Глава 4
ИЗУЧЕНИЕ
17
Позднее утро. Мисс Феллоуз опять выкупала мальчика, со значительно меньшим сражением, чем вчера, и тщательно осмотрела его. На нем были порезы и царапины, которых не мог не приобрести мальчик, живший в первобытных условиях, но ни признаков болезни, ни серьезных повреждений не нашлось. Ей удалось даже, набравшись терпения и все время напевая успокоительную песенку, подстричь ему ногти на руках. С ногтями на ногах придется подождать. Ни у нее, ни у мальчика не осталось сил еще и на педикюр.
Занимаясь всем этим, мисс Феллоуз не заметила, как открылась дверь в стасисную зону, но вскоре увидела, что рядом молча, скрестив руки, стоит Хоскинс, вошедший, наверное, несколько минут назад.
— Можно войти? — спросил он.
— Вы как будто уже вошли, разве нет?
— Я хотел сказать — в рабочую зону. Вы не ответили, когда я вызывал вас по селектору.
— Я была занята. Наверное, нужно говорить погромче Но входите же, входите!
Мальчик при появлении Хоскинса отпрянул, забеспокоился и собрался было скрыться в другую комнату, но мисс Феллоуз улыбнулась и поманила его. Он вернулся и прижался к ней, обхватив ее своими кривыми ножонками (до чего же они у него худющие!).
На лице у Хоскинса появилось выражение, сходное с почтением.
— Вы очень многого достигли, мисс Феллоуз!
— Мисочка горячей овсянки может творить чудеса.
— Он к вам, кажется, уже очень привязался.
— Я знаю, как делать то, что мне положено, доктор Хоскинс. Неужели это так удивительно?
— Я не хотел вас обидеть... — покраснел тот.
— Ну конечно. Я понимаю. Вчера вы здесь видели дикого звереныша, а сейчас он...
— Совсем не звереныш.
— Да. Совсем не звереныш. — Мисс Феллоуз замялась. — Но поначалу у меня были сомнения на этот счет.
— Думаете, я забыл? Вы были просто вне себя.
— Теперь я успокоилась, а тогда реагировала слишком бурно. Он мне и вправду показался на первый взгляд обезьяньим детенышем, а я ни к чему такому не была готова. Но он удивительно быстро приспосабливается. Он не обезьяна, доктор Хоскинс. Он вполне разумное создание. Мы очень хорошо поладили.
— Рад это слышать. Значит, вы решили остаться?
— Разве в этом кто-то сомневался, доктор Хоскинс? — с металлом в голосе ответила она.
— Пожалуй, нет, — пожал плечами тот. — Знаете, мисс Феллоуз, не вы одна вчера были чуточку не в себе. Думаю, вы представляете, какие колоссальные усилия вложили мы в этот проект и как много зависело от его успеха. Теперь же, добившись успеха, потрясающего успеха, мы чувствуем некоторое отупение. Как человек, который собрал все силы, чтобы взломать дверь, преграждающую ему путь. И вот он бросается на эту дверь, а она вдруг уступает без всякого усилия, и он вваливается туда, куда так мечтал попасть. И стоит, и смущенно озирается кругом, и говорит себе: «Ну вот я и здесь, а что дальше?»
— Хороший вопрос, доктор Хоскинс. Итак, что же дальше? Вы будете водить сюда всевозможных специалистов, чтобы показать им мальчика, не так ли? Специалистов по доисторическим временам и так далее?
— Конечно.
— И, полагаю, надо будет произвести полный медицинский осмотр.
— Да, разумеется. Хотя мальчуган вроде бы в порядке? На вид?
— На вид — да. Он крепкий парнишка. Но я не доктор — мальчику нужно пройти терапевтическое обследование. Одно дело — казаться здоровым, другое — быть здоровым. У него может быть множество паразитов — амебы, простейшие и прочие. Может, они для него безвредны, а может, и нет. И если они не угрожают его здоровью, то могут угрожать нашему.
— Мы уже подумали об этом. Днем придет доктор Джекобе, чтобы провести предварительное обследование. С этим врачом вы будете работать в течение всего эксперимента. Если доктор Джекобе не слишком выведет мальчика из колеи, то к вам зайдет еще доктор Макинтайр из Смитсоновского института для первого антропологического обследования. Ну и пресса, конечно.
— Пресса? — опешила мисс Феллоуз. — Какая еще пресса? Кто? Когда?
— Ну, они захотят увидеть мальчика как можно скорее, мисс Феллоуз. Кандид Девени уже всех оповестил. К концу дня в нашу дверь будут ломиться все газеты и телестанции мира.
Мисс Феллоуз посмотрела на ребенка и оберегающим жестом обняла его за плечи. Он вздрогнул — совсем чуть-чуть, — но не сделал попытки освободиться.
— Значит, в это тесное помещение набьются журналисты и люди с камерами? В первый же день?
— Да, мы, кажется, не подумали...
— Да, вы не подумали. Это очевидно. Послушайте, доктор Хоскинс, — это ваш маленький неандерталец, и вы вольны делать с ним что угодно. Но никакой прессы, пока он не пройдет медосмотр и не получит справки о том, что здоров — это как минимум. А еще лучше — пока он здесь немного не адаптируется. Вы понимаете меня, правда?
