Прошло еще две недели. Умерла мама. Следующие лет двадцать проблем с притяжением не было.

А время шло. А время уходило сквозь пальцы. Оно растекалось липкой бесформенной массой, очертания которой были смазаны всевозрастающими дозами три-бензо-манерамила.

Не могу уже точно сказать, когда, но я закрыл свой госпиталь, распрощался с медициной и был избран сенатором Соединенных Штатов от штата Вермонт.

А время уплывало сквозь пальцы.

Пришел день, когда моя кандидатура была выдвинута на пост президента. Слуга привинтил значок избирательной кампании к лацкану моего фрака. На значке были написаны слова, которым суждено было принести мне победу на выборах: «Долой одиночество!»

За всю предвыборную кампанию я появился в Нью-Йорке один единственный раз. Я держал речь прямо на ступеньках Публичной библиотеки, что находится на пересечении 42-й Улицы и 5-й Авеню. Остров напоминал сонный морской курорт. Он так и не оправился после второго страшного удара притяжения, который оборвал все лифты в зданиях, затопил туннели, изувечил мосты. Выстоял один единственный Бруклинский мост.

Когда я держал свою речь, притяжение капризничало. Но это были детские игрушки по сравнению с первым ударом. Если виной всему были китайцы, то они, кажется, научились манипулировать притяжением, плавно повышая и уменьшая его силу. Наверное, они решили снизить процент разрушений и человеческих жертв.

Притяжение стало таким же величественно-элегантным, как приливы и отливы.

Во время моей речи притяжение было сильным. Поэтому мне пришлось говорить, сидя в кресле. Я был трезв, как стеклышко, но, несмотря на это, меня качало из стороны в сторону, как набравшегося английского эсквайра добрых старых времен.

Мою аудиторию составляли в большинстве своем люди, ушедшие от дел. И вот эти люди, в буквальном смысле слова, распластались поперек 5-й Авеню. Полиция на всякий случай блокировала движение. Мне кажется, эта мера предосторожности была абсолютно излишней! Машина на улице Нью-Йорка к тому времени стала чем-то вроде музейной редкости.

Из района Мэдисон Авеню донесся отдаленный взрыв. Это разбирали на камни никому не нужные небоскребы.

Я говорил о великом американском одиночестве, этой излюбленной народом теме. Карта оказалась беспроигрышной. Сама по себе эта тема могла бы принести победу кому угодно. А я просто-напросто не умел ни о чем другом говорить. Потрясающее совпадение.

Позор, говорил я, что такую простую и приемлемую схему против одиночества никому не пришло в голову извлечь на свет божий на более раннем историческом этапе развития Америки. Сколько ненужных злодеяний пришлось совершить детям Америки! И злодеяния эти совершались не из чистой любви к греху. Причиной всему было великое одиночество!

Когда я закончил речь, ко мне на четвереньках подполз пожилой мужчина. Он рассказал грустную историю о том, как пристрастился одно время скупать страховки, облигации государственных займов, всякое барахло, «незаменимое в хозяйстве», автомашины и т.п. И он совершенно не нуждался во всех этих вещах. Просто он надеялся породниться с коммивояжером.

«У меня не было родни, и мне постоянно ее не хватало», — сказал он.

«Всем не хватает», — ответил я.

Он рассказал мне, что одно время изрядно выпивал. Но делал это исключительно из желания обрести родственников. Он пытался брататься с завсегдатаями баров. «Бармен становился чем-то вроде отца родного, вы меня понимаете? Но в самый неподходящий момент заведение закрывалось».

Я рассказал ему полуправду о себе самом. Потом эта история стала ужасно популярной. «Я тоже когда-то был очень одинок, — сказал я. — Свои самые сокровенные мысли я мог доверить одной лишь кобыле по кличке Бадвайзер». И я поведал ему историю смерти любимой кобылы.

Беседуя, я то и дело подносил руку ко рту, словно хотел подавить вопль возмущения и т.п. На самом же деле я потихоньку запихивал в рот маленькие зелененькие горошинки. К тому времени они были строго запрещены законом и полностью сняты с производства. Но я припрятал целое ведро этих таблеток в помещении Сенатской канцелярии.

Это им я обязан своим неувядающим оптимизмом и неизменной обходительностью. Благодаря им я не старился так же быстро, как все остальные люди. Мне исполнилось семьдесят лет, а сила и энергия у меня были, как у сорокалетнего мужчины.

Я даже умудрился подцепить новую хорошенькую жену. Звали ее Софи Ротшильд Свеин. Ей было всего двадцать три года.

«Вас изберут президентом, я получу кучу новых искусственных родственников, — рассуждал мужчина. — Сколько, вы сказали, их у меня будет?»

«Десять тысяч родных братьев и сестер, — ответил я. — 190 тысяч двоюродных и прочеюродных».

«Не многовато ли?»

«Но мы ведь договорились, что в такой огромной и неуютной стране, как наша, человеку просто необходимо иметь как можно больше родственников, — сказал я. — Вдруг вам придет в голову отправиться в Вайоминг. Представляете, как потеплеет у вас на душе при мысли, что в Вайоминге вас с распростертыми объятиями ждут не дождутся целые полчища родственников?!»

Он тщательно переварил мои слова.

«Ваше новое имя будет представлено именем существительным, означающим название цветка или фрукта, или ореха, или овоща, или растения семейства бобовых, или птицы, или пресмыкающегося, или рыбы, или моллюска, или драгоценного камня. Оно будет писаться через черточку с числительным порядка от одного до двадцати».

Я поинтересовался, как величали мужчину до сегодняшнего дня.

«Элмер Гленвиль Грассо», — ответил он.

«Отлично. Вы, например, можете стать Элмером Уран-3 Грассо. И каждый, кто будет носить в своей фамилии слово „Уран“, автоматически превратится в вашего родственника».

«Что делать, если попадется новоиспеченный родственничек, которого я на дух переносить не буду?»

«Мистер Грассо, я лично буду очень огорчен, если после того, как меня изберут на пост президента, вы не пошлете всех ненавистных вам искусственных родственников подальше со следующими словами: „Катись-ка ты к едрене-фе-не-е-е!“ И знаете, дорогой мистер Грассо, произойдет презабавнейшая штука, — продолжал я, — те самые родственники, в адрес которых вы бросите эти слова, поспешат восвояси и крепко подумают, как бы им стать получше».

«Вы даже представить не можете, насколько реформа облегчит вашу жизнь. Допустим, к вам подошел нищий и просит денег», — говорил я.

«Не понимаю, к чему вы клоните», — сказал мистер Грассо.

«Сейчас поймете. Вы спрашиваете у нищего, как его зовут. Он отвечает, предположим, что его зовут Устрица-19 или Гаичка-1, или что-то в том же роде. А вы ему вежливо в ответ: „Милок, я — Уран-3. У тебя есть 190 тысяч дальних и десять тысяч близких родственников. Ты в этом мире не одинок. А у меня есть свои родственники, заботиться о которых мой святой долг. Так что не обессудь, милок, катись-ка ты подальше к едрене-фе-не-е-е!“