Роб Маккенна был дрянь-человек, и сам об этом знал, так как неоднократно слышал такой отзыв о себе от самых разных людей на протяжении всей своей жизни. У него не было оснований оспаривать их мнение — ну, если не считать законным основанием тот факт, что он обожал оспаривать чужие мнения, особенно мнения тех, кого он на дух не переносил, а к их числу, по новейшим подсчетам, относилось все человечество.

Тяжело вздохнув, он сбавил скорость.

Дорога шла в гору, а его грузовик был битком набит датскими термостатическими регуляторами к радиаторам отопления.

Не то чтобы Роб Маккенна был склонен к мизантропии от природы (он лично пламенно надеялся, что это не так). Просто дождь вымотал ему все нервы. Такой уж он уродился — дождь вечно ему на нервы действует.

А сейчас как раз шел дождь.

Дождь той особенной разновидности, которую Роб Маккенна ненавидел особенно, тем более когда сидел за баранкой. У этой разновидности был свой порядковый номер. Дождь N17.

Роб Маккенна где-то читал, что у эскимосов есть более двухсот различных слов для обозначения снега, без которых речь этих людей, вероятно, стала бы очень однообразной. Так, они различают снег жидкий и плотный, легкий и тяжелый, грязный снег, хрупкий снег, снег, покрывающий всю землю, и снег, прикрывающий лишь отдельные участки, и тот, который попадает на только что выскобленный пол вашего чистого, уютного иглу (этот снег приносит сосед на подошвах своих снегоступов); снега зимы и снега весны и снега нашего детства, которые были не в пример нынешним; снег блестящий и снег пушистый, снег, лежащий на холмах, и тот, что лежит в долинах, снег, который выпадает по утрам, и тот, который выпадает ночью, снег, который начинает идти всякий раз, стоит вам собраться на рыбалку, и снег, на котором, несмотря на все ваши воспитательные усилия, оставили желтые метки ваши лайки.

Роб Маккенна занес в свою заветную тетрадочку двести тридцать одну разновидность дождя. И ни одна из них ему не нравилась.

Он снова переключил скорость, и мотор стал набирать обороты. Грузовик благодушно заурчал, выражая свои мысли о датских терморегуляторах в кузове.

Со вчерашнего дня, когда Роб Маккенна пересек границу Дании, он побывал под дождем N33 (слабый, моросящий, дорога становится скользкой), N39 (крупные капли), NN4-51 (от мелкого вертикального дождя, переходящего в слабый косой, а потом — в резвый водопад умеренного напора), N87 и 88 (два слегка отличающихся друг от друга варианта яростного вертикального ливня), N100 (разверзлись хляби небесные, омерзительно-холодный), испытал на себе все виды грозы, с N192 по N213, угодил под NN124, 123, 126 и 127 (слабый и умеренный прохладный кратковременный дождь, постоянный и прерывистый град), N11 (освежительная капель), а теперь вот под самый что ни на есть треклятый — Номер Семнадцатый.

Семнадцатый (грязная бешеная барабанная дробь) так сильно лупил по ветровому стеклу, что даже дворники включать было бессмысленно.

Роб Маккенна проверил этот тезис, время от времени выключая дворники, и, как оказалось, от их отключения видимость почти не ухудшалась. Тем более что когда он включал их снова, видимость вообще отказывалась включаться обратно.

К тому же одна щетка висела на соплях.

Вжик-вжик-вжик-шлеп, вжик-вжик-вжик-шлеп, вжик-вжик-шлеп, вжик-шлеп, вжик-вжик-шлеп, вжик, шлеп, хлоп, вж-ж-ж.

Роб Маккенна ахнул ладонью по рулю, затопал ногами по полу, стал бить кулаком по кассетнику, пока из него вдруг не раздался сладкий голос Барри Манилова, чуть не обломал кулак о кассетник, пока Барри Манилов не заткнулся, — и все это время ругался на чем свет стоит.

И в тот самый миг, когда Роб Маккенна дошел до белого каления, его фары выхватили из тьмы еле заметную за завесой бешеного ливня фигуру, стоящую на обочине дороги.

Жалкое, заляпанное грязью создание в странных шмотках, мокрое, как выхухоль в стиральной машине, и еще пытается машину поймать.

«Вот бедный придурок недоделанный», — подумал Роб Маккенна, уразумев, что кому-то может быть еще хуже, чем ему. Продрог, наверное, до костей…

Глупо стоять на дороге в такую поганую ночь. Только зря промерзнешь, промокнешь и грузовики грязью заляпают.

Он угрюмо покачал головой, еще раз тяжело вздохнул и, крутанув руль, въехал в огромную лужу.

«Видишь теперь, про что я толкую? — продолжил беседу сам с собой Роб Маккенна, молнией промчавшись через лужу. — Вот какие козлы есть среди нас, шоферов, — даже не верится».

Через пару секунд зеркало заднего обзора на миг показало несчастного путника, мокрого уже не как выхухоль, а как сто этих зверюшек. Вся вода лужи переместилась за его шиворот.

Где-то с секунду Роб Маккенна радовался этому зрелищу. В следующую секунду он опечалился, что такие вещи его, оказывается, радуют. Еще через секунду он обрадовался, что, оказывается, способен печалиться оттого, что не тому обрадовался, и, совершенно довольный собой, покатил дальше сквозь ночь.

Как бы то ни было, он взял реванш за то, что его все-таки обогнал треклятый «порше», которому он. Роб Маккенна, последние тридцать километров усердно загораживал дорогу.

Он ехал дальше, и дождевые тучи тащились по небу за ним вслед, потому что, хотя самому Робу Маккенне это оставалось неведомо, он был Богом Дождя. Он знал только одно — что его беспросветно унылые рабочие дни перемежаются мутными выходными. Тучи же, в свою очередь, знали только одно — что любят его и хотят всюду быть рядом с ним, чтобы он, не дай бог, не засох от безводья.