ЧАСТЬ II.
Приход Ночи
Глава 18
– Будь осторожен, – сказал Биней. Нервы уже давали знать о себе. Приближался вечер – вечер затмения, которого он так долго и с таким страхом ждал. – Атор страшно зол на тебя, Теремон. Удивляюсь, как ты осмелился прийти сюда. Ты же знаешь, что твое присутствие здесь нежелательно – а уж особенно сегодня вечером. И не диво – если учесть, что ты в последнее время писал об Аторе…
– Говорю тебе – я сумею его утихомирить, – ухмыльнулся Теремон.
– Не будь так уверен. Не ты ли обзывал его в своей колонке выжившим из ума психом? Наш старик почти все время холоден, как сталь, но если довести его до крайности, он обретает поразительный пыл.
– Слушай, Биней, – пожал плечами Теремон, – я, до того как стал обозревателем, был мальчишкой-репортером и специализировался на гробовых интервью – именно на гробовых. Каждый вечер я приходил домой весь в ссадинах, с подбитыми глазами, а то и с парой поломанных костей, но материал всегда добывал. Когда ты несколько лет подряд занимаешься тем, что доводишь людей до потери рассудка с целью получить от них информацию, то приобретаешь некоторую уверенность в себе. Так что с Атором я управлюсь.
– Доводишь людей до потери рассудка? – Биней взглянул на табло календаря в коридоре. На нем мерцающими зелеными знаками светилась дата: 19 тептара. Роковой день, долгие месяцы горевший такими же огненными знаками в сознании каждого сотрудника обсерватории. Последний день, который многие, если не все, жители Калгаиш встретили, будучи в здравом уме. – Тебе не кажется, что эти слова не совсем уместны сегодня вечером?
– Может, ты и прав – посмотрим, – улыбнулся Теремон и спросил, показывая на закрытую дверь в кабинет Атора: – Кто там сейчас?
– Агор, само собой. И Тиланда, наш астроном. Давнит, Симброн, Хиккинан – тоже наши. Больше никого.
– А Сиферра? Она говорила, что придет.
– Ее пока что нет.
– Вот как? – удивился Теремон. – Когда я на днях спросил ее, не предпочтет ли она остаться в Убежище, она чуть не засмеялась мне в лицо. Была полна решимости наблюдать затмение отсюда. Не верится, чтобы она могла передумать. Эта женщина ничего не боится, Биней. Разве что у нее нашлись какие-то неотложные дела…
– Очень возможно.
– А Ширин, наш толстячок? Его тоже нет?
– Нет, Ширин в Убежище.
– Не слишком храбрый мужчина наш Ширин, а?
– У него по крайней мере хватает здравого смысла в этом признаться. Раисста тоже в Убежище, и Наилда, жена Атора, и почти все, кого я знаю – кроме нас, нескольких астрономов. Будь ты поумнее, Теремон, и ты бы там был. Когда вечером настанет Тьма, ты пожалеешь, что тебя там нет.
– Апостол Фолимун 66-й сказал мне год назад примерно то же самое, только он приглашал меня в свое убежище, а не в ваше. Но я приготовился храбро встретить все ужасы, которые уготовили нам боги, друг мой. Мне надо дать репортаж об этом вечере; а как я смогу его дать, если забьюсь в норку под землей, а?
– Завтра не выйдет ни одна газета, где бы ты мог напечатать свой репортаж, Теремон.
– Ты думаешь? – Теремон схватил Бинея за руку, притянул близко к себе, почти что нос к носу, и сказал тихим, полным напряжения голосом: – Слушай, Биней. Скажи мне как другу. Ты вправду искренне веришь, что этим вечером случится такая невероятная вещь, как Приход Ночи?
– Да, верю.
– Боги! Ты серьезно?
– Так серьезно, как никогда в жизни, Теремон.
– Не могу поверить. Ты такой солидный человек, Биней. Такой положительный, такой ответственный. И вот ты берешь откровенно спекулятивные астрономические расчеты, добавляешь немного угля, вырытого в пустыне за тысячу миль отсюда, немного болтовни умалишенных фанатиков и стряпаешь самую дурацкую, самую вздорную апокалипсическую похлебку, которую…
– Не дурацкую, – спокойно ответил Биней. – И не вздорную.
– Значит, сегодня вечером взаправду настанет конец света.
– Да, того света, который мы знаем и любим. Теремон отпустил Бинея и в отчаянии воздел руки.
– Боги! И ты туда же! Поглоти меня Тьма, Биней. Я больше года стараюсь поверить во всю эту чушь – и не могу, хоть убей. Что бы ни говорил ты, или Атор, или Сиферра, или Фолимун 66-й, или Мондиор…
– Подожди еще немного. Всего несколько часов.
– А ведь ты говоришь искренне! – недоумевал Теремон. – Клянусь всеми богами, ты такой же чокнутый, как и сам Мондиор. Надо же! Ну надо же! Вот все, что я могу сказать. Проводи меня к Атору, ладно?
– Предупреждаю – он не хочет тебя видеть.
Глава 19
Теремон поначалу вовсе не собирался занимать враждебную астрономам позицию. Это получилось само собой в те месяцы, что предшествовали 19-му тептара.
Теремон был убежден, что причиной этому – его профессиональная честность. Да, Биней его давнишний друг, доктор Атор – бесспорно великий астроном, Ширин – талантливый, прямой и симпатичный человек, а Сиферра – Сиферра интересная, привлекательная женщина и видный археолог. У него не было никакого желания становиться их врагом.
Но он мог писать только то, во что верил. А в глубине души он считал обсерваторскую группировку точно такими же помешанными, как Апостолы Пламени, и точно такими же опасными для общества.
Теремон никак не мог убедить себя в том, что эти люди говорят серьезно. Чем больше времени проводил он в обсерватории, тем безумнее казалась ему идея о затмении.
Невидимая планета, которую практически невозможно обнаружить, странствует по своей орбите, приближаясь к Калгашу каждые несколько десятилетий? Комбинация солнц, согласно которой при следующем приближении планеты на небе останется один Довим? И поэтому свет Довима затмится, погрузив Калгаш во Тьму? И в итоге все сойдут с ума? Ну нет, это не пройдет.
Теремону все это казалось такой же дикостью, как и то, что уже столько лет несут Апостолы. Только Апостолы толкуют еще и о некоем загадочном явлении – о Звездах. У астрономов же хватает совести признаться, что они не имеют о Звездах никакого понятия. Очевидно, это какие-то опять-таки невидимые небесные тела, которые появятся, когда кончится Год Праведности и гнев богов обрушится на Калгаш – так утверждают Апостолы.
– Не может такого быть, – сказал ему однажды вечером Биней в «Клубе Шести солнц». До затмения тогда оставалось еще полгода. – Затмение и Тьма – да. Звезды – нет. Во вселенной ничего нет, кроме нашей планеты, шести солнц, кое-каких мелких астероидов – и Калгаша Второго. Если Звезды есть, почему мы их до сих пор не обнаружили? Почему мы не можем вычислить их по пертурбациям орбиты, как вычислили Калгаш Второй? Нет, Теремон, если Звезды есть – значит, теория всемирного тяготения в чем-то ошибочна. А мы знаем, что она верна.
«Мы знаем, что она верна», – сказал Биней. Но разве Фолимун не говорил в свою очередь: «Мы знаем, что все, о чем говорится в Книге Откровений – истинная правда»?
Когда Биней и Ширин впервые сообщили Теремону все, что им стало известно о скором приходе гибельной Тьмы, журналист, глубоко потрясенный их пророчествами, хотя и сохранивший некоторую долю скепсиса, искренне сделал все, чтобы им помочь. «Атор хочет встретиться с Фолимуном, – сказал тогда Биней. – Хочет выяснить, нет ли у Апостолов каких-нибудь старинных астрономических данных, которые подтвердили бы наши открытия. Ты не можешь как-нибудь это устроить?» «Странное намерение, – сказал Теремон. – Вспыльчивый старый ученый встречается с представителем мракобесов. Но я постараюсь».
Встречу оказалось организовать на удивление легко. Теремон все равно собирался побеседовать с Фолимуном еще раз, и Апостол назначил ему свидание на следующий день.
– Атор? – переспросил Фолимун, когда журналист передал ему просьбу Бинея. – Зачем ему со мной встречаться?
– Может, он хочет сделаться Апостолом, – пошутил Теремон.
– Вряд ли, – засмеялся Фолимун. – Насколько я знаю его, он скорее покрасится в красный цвет и пойдет гулять нагишом по бульвару Саро.
– Может, он обратился, – сказал Теремон и после многозначительной паузы добавил: – Факт тот – мне точно известно – что он со своей командой открыл нечто, совпадающее с вашими предсказаниями насчет прихода Тьмы 19 тептара.