— Мисс Феллоуз, вы же знаете, что реклама имеет первостепенную важность...
— Первостепенную, да. Вот будет реклама, если ребенок умрет в приступе панического страха прямо перед камерой!
— Мисс Феллоуз!
— Или если подцепит насморк от кого-нибудь из ваших драгоценных репортеров. Я пыталась довести до вас, когда просила о стерильной среде, что у него может быть нулевая сопротивляемость к нашим микроорганизмам. Нулевая. Ни антител, ни врожденного иммунитета, ничего, что помешало бы...
— Прошу вас, мисс Феллоуз...
— А если он их всех наделит какой-нибудь заразой каменного века, против которой нет иммунитета у нас?
— Хорошо, хорошо, мисс Феллоуз. До меня уже дошло.
— Хочу полностью удостовериться, что это так. Говорю вам — пусть ваша пресса подождет. Сначала нужно сделать ему все прививки, какие только возможно. Плохо уже то, что он вчера контактировал с таким количеством людей, но толпу репортеров я сюда не пущу — ни сегодня, ни завтра. Если хотят, пусть пока фотографируют его сверху, не входя в стасисную зону — как если бы он был новорожденным, и пусть при этом ведут себя тихо. Позже можно будет составить график съемки. И кстати о верхе. Я все-таки не в восторге оттого, что все время на виду. И хочу, чтобы в моей комнате сделали крышу — хотя бы просто из брезента. Не нужно пока, чтобы тут суетились рабочие. Думаю, что и весь кукольный домик спокойно можно покрыть потолком.
— Однако вы не стесняетесь, — улыбнулся Хоскинс. — Вы очень напористая женщина, мисс Феллоуз. — В его голосе звучало восхищение, смешанное с изрядной дозой раздражения.
— Напористая? Наверное. Во всяком случае, когда речь идет о моих детях.
18
Доктор Джекобе был кряжистым человеком лет шестидесяти, с грубыми чертами лица и седыми волосами, подстриженными ежиком, по-военному. Его властные, не терпящие возражений, резковатые манеры тоже, казалось бы, больше подходили военному врачу, чем педиатру. Но мисс Феллоуз из долгого опыта знала, что дети не против резкости, если под ней чувствуется доброта. На то и доктор, чтобы командовать, этого от него и ждут. Ласку, нежность, утешение дети ищут у других, а доктор — это божество, разрешающее все вопросы, излечивающее все болезни.
Интересно, кто занимался врачеванием в родном племени мальчика сорок тысяч лет назад? Колдун, конечно. Жуткая личность с костью в носу и с глазами, обведенными красной краской — он ставил диагноз, прыгая вокруг костра, пылающего синим, зеленым и алым пламенем. А как бы выглядел доктор Джекобе с костью в носу и с медвежьей шкурой на плечах вместо прозаического белого халата?
Доктор коротко, уважительно пожал сестре руку.
— Я слышал о вас много хорошего, Феллоуз.
— Хочу надеяться.
— Вы работали у Галлахера в «Вэлли дженерал», верно? Хоскинс говорил. Отличный парень Галлахер. Догматик, сукин сын, но хотя бы догмы у него верные. Сколько вы проработали у него в отделении?
— Три с половиной года.
— Он вам понравился?
— Не особенно. Я слышала, как он говорил молодой сестре вещи, которые считаю неподобающими. Но сработались мы хорошо. Я многому у него научилась.
— Да, он соображает. Жаль, конечно, что он так ведет себя с сестрами. А у вас с ним, случайно, ничего такого не было?
— У меня? Нет. Ничего подобного.
— Да, я так и думал, что с вами он бы не решился и пробовать.
Что он, собственно, хотел этим сказать? Что она не во вкусе
Галлахера? Она вообще ни в чьем вкусе и довольствуется этим уже много лет. Впрочем, неважно.
Доктор, похоже, помнил всю ее анкету наизусть. Он говорил о разных больницах, упоминал разных докторов, с небрежной фамильярностью отзывался о главных медсестрах и советах директоров. У него явно были обширные связи. Мисс Феллоуз знала о нем только то, что он занимает какую-то высокую должность в государственном медицинском центре и, кроме того, имеет немалую частную практику. Их пути никогда не пересекались. Если Хоскинс счел нужным показать доктору ее анкету, он мог бы и ей показать анкету доктора. Впрочем, это тоже не столь важно.
— Ну что ж, пожалуй, пора взглянуть на вашего маленького неандертальца, — сказал Джекобе. — Где он прячется?
Она показала на соседнюю комнату. Мальчик то и дело робко выглядывал оттуда, показывая то жесткий вихор, то краешек глаза.
— Стесняется? Санитары говорят по-другому. Будто бы он дикий, как настоящая обезьянка.
— Это уже позади. Первый приступ ужаса прошел — теперь он просто боится и чувствует себя покинутым.
— Оно и неудивительно. Однако пора за работу. Позовите его, пожалуйста. Или приведите сами.
— Попробую позвать. Ты можешь выйти, Тимми. Это доктор Джекобе. Он ничего тебе не сделает.
Тимми?
