Мама, папа и я – все мы спрятались, когда Феликс приехал с Селией Гилдрет в громоздком «кидслере». Феликс тоже был потрясен – наш дом стал таким прекрасным! И когда он выключил работающий вхолостую мотор «кидслера», казалось, что тот все еще тихонько что-то бормочет. Это Феликс рокочущим, как мотор, голосом уговаривал Селию не пугаться, хотя она сейчас увидит в доме всякие неожиданные вещи.

– Извини, пожалуйста, но мне жутко. Я хочу отсюда уйти.

Надо бы Феликсу ее послушаться. Он должен был сразу увезти ее. Она даже призналась через несколько минут, что ей вовсе не хотелось идти на бал, но родители велели ей не упрямиться, а она до того ненавидела свое платье, что боялась показаться в нем перед людьми, а богачей она всегда стеснялась и не хотела с ними знаться, и больше всего она любила сидеть в одиночестве, чтобы никто не пялил на нее глаза, не говорил бы ей всякие слова, чтобы не надо было в ответ сюсюкать, как воспитанной барышне, и так далее.

Феликс потом объяснил, почему он не увез ее сразу: хотел доказать отцу, что он держит свое слово, хотя отец своего слова не сдержал. Теперь-то он признается, что вообще начисто забыл про Селию. Вылез из машины и даже не подошел с другой стороны, не открыл для нее дверцу и не подал руку, чтобы помочь выйти.

Он в одиночестве пошел к новому великолепному входу, остановился, подбоченился и стал созерцать ослепительную россыпь маленьких огоньков – звездную россыпь.

Он мог бы рассердиться, но рассердится он потом. Он придет в бешенство. Но в первую минуту он только понял, что его отец после многих лет восторженной болтовни и нелепых претензий создал истинно художественное произведение.

Такой красоты в Мидлэнд-Сити еще никогда не видывали.

И тут отец вышел из-за балки-опоры – эта самая балка много лет назад размозжила ему ногу – и стал перед Феликсом. В руке он держал яблоко. Селия смотрела на него сквозь ветровое стекло машины. И он громко воскликнул – так, что эхо раскатилось по нашему дому.

– Пусть же Елена, царица Трои, выступит вперед и потребует яблоко, если дерзнет!

Селия не двинулась с места. Она окаменела.

А Феликс, который так и не успел рта раскрыть, по глупости ждал, что она все же выйдет из машины и возьмет яблоко, хотя дураку было ясно, что она вообще ничего не понимала.

Что она знала о Елене Троянской, о яблоке раздора? Кстати, отец сам ничего толком не знал. Он, как я теперь понимаю, все перепутал. Елене Троянской никто никакого яблока не давал, во всяком случае в награду.

Золотое яблоко, по греческому мифу, получила богиня Афродита – в знак того, что она прекраснейшая из богинь. Юный смертный по имени Парис отдал ей предпочтение перед соперницами – Афиной и Герой.

И хотя в весенний вечер 1943 года ничего бы от этого не изменилось, отец должен был сказать: «Пусть Афродита выступит вперед и потребует яблоко, если дерзнет!»

А еще лучше, если бы в тот вечер, когда класс Феликса устраивал бал, папочка велел бы, чтобы его связали, сунули в рот кляп и заперли на чердаке, где хранилось оружие.

Что же касается Елены Троянской, то о ней Селия Гилдрет слыхом не слыхала. В мифе говорится, что Елена была прекраснейшей из смертных и Афродита отдала ее Парису в обмен на яблоко.

Одно было плохо: Елена была уже замужем за царем Спарты, так что троянцу Парису пришлось ее похитить.

Из-за этого и разгорелась Троянская война.

И Селия действительно вышла из машины, но никакого яблока она так и не взяла. Когда Феликс подошел к ней, она сорвала с платья и бросила свой букетик, сбросила свои золотые бальные туфельки на высоких каблуках, купленные на последние деньги, так же как ее белое платье, а может быть, и кружевное бельишко. И ее страх, и возмущение, и ножки в чулках, и ее поразительное лицо были чудом из чудес, какое только в сказках и встретишь.

В Мидлэнд-Сити оказалась своя собственная богиня раздора.

Эта богиня танцевать не умела и не хотела, и своих одноклассников она терпеть не могла. Она сказала нам, что в кровь разодрала бы себе лицо, чтобы люди, глядя на нее, не видели то, чего в ней не было и нет. Она сказала, что лучше бы ей умереть, потому что ей стыдно от того, что про нее думают взрослые мужчины и даже мальчишки и как они ее обхаживают. Она сказала, что когда после смерти попадет на небо, то первым делом постарается у кого-нибудь там дознаться, что же, в конце концов, было написано у нее на лице и зачем.

Мы с Феликсом вспоминаем все, что говорила Селия в тот вечер, – мы с ним сидим рядом около нашего плавательного бассейна в Гаити.

Мы оба помним, как она сказала, что чернокожие добрее и лучше понимают жизнь, чем белые. Она ненавидела богачей. Она сказала, что надо бы расстрелять всех богачей, которые, как мы, живут в свое удовольствие, когда идет война.

И вдруг, позабыв о своих туфельках и своем букетике, она со всех ног помчалась домой.

Бежать ей надо было всего четырнадцать кварталов. Феликс полз за ней на своем «кидслере» вдоль обочины все четырнадцать кварталов, упрашивая ее сесть в машину. Но она нарочно шмыгнула в переулок, куда «кидслер» не мог протиснуться. Феликс так и не узнал, что с ней было потом. Встретились они только двадцать семь лет спустя, в 1970 году. Она тогда была замужем за Двейном Гувером, торговцем автомашинами фирмы «Понтиак», а Феликса только что выгнали с поста президента Национальной радиовещательной корпорации.

И он вернулся домой искать свои корни.