Фолимун позволил себе лишь слегка проявить интерес, чуть-чуть приподняв одну бровь.
– Весьма любопытно, если это правда.
– Вот встретитесь с ним – и узнаете, правда ли это.
– Так я, пожалуй, и поступлю.
И он сдержал слово. Теремон, несмотря на все усилия, так и не узнал, что же произошло во время той встречи. Беседа велась с глазу на глаз, и ни Фолимун, ни Атор никому не рассказывали о ее содержании, насколько знал журналист. Биней, главное связующее звено между ним и обсерваторией, мог только строить догадки.
– Речь шла о древних астрономических летописях, которыми, как полагает шеф, владеют Апостолы – вот все, что я могу сказать. Атор подозревает, что Апостолы передают эти знания из поколения в поколение уже много веков, чуть ли не со времен прошлого затмения. Как тебе известно, некоторые места Книги Откровений написаны на древнем, забытом языке.
– На древней, забытой тарабарщине. Никто еще не сподобился понять, о чем там говорится.
– Я точно не сподобился. Но некоторые вполне уважаемые филологи считают, что эти фрагменты могут быть подлинными доисторическими текстами. Что, если Апостолы в самом деле владеют ключом к этому языку? Но они никому его не открывают, и поэтому те астрономические данные, которые могут содержаться в Книге Откровений, остаются в тайне. Может быть, этот ключ Атор и хочет получить.
– Ты хочешь сказать, – изумился Теремон, – что самый выдающийся астроном нашего времени, а то и всех времен, нуждается в консультации невежественных сектантов-фанатиков?
– Я знаю одно: Атор любит Апостолов и их учение не больше, чем ты, – пожал плечами Биней, – но он считает, что встреча с твоим другом Фолимуном может быть очень полезна.
– Какой же он мне друг – так, профессиональное знакомство.
– Ну, называй как хочешь.
Теремон вдруг, к собственному удивлению, почувствовал, как в нем закипает гнев, и прервал Бинея:
– И мне, знаешь ли, не очень-то будет по душе, если вы с Апостолами заключите какую-то сделку. По мне, Апостолы как раз и есть Тьма – самые темные, самые отвратительные силы реакции. Дай им волю – и они снова, как в средние века, навяжут нам посты, целомудрие и самобичевание. Довольно уже и того, что подобные психопаты ежедневно смущают народ своими идиотскими бредовыми пророчествами – но если еще и человек с таким именем, как Атор, поддержит их смехотворные выдумки своими открытиями, я буду с очень-очень большим подозрением, мой друг, относиться впредь ко всему, что исходит из обсерватории.
Слова Теремона неприятно поразили Бинея.
– Если бы ты знал, Теремон, с каким презрением Атор отзывается об Апостолах, как ему безразлично все, что они отстаивают…
– Почему же он тогда снисходит до разговора с ними?
– Но ведь сам-то ты говорил с Фолимуном?
– Это другое дело. Нравится мне это или нет, Фолимун сегодня – злоба дня. И моя работа состоит в том, чтобы выяснить, о чем он думает.
– Может быть, и Атор хочет того же, – с жаром сказал Биней.
Больше они не стали тогда спорить. Спор явно начинал переходить в ссору, а ссориться им не хотелось. Поскольку Биней действительно не имел понятия, к какому соглашению могли бы прийти Атор и Фолимун, Теремон не видел пользы в том, чтобы мучить его и дальше.
Однако позже он понял, что этот разговор ознаменовал собой начало перемены его отношения к Бинею, Ширину и всей обсерваторской группировке – начало его превращения из сочувствующего, любопытного наблюдателя в язвительного, полного презрения критика. Встреча между директором обсерватории и Апостолом, хотя Теремон сам способствовал ей, казалась ему теперь постыдным сговором, наивной капитуляцией Атора перед силами реакции и слепого невежества.
Когда в печати появились первые сообщения о предстоящем затмении, Теремон, так и не поверивший до конца ученым, несмотря на все доказательства, которые они предъявляли, занял в своей колонке нейтральную позицию.
«Ошеломляющее заявление, – писал он, – заявление, внушающее страх – если оно верно. Как совершенно правильно указывает Атор 77-й, продолжительная Тьма, покрывшая собой весь мир, станет бедствием, какого еще не знал Калгаш. Однако с другого полушария к нам сегодня утром поступило противоположное мнение. "Воздавая должное уважение великому Атору 77-му, – заявляет Герониан 1104-й, главный астроном императорской обсерватории Канипилитиньюка, – мы должны заметить, что пока еще не доказано полностью само существование так называемого Калгаша Второго, не говоря уже о его способности вызвать затмение, предсказанное астрономами Саро. Следует принять во внимание, что диаметр солнца – даже такого мелкого, как Довим – неизмеримо больше диаметра любой блуждающей планеты, и нам представляется весьма маловероятной способность такой планеты занять именно такое положение, чтобы полностью скрыть от мира солнечный свет…»
Затем Мондиор 71-й выступил с речью от 13 умилитара, где с торжеством провозгласил, что величайший ученый мира поддерживает положения Книги Откровений. «Глас науки ныне слился с гласом небес, – кричал Мондиор. – И я заклинаю вас: оставьте пустые мечтания и не надейтесь на чудо. Что должно свершиться – свершится. Ничто не спасет мир от гнева богов, кроме покаяния и вступления на путь праведности и добродетели».
Нашумевшее выступление Верховного Апостола заставило Теремона нарушить свой нейтралитет. Из дружбы к Бинею он до поры до времени позволял себе принимать гипотезу о затмении более или менее всерьез, но теперь стал относиться к ней как к чистейшей белиберде. Кучка ученых поддалась самообману и в порыве ложного энтузиазма, руководствуясь многочисленными косвенными доказательствами и совпадениями, выступила с самой вздорной, самой безумной идеей за все столетие.
На следующий день Теремон написал в своей колонке: «Не правда ли, странно – как это Апостолам удалось обратить в свою веру Атора 77-го? Казалось бы, великий астроном – последний, кто станет поддерживать этих трескучих декламаторов в рясах и капюшонах. Может быть, некий апостольский златоуст заставил великого ученого позабыть о рассудке? Или просто, как шепчутся за увитыми плющом стенами университета, официальный пенсионный возраст, принятый у них, слишком уж высок?»
И это было только начало.
Теремон знал теперь, какой линии ему придерживаться. Если люди начнут принимать это затмение всерьез, то и без всякой Тьмы повсюду начнутся массовые душевные расстройства.
Стоит только всем поверить в то, что 19 тептара настанет Судный день – и задолго до этого начнется паника, общество охватит истерия, никто не будет соблюдать закон и порядок – и только богам известно, какими взрывами страстей завершится этот тревожный период разброда и шатания, когда роковой день настанет и пройдет без всяких событий. Перед ним, Теремоном, встанет задача – проткнуть дутый страх перед Тьмой, Приходом Ночи, Судным днем острым копьем сатиры.
И когда Мондиор гремел о грядущем возмездии богов, Теремон отвечал ему, рисуя картинки того, каким будет мир, если Апостолам удастся изменить его по своему вкусу – все будут ходить на пляж в рубахах до пят, долго молиться перед спортивными мачтами, а всю классику, все пьесы и ревю перепишут, чтобы изгнать малейшую неблагопристойность.
А в ответ на публикацию Атором диаграмм движения невидимого Калгаша Второго по небу, к его схождению с тускло-красным Довимом, Теремон сыпал шуточками насчет драконов, великанов и прочих мифических чудищ, обитающих в небесах.
Когда Мондиор ссылался на авторитет Атора 77-го как пример того, что светская наука поддерживает учение Апостолов, Теремон спрашивал, многого ли стоит авторитет Атора теперь, когда он, по всей видимости, уже не в своем уме, как и Мондиор.
Когда Атор призывал создать запасы продовольствия, заложить фонды научно-технической информации и всего прочего, что потребуется человечеству после вспышки всеобщего безумия, Теремон намекал, что безумие кое-где уже вспыхнуло, и предлагал собственный список вещей, которые следует запасти у себя в подвале: консервные ножи, канцелярские кнопки, таблицу умножения, игральные карты… Не забудьте написать на ярлычке свое имя и привязать его к правому запястью – вдруг после прихода Тьмы вы забудете, как вас зовут. А к левому запястью привяжите ярлычок со словами: «Имя смотри на другой руке»
Словом, когда Теремон завершил свою кампанию, читателям трудно было решить, кто смешнее – чокнутые пророки или жалкие, легковерные созерцатели небес: из обсерватории. Одно было несомненно: стараниями Теремона широкие массы окончательно разуверились в том, что вечером 19 тептара случится что-то из ряда вон выходящее.