Это еще откуда? Она и сама не знала.
Имя как-то неожиданно выплыло из ее подсознания. Она в жизни не знала ни одного Тимми. Но ведь надо же как-то называть мальчика? Вот она и назвала. Тимоти, сокращенно — Тимми. Так тому и быть. Настоящее человеческое имя. Тимми.
— Тимми? — снова с удовольствием выговорила она, радуясь, что теперь у него есть имя. Он для нее больше не «ребенок», не «неандерталец», не «безобразный малыш». Он — Тимми. Он — личность. У него есть имя.
Но Тимми в ответ на ее призыв скрылся обратно в комнату.
— Нельзя же весь день на него тратить, — нетерпеливо сказал Джекобе. — Пойдите-ка, Феллоуз, приведите его.
И надел на лицо марлевую маску — чтобы обезопасить не только Тимми, но и себя скорее всего.
Это была ошибка. Тимми выглянул, увидел маску и взвыл так, точно ему явился демон из кошмарных снов его каменного века. Когда мисс Феллоуз появилась на пороге, мальчик кинулся от нее, словно зверек, убегающий от своего хозяина в дальний угол клетки, и прижался к стенке, дрожа крупной дрожью.
— Тимми, Тимми...
Бесполезно. Он не подпустит ее к себе, пока Джекобе здесь. Мальчик неплохо выдерживал присутствие Хоскинса, но Джекобе, видимо, напугал его до полусмерти. Вот и провалилась ее теория о том, что дети предпочитают властных и по-военному резковатых докторов. К этому ребенку, во всяком случае, она не подходит.
Мисс Феллоуз позвонила и вызвала Мортенсона с Эллиотом.
— Кажется, нам требуется помощь.
Двое здоровенных санитаров нерешительно переглянулись. Левый рукав белой куртки Эллиота заметно вздувался — это, конечно, повязка на том месте, где вчера его поцарапал Тимми.
— Ну, полно вам, — сказала мисс Феллоуз. — Это всего лишь малый ребенок.
Но мальчик в приступе ужаса снова вернулся в свое дикое состояние. Мисс Феллоуз, с Мортенсоном и Эллиотом на флангах, пыталась поймать его, но он носился по комнате с проворством настоящей обезьяны — попробуй излови. Наконец Мортенсон, совершив прыжок, перехватил мальчишку и оторвал от пола, а Эллиот опасливо ухватил его за лодыжки, чтобы не лягался. Мисс Феллоуз, подойдя, сказала мягко:
— Все хорошо, Тимми, — никто тебе ничего плохого не сделает...
С тем же успехом она могла бы сказать: «Положись на меня». Мальчик бешено отбивался, почти с тем же пылом, что и вчера во время купания.
Мисс Феллоуз, преодолев неловкость, попыталась успокоить его давешней колыбельной песенкой. Никакого толку.
— Придется дать успокоительного, — подошел доктор Джекобе. — Господи, что за уродец.
Мисс Феллоуз взъярилась так, как будто речь шла о ее собственном ребенке. Как доктор смеет говорить такое! Как он смеет!
— У него классическое неандертальское лицо, — отрезала она. — По неандертальским понятиям он просто красавец. — А это откуда взялось? Она понятия не имела о типах неандертальских лиц и о нормах неандертальской красоты. — Не хотелось бы прибегать к успокоительному, но если нет другого выхода...
— Думаю, что нет. Из осмотра ничего не выйдет, если держать его вот так, силой.
Это верно. Непохоже, чтобы мальчик проявил энтузиазм, когда ему станут прижимать шпателем язык или светить в глаза. Он не даст ни взять у себя кровь, ни измерить температуру — даже на расстоянии, с помощью термопары. Мисс Феллоуз неохотно кивнула.
Джекобе достал из своего чемоданчика ультразвуковую ампулу с транквилизатором и активировал ее.
— Вы же не знаете, какую дозу ему дать, — сказала мисс Феллоуз.
— Эта доза рассчитана на вес до тридцати килограммов, — удивился доктор. — В пределах нормы.
— Доза рассчитана на вес человека, доктор. А это неандертальский мальчик. У нас нет никаких сведений об их кровообращении.
Собственные рассуждения испугали ее. Как ни печально, она снова проводит черту между людьми и неандертальцами и никак не выработает твердого взгляда на мальчика. Он — человек, с жаром сказала она себе. Человек, человек, человек! Он Тимми, он человек.
Но Джекобса, как видно, мало занимал этот вопрос.
— Будь он даже детенышем гориллы или орангутанга, Феллоуз, я считал бы дозу верной. Человек он или неандерталец — кровеносная система тут ни при чем. Значение имеет только масса тела. Ладно, возьмем половинную дозу. Чтоб уж совсем не рисковать хоскинсовским сокровищем.
Не только хоскинсовским, к удивлению своему подумала мисс Феллоуз.
Джекобе уменьшил дозу и приложил ампулу к предплечью мальчика. Раздалось легкое жужжание, и транквилизатор тут же начал делать свое дело.
— Ну вот. Теперь возьмем немного палеолитической крови и доисторической мочи. Кал на анализ брали, Феллоуз?
— У него еще не было стула, доктор Джекобе. Смещение, вызванное путешествием во времени...
