В эту самую минуту Любаша Теплякова бежала в проходную. К теще начальника, Татьяне Григорьевне. А бабушка Таня не умела ждать. Точь-в-точь, как ее внучка. Пока Любаша бегала, Татьяна Григорьевна металась по вестибюлю, как рысь по клетке. Игорь стоял у кошелки, упрямо наклонив голову. Увидав гонца, Татьяна Григорьевна подхватила кошелку. Игорь не шелохнулся.

— Де он? Идет?! — не своим голосом крикнула бабушка и тут же погрозила Игорю:

— Молчит! Деревянный ты. Где ж у тебя сердце?

— Он скоро, — залепетала девушка, — скоро освободится. А директор, сам директор…

— Ско-оро? Дире-ектор?!

Бабушка разжала руку — кошелка брякнулась об пол. Горестно звякнул термос. Со стремительностью ястреба Татьяна Григорьевна ринулась на прорыв — мимо смешливой вахтерши.

— Мамаша, нельзя! — выкрикнула вахтерша и в растерянности нажала кнопку вызова начальника караула.

Он был на посту, бравый Евграф Семенович, и попытался задержать Татьяну Григорьевну. Куда там! Бабушка отпихнула его могучей рукой и широким шагом пошла по двору. Люба застучала каблучками следом, отругиваясь от Евграфа Семеновича:

— Поймите, дядя Евграф, у Гайдученко с дочерью несчастье!.. Мало что не положено! Поймите, некогда пропуск оформлять. Ну я сейчас выпишу — задним числом, Яков Иванович подпишет…

Про Игоря в горячке забыли, хотя без него, собственно, все предприятие лишалось смысла — он один знал, в чем дело. И, конечно, первой спохватилась бабушка Таня.

— Де хлопчик? Геть! Ступай за хлопчиком! — Она закричала на самого начальника караула, так что он засомневался даже и сделал шаг назад.

— Я сбегаю, сбегаю! — заторопилась Любаша. — А вы, дядь Евграф, проведите их в лабораторный корпус. Ну пожалуйста!

И — чудо! — начальник караула махнул рукой и произнес:

— Пройдемте!

Об этом чуде будут долго вспоминать в институте. Как теща Гайдученки заставила самого Евграфа Семеновича, служаку, провести ее к зятю. Как всегда, лавры будут отданы победителю, и все забудут о Любашиной миротворческой роли. Между тем охрана института — дровненские пенсионеры — очень гордилась Любкой Тепляковой, дочерью покойного Павла Теплякова. Из дровненской молодежи одна Люба была физиком-теоретиком, и уже была объявлена защита ее кандидатской диссертации. И караульный начальник махнул рукой, поправил орденские колодки и произнес:

— Пройдемте!.. Скажи вахтеру там… я разрешил пропустить мальца.

Вчетвером они подошли к дверям Проблемной лаборатории. Бабушка решительно отодвинула сотрудника Егорова, а Игорь посмотрел на него злорадно: не хотел помочь, на вот тебе! Увидав начальство, желтолицый вахтер сделал шаг вправо, освобождая проход, но тут уж Евграф Семенович решил, что старуха заходит слишком далеко, и уперся:

— Не положено и не положено, не могу. С удовольствием… назад!

Не положено? Тяжелой ладонью она пришлепнула звонок. Тррр! — зазвенело внутри лаборатории. И лишь дверь приоткрылась, бабушка крикнула зычно и жалобно:

— Яков, сынок!..

Профессор Гайдученко работал, как хирург при операции на сердце, с рассчитанным самозабвением. Время. Время. Время! Он сжимал время, как резиновую губку. Он работал с такой скоростью, что с выхода электронной машины непрерывно текла бумажная лента. Яков Иванович упрямо вводил в машину новые данные и вместе с ней терзался неразрешимой задачей — боковой лепесток был перегружен. Перегружен! Что его перегружало? Не хватало мощности для связи с испытателем. От высоковольтных кабелей и шин тянуло угарным запахом. Бодрый голос испытателя Панина доносился до лаборатории чуть слышным, искаженным. Все потому, что лепесток был перегружен.

