Книга: Избранники. Том 1
Назад: Глава 4 Молчание судьбы
Дальше: Интерлюдия

Глава 5
Заложники будущего

1

Столице понемногу возвращалось в Краснегар. Зимой королевство почти не видело солнечного света. Он появлялся лишь в виде ярких всполохов на юге, у самого горизонта, и только в полдень; почти сразу же розовая дымка таяла, подобно огарку свечи, оставленному в склепе. Темный лунный диск катился по низкому небу, освещенному блеском звезд, словно по громадной стальной чаше, опрокинутой над Пандемией, и лишь зыбко подрагивали кошмарные тени северного сияния… Надменные звезды не желали светить человеку, как будто изъяны здешнего климата никак их не касались.
Полная луна, однако, тоже не стояла на месте: звезды и сверкающая вуаль северного сияния едва успевали спастись бегством. А луна катилась по небесной чаше, словно драгоценное серебряное блюдо, окрашивая раскинувшийся под нею снег в голубые тона, так что люди могли все же ненадолго вылезти из своих берлог и взглянуть на застывший вокруг них мир.
Второе полнолуние после зимних Празднеств означало дату Лесной Встречи, обычай, возникший за время правлений Инос. Она постановила устраивать зимние походы за древесиной к южным лесам: зимой бревна было куда легче переправлять в Краснегар с помощью запряженных в сани лошадей, легко тащивших груз по засыпанным снегом холмам. К несчастью, леса извечно принадлежали гоблинам, а «хоть у гоблинов и зеленая кожа, они все же неглупый народ», – как говаривал Рэп. К тому времени, как королева вышла за него, а Рэп взял на себя мужские повинности вроде экспедиций лесорубов, гоблины же успели сообразить, что древесину можно выгодно обменивать.
Первая же вылазка краснегарцев на юг завершилась довольно быстро, когда повозки бесшумно окружили вооруженные копьями и луками гоблины, которых было по меньшей мере впятеро больше. Им просто не терпелось обсудить с колонной варианты бегства обратно на остров, а заслуженная слава гоблинов как не знающих жалости палачей добавила экспедиции известную скорость, с которой она была вынуждена ретироваться.
Вскоре, впрочем, был изобретен приемлемый обеими сторонами способ оплаты древесины, и с тех пор Лесная Встреча стала ежегодным ритуалом. Сами гоблины гораздо легче справлялись с лютым холодом, чем даже етуны, а уж импы и подавно не могли с ними сравняться, не говоря уже об их лошадях. Гоблины сами рубили лес, сами же и отволакивали тяжело нагруженные сани к границам Краснегара. Порой снежные бури переносили дату Встречи, но обычно, если только погода не сильно выходила из себя, гоблины прибывали на место без опозданий. И вроде как вовсе не замечали свирепых морозов, хотя они запросто могли сжечь человеческие легкие… Говорят, гоблины без остановки бежали по три дня, таща за собой дроги, от самых границ леса. Наградой тем, кто первыми добегут до цели ежегодного соревнования, по слухам, становились ногти и уши последних.
* * *
Когда Рэп торопливо вышел из ворот замка, в небе стояло солнце – яркое марево, плававшее в ледяном тумане над южным горизонтом. Луна выйдет сразу же после заката… Тропа извивалась между жутких нагромождений льда, но берег впереди был куда хуже – там путника подстерегала опасность свалиться с ледяного откоса и разбиться насмерть.
Прямо впереди, над одним из домишек, отмечавших побережье, в небо поднималась единственная полоска дыма. Ожидая разгрузки, рядом стояли три повозки с дровами, и на снежной белизне вокруг них танцевали темные тени – четыре-пять десятков гоблинов. Некоторые слонялись по сторонам, но большинство просто сидело в снегу, мирно беседуя. Попробуй только Рэп последовать их примеру и уже через десять минут наверняка превратился бы в ледышку.
Тяжело пыхтя, он добрался до берега – и дальше идти стало легче. Позади к темному небу вздымалась громада Краснегара, окутанная дымком из городских труб, коронованая замком на вершине. Его замком. Рэпу показалось, что город светится сам по себе в этом водянистом воздухе, укутанный в искристую мглу.
От гоблинов отделилось трое, и он направился прямо к ним навстречу, гадая, не стоит ли посередине сам Птица Смерти.
Да, временами Рэп все-таки жалел о своем решении не быть волшебником. Даже тех скромных сил, которые он мог бы теперь собрать, хватило ему, чтобы угадать присутствие Птицы на расстоянии. К тому же он, разумеется, знал бы, что Птица замыслил, и сумел бы испортить гоблинам радость сделки. Иногда Рэп задумывался, долго ли протянет его «твердое решение», если встреча вроде сегодняшней однажды закончится плачевно. Достанет ли ему мужества умереть, не призывая на помощь магические силы, – просто из принципа?
Перейдя на торопливую рысь. Рэп стал выдыхать огромные облака пара и почувствовал, как под шубой потекли струйки пота: да, уже не молод. Три пары недружелюбных глаз рассматривали его сквозь прорези масок из оленьей кожи. Конечно, лицо самого Рэпа было тоже предусмотрительно укутано, и видели они не больше, чем он. Все трое выглядели кряжистыми и широкоплечими; ни один не был достаточно высок, чтобы сойти за Птицу Смерти.
Покопавшись в памяти, Рэп проскрежетал на гоблинском диалекте:
– Плоский Нос я. Говорить за город.
– Говорить вождь! – фыркнул в ответ средний гоблин.
– Вождь я.
Смягчившись, говоривший представился Кровавым Ножом из клана Дикобраза. Шагнув друг к другу, два вождя обнялись. В стальной хватке гоблина Рэп сморщился, едва вынося зловоние медвежьего жира, которым гоблины натирались от холода.
Кровавый Нож представил ему Серебряного Огня, чьим тотемом оказался Лосось, и Жующего Зуба из клана Бобра… Еще дважды кости Рэпа хрустнули в гоблинских объятиях, а проклятый запах жира едва не вывернул наизнанку его желудок. Хотя в ближайшей хижине был разведен огонь, гоблины не пригласили Рэпа погреться – это значило, что переговоры не стоило затягивать.
– Вещи на обмен видеть?
– Дрянь! – Кровавый Нож приподнял на миг маску, чтобы презрительно сплюнуть в сугроб. Рэпу показалось, что он видел, как плевок затвердел на лету.
– Хорошая соль! – сказал он. – Красивое стекло! Богатые пряности! Полезные пряжки… – Рэп помолчал, мысленно перебирая список товаров, прошлой осенью отправленных им в хижины. Ноги уже задубели.
– Надо мечи! – рыкнул гоблин, отступая на шаг. – Топоры. Много, много головы на стрелы.
Здесь обычно и начинались неприятности. Краснегар был связан с Империей договором, запрещавшим королевству передавать гоблинам оружие. Попробуй только Рэп нарушить это соглашение, и Империя моментально свернет торговлю, а Краснегар быстро опустеет, даже если первую зиму голодать горожанам и не придется. С другой стороны, злить гоблинов тоже не следует, иначе Краснегар за одну ночь будет сметен с лица земли. Давным-давно, еще волшебником, Рэп наложил на дамбу, связывавшую город с материком, заклинание, не позволявшее гоблину ступить на нее. Вдобавок гоблины терпеть не могли воду, но это не помешает им напасть на Краснегар, подобравшись к нему по льду. Какой бы там ни была география королевства, его экономика лежала точнехонько посередке между гоблинами и Империей.
– Мечи нет. Импы держат мечи. – По-гоблински Рэп говорил из рук вон плохо. – Не меняют нам мечи. – Он опять принялся перечислять расчудесные достоинства своих мирных товаров.
Кровавый Нож продолжал называть их дрянью, падалью – и хуже того.
– Дерьмо росомахи! – заключил он напоследок, угрожающе складывая руки.
– Дерьмо нет. Говорить больше нет. – Рэп тоже сложил руки. Вопреки всем стараниям, его начинал пробирать холод. Раскосые глаза гоблинов сверкнули:
– Оставим деревья и заберем дрянь, тоже!
– Воры?
– Заберем дрянь и вождь тоже! Обменивать обратно на мечи!
Очевидно, Кровавый Нож был незаурядным торговцем. Похищения, выкуп… Еще немного, и он пригрозит сжечь Краснегар дотла, можно не сомневаться. Рэп решил, что с него довольно этой идиотской игры. Он уже стучал зубами.
– Спрошу Птицу Смерти, вор ли! – Он развернулся на замерзших пятках и заковылял к Хижине, в которой горел огонь. Хижина была всего-навсего коробкой из четырех каменных стен с очагом внутри и с парой замызганных окошек. Рэп ворвался внутрь. Внутри не было ничего, кроме Птицы Смерти и бадьи с жиром.
Раздетый до нитки, король гоблинов восседал на грязном полу, смазывая ноги медвежьим жиром, чудовищная вонь которого любого заставила бы прослезиться, ежели этот «любой», конечно, сам не гоблин. В выложенном камнями очаге дружелюбно потрескивало пламя. Гоблин держался на почтительном расстоянии от огня, и блики пламени плясали по его коже, окрашивая ее в зеленоватый цвет.
– Делать шутки! – прокашлял Рэп, по привычке сколачивая снег с обуви. Даже здесь, внутри натопленной хижины, от его дыхания клубами валил пар. Подойдя поближе к очагу, он застыл, блаженно вздыхая по мере того, как к его конечностям возвращалась способность чувствовать.
Гоблин расхохотался – как будто по ступенькам скатилось жестяное ведро.
– Мала-мала волшебник? Смотреть через стены?
– Смотреть через стены нет… Ох, не морочь голову! Давай уж лучше по-имповски… Не надо мне волшебства, чтобы понять, что ты ошиваешься где-то в округе – леса принадлежат клану Ворона, а посланцев этого тотема я что-то не видал. Ну, как поживаешь, зеленое страшилище?
Птица Смерти удовлетворенно хмыкнул и поднялся на ноги. Он был высоковат для гоблина и с каждым годом прибавлял в росте. До Рэпа он, правда, еще не дорос, зато мускулами превосходил тролля. Черные волосы Птицы, заплетенные в тонкую косицу, падали через левое плечо на его здоровенное брюхо, да и усы у него отросли куда длиннее, чем принято у гоблинов. Глаза его казались почти что квадратными, отчасти из-за татуировки на лице. Приветственно оскалив клыки, которые сделали бы честь вожаку любой волчьей стаи. Птица шагнул вперед, приветствуя старого друга; Рэп постарался вложить в объятие всю свою силу, но все равно отчетливо расслышал хруст собственных ребер.
Первый король гоблинов.
Человек, которому сами Боги предначертали судьбу.
Отметив про себя, что непременно сожжет испачканную шубу, как только доберется до дому. Рэп примостился у очага, сложив ноги, и улыбнулся своему бывшему рабу. Птица Смерти отодвинулся подальше от огня и вновь погрузил пальцы, вытертые о гостя, в бадью с медвежьим жиром.
– Да ты, никак, толстеешь! – с усмешкой заметил Рэп, прекрасно понимая, что и сам навряд ли похудел со времени прошлой встречи.
Квадратные глаза сузились:
– Хочешь испытать на себе мои лучший удар?
– Нет уж, спасибо!
– А ты засунул хоть один бочонок пива в тот мусор, который собираешься сбыть с рук?
– Нет, но я обязательно пришлю тебе несколько мешков. – Рэп знал, что Птица выпьет все пиво, как только удастся его растопить. Никто другой даже понюхать не посмеет. – Но в основном я даю тебе глину.
Гоблин глухо крякнул, хотя это могло быть не столько ответом, сколько следствием его попыток дотянуться до наиболее труднодосягаемых своих анатомических частей.
– На кой ляд мне твоя глина? Ума не приложу, что с ней делают! – Птица метнул в Рэпа настороженный взгляд.
– Что-то связанное с красками, как я слыхал. Но, говорят, дварфы высоко ее ценят, а кто кует мечи лучше, чем дварфы?
Гоблин прервал туалет и злобно уставился на Рэпа, – на месте короля Краснегара всякий напугался бы до полусмерти.
– И ты все еще рассказываешь мне, будто ты – не волшебник?
Почуяв запах паленого меха. Рэп отодвинулся от пламени.
– Никакого волшебства. До меня дошли вести о том, что импы воздвигают стену в Пондагском ущелье. Вновь сверкнули клыки:
– Ишь ты, лучше ничего не придумали – ну, ребята озоруют.
– Пока ты торгуешь с Двонишем! Перестань, Птица Смерти! Это ведь очевидно. Ты все эти годы бесновался в Пондаге только затем, чтобы убедить Империю – прохода через горы нет. Но не надо меня кормить этими сказками! Слыханное ли дело, чтобы ты до сих пор еще не открыл других лазеек! А потом, дварфы – твои извечные союзники, невелика тайна… Так когда ты собираешься напасть?
Птица Смерти испепелил Рэпа взглядом.
– Это ведь ты поведал мне судьбу. Тебе лучше знать.
Рэп не очень-то и рассчитывал на доверие гоблина. Впрочем, ждать осталось недолго… Птица Смерти приобрел как раз достаточно, пожил рядом с импами, чтобы сделаться смертельным врагом Империи. Он семнадцать лет готовил свою войну и собирал людей. Все эти пограничные набеги, на которые Империя уже посматривала с серьезными опасениями, были всего лишь учениями перед большим выступлением гоблинов. В атом году? В следующем? Или же в 3000-м?.. Рэп поежился.
– Так вышло, что у меня опять есть для тебя предсказание. Существует старое поверье, что Свод Эмина падет на заре нового тысячелетия – это через два года… И недавно я получил сведения из самых надежных рук: за этим действительно что-то кроется.
Гоблин торжествующе ухмыльнулся, никак не выдавая собственных мыслей. Удовлетворенный шубой из жира, он принялся натягивать поверх нее оленьи меха.
– Здорово было бы вновь увидеть Хаб. Устроить для них маленький праздник… Хм, повеселиться вместе с ними, я хочу сказать.
– Можешь попробовать. Но остерегайся волшебства.
– Светлая Вода умерла, разве ты не слыхал?
– Нет еще. Но ты меня не удивил… – Выжившая из ума старуха была Смотрительницей Севера еще с 2682 года. – И кто же сменил ее?
Подозрительные глаза Птицы Смерти зажглись в тени татуировок. Отчего-то лицо гоблина еще больше позеленело, когда он закутался в мех.
– Дварф по имени Распнекс.
– Не тот ли самый?
– Дядюшка Зиниксо, – кивнул гоблин, расплываясь в улыбке, которая могла прийтись к лицу разве что Еиене.
Конечно, он рад увидеть дварфа на Белом троне, если только гоблины и вправду ведут с ними переговоры. Официальной прерогативой Севера были набеги етунов, но Светлая Вода благоволила также к своим гоблинам, хотя в целом на старую ведьму едва ли можно было положиться.
Рэп припомнил дни своего могущества.
– Я не сказал бы, что Расписке идеальный смотритель, но в то же время он был сильнейшим из сторонников Зиниксо в отношении магий… Но когда я сокрушил Зиниксо, он не подчинил своей власти его подопечных. Тогда это произвело на меня хорошее впечатление.
Смотрителем Юга, разумеется, был эльф. Эльфы от начала времен враждуют с дварфами, так что, похоже, Четверо опять могут наломать дров… Да что там, с ними вечно какие-то проблемы! Смотрительницей Запада была Грунф, из троллей. Однако она никогда не была особенно могущественной волшебницей, как, впрочем, и Олибино, Смотритель Востока. Лит’риэйн, похоже, остался самым сильным из всех – странно, что он ушел под покровительство Распнекса…
Рэп пожал плечами и оставил раздумья на потом, тем более что сейчас ему было на чем сосредоточиться – на дымящейся левой ноге, к примеру. Он быстро поменял позу.
– Д как поживает маленькая красотка, которая была с тобой прошлым летом, – Синий Колокольчик?
– Отлично. Правда, она уж не такая маленькая.
– И сколько у тебя жен?
– Несколько, – уклончиво отвечал Птица.
– Ну, а наследников? Гоблин широко ухмыльнулся:
– Государственная тайна. Как поживает твоя женщина?
– О, великолепно, – сказал Рэп. – Только что родила мне замечательного сына. Мы думаем, он вырастет светловолосым импом, и это отлично, ведь у нас уже есть сын-етун и две дочки – одна имп, другая тоже етун, – и слава Богам, никто из моих детей не похож на меня, но ты только послушай, что недавно натворила моя Кейди…
Птица Смерти с плохо скрываемым нетерпением ждал, пока Рэп не закончит рассказ. Даже не улыбнувшись в финале, он тут же пустился в долгое и нудное повествование о тем, как его старший. Кровавый Клюв, убил своего первого медведя.