Глава 20
Агор воинственно выпятил нижнюю губу и прожег журналиста гневным взглядом, только усилием воли сдерживая себя.
– Вы здесь? Несмотря на мои распоряжения? Какова наглость!
Теремон, как ни в чем не бывало, протянул ему руку, словно не сомневаясь в том, что Атор ее пожмет. Через некоторое время он опустил ее, но ничуть не утратил своей беззаботности.
– Это вопиющее бесстыдство с вашей стороны – прийти сюда сегодня вечером. – Голос Атора дрожал от едва сдерживаемых эмоций. – Как только у вас хватает совести смотреть нам в глаза?
Биней, нервно покусывающий губы в углу, вмешался:
– Доктор, может быть, все-таки…
– Это ты пригласил его сюда? Зная, что я решительно запретил…
– Я, доктор?
– Это была доктор Сиферра, – сказал Теремон. – Она очень настаивала на том, чтобы я пришел. Я здесь по ее приглашению.
– Сиферра? Очень сомневаюсь. Она всего лишь несколько недель назад говорила мне, что считает вас дураком, не отвечающим за свои действия. И с тех пор тоже отзывалась о вас чрезвычайно резко. Где она, кстати? – огляделся Атор. – Она ведь собиралась прийти, разве нет? – Ответа не последовало, и Атор продолжал: – Это ты привел газетчика, Биней, и меня крайне удивил твой поступок. Сейчас не тот момент, чтобы не подчиняться приказам. Обсерватория сегодня для журналистов закрыта. А для этого журналиста закрыта уже давно. Немедленно выведи его отсюда.
– Директор Атор, – сказал Теремон, – если бы вы только позволили объяснить, какие причины побудили меня…
– Молодой человек, что бы вы сейчас ни сказали – это не перевесит вреда, который нанесли ваши нестерпимые опусы за последние два месяца. Вы вели упорнейшую кампанию против моих усилий и усилий моих коллег подготовить мир к вставшей перед ним угрозе. Своими личностными выпадами вы сделали все, чтобы выставить нашу обсерваторию на посмешище. – Атор взял со стола номер «Хроники» и свирепо потряс им перед Теремоном. – Даже такому известному наглецу, как вы, следовало бы задуматься, прежде чем являться ко мне за разрешением написать о событиях сегодняшнего вечера для этой газеты. Чтобы именно вы… – Атор швырнул газету на пол, подошел к окну и сомкнул руки за спиной. – Вам следует немедленно уйти, – рявкнул он через плечо. – Биней, убери его отсюда.
В голове у Агора стучало, но он знал, что нельзя давать волю гневу. Никому нельзя позволить отвлечь себя от грандиозной катастрофы, которая произойдет сегодня.
Угрюмо уставившись на город внизу, Атор взял себя в руки и вернул себе все спокойствие, на которое был способен в тот вечер.
Онос уже клонился к горизонту. Вскоре он померкнет и скроется в тумане. Атор смотрел на его закат, зная, что больше не увидит этого в здравом рассудке.
С другой стороны горизонта, почти на его черте, был еще виден холодный белый отблеск Ситы. Ее близнец Тано уже закатился и теперь светил на небе другого полушария, где вскоре настанет редкостный пятисолнечный день. Сита тоже быстро исчезала из глаз. В следующий миг не станет и ее. За спиной у Атора шептались Биней с Теремоном.
– Этот человек еще здесь? – зловеще спросил директор.
– Мне кажется, доктор, вам следовало бы его выслушать, – сказал Биней.
– Ах, тебе кажется? Кажется, что я должен его выслушать? – Зарычал Атор. – Нет, Биней. Это он будет меня слушать! – Атор поманил к себе журналиста, который и не думал уходить. – Идите сюда, молодой человек! Я вам дам материал для газеты. – Теремон медленно подошел. – Смотрите: Сита сейчас зайдет – уже зашла. Через несколько мгновений зайдет и Онос. Из всех шести солнц на небе останется один только Довим. Видите?
Вопрос был излишним. Красное карликовое солнце на небе этим вечером казалось еще меньше, чем обычно – меньше, чем было многие годы. Но оно стояло почти в зените, с мрачным величием посылая свои красные лучи и все сильнее заливая город нездешним кровавым светом по мере того, как угасал Онос. Красный отблеск лег на лицо Атора.
– Через четыре часа, – сказал он, – той цивилизации, которую мы знали, настанет конец. Случится это потому, что Довим, как видите, остался на небе один. – Сощурив глаза, астроном посмотрел на горизонт. Последний желтый проблеск Оноса исчез. – Все! Онос зашел. Осталось четыре часа до конца света. Напечатайте это! Только вот читать будет некому.
– Ну, а если пройдут эти четыре часа – и еще четыре – и ничего не случится? – мягко спросил Теремон.
– Не беспокойтесь. Случится, и еще как, уверяю вас.
– Ну, а вдруг?
Атора вновь захлестнул гнев.
– Если вы не хотите уйти сами, а Биней отказывается выпроводить вас, я позову охрану. Впрочем, нет. Я не допущу здесь скандала в последний вечер цивилизации. У вас пять минут, молодой человек, чтобы сказать то, за чем вы пришли. После этого либо я разрешу вам остаться наблюдать затмение, либо вы уйдете по собственной воле. Устраивает?
Теремон раздумывал не больше мгновения.
– Вполне.
Атор достал свои карманные часы.
– Итак, пять минут.
– Хорошо! Во-первых, какая разница, позволите вы мне написать о происходящем как очевидцу или нет? Если ваше предсказание оправдается, мое присутствие не будет иметь никакого значения – мир погибнет, газеты не выйдут, и я ничем не смогу нам повредить. Но что, если никакого затмения не будет? Вашу обсерваторию осмеют так, как ничего на свете еще не осмеивали. Не лучше ли предоставить это другу?
– Уж не вам ли? – хмыкнул Атор.
– Именно мне! – Теремок небрежно уселся на самый удобный в комнате стул и положил ногу на ногу. – Может быть, я в своей колонке и бывал порой резковат, но всегда, когда мог, толковал сомнение в вашу пользу. Как-никак, Биней мне друг. Он первый посвятил меня в то, что здесь происходит, и я, если помните, поначалу полностью сочувствовал вашим исканиям. Но я спрашиваю вас, доктор Атор: как могли вы, один из величайших в истории ученых, позабыть о том, что наш век – это время торжества разума над суеверием, факта над вымыслом, знания над слепым страхом? Апостолы Пламени – это нелепый анахронизм. Книга Откровений – пуганое собрание чепухи. Это известно каждому мыслящему, каждому современному человеку. И людей раздражает, даже гневит, когда ученые поворачиваются налево кругом и говорят, что проповеди этих сектантов – чистая правда. Они…
– Ничего подобного, молодой человек. Если Апостолы предоставили нам кое-какие сведения, в наших расчетах никакой мистики нет. Факты остаются фактами, и нельзя отрицать, что так называемая «чепуха» Апостолов тоже опирается на факты. Мы убедились в этом – к собственной досаде, уверяю вас. Но мы оставили в стороне всю их мифологию и постарались отделить их вполне правдивые предупреждения о неминуемой катастрофе от совершенно нелепой и неосуществимой программы «переделки» общества. Могу вас заверить, что Апостолы теперь ненавидят нас еще сильнее, чем вы.
– Я не питаю к вам ненависти. Просто пытаюсь дать вам понять, что общественность настроена скверно. Люди злы на вас.
– Пусть себе злятся, – презрительно фыркнул Атор.
– Да, но что будет завтра?
– Никакого завтра не будет!
– Допустим, оно все же настанет. Просто предположим. Этот гнев может принять серьезный оборот. Как-никак, а в финансовом мире последние несколько месяцев наблюдается резкий спад. Не знаю, заметили вы или нет, но биржа пережила три краха один за другим. Разумные инвесторы не очень-то верят в конец света, но боятся, как бы в него не поверили другие, и начинают продавать, пока не началась паника, – тем самым как раз и способствуя панике. Потом снова покупают и снова распродают, не успеет рынок восстановиться – и весь губительный цикл повторяется сначала. А что, по-вашему, происходит в торговле? Обыватель вам тоже не верит, но и покупать новую садовую мебель пока что не торопится. Лучше уж придержать денежки на всякий случай – или скупить побольше консервов и боеприпасов, а мебель может и подождать. В общем, вы меня понимаете, доктор Атор. Как только все это кончится, деловые люди накинутся на вас. Скажут, что если чокнутые – прошу прощения – чокнутые под маской серьезных ученых могут в любой момент подорвать всю мировую экономику, напредсказывав невесть что, пора принять против них какие-то меры. Полетят искры, доктор.
