого-нибудь разумного использования. Если верить Джиму, однажды в пруду этого самого парка уютно обосновался сбежавший из бродячего цирка бегемот, а потом в него всадили стрелу с транквилизаторами, чтобы подцепить краном и увезти, но только бегемот сдох – эти идиоты перестарались с дозой.

Дальше, за этой исторической достопримечательностью, асфальт изжеван, усеян обломками металла и осколками пластика, еще один поворот, и они въехали на МЕНС, место несчастного случая. Здесь уже стоит один ДП-мобиль – машина дорожного происшествия, в стороне от магнитных дорожек, сцену высвечивают вспышки мигалки.

Эйб оставляет мотор на холостых оборотах, врубает электрогенератор, они выскакивают из грузовика и несутся к месту происшествия. Ребята из службы дорожных происшествий – депы – бегают по полосе, занимаясь обычным своим делом, ставят предупредительные сигналы, да и что они еще умеют? В быстром ряду какой-то кошмар. Эйба охватывает тошнотворный ужас и беспомощность. Боже милостивый, не надо, не надо! То же самое почувствовал бы на его месте и любой другой, но у Эйба это ненадолго, он, как всегда, словно проходит сквозь какую-то невидимую мембрану и снова становится профессионалом, аналитиком, пытающимся разобраться в данной структуре и спланировать наилучший способ отделить органические ее составляющие от неорганических… А потрясенный, беспомощный свидетель остается где-то сзади, в каком-то уголке его мозга, откуда смотрит и копит картины ужасов, чтобы увидеть их потом во сне.

На этот раз подвела, похоже, одна из дорожек смены ряда. Это случается – очень редко, но все же случается. При правильной работе управляющий магнитными дорожками компьютер принимает запрос машины, слегка замедляет машину в соседнем ряду, чтобы создать просвет, переводит машину на дорожку смены ряда, а затем, по плавной S-образной кривой – в желаемый ряд, причем машина аккуратнейшим образом вписывается в поток. Здесь нет места для человеческой ошибки, это в тысячи раз безопаснее, чем доверять маневр самому водителю. Но вот снова выпал один из десяти миллионов шанс, и ЧТВК, что-то в кремнии, привело к катастрофе. Машина из среднего ряда вышла в бок другой, двигавшейся по быстрому ряду, сшибла ее с дорожки, бросила на разделитель полос, а сама развернулась поперек и была смята следующей машиной быстрого ряда. Шестьдесят пять миль в час… Затем туда же врезалась еще одна машина, но уже не с такой силой. Ее водитель, спасенный мощными электромагнитными тормозами, стоит рядом с депами и что-то без умолку истерически балабонит. Эйб и Ксавьер бегают вокруг трех разбитых машин. В той, которую бросило на разделитель, был только один человек, его смяло приборной доской, дверью и разделителем. Грудная клетка глубоко вдавлена и облита кровью, шея, по всей видимости, сломана. Теперь к машине, менявшей ряд, на переднем сиденье пара, водитель без сознания, голова в крови, женщина зажата между ним и приборной панелью, сильное кровотечение из шеи, однако она, похоже, в сознании, глаза двигаются. У следующей машины разбито лобовое стекло, двоих, ехавших в ней, уже вытащили наружу, они лежат на земле, у обоих окровавленные головы. Будете в следующий раз пристегиваться.

– Эти двое, в средней, – задыхаясь, говорит Ксавьер. Они мчатся к своему грузовику.

– Ага, – кивает Эйб.

Тот, на разделителе, СНАМП, то есть смерть на месте происшествия. Ксавьер хватает медицинскую сумку, бежит с ней к машине, а Эйб тем временем подводит туда же фургон, как можно ближе. Затем он снова выскакивает на полотно дороги, выталкивает из фургона кусачки, тянет за собой силовой кабель. Руки его засунуты в перчатки кусачек, времена уолдиков уже наступили, и в распоряжении не слишком опытного резчика Эйба Бернарда находится вся мощь современной роботехники. Тонкая сталь корпуса режется, словно бумага, безо всякого ощутимого сопротивления. На металл, под лезвия кусачек льется вода, она обливает Ксавьера, копошащегося совсем рядом, втискивающегося во все расширяющееся отверстие, чтобы заняться своей медициной. Ксавьер оттрубил на Яве целых два армейских срока, поэтому специалист он – каких поискать. Сейчас им очень пригодился бы еще один человек, а лучше даже двое, но бюджеты везде поджимают, нужно всегда держать наготове уйму спасательных машин, а бюджет поджимает, бюджет поджимает!

