Сочинители историй, написанных чернилами на бумаге, делятся на каратистов и боксеров. Впрочем, сочинители давно уже никого не интересуют. Так вот. Боксеры пишут рассказы быстро, наспех, как Бог на душу положит. Затем они набрасываются на них снова, переписывая то, что просто ужасно или не подходит, и исправляя остальное. Каратисты пишут по одному предложению, шлифуя его прежде, чем приступить к следующему. Когда они заканчивают писать, рассказ действительно закончен.

Я – каратист. Большинство мужчин – каратисты, а большинство женщин – боксеры. Снова скажу: надо кому-нибудь провести исследование на эту тему. Может быть, писателю на роду написано быть каратистом или боксером. Недавно я был в Рокфеллеровском университете, там ищут и находят все больше и больше генов, которые заставляют нас действовать тем или иным способом, точно так же, как нас заставлял катаклизм. Еще до моего визита в этот университет я заметил, что мои с Джейн дети и дети Элли и Джима стали совсем разными людьми, но при этом каждый стал именно тем, кем ему предопределено было стать.

У всех шестерых жизнь налажена.

Но, с другой стороны, у всех шестерых были бесчисленные возможности наладить свою жизнь. Если вы верите тому, что пишут в газетах, тому, что говорят по радио, тому, что показывают по телевизору, что читаете в Интернете, – что ж, вы сильно отличаетесь от других.

Мне кажется, что писатели-боксеры находят удивительным, что люди бывают смешными, грустными или какими-нибудь еще, и об этом и рассказывают, не задумываясь, почему или по какой причине люди вообще живут.

Каратисты творят одно предложение за другим, продираясь через воображаемые двери и заборы, прорезая себе путь через заросли колючей проволоки под шквальным огнем, дыша горчичным газом, и все для того, чтобы найти ответ на эти вечные вопросы: «Что, черт подери, нам делать? Что, черт подери, происходит в этом мире?»

Каратистам все мало. Каратист Вольтер говорил: «Нужно возделывать свой сад», но каратисты хотят еще заниматься правами человека. Вот о них и поговорим. Я начну с двух правдивых историй, произошедших и конце нашей с Траутом войны в Европе.

Дело обстоит так. 7 мая 1945 года Германия, прямо или косвенно ответственная за смерть примерно сорока миллионов человек, капитулировала. Еще несколько дней спустя к югу от Дрездена, близ границы с Чехией, оставался очаг анархии, который впоследствии вошел в оккупационный сектор Советского Союза. Я был в этом месте и немного рассказал о тех днях в книге «Синяя борода». Из лагерей были освобождены и брошены на произвол судьбы тысячи военнопленных, таких как я, а так же выжившие в концлагерях люди с номерами, вытатуированными на руках, сумасшедшие, уголовники, цыгане и Бог знает, кто еще.

И вот что я вам скажу. Там были и немецкие войска, сломленные, но вооруженные. Они искали, кому бы сдаться – только не Советскому Союзу. Мы с моим фронтовым другом Бернардом В. О’Хара поговорили кое с кем из них. О’Хара, адвокат и прокурор в разные периоды своей жизни, сейчас на небесах. А тогда мы оба слышали слова немцев. Они говорили, что Америке следовало делать то же самое, что делали они, – воевать с безбожниками-коммунистами.

Мы ответили, что нам так не кажется. Мы ожидали, что СССР постарается стать похожим на США, со свободой печати и вероисповедания, праведными судами и честными выборами, и так далее. А США, в свою очередь, постараются воплотить то, что воплощено – так говорили – в СССР, именно распределение благ по справедливости. «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Вроде того.

Бритва Оккама.

А затем О’Хара и я, ну точно как дети, зашли в один амбар. Стояла замечательная весна. Мы искали, чего бы поесть. Нам бы сошло все что угодно. Но на сеновале мы нашли тяжело раненого капитана печально известных своей жестокостью СС. Судя по всему, он был при смерти. Он с легкостью мог быть организатором пыток и уничтожения людей в каком-нибудь лагере смерти неподалеку.

Как у всех членов СС, и как и у всех людей, сидевших в лагерях смерти, у капитана на руке был вытатуирован личный номер. Как тут можно визировать, скажете? После окончания войны все было очень иронично. Он попросил нас с О’Харой уйти. Он сказал, скоро умрет, и что никак не может этого дождаться. Когда мы приготовились уйти, не думая о нем, он прокашлялся. Он давал нам знак, что хочет сказать что-то еще. Да-да, снова последние слова. Он хотел что-то сказать, и кто, кроме нас, мог его услышать?

«Я только что понял, что впустую потратил последние десять лет своей жизни». Вот что он сказал.

Катаклизм, братцы!