Атор равнодушно смотрел на журналиста. Пять минут уже почти истекли.
– И что же вы предлагаете сделать ради спасения ситуации?
– А вот что, – ухмыльнулся Теремон: – с завтрашнего дня я становлюсь вашим неофициальным представителем. То есть пробую разрядить накопившийся против вас гнев таким же способом, каким пытался разрядить напряженность, которую вы нагнетали – с помощью юмора, даже высмеивания, если понадобится. Знаю, знаю – это тяжело будет выдержать, мне ведь придется выставить вас полными идиотами. Но если я заставлю людей смеяться над вами, они, авось, позабудут о своем гневе. А взамен я прошу одного: эксклюзивного права на репортаж из обсерватории этим вечером.
Атор молчал, но Биней не выдержал:
– Доктор, над этим стоит подумать. Я знаю – мы проверили все вероятности, но всегда остается один шанс из миллиона, ну пусть из биллиона, что в нашу теорию или в наши расчеты вкралась ошибка. И если…
Все остальные, кто был в кабинете, зашушукались, и Атору показалось, что они поддерживают Бинея. О боги, неужто весь факультет против него? Атора передернуло, словно от горечи во рту, от которой не мог избавиться.
– Позволить вам остаться здесь, чтобы лучше высмеять нас завтра? Думаете, я совсем уж выжил из ума, молодой человек?
– Но ведь я уже объяснял вам, что нет никакой разницы – здесь я или нет. Если затмение будет, если Тьма вправду настанет, я гарантирую вам самое уважительное отношение и всю свою помощь во время будущего кризиса. А если все-таки ничего не произойдет, я предлагаю свои услуги, чтобы защитить вас, доктор Атор, от разгневанных граждан.
– Пожалуйста, доктор Атор, пусть он останется, – сказал новый голос. Атор оглянулся – это вошла Сиферра.
– Извините за опоздание. У нас на археологическом в последнюю минуту возникла одна проблема, несколько осложнившая положение… – Она переглянулась с Теремоном и продолжала: – Пожалуйста, не обижайтесь на него. Я знаю, как жестоко он нас высмеивал. Но это я просила его прийти сюда сегодня вечером, чтобы он мог своими глазами убедиться в нашей правоте. Он как бы мой гость, доктор.
Атор на миг прикрыл глаза. Гость! Это уж слишком. Почему бы не пригласить заодно и Фолимуна? Или Мондиора?
Но у него уже пропала охота спорить. Время идет. И, кажется, больше никто, кроме него, не против, чтобы Теремон остался здесь наблюдать затмение.
Да и какое значение имеет его присутствие?
Что сейчас вообще имеет значение?
– Хорошо, – уступил Атор. – Оставайтесь, если хотите. Но извольте не отвлекать нас от наших обязанностей, понятно? Не путайтесь под ногами. Помните также, что за все здесь отвечаю я – и невзирая на то мнение, которое вы выражали в печати, требую от вас тесного сотрудничества и полного уважения.
Глава 21
Сиферра прошла через комнату к Теремону.
– Вот уж не думала, что вы взаправду придете.
– Почему? Разве вы приглашали меня не всерьез?
– Конечно, всерьез. Но вы так насмешничали, так издевались над нами в этих своих колонках…
– Что с дурака возьмешь?
Сиферра покраснела.
– Я не представляла, как вы сможете посмотреть в глаза Атору после всего, что о нем понаписали.
– Если его зловещие пророчества сбудутся, я не стану смотреть ему в глаза – я опущусь на колени и смиренно попрошу у него прощения.
– А если не сбудутся?
– Тогда я ему пригожусь. Как и всем вам. Этим вечером мое место здесь.
Сиферра растерялась. Журналист всегда говорил не то, что от него ожидали. Она никак не могла разобраться в нем. Он ей не нравился – это однозначно. Все в нем – его профессия, его манера говорить, кричащий стиль его одежды – казалось ей дешевым и вульгарным. Теремон был для нее воплощением того грубого, тупого, отвратительного мира за стенами университета, который она всегда презирала.
И все же, все же…
Иногда Теремон, несмотря ни на что, заслуживал ее невольное одобрение. Во-первых, он был тверд, и ничто не могло сбить его с намеченного пути. Сиферра была способна это оценить. Теремон всегда поступал прямо, даже чересчур – и тем выгодно отличался от скользких, обходительных академических интриганов, окружавших Сиферру. Теремон был бесспорно умен, хотя и посвящал свой острый пытливый ум такому жалкому, бессмысленному делу, как журналистика. Вызывала уважение и его физическая сила: Теремон было высоким, крепким и, очевидно, очень здоровым человеком. Сиферра не жаловала слабосильных и сама всегда старалась держать себя в форме.
В глубине души она сознавала, что Теремон – как это ни странно и как ни стеснительно – чем-то привлекает ее. Притяжение противоположностей? Да-да, это верно. Но не совсем. Сиферра знала, что под внешними различиями у них с Теремоном больше общего, чем ей бы того хотелось.
Она с тревогой посмотрела в окно.
– Темнеет. Никогда еще не видела, чтобы было так темно.
– Вы боитесь? – спросил Теремон.
– Тьмы? Не то чтобы ее. Я боюсь того, что придет потом – и вам бы тоже следовало бояться.
– Потом придет восход Оноса – полагаю, что и другие солнца взойдут, и все будет, как прежде.
– Похоже, вы в этом крепко уверены.
– Онос вставал каждое утро всю мою жизнь, – засмеялся Теремон. – Почему бы мне не быть уверенным, что он встанет и завтра?
Сиферра покачала головой. Его упрямство снова начинало раздражать ее. Неужели всего несколько мгновений назад она находила его привлекательным?
– Да, Онос встанет завтра, – холодно сказала она. – И осветит картину такого опустошения, которое человек со столь ограниченным воображением, как у вас, просто не в силах себе представить.
– По-вашему, все будет в огне? А люди, бормоча и пуская слюни, будут бродить по горящему городу?
– Археологические находки свидетельствуют…
– Да-да, пожары. Город, гибнущий снова и снова. Но ведь это только один город, за тысячи миль отсюда и за тысячи лет до нас. – Теремон оживился. – И разве ваши археологические находки свидетельствуют о массовом безумии? Или вы это вычислили путем экстраполяции? Откуда у вас уверенность, что это был не чисто ритуальный огонь, зажженный совершенно здоровыми мужчинами и женщинами в надежде вернуть солнце и прогнать Тьму? Огонь, который, разумеется, выходил за пределы намеченного и причинял большой ущерб, но никак не был связан с помешательством горожан?
– Археологические находки свидетельствуют и об этом, – ровным голосом ответила Сиферра. – О повальном помешательстве, хочу я сказать.
– Вот как?
– Тексты на табличках. Мы только утром окончательно расшифровали их с помощью филологических материалов, полученных от Апостолов.
– Апостолы! – расхохотался Теремон. – Превосходно! Значит, вы тоже принадлежите к ним? Стыд и срам, Сиферра. Чтобы женщина с вашей фигурой надела на себя их жуткий бесформенный балахон…
Сиферра вспыхнула от гнева и отвращения.
– Вы только и умеете, что насмехаться, да? Вы так уверены в своей правоте, что, даже глядя правде в глаза, не можете обойтись без дешевых острот? Вы… вы просто невозможны… – Она повернулась и пошла прочь.
– Сиферра! Подождите, Сиферра!
Она не слушала. Сердце ее колотилось от ярости. Теперь она поняла, что совершила ужасную ошибку, пригласив сюда в вечер затмения такого, как Теремон. Ошибкой было вообще связываться с ним.
Это все Биней виноват, подумала она. Все из-за него.
Никто иной, как Биней, и познакомил ее с Теремоном много месяцев назад в университетском клубе. Газетчик и молодой астроном, кажется, давно знали друг друга, и Теремон постоянно консультировался с Бинеем по разным сенсационным научным вопросам.
Тогда сенсацией как раз стало предсказание Мондиора 71-го о том, что 19 тептара настанет конец света – до этого срока тогда оставался примерно год. Никто в университете, разумеется, не принимал Мондиора с его Апостолами всерьез, но Биней только что открыл нарушения в орбите Калгаша, а Сиферра обнаружила следы пожаров, опустошавших холм Томбо каждые две тысячи лет. И оба эти открытия, как ни печально, подтверждали правдоподобие апостольского учения.
Теремон был определенно осведомлен о находках Сиферры на Томбо. Когда он пришел в клуб, Биней уже сидел там с Сиферрой, хотя они и не сговаривались заранее. Представляя их, астроном сказал только: «Теремон, это мой друг – доктор Сиферра с археологического факультета». И Теремон тут же ответил: «Ах, да. Холм, в котором содержится целый штабель сгоревших селений».