Потрясенный свидетель, забившийся в угол Эйбова мозга наблюдает, как Эйб стрижет сталь, быстро и ловко, словно вырезая оригами, смотрит на Ксавьера и пассажирку автомобиля, находящихся в каких-то сантиметрах от угрожающе щелкающих лезвий, и удивляется – неужели Эйб знает, как тут справиться. Однако эта мысль не проникает в ту часть сознания Эйба, которая занята работой. Подходит деп, начинает помогать – одетыми в толстые перчатки руками оттягивает вбок мокрый лист стали; Эйб продолжает резать, и они проделывают в машине новую дверь – приблизительно на том же месте, где была старая, а Ксавьер уже обклеил женщину пластырями и впрыскивает ей различные противошоковые супернаркотики, вливает кровяную плазму. Теперь очередь надувного саморегулирующегося по форме тела корсета. Шея и позвоночник закреплены, и они дружно берутся за женщину. Здесь нужно поосторожнее, еще осторожнее, буквально не дыша, теплая плоть между пальцев, на тыльную сторону кисти капает кровь, они поднимают женщину и начинают вытаскивать, ч-черт, рука застряла, и Эйб отстригает смявшийся угол приборной панели, теперь все в порядке. На носилки и в фургон, где оборудовано нечто вроде травматологической палаты. Затем снова бегом, теперь они извлекают мужчину, который, может, жив, может, и помер, но его тоже на носилки и в фургон, рядом с женщиной.

– Дьявол, надо же еще засвидетельствовать парня из той машины, – вспоминает Эйб, хватает у Ксавьера стетоскоп и бежит назад. Теперь разбить окно, просунуться внутрь и приложить стетоскоп к шее водителя. Прибор ничего не регистрирует, и Эйб снова бежит к фургону. Появляется частная мясовозка, чтобы подобрать тех двоих, из задней машины. Давайте, ребята, быстро машет санитарам Эйб, а затем возвращает на место кусачки, прыгает на водительское сиденье и, конечно же, застегивает пристежной ремень – двинули. Да, приемистость у этих древних бензиновых колымаг – что надо.

– В Лагуну? – В окне, соединяющем кабину с медицинским отсеком, появляется голова Ксавьера.

– Нет, по каньону не продерешься, поедем в университетскую больницу, так будет быстрее. Ксавьер кивает.

– Как они там?

– Мужчина умер, скорее всего он так и был СНАМП. Женщина жива, но потеряла уйму крови, и еще плохо с сердцем. Я ее подлатал, переливаю плазму, но пульс все равно слабый. Если бы настоящее искусственное сердце.

Черное лицо Ксавьера блестит от пота, он озабоченно смотрит вперед и просит ехать побыстрее. Эйб жмет сильнее, последний поворот, и они вылетают на трассу к Лагуне, теперь налево, на четыреста пятую выездную эстакаду и по сан-диегской магистрали. Эйб гонит не по полосе, а по обочине, пулей обходит бегущие по своим дорожкам машины, спидометр показывает сто, сто пять, теперь выехать на съезд к университету, дальше по петляющему бульвару, вот где вести машину сложно, не сыграть бы во Фреда Сполдин-га – Фред впилил свой спасательный фургон прямо в опору надземного перехода, и всех уложило на месте, кроме пострадавшего, которого везли в больницу. Тот, правда, тоже умер, но только через два дня.