— Когда это случится, соскоблите немного с пола и дайте мне знать, хорошо?
— Он ходит в туалет, доктор, — возмутилась мисс Феллоуз.
Джекобе удивился и, похоже, рассердился, но потом засмеялся.
— Да вы прямо горой за него стоите, как я погляжу.
— Да. А разве это плохо?
— Пожалуй, нет. Ну хорошо, когда мальчик пойдет в туалет и у него будет стул, возьмите немного на анализ. Полагаю, он пока еще не спускает за собой, а, Феллоуз?
На этот раз Эллиот с Мортенсоном тоже засмеялись. Мисс Феллоуз к ним не присоединилась.
Тимми, кажется, уснул — терпел все, не пошевелившись. Джекобе без труда открыл ему рот, чтобы осмотреть зубы. Мисс Феллоуз, которая их тоже еще не видела, смотрела доктору через плечо, опасаясь, что у мальчика окажутся острые обезьяньи клыки. Но нет, ничего похожего. Зубы великоваты, крупнее, чем у современных детей, и, видимо, крепче — но красивой формы, ровные. Превосходные зубы. И определенно человеческие: ни устрашающих торчащих резцов, ни собачьих клыков. Мисс Феллоуз глубоко, с облегчением вздохнула.
Джекобе закрыл мальчику рот, заглянул ему в уши, приподнял веки. Осмотрел ладони и подошвы ног, простукал грудь, прощупал живот, согнул и разогнул руки и ноги, попробовал бицепсы и бедренные мышцы.
— Он просто маленькое динамо, в чем вы и сами имели случай убедиться. Мал для своего возраста и весит чуть меньше нормы, но это не результат недоедания. Сделав анализ кала, я смогу выяснить, чем он питался, но диета скорее всего была высокопротеиновой и низкокрахмальной — именно этого следует ожидать от охотников и собирателей, живших в неблагоприятном климате.
— В неблагоприятном?
— Обледенение, — слегка покровительственно сказал Джекобе. — Ледниковый период — именно на него приходится большая часть неандертальской эпохи.
«Вы-то откуда знаете? — воинственно подумала мисс Феллоуз. — Вы что, там были? Или вы антрополог?»
Но придержала язык. Доктор Джекобе все время, как нарочно, гладит ее против шерсти, но им, как-никак, работать вместе и нужно поддерживать вежливые отношения. Хотя бы ради Тимми.
19
На середине осмотра Тимми зашевелился и стал беспокоен. Вскоре стало ясно, что действие транквилизатора кончается. Значит, ему действительно следовало дать нормальную для ребенка его массы дозу, как и настаивал Джекобе, — мисс Феллоуз перестраховалась. В чем бы Тимми ни отличался от современного ребенка, на седатив он реагировал точно так же. Он обретал все больше человеческих качеств по мере того, как мисс Феллоуз лучше узнавала его.
Но Джекобе уже сделал все, что мог сделать в данный момент, собрался и ушел, обещав вернуться через пару дней, если анализы покажут что-либо необычное.
— Хотите, чтобы мы остались? — спросил Мортенсон.
— Нет необходимости. Оставьте меня с мальчиком.
Тимми успокоился, как только они ушли. К мисс Феллоуз он, как видно, уже привык и нервничал только в присутствии других. Со временем пройдет и это.
— Вот видишь, Тимми, ничего страшного не случилось. Немножко тебя постукали, немножко помяли — но нам ведь столько надо узнать о тебе, понимаешь?
Он молча, внимательно смотрел на нее.
— Ты понимаешь, да, Тимми?
Он проворчал какое-то двусложное слово, которое, к ее изумлению, показалось ей похожим на «Тимми»
Возможно ли? Он уже знает свое имя?
— Скажи еще раз! Тимми. Тимми.
Он снова пробормотал свои два слога. На этот раз это уже не показалось мисс Феллоуз таким похожим на «Тимми». Возможно, она просто фантазирует, принимая желаемое за действительное. Однако гипотезу стоило проверить Она сказала, указывая на мальчика:
— Тимми — это ты. Тимми. Тимми. Тимми.
Он молча смотрел на нее.
— А я... — она указала на себя и на мгновение замялась. «Мисс Феллоуз» уж слишком длинно. Но «Эдит» не годится. «Няня»? Нет, тоже не пойдет. Придется остановиться на «мисс Феллоуз». — Я — мисс Феллоуз. Ты — Тимми. Я — мисс Феллоуз. Ты — Тимми. — Она повторила это еще раза три-четыре. Мальчик не отвечал. — Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая? — посмеялась она собственной глупости. — Говорю что-то непонятное, тычу пальцем, пою. А у тебя на уме сейчас только ленч, правда, Тимми? Правда? Ленч? Еда? Голодный?
Мальчик снова пробурчал два слога и для пущей убедительности пощелкал языком.
— Да, ты голодный. Пора скушать что-нибудь высокопротеиновое и низкокрахмальное. Фирменное блюдо ледникового периода, да, Тимми? Ну, посмотрим, что у нас тут есть.