– Так вы слышали? – холодно улыбнулась Сиферра.
– Это я ему сказал, – торопливо вставил Биней. – Я знаю, что обещал ничего не говорить, но когда ты открыла все Атору, Ширину и прочим, я счел, что теперь можно сказать и Теремону – взяв с него клятву сохранить это в тайне. Я доверяю этому человеку, Сиферра, полностью доверяю, и абсолютно уверен, что…
– Все в порядке, Биней, – ответила Сиферра, стараясь не слишком проявлять свое раздражение. – Тебе, конечно, не следовало ничего рассказывать, но я тебя прощаю.
– Ничего страшного не случилось, – сказал Теремон. – Биней взял с меня ужасную клятву, что я не напечатаю об этом ни слова. Но его рассказ заворожил меня – прямо-таки заворожил. Сколько лет нижнему слою, на ваш взгляд? Тысяч пятьдесят, да?
– Скорее четырнадцать-шестнадцать. И это действительно древний возраст, если учесть, что Беклимоту – вы знаете о Беклимоте, не правда ли? – всего двадцать веков, а его было принято считать древнейшим на Калгаше поселением. Вы ведь не станете писать о моих открытиях, нет?
– Нет-нет. Я ведь дал слово Бинею. Кроме того, мне казалось, что это несколько отвлеченно для читателей «Хроники», далековато от их повседневных дел. Но теперь я вижу, что материал первоклассный. Если бы вы согласились встретиться со мной и посвятить меня в детали…
– Лучше не надо, – быстро сказала Сиферра.
– Что не надо? Встречаться со мной? Или посвящать меня в детали?
Реплика Теремона вдруг представила его Сиферре в ином свете. Она, к своему легкому удивлению и раздражению, поняла, что журналист заинтересовался ею. Должно быть, во время разговора он спрашивал себя, нет ли чего-нибудь между ней и Бинеем, раз они вместе сидят в клубе – и решив, наконец, что нет, предпринял первую попытку завязать с ней флирт.
Что ж, это его проблема. И Сиферра ответила подчеркнуто нейтральным тоном:
– Я еще не публиковала отчета о раскопках на Томбо в научных журналах и поэтому предпочла бы, чтобы пока ничего не попало в массовую печать.
– Вполне вас понимаю. Но если я поручусь вам, что не опубликую ваш материал ранее назначенного вами же срока, вы дадите его мне?
– Право, не знаю… – Она посмотрела на Бинея. Можно ли полагаться на обещания газетчика?
– Теремону можно доверять, – сказал Биней. – Я уже говорил тебе: он настолько порядочен, насколько только возможно при его профессии.
– То есть не слишком, – засмеялся Теремон. – Но не враг же я себе, чтобы нарушать научный приоритет. Если я выскочу с вашим материалом раньше времени, Биней обольет меня грязью в глазах всего университета – а я дорожу своими университетскими связями, они мне дают самые интересные сюжеты. Так я могу рассчитывать на интервью с вами? Послезавтра, скажем?
Так все и началось.
Теремон умел уговаривать. Сиферра в конце концов согласилась позавтракать с ним, и он мало-помалу искусно вытянул из нее все о раскопках на Томбо. Потом она пожалела об этом, ожидая, что в «Хронике» завтра же появится глупая сенсационная статейка – но Теремон сдержал слово и ничего не напечатал. Зато напросился к ней в лабораторию. Сиферра снова уступила и показала ему и схемы, и фотографии, и пробы пепла. Вопросы, которые он задавал, были вполне разумны.
– И вы все-таки не напишете обо мне? – нервно спросила Сиферра. – После того, что видели?
– Я же обещал – и знал, на что иду. Только в тот момент, когда вы скажете, что ваш материал передан в редакцию научного журнала, я сочту себя свободным от обязательств. Может быть, пообедаем завтра в «Клубе Шести солнц»?
– Право же…
– Или послезавтра?
Сиферра редко бывала в таких местах, как «Шесть солнц» – очень уж не хотелось, чтобы ей приписывали интерес к светской жизни.
Но от Теремона не так легко было отвязаться. Мягко, весело и умело он загнал-таки ее в угол, и она волей-неволей условилась с ним о встрече через десять дней. Ну и что тут такого, говорила она себе. Он достаточно симпатичный человек. И она немного передохнет от своих каждодневных трудов. Они встретились в «Шести солнцах», где Теремона, казалось, знали все и каждый. Они выпили, пообедали – к столу подали превосходное вино из Тамианской провинции. Теремон очень ловко и занимательно вел разговор – все больше о ней, о ее увлеченности археологией, о ее раскопках в Беклимоте. Он выяснил, что она никогда не была замужем и никогда к этому не стремилась. Потом речь зашла об Апостолах, и их неистовых пророчествах, о странном сходстве между ее находками и словами Мондиора. Теремон проявил себя весьма тактичным, проницательным, интересным собеседником. Очень обаятельный – но слишком уж ловкий, подумалось Сиферре.
В конце вечера он – мягко, весело и умело – спросил, нельзя ли проводить ее домой. Но тут Сиферра провела черту.
Он как будто не огорчился – и снова назначил ей свидание.
Они встречались еще два или три раза на протяжении примерно двух месяцев. Распорядок каждый раз был одинаковый: обед в элегантном ресторане, занимательная беседа, а под конец – деликатное приглашение провести вместе часы сна, которое Сиферра каждый раз столь же деликатно отклоняла. Это ненавязчивое ухаживание становилось для нее приятной игрой, и Сиферра спрашивала себя, долго ли эта игра еще продлится. Она по-прежнему не испытывала особого желания лечь с Теремоном в постель, но, как ни странно, ей уже не особенно хотелось и противиться ему. Она давно не чувствовала ничего похожего по отношению к мужчине.
Потом появились первые выпуски «Хроники», в которых Теремон поносил обсерваторию, ставил под сомнение здравый ум Атора, сравнивал предупреждение о затмении с безумными бреднями Апостолов Пламени.
Сиферра сначала не поверила. Что это, шутка? Чтобы друг Бинея – а теперь, практически, и ее друг – так злобно нападал на них?
Прошел месяц, потом другой. Нападки продолжались, а от самого Теремона не было ни слуху ни духу.
Наконец Сиферра, не в силах больше молчать, позвонила ему в редакцию.
– Сиферра! Какое счастье! Поверите ли вы, что я как раз сегодня собирался позвонить вам и предложить пойти…
– Никуда я не пойду. Теремон, что вы такое делаете?
– А что?
– Что вы такое пишите об Аторе и обсерватории? На другом конце линии настало долгое молчание.
– Значит, вас это расстроило, – сказал он наконец.
– Расстроило? Да я в ярости!
– Вы считаете, что я перегнул палку. Видите ли, Сиферра – когда пишешь для широкой публики, для среднего, порой очень даже среднего, человека, приходится пользоваться только черной и белой краской, иначе тебя не поймут. Я не могу написать просто, что Атор и Биней, на мой взгляд, заблуждаются. Приходится писать, что они спятили. Понимаете?
– С каких это пор вы считаете, что они заблуждаются? Бинею известно это ваше мнение?
– Ну-у…
– Несколько месяцев подряд вы писали одно. А теперь вдруг сделали поворот на сто восемьдесят градусов. Послушать вас, так весь университет преклоняется перед Мондиором и мы все не в своем уме. Если вам нужен был предмет для шуток, не могли бы вы найти его в другом месте?
– Это не шутки, Сиферра, – спокойно ответил Теремон.
– И вы действительно верите в то, что пишете?
– Верю. Честное слово. Я думаю, что никакого катаклизма не будет и что Атор кричит «пожар» в переполненном театре. А я, подпуская ему беззлобные шпильки, пытаюсь внушить людям, что Атора не обязательно принимать всерьез – не стоит паниковать, не стоит суетиться…
– Что? – вскричала Сиферра. – Но ведь пожар-то будет на самом деле! И вы ведете опасную игру, ставя под удар безопасность людей. Послушайте: я видела пепел прошлых пожаров, пожаров тысячелетней давности. И знаю, что ждет нас в будущем. Пламя вспыхнет – я нисколько в этом не сомневаюсь. Вы ведь тоже видели мои находки. Теремон, вы заняли самую гибельную позицию, которую только можно себе представить. Ваше поведение жестоко, глупо и отвратительно. И вы сами не ведаете, что творите.
– Сиферра…
– Я считала вас умным человеком. А теперь вижу, что вы такой же, как все эти… ваши читатели.
– Сиферра…
Она прервала связь. И больше не отвечала на его звонки. Время шло, и до рокового дня осталось всего несколько недель.
В начале тептара Теремон позвонил вновь, и Сиферра ответила, не поняв сначала, кто говорит.