Фары, задние огни, чтобы всем видно, и не думай даже делать передо мной этот левый поворот, времени нет, и визжат покрышки, и он врубает сирену на полную, и весь мир заполняется воем, и от воя этого раскалывается череп, саднит в горле, и вот уже кампус, теперь по Калифорния-авеню, тут плохой поворот налево, а дальше – вверх, вот и проезд, ведущий к отделению «скорой помощи» – все. К тому времени как Эйб выскочил из фургона и обежал вокруг, Ксавьер и санитар «скорой» уже закатывали носилки в приемный покой. Эйб сидит на погрузочной площадке, его слегка колотит. Выходят еще двое санитаров, он встает, помогает им отнести мертвого водителя в морг. И снова на обтянутый толстой резиной край погрузочной площадки.

Выходит Ксавьер, тяжело опускается рядом.

– Работают.

Столько лет при медицине, два срока в Индонезии и прочее, и все равно на Ксавьера это накатывает, накатывает каждый раз. Черные пальцы дрожат, он раскуривает сигарету, глубоко затягивается. Эйб смотрит на него, понимая, что и сам сейчас выглядит ничем не лучше, хотя и старается внушить себе полное безразличие. Только не начинай воображать себя Спасителем, ты просто спасатель! – сказал бы психологический консультант отряда. Эйб смотрит на часы: семь тридцать. Они получили вызов ровно два часа назад. Верится с трудом, кажется, что прошло гораздо больше времени – и гораздо меньше. Словно шесть часов сжались в пятнадцать минут. Такая уж у спасателей работа.

– Слушай, – вспоминает он, – мы же час уже как отдыхаем. Смена давно кончилась.

– Хорошо.

И опять тянется время. Из дверей вываливается врач.

– Сегодня, ребята, не везет, – весело объявляет он. – Очень печально, но оба доставлены мертвыми.

Некоторое время они молчат – неподвижно сидят и молчат.

– Какого хрена. – Ксавьер щелчком отправляет свою сигарету куда-то в темноту. Эйб почти не различает его лица.

– Пойми, Ксав, мы сделали все, что могли.

– Женщина не была ДМ. Ее же взяли в палату!

– В следующий раз, Ксав, повезет больше. В следующий раз.

Ксавьер трясет головой, встает:

– Так что, мы свободны?

– Да.

– Тогда, Эйб, поехали.

Едут они молча. Эйб выруливает на магнитную дорожку, набирает программу, которая выведет фургон на дель-мар-скую трассу, а затем по ньюпортской до Дайера. Везде пусто и тихо. Они подъезжают к пожарно-спасательной станции, ставят фургон среди нескольких десятков таких же, заходят в дежурку, заполняют отчеты, отбивают время окончания работы, а потом идут на служебную стоянку. Подходя к машине, Эйб чувствует себя выжатым как лимон, опустошенным. Ощущение привычное, оно повторяется каждый раз, когда он после смены лезет в карман за ключами.

– Увидимся, Ксав, – кричит он темному силуэту напарника.

– Уж конечно. Когда наше дежурство?

– В субботу.

– Вот тогда и увидимся.

Ксавьер подает машину назад, разворачивается и уезжает в неведомые глубины нижней Санта-Аны, в свою жизнь, почти недоступную пониманию Эйба: у Ксава там жена, четверо детей, десять тысяч близких и дальних родственников… Жизнь, которой жило дедовское поколение, мелодраматичная, что твой телевизионный сериал. И Ксав, которому приходится содержать всю эту команду, дошел, похоже, до предела. Ведь точно сломается, думает Эйб. А ведь сколько держался.

И снова ньюпортская магистраль, главный кровеносный сосуд ОкО. Машину подхватывает река красных хвостовых огней, красных кровяных шариков. Эйб набирает южную оконечность Саут-Кост Пласа, откидывается на спинку. Ставит на проигрыватель диск, что-нибудь сейчас такое – погромче, побыстрее и поагрессивнее. «Три Чайника и Глупый Гусь» запиливают классический свой альбом «Сьябывай с этого пляжа».

Что сказал бы автомозг, владей он языком?

Залезай в машину? Мотай пешком?

(Ты автомозг,

Ты твердо держишь ряд,

Ты согласен со всем,

Что тебе говорят.)

Сейчас твоя машина

Расшибется в хлам!

Смешается органика

С металлом пополам!

(Жаль, что автомозг не владеет языком.

Жаль, что ты не пошел пешком.)