2

Как это ни покажется невероятным, пиксы тоже могут страдать от одиночества, а пике, не имеющий собственного Дома, – и вовсе неприкаянная душа. Лето вступило в свои права, принеся с собой зной и скуку; Тхайла чувствовала, что зов далекого Колледжа с каждым днем становится все сильней и сильней. Казалось, Колледж уже успел вырвать ее из круга друзей, из собственной семьи и даже из знакомого ей мира, уже сжал ее в своих невидимых, но крепких магических объятиях. Она не могла строить планов дальше начала сезона дождей, ибо к тому времени она будет далеко отсюда: ей стукнет шестнадцать, и она превратится в какого-то совершенно иного человека, с другой жизнью, которую сейчас Тхайла и представить-то себе не могла. Дом Гаиба больше не был ее домом, а дорога все так же исчезала за горным склоном, маня за собой.
До появления учетчика Джайна она только-только вступила в предварительную стадию ухаживания – робкий обмен подарками, долженствующий показать интерес. Визит мага безжалостно оборвал эту непрочную нить, о чем сразу же узнали соседи. Внезапно Тхайла оказалась исключена из привычного круга друзей, из их простых и искренних ритуалов: какой парень расстанется даже с самым ничтожным творением своих рук? Не отдавать же его девушке, которой все равно скоро уходить в Колледж! Да и сама Тхайла не возилась больше со шляпами и перчатками – ритуальными дарами женщины мужчине, – от ее подарков попросту отказались бы, призвав на помощь традиционное вежливое объяснение, что они, дескать, не совсем подходят по размеру.
Впрочем, только трое юношей из числа знакомых представляли для нее какой-то интерес, и все они уже ушли искать себе место для Дома…
Даже родители Тхайлы – и те смирились с внезапным поворотом в судьбе дочери, как бы отторгнув ее от семейного очага. Нет, конечно, не вслух и не прямо – Тхайла и не заметила бы ничего, если бы не Зрение. Гаиб и Фриэль свыклись с мыслью, что дочь потеряна навсегда, как и двое старших детей, в свое время ушедших в собственные Дома. Новая утрата сблизила их еще больше, – они словно бы стремились, сами того не осознавая, восполнить возникшую в семье брешь. Наверное, то был вполне естественный ответ на происходящее, самозащита стариков, которые не хотят провести остаток своих дней в бесполезном и бессмысленном нытье… Но хоть бы и так, их «навсегда потерянное» дитя еще даже не успело покинуть родительское гнездо; Тхайла безмерно жалела, что у нее нет ни собственного Дома, ни другой любви взамен.
В конце концов Тхайла неохотно пришла к выводу, что старая, привычная ей жизнь разрушена до основания; слезами горю не поможешь – надо скорее вступать в новую, еще неизведанную. Уйти побыстрей, наверное, лучше для родителей, чем если она до последней минуты будет слоняться по округе. Самым напряженным для них временем года был сбор урожая кофе; Тхайла решила помочь им с уборкой и затем сразу же распрощаться. А пока – ведь начало лета не слишком перегружено заботами, и сейчас ее помощь не требуется, – она успеет нанести последний визит соседям и первым делом навестит сестру. Это будет ее первое посещение Дома Уайда и, вероятно, последнее тоже.
Как и подобает любящему отцу, Гаиб ответил известными нудными отговорками: дорога трудна и опасна, Тхайла может заблудиться, на пути могут встретиться недобрые люди, ее могут сожрать медведи, наконец! Фриэль же, как обычно, приняла решение дочери как должное. Она сказала, что с таким Зрением, как у Тхайлы, заблудиться невозможно, тем более – наткнуться на разбойников или насильников. Да и медведей в тех краях никак не больше, нежели в наших… Гаиб подумал и (как обычно) согласился с женой.
Однако ни слова правды не прозвучало: Гаиб и Фриэль чувствовали вину из-за того, что упустили дитя, злились, ибо не знали, в чем допустили промах, но одновременно испытывали облегчение от того, что хотя бы некоторое время дочери не будет рядом, чтобы напоминать им об этом промахе, и вину за это самое облегчение. На таком близком расстоянии, когда все их заботы читались ясно, люди были для Тхайлы попросту невыносимы.
Визит в Дом сестры также не принес ей радости. Сам по себе Дом Уайда, спрятанный в прохладной тени огромных сучьев, оказался неплох. Воздух здесь был насыщен пьянящим ароматом кедрового леса, и, пожалуй, места спокойнее и уединеннее Тхайла не могла себе представить. Традиционные похвалы так и вспархивали с языка.
И все же, пробью здесь не более двух минут, Тхайла поняла, что задерживаться не станет. Шиила куда больше интересовалась своим новорожденным вторым сыном, чем полузабытой сестрой, а Уайд, напротив, заинтересовался ею куда больше, чем следовало. Его пальцы, казалось, были повсюду – точно надоедливые комары. Неутолимые эротические грезы Уайда наполняли собой воздух, подобно аромату деревьев или предостерегающему жужжанию пчел.
Уже через час Тхайла знала, что сестра жалеет о своем выборе. Уайд оказался никудышным добытчиком, лентяем и неумехой. Он охотился, когда следовало бы подумать об урожае; гонялся за женщинами, когда надо было возиться с рассадой, да и большую часть остального времени тоже посвящал этому увлечению. Шиила никак не выдала своих мыслей, но ее чувства были весьма красноречивы.
Вечером первого же дня Тхайле окончательно стало не по себе: она упомянула Колледж. Очевидно, Шиила никогда еще не говорила Уайду о том, что ее семья обладает Даром:, а тот вовсе не обрадовался, услыхав, что его детям тоже когда-нибудь придется стоять Стражу Смерти.
Одно было хорошо – услыхав о магическом таланте Тхайлы, он ненадолго оставил в покое ее колени, которые тискал под столом.
Тхайла выдержала это буквально раскалывавшее ей голову напряжение два дня и затем распрощалась. Даже дома было лучше, чем в Доме Уайда.
* * *
Полдень второго дня обратного пути застал Тхайлу совсем одну – она с трудом продиралась через высокую траву у берегов Большой реки. Троп здесь не водилось – пиксы предпочитали сидеть дома и редко куда-нибудь выбирались. Тхайла сторонилась колючих кустов и, спотыкаясь о корни, пробиралась сквозь заросли бамбука. Солнце пекло немилосердно.
Где-то справа от нее, за непроглядной стеной тростника, река петляла по долине, темная и загадочная: говорили, в ней полно ужасных крокодилов. И еще змей… Край леса, подступавший слева, казался даже опаснее, но над верхушками деревьев светились затянутые голубой дымкой скалистые вершины Прогис-та. Они-то и были единственной частью пейзажа, знакомого девушке из предгорий.
Прошлой ночью она останавливалась в Доме Шуума, где доброжелательная пожилая пара, уже распро щавшись со своими детьми, с радостью предоставила Тхайле ночлег. Сегодня она надеялась уснуть дома, на куче листьев папоротника, и путь ее был неблизок.
Тхайле было жарко, она устала от долгой дороги. Ноги болели, ступни жгло, а мошкара сводила с ума. В засушливые сезоны в предгорьях тоже бывало жарко, но полдень в долине оказался самым суровым испытанием. Все разумные люди, сбросив одежду, отдыхали сейчас в тени…
В привязанном к поясу мешочке лежало несколько толстых ломтей хлеба и увесистая куриная ножка, которыми великодушно снабдили ее в дорогу Шуум и его добрая жена, но есть не хотелось. Мысли девушки вновь занимала незримая угроза Колледжа. И еще одно беспокоило Тхайлу – что рассказать родителям о Шииле? Фриэль не обманешь.
Как бы там ни было, сейчас ее больше занимало собственное Зрение. Впереди кто-то был и приближался, излучая радостную улыбку. Тхайла уже примерно час видела ее (или его) и очень хотела встретиться с этим «кем-то» и выяснить, что же такого веселого и радостного можно найти на берегу Большой реки в такой безветренный, удушливый день. Сейчас это казалось ей куда более интересной загадкой, чем все ее заботы, вместе взятые.
Жаль только, что они не шли в одну сторону, и потому не смогли бы продолжать путь вместе; увы, Тхайле не удастся разделить эту непонятную радость… Но они ведь шли навстречу друг другу – и обязательно встретятся!
Незнакомцы бывают разные; девушка, путешествующая в одиночку, нигде не может чувствовать себя в полной безопасности от всяких злодеев. Тхайле риск такой встречи казался чем-то возможным, но маловероятным, вроде удара молнии – ничего подобного никогда не происходило ни с ней, ни с кем-то из тех, кого она знала. Эти абсурдные, абстрактные тревоги она старалась загонять поглубже, считая их странными свойствами женской натуры.