– Не вешайте трубку, – быстро сказал он. – Дайте мне одну только минуту.
– Это ни к чему.
– Послушайте, Сиферра. Можете ненавидеть меня сколько угодно, но я хочу, чтобы вы знали: я не жестокий человек и не дурак.
– Кто говорит, что вы такой?
– Вы сказали – несколько месяцев назад, во время нашего последнего разговора. Но это неправда. Я верил в каждое слово, которое писал о затмении.
– Значит, вы и вправду дурак. Или неумный человек – у этого выражения несколько иной оттенок, но оно ничем не лучше.
– Мне известны все факты, и я считаю, что вы все делаете поспешные выводы.
– Что ж, девятнадцатого мы узнаем, кто прав, не так ли? – холодно ответила она.
– Я очень хотел бы вам верить – ведь вы, Биней и все остальные также замечательные люди, преданные своему делу, талантливые и так далее. Хотел бы, но не могу. Я скептик по натуре, всю жизнь был таким. И не могу просто так принять догму, которую мне навязывают. Должно быть, это крупный мой недостаток – из-за него я кажусь легкомысленным. Возможно, я действительно легкомысленный, но по крайней мере честный. Мне сдается, что ни затмения, ни безумств, ни пожаров не будет.
– У нас не догма, Теремон. У нас гипотеза.
– Игра словами, и только. Мне жаль, Сиферра, если я обидел вас тем, что писал, но делать нечего.
Она помолчала. Что-то в его голосе странно тронуло ее. Наконец она сказала:
– Догма или гипотеза – через пару недель она будет проверена. Вечером девятнадцатого я буду в обсерватории. Приходите и вы туда – и посмотрим, кто прав.
– Да разве Биней вам не сказал? Атор объявил меня в обсерватории персоной нон грата!
– А разве вас это когда-нибудь останавливало?
– Он даже говорить со мной не желает. А между тем у меня к нему предложение – я мог бы оказать ему большую помощь после девятнадцатого числа, когда этот мыльный пузырь лопнет и весь мир будет жаждать его крови. Но Биней говорит, что Атор ни в коем случае не станет со мной разговаривать, а уж о том, чтобы разрешить мне присутствовать, и речи нет.
– Приходите, как мой гость. Как человек, которому я назначила свидание, – отрезала Сиферра. – Атор будет слишком занят, чтобы обращать на вас внимание. Я хочу, чтобы вы были рядом, когда небо станет черным и начнется пожар. Хочу видеть ваше лицо. Хочу услышать, как вы извиняетесь, Теремон – так же умело, как кружите головы, или нет?
Глава 22
Это было три недели назад. Теперь Сиферра, в гневе убежав от Теремона, перешла в другой угол комнаты, где в одиночестве стоял Атор, просматривая компьютерные распечатки. Он грустно переворачивал листы снова и снова, словно надеялся найти в густых колонках цифр отсрочку смертного приговора, вынесенного миру. Потом поднял глаза и увидел Сиферру. Она вспыхнула:
– Доктор Атор, мне, наверное, следует попросить у вас прощения за то, что пригласила сюда этого человека после всего, что он говорил о нас и о вас лично… Я искренне думала, что ему будет полезно побыть среди нас, когда… Так вот, я ошибалась. Он еще более пустой и глупый человек, чем мне представлялось. Мне не следовало его звать.
– Теперь это уже ничего не значит, верно? – устало сказал Атор. – Мне все равно, здесь он или нет – лишь бы не попадался мне на глаза. Еще несколько часов – и ничего больше не будет иметь значения. – Он показал за окно. – Как там темно! Невыносимо темно! И будет еще гораздо, гораздо темнее. Хотел бы я знать, где Фаро и Йимот. Вы их не видели, нет? У вас, вы говорили, возникла какая-то проблема, доктор Сиферра. Надеюсь, ничего серьезного?
– Пропали таблички из Томбо.
– Как пропали?
– Они, разумеется, лежали в сейфе вместе с другими находками. Когда я собиралась сюда, ко мне пришел доктор Мадрин. Он тоже торопился в Убежище, но хотел напоследок еще что-то проверить в своем переводе. Я открыла сейф, а там – ничего. Все шесть табличек исчезли. У нас, конечно, есть копии – но утрата подлинных древних оригиналов…
– Как же это могло случиться?
– Разве не ясно? Их похитили Апостолы. Возможно, таблички нужны будут в качестве священных талисманов, когда придет Тьма и сделает свое дело.
– Есть какие-нибудь следы?
– Я не детектив, доктор Атор. Никаких явных улик нет. Но это больше некому сделать, кроме Апостолов. Они зарятся на таблички с тех самых пор, как узнали, что они у меня. Не надо было мне ничего говорить им! Никому не надо было рассказывать о табличках!
Атор взял ее руки в свои.
– Не нужно так расстраиваться, девочка.
– Девочка? – сердито изумилась Сиферра. Ее уже двадцать пять лет никто так не называл! Но она сдержала гнев. Ведь Атор старик – и хочет утешить ее.
– Пусть таблички будут у них, Сиферра. Какая теперь разница. Никакой, благодаря стараниям того человека, верно?
– Мне невыносима сама мысль, что в моем кабинете шарил вор в апостольской рясе – взламывал мой сейф, брал вещи, которые я своими руками достала из земли. Это почти то же самое, как если бы меня изнасиловали. Понимаете вы это, доктор Атор? Лишиться этих табличек для меня почти то же, что быть изнасилованной.
– Я знаю, как вы огорчены, – довольно безразлично ответил Атор. – Взгляните-ка сюда. Как ярко светит Довим этим вечером! И как темно станет вскоре.
Сиферра выжала из себя улыбку и отошла.
Вокруг все суетились, что-то проверяли, о чем-то спорили, подбегали к окну, выглядывали в него, перешептывались. Время от времени прибегал кто-нибудь со свежими новостями из купола. Сиферра чувствовала себя совершенно посторонней среди этих астрономов. Она совсем упала духом, потеряла всякую надежду. Должно быть, мне передался фатализм Атора, подумала она. Он так подавлен, так потерян – совсем не похож на себя.
Сиферре хотелось сказать ему, что этим вечером погибнет не мир, а только очередной цикл цивилизации. Они все восстановят. Те, кто выйдет из укрытий, начнут все сначала, как было уже раз десять – или двадцать, или сто – с самого зарождения цивилизации на Калгаше.
Но от того, что она скажет это Атору, будет, вероятно, не больше пользы, чем от его уговоров не беспокоиться из-за табличек. Ведь он надеялся, что к катастрофе приготовится весь мир – а его предупреждениям вняли совсем немногие. Только те, кто укрылся в университетском Убежище, да те, что создали убежища где-то еще…
– Я слышал от Атора, – подошел Биней, – что таблички пропали?
– Да, пропали. Украдены. Я знала, что не надо иметь никаких дел с Апостолами.
– Ты думаешь, это они?
– Уверена. Как только о табличках из Томбо стало известно публике, Апостолы сообщили мне, что владеют информацией, которая может быть мне полезна. Я тебе разве не говорила? Наверное, нет. В общем, они хотели заключить со мной такую же сделку, которую Атор заключил с их первосвященником, или кто он там: с Фолимуном 66-м. «Нам известен древний язык, – сказал Фолимун Атору, – язык, на котором говорили в прошлом Году Праведности». И оказалось, что у них действительно имеются какие-то тексты, словари, древний алфавит, а, может быть, и не только это.
– И Атор сумел все это от них получить?
– Кое-что. Во всяком случае, достаточно, чтобы понять, что у Апостолов действительно есть подлинные астрономические записи о предыдущем затмении, достаточно, чтобы доказать, по словам Атора, что мир по крайней мере, однажды уже пережил подобный катаклизм.
Атор, продолжала рассказывать Сиферра, дал ей копии нескольких отрывков астрономических текстов, полученных им от Фолимуна, а она передала их Мадрину, которому они очень пригодились при переводе табличек. Но сама она отказалась поделиться табличками с Апостолами – по крайней мере, на их условиях. Апостолы заявили, что способны расшифровать более ранние таблички – возможно, так и было. Однако Фолимун требовал, чтобы она позволила им перевести подлинные таблички вместо того, чтобы дать ей ключ к шифру. Довольствоваться копиями он не желал. Или подлинники – или сделка не состоится.
– Но тут ты провела черту, – сказал Биней.
– Вот именно. Таблички не должны были покидать университет. «Дайте нам ключ, – сказала я Фолимуну, – а мы снабдим вас копиями табличек, и попытаемся перевести текст независимо друг от друга».
Фолимун отказался. Копии ему не нужны – их легко объявить поддельными. Что же до передачи ей своих источников – нет, ни в коем случае. Это священные реликвии, сказал Фолимун, к которым имеют доступ только Апостолы. Пусть она отдаст таблички – и он вручит ей перевод. Но никто из посторонних к его текстам допущен не будет.