Подпевая во всю глотку, Эйб влетает в СКП, находит место для стоянки, считай, у самого дома Сэнди, поднимается на лифте, вваливается в квартиру. Яркий свет, оглушительная музыка – «Тастинская трагедия» выдает «Счастливые денечки». Индонезийского стиля аккомпанемент прошит строчками пулеметных очередей. Самое оно, думает Эйб, то, что доктор прописал.

– Тебя искал Таши, – клюет его в щеку Эрика. Вот и прекрасно. Откуда-то вылезает Сэнди.

– Авраам, ну ты совсем как увядшая фиалка, только что с работы, да? – Широкая ухмылка Сэнди, в руке Эйба появляется пипетка, теперь закинуть голову, раскрыть глаза пошире, кап-кап-кап. Эйб хочет вернуть пипетку. – Приканчивай, есть еще.

Кап-кап-кап. Неожиданно по спинному мозгу бежит электричество, его много, оно рвется наружу. Эйб переходит в соседнюю комнату, там танцуют, а он чувствует, как сгустки энергии поднимаются по позвоночнику, стекают с кончиков пальцев, и тоже начинает танцевать – резко подпрыгивая чуть не к самому потолку, стряхивая эту энергию. Теперь все в порядке, теперь все хорошо. Эйб закидывает голову и громко воет:

– У-у-у! У-у-у! У-у-у-у!

Время койота,, традиционный апогей собирающихся у Сэнди тусовок, остальная компаха подхватывает этот вой, ребятки воют изо всех сил, их слышно, наверное, до самого Хантингтон-Бич. Все отлично.

Эйб выходит на балкон, теперь он чувствует себя прекрасно. Таща нет как нет, хотя балкон – то самое место, где его и искать: Таш не любит находиться в помещении без крайней к тому необходимости. Он даже живет на крыше, поставил там палатку – и живет. Эйбу это нравится. Таш, ближайший его друг, чем-то похож на холодную, соленую волну Тихого океана.

Таша нет, зато есть Джим. Джим – тоже друг и хороший парень, и это точно, только вот иногда… Уж больно он серьезный, какой-то не от мира сего. Эйбу нужно иметь вполне определенный настрой, чтобы врубаться в Джимово глубокомыслие. А может, и не глубокомыслие это, а что другое, только какая разница – сейчас такого настроя нет.

– Эй, слышь, привет, – говорит Эйб. – Как оно? – Не многовато ли было в той пипетке?

– Прекрасно. А ты ведь сейчас со смены, да? У вас-то там как?

Вот об этом-то сейчас и не хочется.

– Лучше некуда. – Джим спрашивает, значит, ему не по фигу, и это великолепно, только Эйбу хотелось бы немного отвлечься, желательно с Ташем или кем-нибудь из девиц. Потрепаться малость – и домой.

Таша все нет и нет, зато, к полному изумлению Эйба, на балкон выходит Лилиан Кейлбахер.

– Привет, Лилиан! Даже и не думал, что ты знаешь Сэнди.

– А я до сегодня и не знала. – Она, похоже, в полном отпаде, что была представлена такой знаменитости, и это забавно, ведь Сэнди знаком буквально со всеми.

Лилиан лет восемнадцать, а может, и того нет, белокурый, загорелый ребенок со свежим, хорошеньким личиком и живым, невинным интересом ко всему окружающему. Ее мать – как и матери Джима и Эйба – твердая, непреклонная прихожанка крохотной церквушки, в которую они ходили еще детьми. Матери так и сохранили свое богомольство, Эйб и Джим, подобно всей остальной цивилизации, отпали от Бога, а Лилиан… она, возможно, в каком-то промежуточном состоянии, правда, кто там про нее знает. Вот же черт, виновато думает Эйб, и что она забыла на такой тусовке, нечего ей здесь делать. И сразу – почти смеется. А сам-то он – кто такой, что так рассуждает? Он замечает, что непроизвольно спрятал пипетку, и думает, что даже оскорбляет Лилиан, глядя на ее молодость и неопытность сверху вниз. Да и вообще, сейчас уже второклашки закапывают в глаз. Он предлагает ей пипетку.

– Нет, спасибо, – качает головой Лилиан. – У меня от этого голова кружится, а больше ничего.