Между тем радостные чувства быстро приближались, но потом вроде как замерли на месте; наверное, женщина (или мужчина) сделала остановку, чтобы насладиться полуденным отдыхом, и, значит, Тхайла сможет подобраться незамеченной и разглядеть ее. Или, быть может, его… Зрение не обладало направленностью, достаточной для того, чтобы подкрасться к кому-то, но прямо впереди Тхайла заметила группу из трех деревьев, абсолютно уединенную в безбрежном море сорных трав. Там есть тень, значит, как раз туда и следует держать путь…
И вдруг радость, мирно разливавшаяся под деревьями, превратилась в приступ сильного гнева, восторг стал яростью – и со стороны деревьев до Тхайлы донеслись вопли боли, пронзившие пропеченный солнцем воздух, подобно игле. Девушка едва не бросилась наутек, но вовремя сообразила, что видит скорее не страх, а гнев. Медведь, или лев, или даже змея вызвали бы куда более сильные чувства, и Тхайла бросилась на помощь.
Крики указывали ей дорогу. Обогнув последний клочок высоких бамбуковых зарослей, Тхайла остановилась как вкопанная: ее радостный незнакомец, невнятно завывая, выплясывал под деревьями нагишом, с яростью хлеща себя тряпкой, которая могла оказаться его штанами. Соломенная шляпа, пара сандалий и какой-то нехитрый обед лежали в тени, забытые и брошенные. Даже отсюда Тхайла видела, что по ним ползают муравьи: целые полчища огромных красных муравьев.
Несчастная жертва насекомых оставила дикий танец, чтобы внимательно осмотреть себя. Всплеск эмоций быстро притухал, причем отчаянный гнев уступал место сожалению с оттенком насмешки над самим собой. Убедившись наконец, что все маленькие злодеи повержены, незнакомец вскинул голову и обнаружил, что не один. Взвизгнув от ужаса, он высоко подпрыгнул, одновременно пытаясь повернуться к Тхайле спиной и натянуть штаны. В результате он рухнул наземь в клубах крайнего замешательства. Тхайла ничего не могла с собой поделать и рассмеялась, прикрыв рот ладонью.
Очень быстро она поняла, что унижение и физическая боль, которые она хорошо видела в эмоциях несчастного, смешались с прежним весельем. Кажется, незнакомец увидел в происшедшем свои забавные стороны, а такая реакция от мужчины в подобных обстоятельствах казалась Тхайле почти невероятной. Она подавила смех, как только незнакомец поднялся и подошел, все еще задыхающийся и весь в разводах дорожной пыли и пота.
– Я – Лииб из Дома Лиита, – представился он, – и… и… Ой, надо же! Надо же! – Он умолк, уставившись на нее и, кажется, совсем позабыв закрыть рот. Волна радости и счастья едва не сбила Тхайлу с ног.
Лииб оказался мальчишкой, примерно одногодком Тхайлы. Он был невысок, довольно худ и в чем-то очень комичен. Его темные с рыжиной волосы вовсе не курчавились, а струились вниз волнистыми прядями. Уши у Лииба были большие, совсем не острые и забавно торчали по сторонам; нос же, наоборот, казался слишком мал для его лица.
Но глаза Лииба были чистое золото, и они сделались огромными от восторга.
– Я Тхайла из Дома Гаиба, – нерешительно отвечала она, а Лииб снова и снова тихо и беспомощно охал.
– Что-то не так? – спросила сбитая с толку Тхайла.
– Ты… Ты прекрасна! И тогда лицо его залилось краской под глубоким загаром – от ключиц до кончиков смешных ушей, и снова Тхайла увидела замешательство, но оно не закрыло собой его радости, – она вдруг почувствовала, что и сама краснеет. И быстро отвернулась прочь.
Еще никто не называл ее прекрасной, действительно имея это в виду, а Лииб так и думал.
Хочу тебя! – кричали его чувства. – Хочу тебя! Хочу тебя!
Даже похотливый Уайд не был способен на столь сильную страсть, и Тхайла думала, что страсть, исходящая от этого Лииба, оттолкнет ее, подобно тому, как оттолкнула от мужа сестры. Но этого почему-то не произошло. Эта страсть была непохожа на хочу-тебя-чтобы-ты-сделала-меня-счастливым Уайда, совсем непохожа – она напомнила Тхайле то желание, которое видела в сестре, укачивающей ребенка. Это была страсть хочу-тебя-чтобы-сделать-тебя-счастливой – нежность! Тхайла еще никогда не видела такой нежности; немного от матери, пожалуй, но не от мужчины! И потом, это ведь разные вещи.
Когда она решилась поднять глаза, Лииб все так же изучал землю под своими босыми ногами, сгорая от неловкости и растирая муравьиные укусы на своих опухших тощих ребрах. Его хочу-тебя затмилось неловкостью и сожалением, что это вырвалось у него, но его «ты прекрасна» все еще было там, внутри.
– Если ты рискнешь спасти свои сандалии и шляпу, – сказала наконец Тхайла, – то у меня найдется немного пищи, которую мы сможем разделить.
Лииб моргнул.
– Тхайла? Тхайла, ты сказала? Она кивнула.
– Какое чудесное имя…
Лииб изучал ее короткую прическу с растущей надеждой:
– Добрая жена Тхайла?
– Нет, просто Тхайла.
И Лииб закрыл глаза, словно вознося молитву Богам.
– Иди спасай свою обувь, Лииб, – сказала Тхайла, – и потом все расскажешь.
* * *
Они сидели на испепеляющем солнце и жевали хлеб. По очереди откусывали от куриной ножки, и Лииб рассказывал. Рассказывал и рассказывал.
Только об одном он мог говорить – о чудесном месте для Дома, которое нашел в своем странствии. Оно у реки, говорил Лииб, у запруды. Там растут всякие-всякие деревья. Там даже есть древний колодец, который он легко сможет расчистить. Там есть участок, на котором когда-то рос рис, и он снова будет там расти, и один только он сумеет прокормить большую семью. Там столько рыбы! Там полно леса на растопку и огромное количество ивовой лозы для плетения стен – а Лииб замечательно умеет плести стены и обязательно построит большую хижину! Там также есть одичавшие фруктовые деревья и столько ягоды! Там много сладкой травы для коз, которые будут давать молоко для… э, детей. В этом месте своего рассказа Лииб опять густо покраснел. А в получасе ходьбы живет старая пара, которая будет рада иметь в соседях молодую семью и одолжит им топор и все такое, чтобы начать, и, наверное, оставит им большую часть хозяйства, когда умрет, потому что их собственные дети живут теперь очень далеко…
– Это идеальное место, – сказал Лииб. – Самое прекрасное во всем Тхаме. – И Зрение Тхайлы добавило, что сама она отлично туда вписывается.
«Остерегайся тех, кто быстро влюбляется, – как-то посоветовала ей мать, – потому что они точно так же быстро разлюбят».
«Кто угодно, только не Лииб», – думала она. У Тхайлы было Зрение, и она знала, что Лииб не просто страдает от плотского желания (хотя в его эмоциях этого тоже хватало) – он свято верит, что нашел идеально подходящее место для Дома Лииба и встретил идеально подходящую девушку, с которой его можно разделить на следующий же день! Если человек способен верить в Богов, то в это он поверить просто обязан.
В итоге Лииб исчерпал свое красноречие и просто сидел, молча разглядывая Тхайлу глазами, горящими прежним восторгом.
Она объяснила, что навещала сестру и теперь направляется домой.
– Но ты ведь пойдешь взглянуть на мой Д… на мое место? – умолял он.
Лииб вовсе не был похож на того, кого она себе представляла. Ни огромных мускулов, ни широких плеч. Он был невысок и, в общем, далековат от идеала мужской красоты. В лучшем случае «обыкновенный»! Но у Тхайлы было Зрение – и она никогда еще не видела подобного мужчины; по крайней мере, такого, чтобы чувствовал к ней нечто похожее. Нежный, любящий мальчик, который смеялся, когда ему следовало бы злиться. Мальчик, который даже самого себя не воспринимал всерьез, но зато очень серьезно отнесся к ней и хотел сделать ее счастливой.
Тхайла боролась со слезами. Она не могла сказать Лиибу о Колледже, она не в силах объявить ему, что вскоре они должны будут расстаться.
Она покачала головой.
И Лииб опять вспыхнул до корней волос.
– О, я знаю, мы только что познакомились! – вскричал он. – Я вовсе не хотел… Не так скоро… Я хочу сказать, ведь я только хотел, чтобы ты посмотрела. И подумала, конечно. Я не имел в виду… этого!
Тхайла снова покачала головой. Проблема была вовсе не в этом. Если бы Лииб показал ей место для Дома, и оно хоть на десятую долю оказалось столь хорошо, как он рассказывает, она приняла бы Лииба прямо там – нагие тела на траве… В своих чувствах она была уверена. Но этому не бывать – ей надо идти в Колледж.
Однако Тхайла не могла заставить себя сказать ему ужасную правду, потому что тогда Лииб навсегда уйдет из ее жизни, а про себя Тхайла думала, что нашла (пускай ненадолго) что-то столь же драгоценное, как и то место, на которое набрел он сам.
«Когда в чем-то сомневаешься, спроси совета у матери». Еще одна из поговорок Фриэль.
– Почему бы нам не отправиться в Дом Гаиба и не поговорить с моими родителями? – сказала Тхайла в итоге.
Счастье Лииба было сложно передать. И так долго, до самого вечера они шли рука в руке.