– Я чуть было не записалась в Апостолы, – сказала Сиферра, – лишь бы заполучить в руки ключ.
– В Апостолы? Ты?
– Только чтобы добраться до их источников. Но эта мысль была мне так противна, что я просто отказала Фолимуну. И Мадрину пришлось по-прежнему корпеть над переводом без всякой помощи со стороны Апостолов. Выяснилось, что таблички в самом деле повествуют о некоем страшном бедствии, посланном на мир богами – но перевод Мадрина приблизителен, недостоверен и неполон.
Что ж, Апостолы, скорее всего, заполучили таблички. Тяжело с этим смириться. В грядущем хаосе они сошлются на эти таблички – ее таблички – как на лишнее доказательство собственной мудрости и святости.
– Мне жаль, что таблички пропали, Сиферра, – сказал Биней. – Может быть, Апостолы все-таки не украли их и они где-нибудь всплывут?
– Я на это не рассчитываю, – печально улыбнулась Сиферра и посмотрела за окно, где становилось все темнее.
Легче всего утешиться, став на точку зрения Атора: миру все равно скоро конец, и ничто больше не имеет значения. Но это слабое утешение. В Сиферре все восставало против подобной капитуляции. Нужно думать о послезавтрашнем дне – о том, как выжить, как восстановить разрушенное, как бороться и как победить. Незачем, подобно Атору, впадать в уныние, отказываться от всякой надежды и ждать гибели всего человечества.
Ее раздумья вдруг нарушил чей-то высокий тенор:
– Привет всем! Привет, привет!
– Ширин! – закричал Биней. – Что вы здесь делаете?
Тот расплылся в улыбке.
– А почему у вас тут как в морге? Надеюсь, нервы у всех в порядке?
– В самом деле, что вы тут делаете, Ширин? – сварливо вмешался Атор. – Я думал, вы в Убежище.
– Пропади оно, это Убежище! – Ширин со смехом плюхнулся на стул. – У них такая скука. Я хочу быть там, где повеселее. Что же вы думаете, я совсем лишен любопытства? Я все-таки побывал в Таинственном Туннеле. Как-нибудь переживу еще одну порцию Тьмы. Хочу увидеть Звезды, о которых так кричат Апостолы. – Ширин потер руки и сообщил уже серьезнее: – Снаружи зверский холод. Дует такой ветер, что на носу виснут сосульки. Довим как будто совсем не греет – так он далек от нас сегодня.
Седовласый директор обсерватории в отчаянии скрипнул зубами:
– Ну зачем вы совершили этот безумный шаг, Ширин? Зачем вы здесь нужны?
– Как зачем? – с улыбкой развел руками Ширин. – А зачем психолог в Убежище? Там я действительно даром не нужен. Им хорошо под землей – уютно, безопасно и беспокоиться не о чем.
– А если туда во время затмения вломится толпа?
– Очень сомневаюсь, – засмеялся Ширин, – что люди, не знающие, где вход в Убежище, найдут его даже средь бела дня, не говоря уж о затмении. И даже если это произойдет – для защиты Убежища понадобятся сильные мужчины, бойцы. А я вешу на сто фунтов больше, чем надо. Зачем же мне там оставаться? Лучше уж я буду здесь.
Слушая Ширина, Сиферра приободрилась. Она тоже предпочла встретить затмение в обсерватории, а не в Убежище. Может быть, это была глупая бравада, идиотская самоуверенность – но Сиферра убедила себя в том, что сможет выдержать часы затмения – и при том сохранить рассудок. Поэтому она и решилась на опыт.
А теперь и Ширин, далеко не герой, решился на то же. Возможно, счел, что влияние Тьмы окажется не столь гибельным, как предрекал он сам на протяжении многих месяцев. Сиферра слышала рассказы Ширина о Таинственном Туннеле и его разрушительном действии на всех, даже на самого психолога. И вот Ширин здесь. Должно быть, пришел к выводу, что у людей, по крайней мере у некоторых, сопротивляемость может оказаться выше, чем он ожидал.
А может быть, он просто не находит себе места. И предпочитает лишиться рассудка, чем сохранить его и столкнуться с бесчисленными и, возможно, неразрешимыми проблемами, которые ждут впереди.
Нет-нет. Опять она поддалась мрачному пессимизму. Сиферра прогнала от себя эту мысль.
– Ширин! – подошел поздороваться Теремон. – Помните меня? Теремон 762-й.
– Конечно, помню, Теремон. – Ширин протянул журналисту руку. – Вы здорово поливали нас последнее время, а? Но не такой сегодня вечер, чтобы поминать старое.
– Хотела бы я никогда не вспоминать об этом человеке, – пробормотала Сиферра и отошла, презрительно скривив губы.
Теремон пожал руку Ширину.
– Что это за Убежище, в котором вы должны были находиться? Я весь вечер о нем слышу, но не имею представления, что это такое.
– Ну… нам удалось убедить кое-кого в правдивости наших предсказаний о… судном дне, громко выражаясь, и эти кое-кто приняли нужные меры. В основном это преподаватели университета, члены их семей и несколько посторонних. Моя подруга Лилиат 221-я сейчас там, и мне бы тоже следовало там быть – да проклятое любопытство одолело. А всего в Убежище около трехсот человек.
– Понятно. Собираются пересидеть Тьму и… э-э… Звезды и уцелеть, в то время как весь мир пойдет прахом.
– Совершенно верно. У Апостолов тоже есть свое убежище. Не знаю, сколько человек прячется там – хорошо бы немного, но скорей всего их там тысячи – тысячи тех, кто спасется и наследует мир после ухода Тьмы.
– А те, кто сидит в университетском убежище, призваны, стало быть, противостоять им?
– По возможности, – кивнул Ширин. – Им нелегко придется. Когда почти все человечество лишится ума, большие города охватит огонь, а орды Апостолов, возможно, станут навязывать уцелевшим свой порядок – им нелегко будет выжить. Но у них по крайней мере есть пища, вода, кров, оружие…
– Более того, – добавил Агор. – У них хранится весь наш астрономический архив – за исключением тех наблюдений, которые мы сделаем сегодня вечером. Эти записи будут иметь первостепенное значение для будущего цикла – а остальное пусть идет к дьяволу.
Теремон испустил тихий долгий свист:
– Значит, вы совершенно уверены, что все пойдет так, как вами предсказано?
– А как же иначе? – резко спросила Сиферра. – Когда мы увидели, что катастрофа неизбежна…
– Ну да, – подхватил журналист, – вы стали к ней готовиться. Ибо вы владеете Истиной. И Апостолы тоже владеют Истиной. Хотел бы я хоть наполовину быть в чем-то уверен так, как вы, познавшие Истину.
– А я хотела бы, – огрызнулась Сиферра, – чтобы вы в этот вечер оказались на пылающих улицах. Но нет – вы здесь и в безопасности, хотя и не заслуживаете этого!
– Успокойтесь, – сказал Ширин, беря Теремона под руку. – Не стоит раздражать людей, мой друг. Пойдемте куда-нибудь, где нас никто не услышит, и поговорим.
– Хорошая мысль, – сказал Теремон, не двигаясь однако с места. За столом начали играть в стохастические шахматы, и журналист некоторое время непонимающе следил за несколькими игроками, быстро и молчаливо совершающими свои ходы. Должно быть, его удивляла их способность сосредоточиться на игре при всей их уверенности в том, что до конца света осталось всего несколько часов.
– Пойдемте, – снова предложил Ширин.
– Да-да.
Они вышли в холл, и Биней последовал за ними.
С ума можно сойти от этого человека, подумала Сиферра.
Она смотрела на яркий диск Довима, яростно пылающий в небе. Неужели за последние несколько минут стало еще темнее? Нет-нет, это невозможно. Довим пока еще здесь. Просто игра воображения. Небо с одним только Довимом на нем выглядело странно. Сиферра никогда раньше не видела такого глубокого пурпурного оттенка. Однако до темноты было далеко: сумрачно, да, но все же достаточно светло, и все ясно видно, несмотря на кажущуюся слабость одного маленького солнца.
Сиферра снова вспомнила о своих пропавших табличках – и выбросила их из головы.
«Шахматисты хорошо придумали, – сказала она себе. – Ты тоже сядь и расслабься. Если сумеешь».
Глава 23
Ширин прошел в комнату рядом, где стулья были помягче, на окнах висели плотные красные шторы, а на полу лежал бордовый ковер. В красновато-кирпичном свете, который лил в окно Довим, все вокруг казалось покрытым засохшей кровью.