– Рад за тебя, – смеется Эйб. Он капает по разу в каждый глаз и снова смеется. – А чего ты тут делаешь? Последний раз, как я тебя видел, тебе было лет тринадцать, кажется.

– Возможно. Но ведь это проходит.

– Да, – хохочет Эйб. – Проходит, это уж точно.

– И я, возможно, понимаю значительно больше, чем ты думаешь.

Лилиан подвигается к Эйбу, в широко раскрытых глазах прямо светится призыв к непосредственным действиям – такой детский и откровенный, что у Эйба даже мелькает мысль, а не опытная ли это соблазнительница, умело притворяющаяся ребенком. Эйб хохочет и видит, насколько Лилиан обижена, она мгновенно съеживается, уходит в себя, словно морской анемон, когда его тронешь пальцем. Ну, с этой все ясно, она понимает не больше, чем он думал, а, пожалуй, еще и меньше. Малявка, одним словом.

– Тебе не нужно сюда ходить.

– Обо мне можешь не беспокоиться, – презрительно фыркает Лилиан. – И мы с моей подругой Маршей все равно скоро уходим, сегодня я ночую у нее.

Господи ты Боже.

– Ну, вот и хорошо. А как твои родители?

– У них все в порядке.

– Передавай привет.

– Сказав, что передаст, Лилиан удаляется к своим подружкам, одарив Эйба напоследок очаровательнейшей из улыбок. Эйб вспоминает, какой заход делало на него это дате, и разражается хохотом. Возможно, она вознамерилась получить от своего симпатичного, потрясного старого знакомого первый в жизни поцелуй. А ведь и правда хорошая девочка, у Сэнди ей совсем не место; Эйб чувствует большое облегчение, когда Лилиан вместе со своими – такими же зелеными – подружками хихикающей стайкой направляются к двери. Отважное знакомство с вертепом разврата закончилось вполне благополучно.

Еще большую радость чувствует он через полчаса, когда из бассейна притаскивают Таша – голого, мокрого и в полном отрубе. Подружки Анджелы, которым Сэнди дал коллективное прозвание Шустрые Шлюшки, отвели Таша к имитаторной серфинговой доске и уговорили его, непрерывно хихикая, покататься по проецируемым на видеоэкран волнам, что Таш и выполнил – с идеальной, несмотря на весь свой отруб, грацией.

– Э-гей! – кричит он, явно не замечая ничего, кроме своей волны – великолепной, двенадцатифутовой высоты «трубы». Эрика, союзница Таша, смотрит на него весьма неодобрительно.

– Слышь, люди, – неожиданно оживился Джим, – вот так, с раскинутыми руками, он точно как статуя Посейдона из Афинского музея, я сейчас, подождите секунду.

Подойдя к видеопульту, он пощелкал на клавиатуре, и волна сменилась неподвижным изображением статуи: покрытая патиной бронза, бородатый мужчина, готовящийся метнуть дротик, вместо глаз – пустые ямы; Таш взглянул на Посейдона и мгновенно принял ту же позу. Потолок чуть не обрушился.

– Да он же и вправду копия, – крикнул кто-то, перекрывая общий гвалт.

– Даже глаза точно такие, – со смехом добавил Джим. Таш отозвался негодующим рычанием, но позы не изменил.

Привлеченные оглушительным хохотом Эйба, к нему подсели две Шустрые Шлюшки, давние члены клуба поклонниц Эйба Бернарда; гибкие тела Инес и Мэри плотно прижались к нему с обеих сторон, их пальцы начали перебирать его волосы. Да, блаженство не стесненной никаким союзом свободы…

Эйб положил руку на талию Инес, но тут же почему-то – может быть, виной оказалась податливость теплой плоти? – перед его глазами встала сегодняшняя раненая женщина. Только что вытащенная из сплетения искореженного металла, неестественно согнутая, залепленная пластырем, засунутая в корсет, окровавленная… Хрен с ним со всем. Тут же – резкие спазмы в желудке. Эйб изо всех сил обнял Инес, зажмурился и кое-как придал своему лицу нормальное выражение.

– А где тут моя пипетка?