5

Принц Холиндарн Краснегарский вкушал второй завтрак. Ему нравилось получать по несколько завтраков в день, дабы достойно подготовиться к обедам, которых бывало ровно столько, сколько согласна была предоставить его мать. Если принять прожорливость за основной критерий, тогда Холи, вне всякого сомнения, родился импом.
Глядя сверху вниз, как он деловито сосет и похлопывает грудь своими крошечными кулачонками. Инос пыталась решить, действительно ли у Холи нос фавна, или это просто нормальный младенческий нос. Как обычно, она так ничего и не решила, но не особенно из-за этого расстроилась. Там будет видно. Имп или не имп, рос принц Холиндарн по-етунски, и все благодаря частым завтракам.
Какими бы иллюзиями насчет прихода весны не тешились в остальном мире, Краснегару было виднее.
Дни становились все длиннее, но полярная зима еще не выпускала замок из своих ледяных объятий. Снова и снова вокруг его стен завывали вьюги, а огромный камин в тронном зале то и дело выплевывал режущие глаза облака дыма. Королева сидела, едва не сунув ноги в очаг, а за ее спиной тем временем кипела обычная дворцовая жизнь, слуги входили и выходили, старательно делая вид, будто не замечают, чем занимается ее величество.
Инос задумалась, сколько же правивших до нее монархов вели себя так же беззаботно и при этом удерживали уважение подданных. Даже ее родители были бы шокированы, а ведь они никогда не слыли поборниками этикета! Королева Эванейра никогда не кормила принцессу Иносолан вот так, при всех…
Главный нарушитель церемониала, истинная причина падения традиционного этикета, сидел рядом с ней на скамье (лицом в другую сторону) и наблюдал, вероятно, за тем, что происходит в дальнем конце зала. Так или иначе, иногда он бросал восхищенные взгляды на грудь Инос, имея на то полное право, и ей было приятно королевское внимание.
Рэп только вчера вернулся с китового промысла (и по возвращении целых три часа разгребал снежный сугроб, заваливший ворота королевства), и тревога ожидания растаяла, отпустив мысли Инос. Она была также рада увидеть, что он сегодня в отменном настроении – что-то беспокоило, точило Рэпа изнутри еще с зимних Празднеств. Вечно тяготиться какими-то мрачными думами – нет, на него это не похоже! Инос хотела, чтобы он поделился своими заботами с ней, снял бы с плеч этот груз, но давать волю любопытству не собиралась. Он все расскажет сам, когда наберется духу.
Рэп ненавидел «строить из себя короля», однако сегодня он вовсе не казался неряшливым. Куртка выглядела вполне сносно, несмотря на то что башмаки несколько портили картину.
– Нет-нет-нет! – возопил с тронного помоста чей-то пронзительный голос. – В эту реплику надо вкладывать побольше чувства! Ну-ка, еще раз!
– Ты – самая прекрасная женщина на всем белом свете! – ответствовал раздраженный мальчишеский тенор.
– Вот, уже на что-то похоже. Но все равно, старайся побольше.
Король с королевой обменялись улыбками. Дети замка безустанно репетировали будущую драму под названием «Кошмарная месть Аллены Справедливой», сценарий, постановка и режиссура принцессы Кейди. В заглавной роли – она же, естественно.
Любительские спектакли были древней традицией Краснегара, одним из множества способов не умереть со скуки, которые выработали его жители за череду веков долгого зимнего безделья. Танцы, исполнение мадригалов, концерты и всевозможные турниры тоже входили в это число; всякий, чьи вкусы варьировались от кулачного боя до игры на лютне, всегда мог найти себе занятие по душе.
В Краснегаре жило много выдающихся талантов – даже чересчур много для его скромных размеров. Инос могла бы с ходу припомнить имена четырех-пяти великолепных певцов, одного жонглера, двух-трех танцовщиц и с десяток музыкантов, любой из которых смог бы прославиться на всю Империю. Но так было не всегда. Перемены в национальном характере краснегарцев восходили к некоему безумному деянию самой Инос, случившемуся… Боги! Куда так спешит время? Кейди и Гэту теперь уже по тринадцать лет, стало быть…
– Что тебя так беспокоит, любимая? – тихонько Осведомился Рэп. – Что, маленький монстр высасывает из тебя жизненные соки?
Холи отвлекся от дела и закатил глазенки, пытаясь выяснить происхождение голоса. Инос ухватилась за шанс оторвать его от груди и перехватила младенца повыше, положив его головку себе на плечо.
– Застегни меня, любимый.
– Ну, на самом-то деле, – сказал Рэп, сверкнув глазами, – я куда лучше расстегиваю, чем наоборот.
– Тогда тебе нужно попрактиковаться! – резонно отвечала королева.
Рэп вздохнул и занялся крючками ее корсета…
– Что же насчет беспокойства, – Инос тут же принялась укачивать принца, – то я просто думала… Не слишком ли рано для Кинвэйла в будущем году? Может, через год?..
Рэп нахмурился.
– В трехтысячном, то бишь? Слушай, ей вообще-то обязательно нужно ехать?
Удивленная этим ответом. Инос обратилась к изначальным соображениям и заново прикинула необходимость поездки. Она всегда считала само собой разумеющимся, что Кейди рано или поздно придется отправить в Кинвэйл для того, чтобы постичь там премудрости этикета и имперские манеры. Как она сама когда-то туда ездила.
Как же она скучает по тетушке Кейд! Вот уже больше года прошло с тех пор, как милая старушка опочила в мире, чтобы уже не проснуться наутро… Душа ее воссоединилась с вечными Силами Добра. Аквиала послала весточку через магический портал, и Инос с Рэпом были инкогнито на похоронах, но ей до сих пор так не хватает порой дорогой, любимой тетушки. Без нее Кинвэйл уже никогда не будет прежним.
– Наверное, сначала нам стоит разобраться с правом престолонаследия, как ты считаешь? – сказала она наконец. – Ты хочешь, чтобы Гэт унаследовал трон?
Теперь настала очередь Рэпа удивленно приподнять брови. Он оглянулся, словно стараясь убедиться, что никто не подслушивает; возможно, ему пришло в голову, что обыкновенная скамья у очага – не слишком удобное место для обсуждения столь важных проблем. Впрочем, едва ли подобные мысли могли занимать его.
– А что, есть какое-то правило? – спросил Рэп. – Кейди ведь старше.
– Всего на двадцать минут! Просто обычай – старший мальчик и есть наследник. Так принято в Империи, и так всегда было в Краснегаре. Дочерей отсылают прочь в обмен на добрососедские отношения, младших сыновей отправляют на войну, где те погибают, покрыв себя и семью славой своих подвигов, а старший сын наследует престол. Это жестоко, разумеется, но зато прекращает все споры. У меня ведь был старший брат, ты же знаешь. Но он умер в младенчестве.
– Да, знаю, – печально улыбнулся Рэп. – От скольких неприятностей он бы избавил нас с тобой, если только бы выжил!
Инос отвела взгляд, отвлекаясь на срыгнувшего Холи. Да, уже довольно скоро вопрос о престолонаследии придется поднять на совете… Но Рэп бормотал еще что-то.
– Честно говоря, – тихо сказал он, – я не очень хорошо представляю себе Гэта, управляющего королевством!
Верно, Гэт был удивительным тихоней.
– Но с другой стороны, – добавил король, – представить королевство, способное вытерпеть Кейди на престоле больше недели, мне еще сложнее. – Рэп улыбнулся, убирая из своих слов жало. – Наверное, нам стоит послать Кейди в Имперский военный колледж, а Гэта – в Кинвэйл, чтобы обучить его благородным манерам.
– Мне кажется, Гэт родился с благородными манерами. В этом вся беда!
– Согласен. Гэт, управляющий етунами, как-то не укладывается в голове, правда? – Король вздохнул, без сомнения вспоминая о синяках, шишках и переломах, заставивших всех в королевстве всерьез считать его монархом Краснегара. – Но Кейди – это прирожденный тиран… – Понизив голос, он добавил:
– Осторожно! У нас компания.
– Папа! – прозвенел голос прирожденного тирана, и Кейди возникла за спиной Инос, шелестя костюмом Аллены Справедливой. – Ничего не получится!
– Что не получится, дорогуша? Аллена Справедливая топнула ногой.
– Игги в роли Чародея Трэйна. Любая лошадь сыграет лучше, чем он!
– На своем веку я встречал лошадей, обладавших удивительным актерским мастерством, – ответил на это Рэп.
– Ты знаешь, что я имею в виду!
– Хорошо, тогда почему бы тебе самой не сыграть Чародея Трэйна? Так уж и быть, я попробую перевоплотиться в Аллену Справедливую.
Кейди испустила королевский вопль ярости, совершенно напугавший ее младшего братца. Инос утешила его и отчитала дочь. Казалось, Рэп мучился несварением желудка – он всегда так выглядел, когда приходилось сдерживать смех.
– Мне нужен Гэт! – объявила Кейди, плюхаясь на скамью между родителями и старательно надувая губы. Застегнутая, как полагается. Инос развернулась лицом к залу, чтобы видеть, что происходит на помосте и заодно согреть спину. Кроме того, королевская семья будет являть собой пример идеальной житейской гармонии, если все трое будут сидеть чинно. Повернувшись к дочери, королева обнаружила, что шкатулка с ее драгоценностями вновь не устояла от варварского набега, и к тому же роскошное платье Аллены Справедливой, изготовленное из малинового бархата, носит подозрительное сходство со шторами из лучшей гостевой спальни замка.
Рэп наблюдал за тем, как слуги гонят прочь незадачливых артистов, пытаясь расчистить зал перед тем, как начать собирать на стол.
– А где Гэт, кстати?
– Не знаю! Он мне не говорит. Король сощурился.
– Как, он не занят в спектакле? – Нет. – Кейди все еще дула губы. – Не хочет! Пропадает где-то полдня и потом не говорит даже, где был! А мама не разрешает проследить, куда он ходит!
Рэп тихонько присвистнул и затем поманил слугу, тащившего мимо уставленный кружками поднос:
– Эгей, Прет!
Широко улыбаясь, слуга подскочил поближе и, согнувшись в поклоне, подождал, пока король не снимет с подноса кружку.
– Если Холи может пить весь день, не понимаю, почему я не могу последовать его примеру! – Рэп поднял кружку в немом тосте, широко улыбаясь Инос, прежде чем отпить из нее. Королева не могла понять, что же могло его так неожиданно развеселить. – Вообще не будет никакого глупого спектакля! – заявила Кейди. – Если Игги выйдет на сцену в роли Трэйна, тогда мы все станем посмешищем! Я отменяю представление.
– Это ужасно, дорогая, – осторожно вставила Инос. – Но, может быть, ты сумеешь немного переделать роль Трэйна, чтобы Игги смог с нею справиться?
– Нет! Это безнадежно! – Некоторое время принцесса страдала молча, явно под впечатлением огромного урона, нанесенного таким образом культурной жизни королевства. Но потом она, впрочем, произнесла самым что ни на есть медовым голосом:
– Папочка?
– Когда ты меня вот так называешь, я уже знаю, что ты собираешься попросить меня о чем-то запретном! – Рэп еще глотнул эля и облизнул губы. – Да, милая моя?
– Правда, что капрал Изирано – лучший фехтовальщик в королевстве?
Рэп послал Инос изумленный взгляд над головой дочери.
– Вне всяких сомнений, – сдержанно ответил он.
– Он фехтует лучше, чем ты сам?
– Я-то? Кейди, да я фехтую хуже любого капельмейстера! Я что, часто болтаюсь по королевству со шпагой в руке?.. Но, насколько я могу судить, Изирано действительно мастер своего дела.
– Я хочу, чтобы ты попросил его давать мне уроки фехтования.
– Уроки фехтования… – Остолбеневший Рэп пытался взять это в толк. – А могу я спросить, зачем тебе фехтование, милая?
– Неужели девушке требуется для этого больше причин, чем мальчишкам?
Эти двое могли спорить часами. Инос занялась пеленками Холи, ожидая, кто же выйдет победителем на этот раз. Про себя она прикидывала, понимает ли Рэп, что капрал Изирано из породы мужчин, которых девушки считают красавцами. Она раздумывала также, не случилось ли с Кейди это, и знает ли Рэп, что его «неприятности» со старшей дочерью едва только начались?
Король между тем занялся стратегическими маневрами.
– Ну что же, я не вижу причин для отказа. Фехтование – вещь полезная… Но в любом случае тебе стоит спросить самого капрала, есть ли у него время на занятия с тобой.
– Спрашивала. Он не хочет даже говорить о занятиях.
– Вот как… А ты вежливо спрашивала? – Конечно! – отвечала Кейди с подозрительным жаром.
– А может, ты просто попыталась приказать ему давать тебе уроки фехтования? Кейди, я же сотни раз тебе повторял, что ты не должна шляться по замку, разбрасывая свои приказы направо и налево! Ты вообще никому не можешь приказывать, ни единому человеку! И я предупредил всех в королевстве, чтоб никто даже и не думал твои приказы выполнять! Всех!
Не обращая внимания на возможность контратаки, предоставленную ей этой внезапной вспышкой, Кейди негодующе воскликнула:
– А как же я тогда получу свои уроки?
– Попроси. Вежливо.
– А могу я сказать ему, что ты…
– Нет! И вообще меня не стоит упоминать.
– Тогда он все равно не захочет! – завопила Кейди. Она сорвалась со скамьи и унеслась прочь так быстро, как только позволяла бархатная штора.
– Бог Безумия… – пробормотал Рэп, поднимая к губам кружку. Когда она была уже у самого рта, король обернулся к улыбающейся Инос. – Фехтование? – Королева Элвен из «Доблестного Джапена», надо думать.
– Ага, опять дают о себе знать мои скудные познания по части литературы… И что это такое с Гэтом?
Он вправду разорвал наконец свои путы?
Инос думала, что Рэп уже знает. Это материнство сделало ее столь забывчивой, наверное…
– Еще до того, как ты отправился в море, Гэт занялся добрыми делами, ты не знал?
– Теперь знаю. И что за добрые дела?
– Все то, чем я обычно занималась. Горячий суп больным – и так далее. Он пришел ко мне и сказал, что, пока Холи мал, я все равно не смогу уделять этому много внимания, так, быть может, ему стоит попробовать?
Короля распирала гордость за сына.
– Что, его собственная идея?
– Очевидно. Он занимается этим вот уже две недели, кажется.
– Чудесно, – сказал Рэп, сияя. – Сам догадался, надо же!.. И не спрашивал разрешения у сестры?.. И действительно старается – то есть ты убедилась, что суп попадает туда, куда надо, правда ведь?
– Конечно! Я ведь научилась кое-чему за тринадцать лет материнства.
– Отлично! – радовался Рэп. – Просто отлично! Надо мне поговорить с ним, поздравить парня.
– Да, тебе стоит поддержать его, – добавила Инос. – Вчера он совсем расстроился. Знаешь, умирает старик Триппи, и…
– Бог Дураков! – Кружка Рэпа обрушилась на пол, разбрызгав остатки эля и ошметки пены. Король в ужасе уставился на Инос. Лицо его посерело, словно бы Рэп увидел дракона.