20
После ленча пришел доктор Макинтайр из Смитсоновского антропологического института. Перед этим Хоскинс предусмотрительно позвонил по селектору, чтобы спросить у мисс Феллоуз, как она думает — выдержит ли мальчик второй визит почти сразу же после первого? Она посмотрела на Тимми. Он поел с большим аппетитом — выпил целую бутылку синтезированного витаминного напитка, рекомендованного доктором Джекобсом, и умял еще тарелку овсянки с ломтиком тоста, первой твердой пищей, которую мисс Феллоуз рискнула ему дать. Теперь он, спокойный и довольный жизнью, сидел на краешке кровати, ритмично стукая пятками снизу по матрасу — обыкновенный мальчишка после сытного завтрака.
— Ну как, Тимми? Выдержишь еще один осмотр?
Она, конечно, не рассчитывала, что он ей ответит, и щелканье языком едва ли могло сойти за ответ. Мальчик не смотрел на нее и продолжал болтать ногами — наверно, говорил сам с собой. Однако настроение у него определенно хорошее.
— По-моему, можно рискнуть, — сказала она Хоскинсу.
— Хорошо. А как это вы его назвали? Тимми? Что это значит?
— Его так зовут.
— Он что, сказал вам, как его зовут? — опешил Хоскинс.
— Нет, конечно. Просто я зову его «Тимми».
— Ага, — неловко помолчав, сказал Хоскинс. — Вы его зовете «Тимми».
— Надо же как-то его называть, доктор Хоскинс.
— Ну да. Да. Тимми.
— Тимми, — решительно подтвердила мисс Феллоуз.
— Тимми. Ну что ж, хорошо. Так я посылаю к вам доктора Макинтайра, если все в порядке. Посмотреть на Тимми.
Доктор Макинтайр оказался гораздо стройнее, моднее и моложе, чем представлялось мисс Феллоуз, — не старше тридцати — тридцати пяти лет. Небольшого роста, хрупкий, с красивыми золотистыми волосами и светлыми, тонкими, почти невидимыми бровями, он двигался так четко, изящно и выверен-но, точно следовал указаниям какого-то внутреннего хореографа. Его утонченная элегантность озадачила мисс Феллоуз: она никак не ожидала, что палеоантрополог может так выглядеть. Ученый заинтриговал даже Тимми — уж очень он отличался от всех мужчин, с которыми до сих пор сталкивался мальчик на новом месте. Тимми удивленно таращил глаза, как будто Макинтайр был божеством, сошедшим со звезд.
Макинтайра же Тимми так потряс, что он почти лишился дара речи. И надолго застыл в дверях, уставившись на Тимми так же, как Тимми на него. Потом отошел на несколько шагов влево и посмотрел оттуда; перешел на другую сторону комнаты и опять стал смотреть.
Мисс Феллоуз довольно холодно произнесла:
— Доктор Макинтайр, это Тимми. Тимми — доктор Макинтайр. Доктор пришел тебя изучать. Ты тоже можешь изучать его, если хочешь.
Бледные щеки Макинтайра вспыхнули.
— Глазам своим не верю, — охрипшим от волнения голосом сказал он. — Просто никак не могу поверить. Неандерталец чистой воды! Живой, у меня перед глазами — настоящий неандерталец! Извините меня, мисс Феллоуз. Вы должны понять — это так поразительно, так феноменально, так потрясает...
Он чуть не плакал — подобная несдержанность вызывала в ней неловкость и немного раздражала. Но потом мисс Феллоуз сменила гнев на милость и даже растрогалась. Она представила себя на месте историка, который получил вдруг возможность побеседовать с Авраамом Линкольном, Юлием Цезарем или Александром Великим; или на месте богослова, которому вдруг показали подлинные каменные скрижали, принесенные Моисеем с вершины Синая. Естественно, они бы были потрясены. Еще бы — потратить годы на изучение того, что едва известно из древних источников, пытаться понять, восстановить в уме утраченную реальность — и вдруг оказаться лицом к лицу с предметом своей науки, с чем-то подлинным...
Но Макинтайр оправился быстро. Своим легким грациозным шагом он пересек комнату и опустился на колени прямо перед Тимми, глядя на него снизу вверх. Тимми нисколько не испугался — он впервые отнесся так спокойно к новому человеку. Наоборот, он улыбался, мурлыкал что-то себе под нос и покачивался из стороны в сторону, точно к нему пришел в гости любимый дядюшка. В глазах светился живой интерес — кажется, палеонтолог совершенно его заворожил.
— Какой он красивый, мисс Феллоуз! — после долгого молчания сказал ученый.
— Красивый? Пока что мне не часто доводилось это слышать.
— Но это так, это так! Какое чудное неандертальское личико! Надбровные дуги еще не развились, но их уже ни с чем не спутаешь. Платицефалический череп. Удлиненная затылочная область. Можно потрогать его лицо, мисс Феллоуз? Я осторожно. Не хочу его пугать, но хотелось бы кое-что проверить относительно костной структуры...
— Кажется, он тоже не прочь вас потрогать, — сказала мисс Феллоуз.
И в самом деле, Тимми тянулся ручонкой ко лбу Макинтайра. Ученый подался ему навстречу, и Тимми запустил пальцы в его блестящие золотистые волосы и стал гладить их, точно в жизни не видывал такого чуда. Потом вдруг намотал прядку на палец и потянул — весьма чувствительно.