В лаборатории стояла благоговейная тишина — Саша Панин волей науки был переброшен из Дровни на специальный полигон под Самаркандом. Затем сделали «перекидку», перебросив его на такой же полигон в Бухару. Все шло отлично, великолепно, исчезли болевые ощущения, от которых прежде страдал испытатель!

Но лепесток был перегружен. Поэтому не хватало энергии. Поэтому постоянную связь держали с испытателем только по обычному радио. Из-за перегрузки опыт отложили на час — надеялись найти ошибку в настройке антенны. Не нашли ничего. На всем протяжении опыта работала большая электронная машина, управляемая самим Гайдученко, — бесполезно…

Машина выдала последние расчеты. В шестнадцать часов тридцать минут, полтора часа спустя после начала опыта, Яков Иванович оттолкнул стол. Поднялся.

— Бесполезно далее тянуть время! Я настаиваю — антенна перегружена тридцатью-сорока килограммами живого груза. Дальше решайте сами. Установка — ваша. Я бы прервал опыт.

Он сделал символический жест — умываю, мол, руки — и снова потащил к себе бумажную ленту. Радист-оператор из глубины зала прокричал:

— Бухара передает! «Ясень» жалуется на жару, просит послать холодного пива!

Кто-то засмеялся. На него цыкнули. Директор института утирал пот, как будто ему тоже было жарко.

Тогда начальник Проблемного отдела, молодой академик, решительно вышел к пульту управления.

— Гайдученко прав, товарищи… Прерываю опыт. «Ясеня» предупредить о досрочном возврате через…

Вот здесь и затрещал звонок. Академик сердито обернулся. И раздался отчаянный голос бабушки Тани:

— Яков, сынок!..

Странная наступила тишина. Испуганная. Резко застучал секундомер в затихшем зале. Яков Иванович пролетел к двери, на ходу спросив у директора:

— Разрешите?

Директор замахал на него платком: «Иди, иди». И все смотрели, как Гайдученко вынесся за порог. Академик первым отвел глаза, кашлянул и открыл было рот, но дверь опять распахнулась и, пятясь, вошел Яков Иванович. Он вел за плечо Квадратика.

Все так и подались вперед со своих мест и вытянули шеи.

Яков Иванович наклонился к Игорю.

— Говори толком, хлопец! Что случилось?

— Вы Яков Иванович? — неторопливо спросил Игорь.

От любопытства у него разбегались глаза — он старался смотреть на собеседника, а глаза косили.

— Ну говори поскорее!

— Катерина ваша… переместилась! — решился Игорь.

Его поняли сразу. Академик подскочил к нему, теряя булавку из галстука.

— Откуда переместилась, живее?!

— С Верхних Камней в пятнадцать ровно, как раз запищало по радио, — обстоятельно ответил Квадратик.

И снова стало тихо.

В тишине Яков Иванович подошел к расчетному столу, поднял бумажку за уголок и проговорил:

— Ну вот, видите? Тридцать пять килограммов!

И сейчас же резко, звонко крикнул академик:

— Операторы, связь! Срочный возврат! Передать «Ясеню» — он остается в Бухаре, пусть немедленно выйдет из зоны! Немедленно! Всю мощность на возврат из лепестка, всю мощность, вы меня поняли, Зимин?! Стянуть лепесток сюда, сюда! — Он потопал сверкающим ботинком по полу. — Все по местам! Внимание!

Лаборатория замерла. Директор замер с платком в толстой руке. Гости приподнялись на стульях. Оператор кричал в микрофон:

— «Ясень», «Ясень»! Немедленно покиньте зону, повторяю — немедленно покиньте зону! Для вас — всё, вы остаетесь в Бухаре, повторите, как поняли. Прием!..

С потолка зала на пол опустился толстый резиновый ковер. Тоскливо, бархатно взвыла сирена.

— «Ясень» покинул зону, — доложил оператор.

— Отсчет от десяти до нуля! Десять!.. Девять!..

Кто-то взял Игоря за руку и повел к выходу. Он подчинился. По дороге подобрал булавку из галстука сердитого ученого, положил на стул.

— Пять!.. Четыре!.. Три!.. — звенел голосом академик.

Дверь закрылась. Было шестнадцать часов тридцать восемь минут по местному времени.