4

Рэп быстро расхаживал взад-вперед. Инос устроилась в одном из больших обитых кожей кресел у камина и терпеливо ждала, когда же он успокоится настолько, что можно будет разговаривать по-человечески. Они вымели пивную лужу у очага, передали Холи няньке, постаравшись проделать это так, чтобы он не успел проснуться и потребовать обеда, и удалились в свои покои. Теперь, надо полагать. Рэп все расскажет. Торф в камине дышал жаром, и комната была хорошо прогрета – большая редкость в зимнем Краснегаре.
Иносолан изучала лицо Рэпа, стараясь, чтобы он этого не заметил. Он всегда казался высоким, если только не стоял рядом с етуном. Почти неуклюжим.
Осторожный в движениях, доброжелательный, не сознающий собственной силы человек. Крайне немногие бывшие мальчики с конюшни могли заставить королевство принять их в качестве владык, но Рэпу это удалось, и Инос была уверена, без всякой помощи волшебства. Очень немногие смогли бы отказаться от того, чем пренебрег он, – от божественности, от самодержавной власти. Все, чем владела Инос, принадлежало Рэпу, и она ежедневно благодарила Богов за счастье быть рядом с ним.
Если Гэт был благороден от рождения, тогда он унаследовал лучшие черты своего отца.
– Капрал Изирано, – произнес Рэп, все еще не останавливаясь. – Он отправился в Империю… Когда? С десять лет тому назад? Заскучал по дому и вернулся… В прошлом году?
– В позапрошлом.
– Правильно. – Рэп взглянул на Инос, глаза его странно блестели. – Ты знала, что он дезертировал из императорской армии?
– Подозревала. Что, это важно?
– Да нет, нисколько. Если хочешь что-то прекратить, делай это сразу… Я бы так и поступил. – Рэп снова принялся мерить комнату широким шагом. – Впрочем, он был в одном из хороших легионов. И в команде фехтовальщиков! А ведь он даже не аристократ, между прочим.
Рэп, должно быть, пытается собрать воедино свои мысли, а вовсе не хочет все запутать.
– Ну и что? – подсказала Инос.
– Легионеры вообще не фехтуют. Они мечут свои дротики, а потом тычут во врага мечи, но никогда не фехтуют.
– Да, любимый. – Какое отношение может иметь капрал Изирано к Гэту?
– Но тем не менее в каждом легионе есть свой отряд фехтовальщиков. Они устраивают состязания, вроде турниров, и люди проматывают на ставках целые тысячи. Чтобы попасть в команду фехтовальщиков легиона, ты должен быть одним из лучших, черт побери!
– Да, дорогой.
– Одним из лучших, – шептал Рэп. – Вдобавок, разумеется, они все там один знатнее другого, но сдается мне, что Изирано был лучшим в своем отряде!.. Брунраг бросила мужа и отправилась на юг… не помню когда. И три года уже как вернулась… или четыре?.. Ты в этом лучше разбираешься – она в самом деле хорошо поет?
– Хаб упал бы к ее ногам.
Король рухнул во второе кресло, выбив из него приличное облако пыли.
– Я все думаю, сколько же человек так и не заскучало по дому? Скольких мы потеряли навсегда?
– Это все моя вина, ты хочешь сказать?
– Брось, никакая не вина, но все из-за тебя, это уж точно. Это ведь ты разбрасывала магию на все четыре стороны.
Инос поежилась, вспомнив тот день, когда сама она была волшебницей – примерно с час. Как только ей удалось уговорить Рэпа открыть ей четыре Слова Силы, Инос созвала всех подданных королевства к замку и прокричала все четыре Слова в толпу, чтобы их слышали все. Это был худший день в ее жизни. Боль едва не убила ее, но Инос сделала то, чего хотела.
Лампы еле заметно моргнули, и одна из оконных рам тихонько скрипнула. Стекло сплошь было заметено снегом.
– Конечно, ненадолго, – добавил Рэп. – Ты же знаешь.
Они никогда еще не обсуждали этого, но Инос кое о чем догадывалась и выведала детали у тетушки.
– Да, Кейд говорила мне. Немного.
– Я лгал людям все эти годы, – мрачно проговорил Рэп. – Настаивал, что никакой я не волшебник. Но знаешь, это все равно что сказать, будто у тебя нет денег, подразумевая, что сегодня все осталось дома. Я подразумевал «не волшебник в данный момент»… Неисправимый лжец!
– Зачем так говорить? Ты просто избегал расспросов – я же сама слышала. Волшебник ты или нет – твое дело, и больше никого это не касается!
Если бы Рэп хоть однажды признался, что владеет магическими силами, краснегарцы до сих пор таскали бы к нему больных детей и умирающих родственников, а все остальное время сторонились бы его, шушукаясь в подворотнях. Ибо ничего так не страшились простые краснегарцы, как волшебства.
– Знаешь, твоя выходка почти сработала, – сказал Рэп. – Ты и впрямь разрушила одно из них – Слово Маленького Цыпленка. Оно настолько ослабло, что попросту перестало существовать. Не знаю почему – ведь оно было, наверное, самым сильным из всех. Ты разнесла в клочья остальные. В них осталось так мало силы, что многие люди забыли их. Большинство.
Лицо Рэпа словно застыло. Волшебникам больно говорить о своем искусстве.
– Но не ты.
– Нет. У меня просто способность к магии, и потому я помню Слова лучше кого бы то ни было. Во мне – их дом… Так что я по-прежнему волшебник, между прочим. Только очень слабый волшебник, потому что в Словах осталось так мало силы. У меня есть три слабых Слова и одно могучее – то, которое я получил у Сагорна и не открыл тебе.
– И при чем тут капрал Изирано? – спросила Иносолан, хотя уже распрекрасно догадывалась обо всем.
– Он, вероятно, находился в толпе, когда ты устроила свое представление. Тогда он был еще совсем мальчишкой и, наверное, запомнил одно из Слов.
– И уже тогда у него были способности к фехтованию?
Рэп кивнул.
– Да в придачу способности к магии, вроде как у меня. Главное, он запомнил Слово. И стал фехтовальщиком с магическими способностями. Однажды обнаружив в себе этот свой дар, он отправился в Империю, поскольку здесь его некому было обучать.
И сколько других последовало за ним? Певицу Брунраг и десяток-другой человек Инос могла назвать с ходу. И, как сказал Рэп, есть и другие – те, кто тоже отправился на юг, но так и не вернулся назад.
– Значит, у нас здесь живут адепты и маги? Может быть, даже один-другой волшебник?
Рэп уставился в очаг, тлеющий красноватым светом.
– Никаких волшебников. Ты разбросала четыре Слова, и одно из них, кажется, погибло вовсе. Значит, остаются три. Я пока не замечал в округе адептов и магов, но они могут и прятаться. Если у них есть хоть капля соображения, они так и делают.
Инос встала и подошла к креслу Рэпа, чтобы устроиться на подлокотнике. Рукой прошлась по перепутанным волосам мужа.
– И теперь они умирают?
– Некоторые. Слова передаются на смертном ложе. У кого угодно может быть свое Слово… Насколько я знаю, у старого Триппи такое Слово есть. Понимаешь теперь, в чем проблема?
– Ты думаешь, Гэт пытается получить свое Слово Силы?
Застонав, Рэп потер виски.
– Может, и так. Кто-нибудь ему, наверное, рассказал – Боги знают, кому здесь это известно… Не знаю. Гэт всегда казался таким открытым, честным парнем…
Инос не произнесла вслух то, о чем подумали оба, – что сын мог унаследовать от отца Дар к магии.
– Вдруг это какой-то инстинкт заставляет Гэта? – спросила она, помолчав.
– Едва ли. Даже очень могущественные волшебники, даже смотрители не в состоянии заметить Слово, если им не пользуются. Так какой же тогда инстинкт способен притянуть человека к его Слову?
Какое-то время оба молчали. Рэп положил на колено Инос свою голову, тяжелую от недобрых предчувствий.
– И что, это очень серьезно, любимый? – спросила она. – Даже если он подберет все три Слова и станет магом – что в этом такого ужасного? Ты же передашь детям свои Слова, когда придет час умереть, не так ли?
– Признаться, я еще не собирался умирать, но, похоже, так и будет. Поступлю, как сделал когда-то Иниссо: передам каждому из детей по Слову. Но Гэт слишком юн, чтобы ему можно было доверить Силу. Не в этом дело, впрочем.
Инос, похоже, пропустила что-то серьезное.
– В чем же тогда дело, любимый?
– В том, что все три Слова очень слабы. Да, они способны сделать человека магом, но только очень скверным магом.
– И что подвластно скверному магу?
– Не многое, наверно. Попытается превратить кого-нибудь в лягушку – а у того только позеленеет кожа или еще что-нибудь в том же духе. Не могу сказать.
– Значит?..
– Значит, такой маг станет легкой добычей для любого волшебника посильнее, который окажется поблизости. Тот почувствует, что здесь кто-то пользуется Силой, и превратит слабого в своего раба – в «сторонника».
– Тогда тебе следует серьезно поговорить с сыном!
– Наверное, следует.
– Только держи Кейди подальше от всего этого! – твердо сказала Инос. – Если она о чем-нибудь пронюхает, то ни одному старику в Краснегаре не дадут умереть спокойно.
Рэп снова вздохнул.
– Я никогда не видел собственного отца. Знаешь, я не очень хорош в смысле «разговора-по-душам-с-сыном».
Ерунда. Дети преклонялись перед Рэпом, как и десятки других детей из числа обитавших в стенах замка.
– Я уверена, ты с этим справишься, – мягко заметила Инос. – По сравнению с убийством Тана Келькора, это вовсе не так уж и сложно.

5

«Все это не правильно, – думала Фриэль. – Не правильно, не правильно, не правильно!» То, что каждая мать считает драгоценнейшей радостью и что случается всего раз-два на протяжении ее жизни, испорчено проклятием Дара и превращено в трагедию. Бесценный миг обернулся пыткой.
От кипевших вокруг нее эмоций голова Фриэль просто раскалывалась. Она злилась на Тхайлу, которой, конечно, следовало открыть мальчишке правду сразу же и не тащить его в Дом Гаиба. Злилась она и на самого Гаиба, который вновь стал строить из себя туповатого молчуна, ибо был здорово испуган и не хотел в этом сознаваться. Она злилась даже на этого изнывающего от любви коротышку со смешными круглыми ушами – на него в особенности, потому что мальчишка Лииб оказался оглушен, очарован, поражен ее дочерью, словно ударом кузнечного молота. Злилась, потому что она видела заморыша и в то же время видела прекрасного принца из старой сказки.
Раздражали ее и новости, принесенные Тхайлой. Ленивый Уайд никогда не внушал Фриэль доверия, но Шиила ничего не хотела слушать. И куда ее теперь завела глупость? Любая девушка должна верить в то, что чувствует ее мать, особенно если мать способна видеть, как Фриэль. Но Шиила – дело второе, эти заботы можно оставить на потом.
Солнце только что опустилось за хребет Кестрель, и золотистая луна, почти полная, едва успела выкатиться из-за гор. Стоял чудесный вечер; даже насекомые особенно не донимали. Вот разве что эти чувства… Если у нее самой разболелась голова, что же тогда происходит с Тхайлой?
Все четверо сидели перед хижиной в скорбном молчании: они с Гаибом – на скамеечке, прислонясь спинами к стене, а влюбленные – на земле, подтянув под себя ноги. Рядом, но не касаясь друг друга.
Он нашел Дом, о котором мечтал, и теперь хотел поселить в него девушку своей мечты… Она хотела скрыться в его Доме от учетчиков и Колледжа…
Лииб в жизни не слыхал о семьях, обладающих Даром, и вообще о Способностях. Гаиб объяснил ему, довольно грубо. Фриэль заставила себя повторить все сначала, не выдавая неприязни.
Мальчишка обезумел от горя. Тхайла едва не разрыдалась.
Теперь Гаиб сидел, храня напряженное, настороженное молчание и постоянно поглядывая вокруг, будто ожидая, что вот-вот этот учетчик-маг Джайн снова выйдет к нему из-за толпившихся вокруг деревьев.
– А сколько осталось до твоего дня рождения? – спросил Лииб, повернувшись к Тхайле. Та всхлипнула.
– Полгода. Первое новолуние дождливой поры.
Он мрачно кивнул, вновь принимаясь ковырять волдырь на ноге.
– А твое? – дрожащим шепотом спросила Тхайла.
– Через месяц. Мне будет восемнадцать. Выглядел он куда моложе, но Фриэль не увидела в его словах лжи. Она вообще ничего не видела в нем, кроме огромного клубка разочарования и спрятанной внутри него любви, конечно.
– Мама! – простонала Тхайла, – Что же нам делать?
– Делать? Ты и без меня прекрасно знаешь, что тебе следует делать! Придется подождать еще месяц-два, а потом мы отправим тебя в Колледж.
Фриэль попыталась вообразить себе Гаиба, надолго покинувшего Дом и пустившегося в далекие странствия. Воображение упрямо уворачивалось, словно пугливый олень.
– Или мы найдем кого-нибудь, кто доставит тебя туда… Добрый Лииб останется здесь на ночь, а завтра пойдет своей дорогой.
Две вспышки боли едва не разорвали ей голову. Лииб потянулся и дерзко взял Тхайлу за руку. Боль не утихала.
– В мире множество хорошеньких девушек, парень! – холодно молвила Фриэль. Новая боль.
– Это место, которое он нашел, – кашлянув, сказал Гаиб. Раздражение его росло, усиливалось. – Ты ведь его еще не видела?
– Нет, отец, – терпеливо ответила Тхайла. Они объясняли это уже несколько раз. – Но я верю в то, что рассказывает о нем Лииб.
– В долине много всяких жуков, – пробормотал Гаиб. Он в жизни там не был, конечно.
– Я всю свою жизнь прожил в долине, – звенящим голосом сказал мальчик. – Мне известны кое-какие хитрости насчет жуков.
Фриэль еле сдержалась, чтобы не рявкнуть на него. Можно подумать, дело в жуках!
– Это далеко, – пробормотал Гаиб. Под его спокойной наружностью бродила такая дикая ярость, какую Фриэль раньше даже представить в нем не могла. Она надеялась только, что Гаиб не выместит досаду на парнишке, чья вина заключалась лишь в том, что он влюбился.
– Да, это далеко, добрый мой муж, – фыркнула она. – Какая разница, где оно?
– Могут и не найти их там, – тихо ответил он. Взорвавшиеся чувства едва не сбросили Фриэль со скамейки. Надежда, и страх, и удивление. Удивление было ее собственным, как и изрядная доля страха.
– Учетчики кого хочешь разыщут! – Учетчики посещали округу каждый год или два, допытываясь о новых Домах и о тех, кто живет в них.
– Да, конечно, – согласился Гаиб.
– Я никогда даже не слыхал об учетчиках! – с внезапной силой сказал Лииб. – Ну, то есть слыхал, но они даже близко не подходили к Дому Лиита. Никогда, насколько я знаю. Кажется, их занимают только те места, где живут семьи с Даром… – Чувства мальчишки вдруг закипели, словно молоко в горшке.
Фриэль уставилась на мужа, увидев ту волну облегчения, которая вдруг омыла его.
– Стало быть, вот что, – сказал Гаиб. – Может, они и вовсе вас не сыщут. Потом, у вас все равно остается год. До той поры вы не нарушаете закон… А полгода в хорошем Доме с добрым мужем – таким предложением нельзя пренебрегать, сдается мне. Некоторым Боги отпускают куда меньше.
Фриэль замерла. Она и забыла, что Гаиб может быть таким смелым вопреки внутренним страхам. Она забыла, что в этом тихом омуте когда-то сверкали звезды. Джайн из Колледжа, должно быть, пробудил в Гаибе что-то, давно уже дремавшее в глубине.
– А как же мы с тобой? Если нас спросят? – объятая внезапным ужасом, пролепетала она.
Гаиб повернулся к жене и одарил ее блеском оставшихся зубов.
– Ты знаешь, где оно – это их место?
– Не совсем.
– Вот и я тоже «не совсем».
– О, добрый муж мой! – только и сказала Фриэль. Ей хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Тхайла и Лииб не сводили друг с друга глаз.
– О, согласна ли ты? – спросил Лииб. – Согласна ли?..
Тхайла не вымолвила ни слова. Она просто положила ладонь на колено Лиибу – и оба вдруг покатились по земле, крепко сжимая друг дружку в объятиях. Только замелькали тощие ноги в разводах пыли.
Невероятная вспышка радости ослепила Фриэль.
– Эй, вы там! – кашлянул Гаиб. – Помните, чему вас учили родители! На это хватит времени завтра, когда вы туда доберетесь. Или когда вы там доберетесь, я уж и не знаю…
Влюбленные неохотно расцепили руки, залившись краской и влажно блестя глазами в закатном полумраке.
– А теперь, жена, – продолжал Гаиб, – давай подумаем, что мы сможем отдать детям, чтобы помочь им обустроиться. У меня найдутся лишняя лопата и молоток, и Фоан, может, сменяет нам топор на пару поросят…
Тхайла рывком подскочила и, едва поднявшись на ноги, бросилась на грудь отцу. Лииб встал и осторожно шагнул к Фриэль, не зная еще, захочет ли она обнять его. Глаза его были чистое золото…
Да не отступятся от нас Боги!
Она протянула руки к Лиибу и перестала удерживать готовые пролиться слезы.