Макинтайр вскрикнул, покраснел и отдернул голову.
— По-моему, ему хочется получить ваш локон, — сказала мисс Феллоуз.
— Только не таким способом. Дайте-ка мне ножницы. — Макинтайр, уже посмеиваясь, отстриг себе клок волос надо лбом и подал шелковистую прядку Тимми, который просиял и закурлыкал от удовольствия. — Скажите, мисс Феллоуз, а у кого-нибудь из тех, кто приходил сюда, были светлые волосы?
Она задумалась. Хоскинс — Девени — Эллиот — Мортенсон — Стретфорд — доктор Джекобе... нет, все они или шатены, или брюнеты, или седые. У нее самой волосы были каштановые с проседью.
— Нет, не припомню. Должно быть, вы первый.
— Может быть, первый в его жизни? Мы, конечно, не знаем, какого цвета волосы у неандертальцев. На всех макетах они обычно изображаются темными — наверно, потому, что неандертальцев принято считать примитивными обезьяноподобными существами, а у большинства крупных современных обезьян темная шерсть. Но темные волосы чаще встречаются в теплых краях, чем у жителей северных областей, а неандертальцы, безусловно, были приспособлены к сильным холодам. Так что они с тем же успехом могли быть и светловолосыми — как, скажем, русские, шведы или финны.
— Но его реакция на ваши волосы, доктор Макинтайр...
— Да. Их вид, безусловно, для него необычен. Ну что ж, возможно, в его племени все были темноволосыми — а возможно, и во всей местности, где они обитали. Да и в его смуглой коже нет ничего нордического. Нельзя, конечно, делать выводы на основе одного-единственного ребенка. Но то, что у нас есть хотя бы этот ребенок — это просто чудо, мисс Феллоуз! До сих пор не верится...
Мисс Феллоуз испугалась, что Макинтайр опять впадет в экстаз, но он держал себя в руках. Он провел кончиками пальцев по щекам Тимми, по его покатому лбу, срезанному подбородку, бормоча себе что-то под нос — очевидно, научные термины, не предназначенные для посторонних ушей.
Тимми вынес его осмотр вполне благодушно.
А потом разразился пространным монологом в форме щелканья и ворчания — это он впервые заговорил с тех пор, как пришел Макинтайр.
Палеонтолог, пунцовый от волнения, посмотрел на мисс Феллоуз:
— Вы слышали? Он раньше произносил что-либо подобное^
— Конечно. Он все время говорит.
— Говорит?
— А что же он, по-вашему, делает? Он говорит нам что-то.
— То есть это вы так предполагаете.
— Нет, — с досадой ответила мисс Феллоуз. — Он разговаривает, доктор Макинтайр. По-неандертальски. В его речи есть много одинаковых фраз. Я пыталась выделить их и даже воспроизвести, но пока безуспешно.
— Что это за фразы, мисс Феллоуз?
— Он щелкает языком и ворчит в определенном порядке. Кое-что я уже различаю. Один набор звуков говорит о том, что он голоден. Другой обозначает нетерпение или беспокойство. Третий — страх. Я знаю, что эти мои толкования нельзя назвать научными, но я безотлучно нахожусь при мальчике со времени его прибытия, и у меня есть опыт общения с детьми, у которых нарушена речь. Я всегда слушала их очень внимательно.
— Да, конечно. — Макинтайр был настроен скептически. — Это очень важно, мисс Феллоуз. Его щелканье и ворчание записывается на пленку?
— Не знаю. Надеюсь, что да. — Она вспомнила, что хотела спросить об этом Хоскинса, да позабыла.
Тимми снова что-то сказал — на этот раз с другой интонацией, более напевно, почти жалобно.
— Видите, доктор Макинтайр? Раньше он этого не говорил. По-моему, он опять хочет поиграть с вашими волосами.
— Вы ведь просто угадываете, не так ли?
— Конечно. Я пока еще не очень бегло говорю по-неандертальски. Но посмотрите — он тянется к вам снова.
Макинтайру, как видно, не очень-то хотелось, чтобы его опять таскали за волосы. Он улыбнулся и взамен протянул Тимми палец, но мальчика это не устроило, что он и высказал, прощелкав несколько длинных фраз, прерываемых тремя еще незнакомыми пронзительными звуками — не то ворчанием, не то воем.
— Кажется, вы правы, мисс Феллоуз! — вскричал взволнованный Макинтайр. — В самом деле похоже на осмысленную речь! Определенно. Как вы думаете, сколько лет ребенку?
— Между тремя и четырьмя годами. На мой взгляд, ближе к четырем. Вы напрасно удивляетесь, что он так хорошо говорит. Четырехлетки уже вполне владеют речью. Если у вас есть дети...
— Дочка. Ей почти три и действительно есть что сказать, но ведь этот ребенок — неандерталец.
— Какое это имеет значение? Почему бы неандертальскому ребенку его возраста тоже не уметь говорить?
— Пока что у нас нет оснований предполагать, мисс Феллоуз, что неандертальцы какого бы то ни было возраста вообще владели речью в нашем понимании. И потому-то звуки, которые произносит этот ребенок, имеют такую огромную важность для науки о доисторическом человеке. Если это действительно речь, то есть осмысленные звуковые построения с четкой грамматической структурой...
