Вначале бедные родители считали нас круглыми идиотами. Они попытались приспособиться к такому положению вещей. Потом они решили, что мы гениальны. Ладно, приспособились и к этому. Сейчас их пытались убедить в том, что мы самая что ни на есть серая посредственность. Приходилось заново приспосабливаться.

Украдкой мы с Элизой наблюдали, как беспомощно, в полнейшем замешательстве они взывали о помощи. Они просили доктора Корделию Свеин Кординер объяснить им, как может посредственность граничить с блестящей способностью вести разговоры на сложные научные темы да еще на разных языках.

Доктор Кординер была непоколебима и тверда, как сталь: «Мир кишмя кишит людьми, которые умеют пускать пыль в глаза и кажутся умней, чем есть на самом деле. Они просто сбивают нас с толку книжной мудростью, разными фактами и иностранными словечками. А на самом деле не имеют никаких практических знаний. Моя задача выявлять подобных субъектов и изолировать их от общества, тем самым изолируя их от самих себя. Вот яркий пример — ваша Элиза, — продолжала она. — Умудрилась прочитать мне целые лекции по экономике и астрономии, теории музыки и прочим предметам, а сама не только не умеет ни читать, ни писать, но никогда и не научится».

Она говорила, что раз уж мы не претендуем занимать высокие посты, то в нашем положении нет ничего трагического. «Они полностью лишены честолюбия, и поэтому жизнь не должна обмануть их ожиданий. Единственное, чего они всем сердцем хотят, это жить, как жили до сих пор, без изменений. Сами понимаете, это невозможно».

Папа грустно кивнул головой: «А кто из двоих более способный? Мальчик?»

«Он способный постольку, поскольку умеет писать и читать, — ответила доктор Кординер. — Он не так будет выделяться из общей массы, как сестра. Без нее, вообще, он тише воды, ниже травы. Его необходимо отдать в одну из тех специализированных школ, где не Предъявляют слишком высоких требований. Так он привыкнет к мысли, что каждый должен быть сам за себя».

«К чему, к чему?» — не расслышал папа.

Доктор Кординер повторила специально для него:

«Привыкнет к мысли, что каждый должен быть сам за себя».

Сказанного было вполне достаточно, чтобы мы с Элизой тут же проломили стену и грубо ввалились в библиотеку в ореоле штукатурки и поломанной дранки.

Но у нас все же хватило ума не терять последнее свое преимущество — подслушивание. Поэтому мы потихоньку вернулись в спальню, а уже оттуда выскочили в коридор, слетели вниз по лестнице и, минуя фойе, вбежали в библиотеку. Мы плакали впервые в жизни. Мы объявили, что пусть только попробуют разъединить нас — мы тут же покончим с собой.

Доктор Кординер весело рассмеялась. Она сказала родителям, что некоторые вопросы в тестах были специально рассчитаны на выявление склонности к самоубийству. «Даю голову на отсечение, — сказала она, — меньше всего они способны на самоубийство».

Говорить с легкостью о подобных вещах было несомненной тактической ошибкой с ее стороны. Произошла осечка. Внезапно мама закусила удила. Атмосфера в комнате тут же накалилась до предела. Мама больше не была безвольной, вежливой и доверчивой куклой. Сразу она ничего не сказала. Но было видно, как в ней берут верх первозданные силы. На глазах у всех мама превратилась в самку-пантеру, затаившуюся в напряженной позе перед прыжком. Ей вдруг захотелось перегрызть глотки всем без исключения специалистам по детскому воспитанию. Она встала на защиту своих детенышей.

Это был первый и последний раз, когда она вела себя как настоящая мать.

Мы перестали реветь. Да это у нас и не особенно получалось. Мы выдвинули определенное требование и просили, чтобы его тут же удовлетворили.

Мы требовали, чтобы нас тестировали, но на сей раз вместе.

«Мы докажем вам, — сказал я, — как блестящи наши способности, когда мы вместе. И больше никому в голову не придет разлучать нас».

Мы терпеливо все объяснили. Я рассказал, кто такие «Бетти и Бобби Брауны». Да, соглашался я, они тупы. Еще я говорил, что до сих пор мы никого не ненавидели и вообще плохо понимали это чувство, когда читали о нем в книгах. «Но, наконец-то, до нас начинает доходить, что такое ненависть, — сказала Элиза. — И вся ненависть, на которую мы только способны, полностью падает на двух человек: на Бетти и Бобби Браунов».

Как выяснилось потом, доктор Кординер ко всем своим грехам имела еще один: она ужасно трусила. Как и все трусы, она продолжала хорохориться, хотя момент был для того неподходящий. На нашу просьбу она ответила с презрительной усмешкой: «На каком свете вы находитесь, хотела бы я знать», — сказала она.

Тогда мама не выдержала, встала, подошла к ней вплотную, но даже пальцем не тронула. Мама, не глядя ей в глаза, а, казалось, обращаясь к шее, издала то ли рык, то ли урчание.

Она обозвала доктора Кординер «паршивой расфуфыренной жалкой воробьихой».