6

У каждого легиона есть легионный штандарт. Свои штандарты есть также у каждой из десятка его когорт и из трех десятков манипул. Добавьте сюда кавалерию и всякие особые части – всего получится около пятидесяти штандартов, и каждый – святыня, которую носит один из пятидесяти сигниферов.
Когда четыре легиона под предводительством Шанди натолкнулись на драконов в лесах Пустоши Нефер, официальный отчет императора сенату описывал инцидент, как «поспешное отступление», вызванное лесными пожарами. С военной точки зрения результаты бегства оказались не слишком серьезны. Разумеется, в горящем лесу осталось брошено много оружия и разного другого снаряжения, но потери в живой силе были на диво невелики. Да и территория самой Империи никак не пострадала: «целостность имперских границ не была нарушена», как гласил отчет, осторожно обходя тот факт, что легионы потерпели поражение не где-нибудь, а в Илрэйне.
Лесной пожар в середине сезона дождей? Сами легионеры знали, что случилось, и по армии вскоре прокатилась эпидемия мрачных слухов – от Джульгистро до Зарка и от Питмота до Гувуша, – так быстро могут лететь только плохие новости. Упоминали и драконов, но драконы – чересчур страшный предмет для обсуждения, в них почти невозможно поверить. Что действительно привлекло всеобщее внимание, так это слух о потере почти двух сотен штандартов. Многие другие битвы стоили полководцам куда больше жизней или территорий, но по своему невероятному позору бегство из Пустоши Нефер просто не с чем было сравнивать – на протяжении веков имперская армия не несла большего ущерба! Воины могли только гадать, что за «поспешное отступление» могло привести к потере двухсот штандартов, – и они с азартом этим занимались.
Из четырех легионных штандартов только два были спасены. Святыню XXV легиона выудил из реки молодой легионер по имени Ишило, тем и прославившийся. Преступного сигнифера потом изловили и предали смерти с традиционной жестокостью. Остальные легионные сигниферы были приговорены к той же участи, как и многие сигниферы рангом пониже.
И только штандарт XII легиона вернулся в Квобль в руках своего сигнифера, как должно. Надо сказать, Ило не планировал никаких подвигов – особого героизма он за собой что-то никогда не замечал… Объяснялось же геройство просто: Ило держался как можно ближе к Шанди, свято веруя, что местечко рядом с Шанди – самое безопасное. А рядом с Шанди Ило даже в голову не приходило бросить штандарт, все равно полководец заставил бы сигнифера подобрать его. Поэтому, когда, шатаясь от усталости, они все-таки выбрались из леса, Ило все еще сжимал в ладонях дурацкую жердь. Вдобавок еще в самом начале бегства он растянул лодыжку – и штандарт оказался незаменим в качестве посоха.
Объяснить «геройство» его не просили, а Ило был слишком умен, чтобы самому распространяться о том, как было дело. Слава полководца Шанди померкла, ибо отступление императорских войск оказалось его первым независимым шагом, но армии позарез требовался герой, и личный сигнифер Шанди вполне подходил на эту роль…
– Только не бери себе в голову, – предостерегал Шанди, но Ило не видел причин, чтобы «не брать». Долго это все равно не продлится, так отчего же не расслабиться?
Выживший состав XII легиона присудил Ило жалованье одного дня службы – за спасение легиона от немыслимого позора.
От ветхого старца маршала Итхи из Хаба пришла в посылке накидка сигнифера из белоснежной волчьей шкуры – честь, забытая со времен правления предыдущей династии.
Патриотически настроенные граждане посылали Ило кошели с золотом, а члены городского управления Гаазы преподнесли драгоценную рукопись, украшенную невероятной красоты рисунками.
Днем повсюду, где бы ни проходил Ило, его шумно приветствовала вся армия.
Ночью он только и делал, что отбрыкивался от девиц – не от всех, конечно, а только от самых простоватых.
Ило «взял себе в голову». И наплевать, что будет потом.
* * *
«А потом все очень даже неплохо, – сонно думал Ило, – вот только белая волчья шкура бессильна уберечь от гнева самого императора».
Старик, наверное, так и не пронюхал, что сигнифером его внука служит Иллипо, последний представитель опального клана. Шанди-то ему точно не сообщал. Ило лично переписывал рапорты о Карфине и об ущелье Костей и знал лучше кого бы то ни было, что и как там говорилось. Принц Ралпни погиб на поле брани, на смену ему встал легионер по имени Ило. И все.
Но теперь, когда слава о сигнифере гремит из края в край, старый тиран наверняка прознает насчет Иллипо. В Хабе найдется достаточно скверных языков, чтобы донести новость в глухое императорское ухо.
И Шанди был на волосок от бунта… Свою-то голову он на плечах удержит, а вот голову Ило потеряет и глазом не моргнет. Вот он, смертный приговор, на столе Ило:

 

«Дражайший и всячески почитаемый мною дедушка. Понуждаемый исключительно великой потребностью, я обращаюсь к тебе со словами столь резкими и прямыми, что не в силах сдержать огорчения. Увы, обстоятельства вынуждают меня на самые решительные действия. Вот уже многие месяцы я умоляю тебя позволить жене моей приехать в Гаазу, дабы здесь мы смогли воссоединить семью, и я не страдал бы более без ее любви и утешения…»

 