— Ну конечно же, это речь! — взорвалась мисс Феллоуз. — Именно речь и отличает человека от животных, не так ли? И вы хотите, чтобы я поверила, будто этот мальчик — не человек?
— Неандертальцы, бесспорно, были людьми, мисс Феллоуз, — мне ли отрицать. Но это не значит, что они владели разговорной речью.
— Что? Как же это возможно — быть людьми и при этом не уметь говорить?
Макинтайр испустил глубокий вздох, давая понять, что его терпение на исходе. Подобные вздохи были слишком хорошо знакомы мисс Феллоуз. Всю свою жизнь она работала с людьми, которые считали, что она знает меньше их, поскольку она «всего лишь» медсестра. Это было не так — по крайней мере, в больнице. Но здесь не больница, и о неандертальцах она действительно ничего не знает, а этот светловолосый молодой человек — специалист по ним. Мисс Феллоуз придала лицу выражение заинтересованного внимания.
— Мисс Феллоуз, — начал Макинтайр, явно собираясь прочесть лекцию, — чтобы живое существо могло говорить, ему недостаточно обладать определенным уровнем умственного развития — необходима еще и физическая способность к произнесению сложных звуков. Собаки — вполне разумные существа, владеющие обширным словарем, но одно дело знать, что такое «сидеть» и «апорт», а другое — уметь произнести эти самые «сидеть» и «апорт», и ни одна собака от сотворения мира не сумела еще произнести ничего, кроме «гав». И вы, конечно, знаете, что шимпанзе и гориллы легко обучаются языку жестов, но слова выговаривают не лучше, чем собаки. У них для этого просто нет нужного анатомического оснащения.
— Я этого не знала.
— Человеческая речь — очень сложное явление. — Макинтайр похлопал себя по горлу. — А ключ к ней — крохотная U-образная косточка, называемая подъязычной, поскольку располагается у корня языка. Она управляет одиннадцатью мелкими мускулами, которые приводят в движение язык, нижнюю челюсть, а также поднимают и опускают гортань, производя гласные и согласные, собственно и образующие речь. У обезьян же подъязычной косточки нет, поэтому они могут только ворчать и шипеть.
— А как же попугаи и майны? Они ведь выговаривают слова. Выходит, у них есть подъязычная косточка, а у шимпанзе нет?
— Птицы типа попугаев и майн просто подражают звукам, которые издают люди, используя для этого совершенно иной анатомический аппарат. Но это нельзя назвать речью. У птиц отсутствует понимание, они сами не знают, что говорят. Просто проигрывают то, что слышат.
— Ну хорошо — а у неандертальцев была подъязычная косточка? Она должна была присутствовать, раз их считают людьми.
— Мы в этом не уверены. Надо учесть следующее: во-первых, общее число неандертальских скелетов, найденных начиная с 1856 года, не превышает двухсот, и многие из них фрагментарны или претерпели серьезные повреждения. А во-вторых, подъязычная косточка очень мала и с другими костями не связана — только с мышцами гортани. Когда тело разлагается, подъязычная кость отваливается и легко может затеряться. Из всех исследованных нами ископаемых неандертальцев только у одного — у одного, мисс Феллоуз! — подъязычная кость была на месте.
— Но если она имелась у одного, то должна была иметься и у всех?
— Весьма вероятно, — кивнул Макинтайр. — Но мы ни разу не видели гортани неандертальца — ведь мягкие ткани, естественно, не сохранились. И не знаем, для чего служила неандертальцам подъязычная кость. Несмотря на нее, мы не можем сказать с уверенностью, владели неандертальцы речью или нет. Все, что мы можем сказать, — это что анатомия голосового аппарата неандертальцев скорее всего была схожа с современной. Скорее всего. Но была ли она достаточно развита, чтобы выговаривать доступные пониманию слова — или был ли их мозг достаточно развит, чтобы овладеть понятием речи...
Тимми снова защелкал и заворчал.
— Послушайте его, — торжествующе сказала мисс Феллоуз. — Вот вам и ответ! У неандертальцев прекрасный язык, и мальчик очень хорошо говорит на нем. А в скором времени заговорит и по-английски, доктор Макинтайр. Я уверена. И тогда отпадет необходимость в спорах, владели неандертальцы речью или нет.
21
Макинтайр, кажется, собрался разрешить все неандертальские загадки разом. Он щелкал языком, надеясь, что Тимми ему ответит; он извлек из портфеля цветные пластмассовые кубики — принадлежность какого-то теста на умственное развитие— и пытался заставить Тимми расположить их по цвету и по размеру; он предложил мальчику цветные карандаши и бумагу и стал ждать результата, но Тимми не проявил интереса к рисованию; он велел мисс Феллоуз поводить Тимми за руку по комнате и фотографировал мальчика в движении. Он желал бы провести еще какие-то тесты, но Тимми был иного мнения на этот счет. Как только Макинтайр начал строить конструкцию из катушек на стержнях, похожую на игрушку, но на самом деле предназначенную для проверки координации, Тимми уселся на пол и громко заревел.