Если Эшиале не будет дозволено приехать прямо сейчас, писал Шанди, он намерен преступить свои полномочия и, вопреки желаниям императора, лично встретиться с нею в Хабе.
Неповиновение! Измена! Теперь-то дряхлого кровопийцу уж точно хватит удар! Но прежде он расправится с обидчиком: вот уже полвека никто не осмеливался обращаться к нему в подобном тоне.
«Все проблемы Шанди, – зевая, думал Ило, – в распроклятой моногамии». Боги! У парня может быть столько женщин, сколько он пожелает, и прямо здесь, в Гаазе. Принципы не должны заводить мужчину слишком далеко. Слишком далеко! И что такого замечательного может быть в какой-то бабенке?
Конечно, мужчину должны занимать мысли о наследниках (а для будущего императора это – особо важный вопрос), но у Шанди уже есть дочь. Еще один ребенок может и обождать немного, не так ли?
В тихой жизни у домашнего очага есть, наверное, свои прелести; Ило, признаться, еще ни разу не пробовал и пока не собирался испытывать их на себе.
А насчет удовольствия и отдыха… Так ведь именно в разнообразии – приличная доля всех удовольствий! Зачем еженощно тянуть одну и ту же старую песню, когда вокруг столько прекрасных мелодий?
Впрочем, к спешной поездке в столицу Шанди наверняка подталкивают и известные политические соображения. Старик давно бьется в маразме, и долго его выступления, конечно же, не продлятся. Но принц требовал вовсе не возвращения в Хаб, послушать его – так это вообще дело десятое!
Ило проморгался, сбрасывая сонливость, и вновь углубился в чтение кошмарного документа. Закончив, он метнул вожделеющий взгляд на дверь в кабинет Шанди, прикидывая, не стоит ли пойти туда прямо сейчас и поспорить с безумцем? Какая разница, где тебе отсекут голову – здесь или в Хабе?.. К подобным нарушениям субординации Шанди едва ли отнесется снисходительнее, чем его же дед.
Слова, нацарапанные в самом верху, предназначались Ило. Там говорилось без обиняков: «Секретно. Переписать лично».
Заключительный документ будет запечатан особой печатью и отправится в Хаб в отдельном пакете с кусочком свинца внутри – чтобы не всплыл, если корабль пойдет ко дну. В руки Эмшандара он попадет нераспечатанным – и никто во всем белом свете не узнает, что внук императора осмелился выставить деду ультиматум…
Но старик уже почти слеп. Личные письма императору требовалось писать особой кистью, специальными черными чернилами – ив придачу огромными буквами, вроде как на плакате. На целую страницу – не более дюжины слов. Собственно, в этом и заключалась работа Ило.
Значит, император сообразит, что по крайней мере один человек знает о нанесенное ему оскорблении. И письмецо – не что иное, как смертный приговор Ило; тем паче если старик уже знает, что, по сути дела, этот «единственный свидетель» – из ненавистных Иллипо… В том, что император захочет отомстить негодному Ило, сомнений не возникало. Ило уже мертвец – и только потому, что прочел эту несчастную бумажку!
Ах, долг солдата! Опасности военной карьеры! С тяжким вздохом Ило потянулся за кистью и баночкой чернил, порылся в ящике своего стола и достал самый большой кусок пергамента, какой только смог сыскать.
Со времени возвращения грязного, измученного, обгоревшего XII легиона в Гаазу прошло уже два месяца – два напряженных, сумасшедших, диких месяца. Ило так и не успел отдохнуть толком. По прибытии перед Шанди встала едва ли выполнимая задача заполнить все легионные бреши за остаток зимы: не хватает ни оружия, ни людей; дороги перекрыты; над городом висит угроза эльфийской Контратаки (к счастью, так и оставшаяся только угрозой)… Шанди умудрился отстроить легион заново – сверху донизу, несмотря на то, что слухи о драконах вовсе не притягивали рекрутов, а, наоборот, вызвали лавину отставок. Шанди и сам превратился в тень, а его подчиненные выглядели даже хуже.
И Шанди хоть спал по ночам! Ило же, как правило, – нет.
Во дворце проконсула у Ило был собственный большой кабинет. Боковая дверь вела отсюда в кабинет Шанди, другая – в зал, где трудилась сотня писцов. Наверное, Ило был вторым по средоточию власти лицом во всем Квобле – неофициально, разумеется.
И что странно, он не использовал эту власть в целях личной выгоды! У него попросту не было времени – да и денег пока хватало с избытком. Остается уповать на то, что духи наиболее могущественных предков Ило не сгорают со стыда, видя, как раз за разом их тупоумный потомок упрямо упускает шанс разбогатеть по-настоящему. Позже, когда Шанди воссядет на Опаловый трон и назначит его претором какого-нибудь города, – вот тогда Ило не станет терять времени зря, обдерет свое хозяйство как липку и разживется золотишком. Именно этого и ждут от преторов. Только так и делаются дела – а все Иллипо имели прирожденный талант к использованию служебного положения в корыстных целях. А пока он вежливо отказывался от всех и всяких взяток, передвигая взяточников в самые хвосты длиннейших списков… И тем самым создал полную неразбериху среди местных богатеев, никому из которых пока не доводилось иметь дело с честными служащими имперских канцелярий. Ило зевнул снова.
– Что, хроническое недосыпание? – ядовито осведомился чей-то голос. В дверях, недовольно гримасничая, стоял сморчок Акопуло, похожий сейчас на старую деву.
– Нет, я просто вовсе не ложился прошлой ночью. – Ило расплылся в самой невинной своей улыбке.
К поджатым губам Акопуло прибавились нахмуренные брови.
– Сигнифер, ты страдаешь от полного отсутствия моральных устоев!
– Страдаю? Да я даже спать не могу от наслаждения!
Брови вернулись на место, но лицо Акопуло все еще выражало отвращение.
– Что-нибудь пишут?
– Два приглашения на балы, записка с угрозами от рогатого мужа и три письма с одним-единственным «Спасибо!» внутри, но я думаю, что сумею….
– Не верю, сигнифер. Чересчур убедительная игра – тоже плохо.
– В толк не возьму, о чем ты говоришь, господин. Ило округлил глаза, чтобы изобразить крайнюю степень замешательства. Эти ежедневные стычки стали чем-то вроде ритуала; Ило иногда казалось, что не в меру щепетильный политический советник воспринимает их куда серьезнее, чем он сам.
– Я спрашиваю, для меня сегодня была какая-то почта?
Ило почесал в затылке.
– Да, было вроде что-то такое, адресованное тебе… Нет, наверное, то было вчера – или позавчера, может быть…
Ило зевнул так широко, как только мог, не опасаясь вывихнуть челюсть.
Бывший наставник Шанди свирепо сверкнул очами и повернулся, намереваясь выйти:
– Постарайся побольше спать, дружок. Временами в твоей голове действительно что-то путается.
– А! Вспомнил. Принц просил меня узнать у тебя, правда ли, что «Распнекс» – имя дварфа?
Маленькие глазки Акопуло съежились еще больше.
– И зачем ему это знать?
Он, конечно, предпочитал общаться с Шанди лично, а не через какого-то Ило.
Ило пожал плечами, невинно улыбаясь, и подождал ответа. Советник признал поражение.
– Да, это имя дварфа.
– Благодарю. Непременно передам. – Ило снова поднял кисть, словно считая разговор оконченным. Хотя отлично знал, что это еще не все.
– И тем не менее, зачем ему знать?
– Не помню.
– Что ж, тогда я сам спрошу, – с сомнением процедил коротышка Акопуло. Ило хмыкнул:
– На здоровье. – В виду имелось, конечно, что делать этого не стоит.
Раздраженно фыркнув в ответ, Акопуло снова собрался было уходить.
– Баш на баш? – тихо молвил Ило, не поднимая головы от бумаги.
– Что это значит?
– Я отвечу на твой вопрос, а ты – на один из моих. По рукам?
– Всегда считал своим долгом развеять чье-нибудь невежество, особенно когда в этом так явно нуждаются.
– Гм-м. Припоминаю теперь, что лорд Ампили прослышал где-то, будто Распнексом зовут нового Смотрителя Севера.
Акопуло кивнул.
– Я ожидал чего-нибудь в этом духе. Ило хотел попросить его подтвердить информацию, но вовремя удержался – это было бы дипломатически бестактно.
– А теперь мой вопрос! Дварфы с эльфами – все равно что кошки с собаками. Как так вышло, что Чародей Лит’риэйн согласился принять дварфа на Белом троне?
– Остался в меньшинстве, надо полагать.
– Но ведь он был достаточно смел, чтобы бросить драконов на легионы вопреки мнению двух остальных! Так отчего бы он позволил им выставить против него дварфа?
– Ба! Он согласился на Распнекса в уплату за драконов, разумеется. Очевидно, Распнекс как раз и был той ценой, которую эльфу пришлось уплатить, чтоб остальные позволили ему выгнать вас из Илрэйна! – Тонкие губы Акопуло искривились в некое подобие улыбки. – Дешево ему это далось, не считаешь? – Наставник испарился из дверного проема.
Сомнения Ило, однако, не были разрешены. Никто не может знать наверняка… С тяжким вздохом он опустил кисточку на пергамент.
…И на третьем же слове поставил жирную кляксу! Промокнув чернила, Ило отложил пергамент в сторону и потянулся за новым листом.
Стук в дверь прервал его вздохи. Подняв голову, на сей раз Ило обнаружил в дверях юного посыльного, нервно стиснувшего мешок со свежей почтой.
– Чего встал, тащи его сюда! – прикрикнул Ило. – Отсюда я не смогу прочитать ни письмишка.
Посыльный вихрем пронесся через большую комнату.
– Извини, – пробормотал Ило, вспомнив, что Шанди никогда не выходит из себя, не важно, каким бы усталым и забитым работой ни был. – Открой и вытащи оттуда самые важные послания.
Сияя от неожиданно оказанной чести, мальчишка вспорол мешок своим коротким мечом. Вывалив его содержимое на пол, он встал на колени и занялся разбором почты. Одно за другим письма начали появляться в аккуратной стопочке на краю стола, и в конце концов посыльный поднялся с колен:
– Но тут еще целая куча, сигнифер.
– Вот и хорошо, Хьюил, – сказал Ило, радуясь, что вспомнил имя мальчугана. – Благодарю. На сегодня все, можешь идти.
Тот салютовал и чинно промаршировал к дверям.
Если поразмыслить хорошенько, Хьюил был не младше Ило – просто сегодня сигнифер чувствовал себя столетним старцем, вот в чем дело.
Ага! Сверхсрочно! Наметанный глаз Ило различил в числе других личную печать принцессы Эшиалы. Схватив конверт, он поспешил к боковой двери.
Кабинет проконсула когда-то был маленьким залом для танцев. Не теряя времени, Ило промаршировал по редкой красоты мозаичному полу прямо к столу в центре, где Шанди о чем-то разговаривал с гражданскими сановниками. Посмотрел на Ило, нахмурился, но затем углядел печать и радостно улыбнулся. Пробормотав извинения посетителям, вскрыл конверт.
Ило почти дошел до своей двери, когда позади раздался радостный вопль, и, не веря своим ушам, сигнифер развернулся. Как? Шанди Хладнокровный? Шанди Невозмутимый?
– Ило! Ты только взгляни! – Шанди Хладнокровный несся навстречу своему сигниферу, помахивая письмом и совсем позабыв про гражданских сановников. Добежав, он сунул драгоценную бумагу под нос Ило.
– Меня отзывают! – с жаром шепнул Шанди. – Понимаешь? Она пишет, что старый негодяй отзывает меня в Хаб! Как только мой заместитель… Вот оно, здесь, Ило! Наконец-то! – И он так ударил сигнифера по плечу, что тот чуть не потерял равновесия.
Ило еще не видел принца таким возбужденным.
– Поздравляю, господин… Э… в таком случае то письмо его величеству…
– Какое письмо? – Шанди наспех дочитывал послание жены и даже не оторвал от него глаз.
– Ваше письмо к императору, требующее… Я имел в виду, просящее…
– Ах, это? Сожги его, ради всех Богов! Мы возвращаемся в Хаб, Ило! – Шанди светился торжеством.
… Новости едва проникали в мозги Ило, которые совсем заволоклись туманом. Хаб! Наконец-то! Вот здорово!
– Моя жена! – вздохнул Шанди. – Я когда-нибудь упоминал о том, что она – самая прекрасная девушка на свете?
– Кажется, ты действительно говорил что-то подобное, господин. – «Миллион раз», – подумал Ило.
В Хабе пруд пруди хорошеньких девушек. Шанди получит свою единственную, а все остальные попадут в распоряжение Ило.

7

Ничего хорошего из разговора не выйдет; это Гэт знал наверняка. Ему было, правда, не совсем понятно, откуда берется знание, но откуда бы оно ни бралось, он был уверен точно: разговор пойдет серьезный. Забавно, что «просто так» ничего не бывает – он сам виноват, что бы там ни случилось.
Гэт не мог припомнить ничего такого, что дало бы отцу повод сердиться – разве что патока, которую они с Кейди размазали по сиденьям кухонной уборной. Так то ведь было уже два года назад, и о той проделке все давным-давно позабыли! Впрочем, Гэта до сих пор иногда мучили угрызения совести.
Комната тонула в полумраке, но по стенам все же скакали тени – ее освещала лишь лампа в руке отца да красные уголья в очаге. Здесь было холодно да вдобавок еще и пахло дымом.
Гэт подошел и опустился в кресло матери, пока отец ставил лампу на высокую каминную полку и ворошил угли.
– Садись там, – сказал отец, махнув рукой, но не поворачивая головы.
Гэту досадно было видеть, что отцу не по себе, особенно если он сам был тому причиной. Он знал, что отцы других мальчиков били их порой – приятели показывали ему рубцы после порки, – и Джаар, и Клифф, и Брэк. Отец ни разу в жизни не поднял на Гэта руку, но он был королем и иногда здорово выходил из себя. Этим вечером никто не собирается бить Гэта, просто отец пребывал в глубокой печали… Да, сегодня он чем-то расстроен или еще только расстроится – хотя отчего, Гэт не знал.
В углу комнаты стоял шкаф, где хранились короны. Давным-давно они с Кейди забирались сюда – и Кейди открывала шкаф. Они играли тогда, надевая короны, но это опять-таки было целую вечность назад! Значит, шкаф здесь ни при чем. Хотя, может, Кейди до сих пор открывает его время от времени… Гэт надеялся, что его не станут об этом спрашивать.
Он из рук вон скверно написал вчерашний диктант. Может быть, в нем дело?
Или все из-за подбитого глаза?
Отец уселся наконец во второе кресло. Вовсе не рассерженный, но довольно-таки угрюмый.
– Кулаком попали, сир. – Гэт не обязан был называть отца «сиром» – никто не говорил ему, что это необходимо, но все кругом так делали – И Гэту это тоже нравилось. Ведь все-таки его родитель был королем. И замечательным отцом, конечно, тоже.
– Что случилось с… Ага, сам вижу. У тебя будет роскошный синяк!
Гэт протестующе фыркнул:
– Не-а, не будет.
– Твоя рука тоже бросается в глаза, но мне сдается, что ты не сам себе заехал в глаз, так ведь?
– Это был Брэк.
– Кто это был и… – Король запустил руку в волосы. Во всем королевстве только его волосы сопротивлялись гребенке сильнее, чем лохмы Гэта, – так всегда говорила мама…
– Брэк, значит. Такой рыжий етун? Сын кузнеца?
Гэт просто кивнул. Он снова чувствовал небольшую путаницу. Этим вечером так уже бывало пару раз – может, он просто треснулся головой, когда Брэк свалил его.
Отец сказал:
– Тебе следует выбирать в соперники кого-нибудь подходящего по величине. Уж во всяком случае не вдвое больше… Так кто же зачинщик?
Гэт задумался. Кто начал драку – тот, кто первый пустил в ход кулаки, или тот, кто назвал твоего отца волшебником?
– Кто кого первый стукнул? – переспросил отец голосом, звенящим повелительными королевскими нотками.
– Я первый ударил. В грудь.
– В грудь бить не стоит – это напрасно. Надо бить или повыше, или пониже. Но это я так, на потом. Что он такого сказал?
Гэту не хотелось отвечать, но чутье подсказало ему, что это необходимо. Он все еще боролся с собой, когда отец нетерпеливо хмыкнул.
– Ты ведь уже не маленький ребенок, Гэт. Помни – мы тут с тобой разговариваем как мужчина с мужчиной. Так повтори мне, пожалуйста, что сказал тебе Брэк.
– Он назвал тебя волшебником.
– Вот как! – сказал король, и особой радости в его голосе не прозвучало.
Подумав немного. Рэп спросил:
– А ты когда-нибудь спрашивал у меня, не волшебник ли я?
– Кейди спрашивала. Когда мы были еще маленькими.
– И что же я ответил?
– Что это очень дерзкий вопрос.
– Правда? – Отец, кажется, немного повеселел. – Хвала Богам. Ну и почему ты решил, что Брэк не должен называть меня волшебником?
Гэт поразмыслил над ответом.
– Теперь кажется, что это не имеет никакого значения, папа, но тогда я сорвался. Даже не столько, что он сказал, сколько как…
Отец тихонько рассмеялся.
– Хорошо, я-то знаю, ты – не из той породы парней, что сами нарываются на драку. Завтра… нет, утром я буду судить конкурс метателей ножей… Ну уж до обеда-то точно мы с тобой вместе отправимся в гимнастический зал – и я покажу тебе кое-что.
– Что? – спросил Гэт, внезапно заинтересовавшись.
– Ты не знал, что однажды я всерьез дрался с отцом Брэка?
– И остался жив?.. – в смятении сказал Гэт. Он, конечно, не думал, что Крафаркан-кузнец когда-нибудь убил кого-то, но он был просто великаном! Может, папа и впрямь волшебник? Кейди уверяла, что да, но у Кейди язык что помело. Сам Гэт подозревал, что отец и правда мог бы оказаться магом, но вслух он никогда этого не скажет – и тем более перед Брэком и остальными.
Рэп был самый чудесный отец в мире. Гэт не променял бы его ни на какого другого отца.
Отец же улыбался, сверкая зубами из тени:
– Не припомню, чтобы меня кто-то убил. Мы дрались, когда были еще детьми, конечно, и он постоянно одерживал верх. Но однажды я побил его в пух и прах в настоящем взрослом кулачном бою. Однажды! Но ты даже не думай хвастать этим перед Брэком, слышишь? Старина Краф метнется ко мне, как молния, и на сей раз мне может и не повезти… Но в любом случае я покажу тебе несколько приемов, полезных в смысле самозащиты. Я знаю, ты не станешь использовать их во зло.
Вздохнув, король прибавил:
– Драка – глупейший способ убить время, на мой взгляд. Но это Краснегар. А теперь… Я вообще-то не о драках хотел с тобой поговорить.
Гэт отвлекся от заманчивых перспектив победы над Брэком. В любом случае, ему не очень-то нравилось драться. Но если потребуется заткнуть кое-кому излишне болтливый рот – тогда берегись, Брэк!
– Я очень доволен тем, что ты делаешь, Гэт. Я да-же горжусь этим. О Боги!
– Что делаю, сир?
– Помогаешь больным и старикам. С чего это ты вдруг занялся этим?
Гэт почувствовал, как по лицу его разливается жар. Он уже было решил, что свалял дурака. Другие мальчишки смеялись над ним – Гэт едва избежал нескольких драк из-за этого… К тому же, когда прошло несколько дней, «добрые дела» превратились в скучнейшую рутину, но он, конечно, не бросал их, чтобы парни не подумали, будто это из-за их идиотских дразнилок… Но если отцу нравится, то он не оставит дела!
А теперь пришло время отвечать на вопрос, и это оказалось непросто. На самом деле Гэт думал, что помогать людям – штука полезная, ибо отец тоже иногда занимался этим, – к тому же благотворительность была единственным из приличествующих королю занятий.
– Ну, мама ведь не может сейчас этим заниматься, пока Холи такой маленький…
– Хм. И все, да?.. Что ж, ладно, оставим это. Король еще раз почесал затылок, словно беседа с сыном оказалась сложнее, чем он подозревал.
– Но знаешь, с этим у тебя может возникнуть одна проблема, Гэт. Сложно объяснить. Ты когда-нибудь слышал о…
– Да, сир.
– Гэт!
– Это такие секретные слова, которые знают только волшебники. И если ты уговоришь волшебника сказать тебе такое слово, то и сам станешь волшебником.
– Неплохо! – заметил отец странным голосом. – И кто же сказал тебе…
– Ребята, – неопределенно ответил Гэт. Мальчишки и девчонки, собираясь компаниями, часто говорят о каких-то «своих» вещах. Особенно часто – о волшебстве.
Гэт ждал следующего вопроса отца, но когда тот заговорил, никакого вопроса не было:
– Гэт, я собираюсь открыть тебе одну тайну. Даже не одну, а много. И я знаю, что ты никому не проговоришься, если я попрошу. Так ведь?
Гэт покачал головой. И уж точно не проговорится этой трещотке Кейди! Одного он не мог понять – почему отец так улыбается, когда расстроен – или он только собирается расстроиться? Почему-то это казалось не правильным, хотя Гэт не мог понять ни отчего, ни откуда он это знает.
Снова на него накатила эта путаница.
– Я и вправду волшебник, Гэт. Когда того захочу. Ты удивлен?
– Нет, сир. Я, кажется, всегда считал тебя волшебником, про себя. Отец рассмеялся.
– Ну, молодец, Гэт! Хорошо, это длинная история. Моя мать родилась далеко отсюда, в местечке под названием Сис…
– И что за предвидение? – спросил Гэт, охваченный трепетом.
– О, так ты уже слышал эту историю?
– Нет, сир.
Последовала недоуменная пауза, после чего отец спросил:
– Тогда почему ты спрашиваешь, какого рода предвидение было у твоей бабушки?
– Я хотел, чтобы ты рассказал мне побольше… – В Гэте росла ужасная убежденность, что через несколько минут он отчего-то заплачет, а слезы вовсе не к лицу парню, которому уже тринадцать с половиной.
– Я тебе еще ничего не успел рассказать, Гэт.
– Извини, папа. Я правда стараюсь.
– Стараешься что?
– Не перебивать. Он правда был налетчиком? Убивал людей, сжигал города и… В чем дело, папа? Отец выглядел ужасно серьезным – расстроился.
– Не знаю, Гэт. Вроде как ты постоянно меня опережаешь.
Гэт всхлипнул, чувствуя, как в горле заворочался комок.
– С этого самого утра, кажется.
– Тебе нездоровится?
– О, это просто старый Триппи!
– Тебя что-то мучает?
– Но честно, пап, я и не думал, что старик обнимет меня, и я почти и не расслышал толком, о чем он там бормотал, и… она устроит ужасную сцену!
– Наверное, надо позвать маму… Гэт, что ты сейчас сказал?
Он уже знал, что вот-вот заплачет, и решил, что будет лучше побыстрее отделаться от дурацких слез. Вскочив, он метнулся к отцовскому креслу и пал в объятия, вот разве что папа не успел протянуть ему навстречу руки, но вскоре они сомкнулись за спиной…
Он плакал или заплачет, и отец обнимал, или обнимет, или обнимает его… Он почувствовал, нет, еще только почувствует себя лучше, когда выплачет все слезы – и они пойдут к маме, и он рассказал им о Триппи, и о том, что он прошептал Гэту, и конечно же они поймут, что старик умирал, умрет, умирает…
Он так запутался!

8

Инос решительно вошла в комнату и захлопнула за собою дверь. Торф в очаге прогорел, оставив лишь горстку мерцавшей золы; комната успела остыть. Часть свечей погасла, остальные тоже медленно расплывались в восковые лужицы.
Рэп полулежал в одном из больших кресел, подсунув под голову подушку, – в призрачном колыхании свечей его фигура казалась длинной, под стать етуну. Подняв на нее усталый взгляд, он разлепил губы:
– Ну что?
– Спит, – ответила королева. – Он плакал чуть не до умопомрачения, но я думаю, с ним все будет в порядке.
Рэп застонал от жалости.
– Нам не многое под силу, – добавила она. – Разве что обнять его покрепче, любить и продолжать улыбаться.
Рэп вновь обратил свой несчастный взор на золу в отверстии очага.
– Да, пожалуй.
Инос присела на подлокотник его кресла. Она никогда еще не видела, чтобы Рэп предавался отчаянью, и не собиралась позволить ему этого сейчас.
– Я знаю, он уже вырос, – продолжала она, – но ему всего тринадцать. Когда такая беда сваливается на голову тринадцатилетнему мальчишке, мать должна утешить его.
Рэп помолчал, после чего в недоумении глянул на жену:
– Я знаю.
– Вот и хорошо. Я думала, может быть, ты чувствуешь себя забытым и никому не нужным.
Но это вовсе не вызвало того негодующего протеста, на который она рассчитывала. Рэп просто сказал «нет» и снова впал в молчание.
Инос рискнула снова:
– У тебя есть королевство, которым надо управлять. Ты не в состоянии укачивать детишек дни и ночи напролет. Если кто и виноват, так это я, потому что именно я должна следить за детьми, пока ты в отъезде.
– Ничьей вины тут нет, сказал Рэп погасшему очагу.
Инос задумчиво взъерошила ему волосы. Очевидно, здесь кроется что-то другое, более неприятное. Что-то произошло еще во время зимних Празднеств, когда родился Холи. С тех самых пор Рэпа что-то гложет.
– Это получилось нечаянно, – сказала она. – Я уверена, Гэт не стремился всеми правдами и не правдами узнать Слово Силы. Говорит, что ничего даже не подозревал, и я ему верю. Он не мог знать, что у старого Триппи было Слово. Да и откуда? Триппи вообще никогда не проявлял магических способностей, насколько мне известно. К тому же малая толика волшебства и не бросилась бы в глаза, если учесть род его занятий.
Триппи служил во дворце неведомо сколько лет, и Инос даже не могла припомнить, был ли он когда-нибудь не столь стар.
Рэп не проявил удивления:
– Я спускался в город. Он не приходит в себя и едва ли уже придет. Никто не рассчитывает, что Триппи дотянет до утра.
Бедняга Триппи!
Но Слово, не мешавшее жить старику, превратило жизнь мальчишки в ад. Гэт, должно быть, унаследовал отцовский Дар к магии – так же, как и непослушные волосы. Другой цвет волос; другой Дар…
– Значит, Гэт обладает Даром провидения? Твоя мать была прорицательницей?
Инос долго пришлось дожидаться ответа, пока наконец Рэп не сказал:
– Так говорят. У меня осталось впечатление, что Гэт все время опережал меня на несколько минут. Он отвечал на вопросы, хотя я не успевал еще задать их.
– Вот что для него было самым тяжелым ударом… Ничего, успокоится – и все будет в порядке. Я думаю, он справится. Когда немного привыкнет.
– Да.
– К магии привыкаешь не сразу, – продолжала Инос. – Я помню. И ты должен помнить. Нужно время.
Молчание.
– Рэп!
– Я был даже младше Гэта, – прошептал он. – И как-то сумел загородиться от нее, сразу же. Я вообще не подозревал, что мне подвластны какие-то силы, пока не стал постарше.
– Ну, то был ты. А это Гэт.
– Даже для взрослого человека магия – удар, который сложно вынести. Для мальчишки это в сотню раз хуже. – Рэп поежился. – Как он может жить в нескольких временах сразу? Да он с ума сойдет!
– Ерунда! – ответила Инос. – Дети скачут, как мячики, и редко ломают ноги. С ним-то все в порядке, любимый. Я не о нем беспокоюсь.
Рэп глубоко вздохнул:
– Извини меня, я просто устал. Пошли спать. Он попытался подняться с кресла, но Инос толкнула его обратно.
– Ты держишь при себе больше, чем говоришь! Что ты скрываешь?
Рэп закатил глаза, чтобы взглянуть снизу вверх на королеву. В глазах его стояла немая мольба.
– Я в жизни ничего не утаивал от тебя. Инос.
– Прекрасно. Зачем начинать теперь? Давай выкладывай.
– Мне нечего выкладывать.
– Рэп, я тоже устала, но ты не встанешь с этого кресла, пока не расскажешь все. А будешь молчать – и я не удержусь, начну царапаться. Только не говори «есть еще кое-какие новости, но ты будешь куда счастливее, если так их и не узнаешь», – или я начну бояться худшего. Говори!
Рэп сжал ее руку.
– Ты не можешь бояться худшего!
– Все равно, рассказывай.
– Я сделал ошибку, дорогая.
– Когда? И какую?
– В том-то и дело – не знаю я когда. И как. Но когда-то давно, когда мы с тобой были детьми, я совершил какой-то страшный промах. И теперь вороны собираются на крыше нашего дома…
Инос почувствовала леденящий ужас.
– Какие еще вороны?
– И этого я тоже не знаю. Что-то связанное с концом тысячелетия. – Рэп поднял на жену тяжелый взгляд. – В ночь, когда родился Холи, я говорил с Богом, и… Он сказал мне… что кто-то из наших детей… И теперь я начинаю думать, что он имел в виду Гэта…

 

Заложники будущего:
Тому, кто обзавелся женой и детьми, должно понимать: в руках у него – заложники его собственного будущего.
Фрэнсис Бэкон. Эссе
Назад: Глава 4 Молчание судьбы
Дальше: Интерлюдия