Это был его первый нормальный плач, без рыданий и стонов — всем известный рев ребенка, который очень устал и от которого слишком много хотят. Мисс Феллоуз слушала его с удовольствием, хотя само зрелище ее поразило: какой большой у Тимми рот, когда он его разевает во всю ширь, а нос как будто еще увеличился, а эти толстые надбровные дуги так сильно выступают, когда мальчик судорожно зажмуривает глаза. Искаженное плачем лицо Тимми приобретало ужасающе нечеловеческий вид.
Зато его рев, эти изливающие душу рулады — если но смотреть на Тимми, легко было поверить, что это верещит и барабанит пятками по полу обыкновенный четырехлетка в остром приступе недовольства жизнью.
— Чем это я его так допек? — спросил Макинтайр.
— Наверное, злоупотребили его вниманием. Перестали бьггь занятным. Он еще маленький, доктор Макинтайр. Нельзя же бесконечно его мучить. И потом, этот малыш, должна вам напомнить, пережил недавно серьезную травму, расставшись со всем, что ему было близко и понятно.
— Но я же его не мучил — а впрочем, все возможно. Прошу прощения. Эй, Тимми, видишь — волосы? Блестят-то как? Хочешь поиграть? Хочешь потаскать меня за волосы?
Макинтайр подставил Тимми свою золотистую голову, но тот заверещал пуще прежнего.
— Не хочет он сейчас играть с вашими волосами, доктор Макинтайр, — неприязненно сказала мисс Феллоуз. — А если он в них вцепится, то вы, думаю, пожалеете. Оставьте-ка лучше его. У вас будет вполне достаточно времени, чтобы его обследовать.
— И то верно. — Пристыженный палеоантрополог встал. — Поймите, мисс Феллоуз, мне как будто вручили заветную книгу, в которой заключены все тайны времен, и я хочу прочесть ее немедленно — с начала и до конца.
— Понимаю. Но боюсь, что ваша книга проголодалась, капризничает и ей кое-куда нужно.
— Ну да. Да, конечно.
Макинтайр стал торопливо собирать свое имущество. Когда он взялся за катушки на палочках, мисс Феллоуз спросила:
— Вы не оставите нам одну?
— Хотите сами провести с ним тест?
— Мне ваши тесты ни к чему, доктор. Я и так вижу, что он умный мальчик. Но ему понадобятся игрушки, вот с этой и начнем.
Макинтайр снова вспыхнул. Как он легко краснеет, подумала мисс Феллоуз.
— Ну конечно, берите.
— И кстати о книгах, доктор Макинтайр, — не подберете ли вы мне что-нибудь о неандертальцах? Два-три пособия, чтобы я могла получить самые элементарные сведения, которые мне никто не потрудился дать? Не обязательно популярные — я вполне могу читать научную литературу. Меня интересует, как жили неандертальцы, чем они питались, что нам было известно о них до сих пор. Это возможно?
— Завтра же пришлю вам все, что нужно. Но должен вас предупредить, мисс Феллоуз, — нам почти ничего неизвестно о неандертальцах, мы как раз собираемся узнать все у Тимми в рамках этого проекта.
— Всему свое время. — Она усмехнулась. — Не терпится за него взяться, да?
— Ну еще бы.
— Что ж, боюсь, придется запастись терпением. Я не дам вам мучить ребенка. Мы и так уж сегодня утомили его визитами — больше этого не повторится.
Смущенный Макинтайр криво улыбнулся и пошел к выходу.
— Да, доктор, когда будете подбирать для меня книги...
-Да?
— Хорошо бы найти такую, где рассматриваются родственные связи между неандертальцем и человеком — то есть современным человеком. В чем различие, в чем сходство. Эволюционная схема, как мы ее понимаем. Это меня больше всего интересует. — Глаза мисс Феллоуз сердито вспыхнули. — Они ведь люди, правда, доктор Макинтайр? Немного не такие, как мы, но разница не так уж велика. Правда?
— Да, это в общем-то верно, хотя...
— Нет. Никаких «хотя». Никакие они не обезьяны — это я уже знаю. Тимми — не какое-нибудь там недостающее звено, oн маленький человек. Заранее спасибо за книги, доктор Макинтайр. До скорого свидания.
Палеонтолог ушел. Рев Тимми сразу же перешел в неуверенное нытье, а потом и совсем затих.
Мисс Феллоуз взяла его на руки. Он, весь дрожа, прижался к ней.
— Да, — ласково сказала она. — Да-да-да, день был трудный. Слишком трудный. А ты ведь еще малыш. И совсем один на свете.
Потерявший свой дом, потерявший все, что близко и дорого.
— Были ли у тебя братья и сестры? — спросила мисс Феллоуз, не ожидая, конечно, ответа, просто успокаивая мальчика ласковой интонацией. — Какая у тебя была мать? Какой отец? А друзья, с которыми ты играл? Никого не осталось. Никого. Наверное, они уже кажутся тебе сном. Долго ли еще ты будешь помнить их, хотела бы я знать?
Потерянный малыш. Мой малыш.
— Как насчет теплого молочка? — сказала она. — А потом, пожалуй, надо лечь спать.