Ширин был удивлен, встретив Теремона в обсерватории этим вечером – после всех издевательских статей, которые тот написал, и всех ушатов холодной воды, которые тот вылил на кампанию Атора по подготовке страны к катастрофе. В последние недели Атор просто зверел при упоминании имени Теремона – и вот, однако же, уступил и допустил журналиста наблюдать затмение.
Странно это и немного тревожно. Видимо, прочная основа, из которой соткана личность старого астронома, стала сдавать – не только гнев Атора, но и самый его характер не может устоять перед надвигающейся катастрофой.
Немало удивляло Ширина и то, что в обсерватории присутствует он сам. Он решился на это в последний момент, под влиянием внезапного импульса, что случалось с ним редко. Лилиат пришла в ужас. Ширин и сам ужаснулся. Он не забыл еще того, что испытал за те несколько минут в Таинственном Туннеле.
Но он сознавал, что должен быть в обсерватории, как раньше сознавал, что должен посетить Туннель. Пусть все считают его таким раскормленным бодрячком, академическим поденщиком – Ширин под слоем жира остается ученым. Тьма интересовала его на протяжении всей его деятельности. Как же он сможет быть дальше, если во время прихода Тьмы, которая бывает раз в две тысячи лет, предпочтет спокойненько отсидеться под землей?
Его долг – быть здесь. Присутствовать при затмении. Видеть, как Тьма овладеет миром.
– Я начинаю сомневаться, – с неожиданной откровенностью сказал ему Теремон, – прав ли я был в своем скептицизме, Ширин.
– Правильно сомневаетесь.
– Вот-вот. Стоит посмотреть на Довим – на этот нездешний красный свет, заливающий все вокруг. Знаете, я бы сейчас не пожалел десяти кредиток за хорошую порцию белого. За хороший, крепкий «особый тано». Не помешало бы и на небе увидеть Тано и Ситу – а еще лучше Онос.
– Онос взойдет утром, – сказал, входя, Биней.
– Он-то взойдет, а мы? – И Ширин усмехнулся, чтобы приглушить горечь своих слов. – Нашему другу журналисту пришла охота чего-нибудь хлебнуть, Биней.
– У Атора будет припадок. Он всем наказал сегодня быть трезвыми.
– Значит, ничего, кроме воды, тут не найдется?
– Ну-у…
– Давай, Биней. Атор сюда не зайдет.
– Пожалуй.
Биней присел и достал из шкафчика под окном бутылку с красной жидкостью, призывно булькнувшую при встряхивании.
– Так и знал, что Атор ее здесь не обнаружит. Вот! У нас только одна емкость для питья – отдаем ее тебе, как гостю, Теремон. Мы с Ширином можем пить из бутылки. – И он с бесконечной осторожностью наполнил крошечную чашечку.
– Когда мы с тобой познакомились, Биней, ты в рот не брал спиртного, – засмеялся Теремон.
– То тогда, а то теперь. Времена настали тяжелые, и я учусь. Хорошая выпивка здорово помогает расслабиться.
– Я тоже слыхал, – согласился Теремон и отпил глоток. Это было красное вино, терпкое и кислое – должно быть, дешевое молодое вино из какой-то южной провинции. Такое мог купить только закоренелый трезвенник вроде Бинея, не понимающий, что к чему. Ну, да все лучше, чем ничего.
Биней отхлебнул из бутылки и передал ее Ширину. Психолог запрокинул ее и долго не отрывал ото рта. Потом с удовлетворенным ворчанием опустил и сказал Бинею:
– Атор сегодня какой-то странный. Даже с учетом чрезвычайных обстоятельств. Что с ним?
– Должно быть, беспокоится за Фаро с Йимотом.
– За кого?
– Это наши молодые аспиранты. Должны были явиться несколько часов назад, а их до сих пор нет. И Атору, конечно, ужасно не хватает людей, поскольку все по-настоящему ценные сидят в Убежище.
– Думаешь, они дезертировали? – спросил Теремон.
– Кто, Йимот и Фаро? Нет, конечно. Они не из таких. Они бы все отдали, лишь бы быть здесь и делать замеры, когда начнется затмение. Но вдруг в Саро начались волнения, и ребята попали в переделку? Ладно, думаю, рано или поздно они явятся. Только если их не будет до критической фазы, мы рискуем не управиться с работой. Поэтому, наверно, Атор и волнуется.
– Не уверен, – сказал Ширин. – Он, естественно, думает об отсутствующих, но дело не только в этом. Он так вдруг постарел. У него такой измученный, даже побежденный вид. В последний раз, когда я его видел, это был борец – он только и говорил, что о возрождении общества после затмения. Истинный Атор, железный человек. А теперь я вижу какую-то грустную, усталую, жалкую старую развалину, покорно ожидающую конца. То, что он даже не потрудился вышвырнуть Теремона…
– Он пытался, – сказал Теремон. – Биней и Сиферра его отговорили.
– Вот-вот. Ты когда-нибудь видел, Биней, чтобы Атора от чего-то отговорили? Передай-ка мне вино.
– Может, это я виноват, – заметил Теремон. – И вся моя писанина против его плана создать убежища по всей стране. Если он действительно верит, что через пару часов опустится Тьма и все человечество лишится разума…
– Верит, – подтвердил Биней. – Как и все мы.
– Тогда отказ правительства воспринять его предупреждение всерьез должен был стать для Атора сокрушительным поражением. И я тоже в ответе за это. Если окажется, что вы были правы, никогда себе не прощу.
– Не обольщайтесь, Теремон, – сказал Ширин. – Пиши вы хоть по пять колонок в день, призывая всех готовиться к великому дню, правительство все равно ничего не стало бы делать. А пожалуй, отнеслось бы к Атору еще менее серьезно, если это возможно, выступи только на его стороне популярный журналист, поборник правды.
– Спасибо. Ценю ваше отношение. Там вино еще осталось? Вот и с Сиферрой у меня сложности. Она меня так презирает, что даже говорить со мной не хочет.
– А ведь одно время она была к тебе неравнодушна, – сказал Биней. – Я даже думал, что вы с ней…
– Нет, – усмехнулся Теремон. – Не совсем. А теперь уж и подавно ничего не выйдет. Но мы были хорошими друзьями. Очаровательная женщина, просто очаровательная. Как насчет ее доисторических циклов? Есть в этой теории смысл или нет?
– Если послушать ее коллег по факультету, то никакого, – сказал Ширин. – Они полны презрения. Их устраивает освященная законом формулировка, согласно которой Беклимот считается первым городом на Калгаше и за две тысячи лет до него никакой цивилизации еще не существовало – только дикари бегали по лесам.
– Но как они объясняют серию катастроф на холме Томбо?
– Ученые, которые считают, что правы они, объяснят вам что угодно – любое, что даже противоречит их верованиям, – сказал Ширин. – Поскребите маститого ученого мужа, и обнаружите внизу нечто вроде Апостола. Они только одеваются по-разному. – Он взял у Теремона бутылку и отпил из нее. – Пропади они совсем. Даже такому профану, как я, понятно, что открытия Сиферры на Томбо переворачивают все наши представления о доисторическом мире. Вопрос не в том, действительно ли там на протяжении тысячелетий периодически случались пожары, а в том, почему они случались.
– В ответах, более или менее фантастических, недостатка нет, – заметил Теремон. – Некто из университета Китро доказывает, что в конце каждого цикла там выпадал огненный дождь. А нам в редакцию написал один астроном-любитель, который утверждает, что Калгаш время от времени проходит через одно из солнц. Думаю, что существуют версии и почище этих.
– Но смысл имеет только одна, – спокойно сказал Биней. – Вспомните принцип меча Тарголы. Не следует принимать во внимание гипотезу, которая требует дополнительных объяснений, чтобы стать правдивой. Причина выпадения огненных дождей нам непонятна, а уж проход сквозь солнце – полная чепуха. Теория же затмения подтверждается математическими расчетами орбиты Калгаша и теорией всемирного тяготения.
– Да, теория затмения вполне правдоподобна. Скоро мы ее проверим, ведь так? Но примени меч Тарголы и к ней. Разве в теории затмения есть что-нибудь, объясняющее возникновение массовых пожаров?
– Нет, – сказал Ширин. – В теории затмения об этом ничего не сказано, но пожары можно объяснить с помощью простого здравого смысла. Затмение вызовет Тьму, Тьма принесет безумие – а безумие вызовет Пламя. И еще два тысячелетия упорной борьбы пойдут насмарку. Назавтра на Калгаше не останется ни одного целого города.
– Вы говорите, точно Апостол, – рассердился Теремон. – То же самое я слышал от Фолимуна 66-го много месяцев тому назад. По-моему, даже рассказывал вам об этом в «Клубе Шести солнц». – Он выглянул в окно, где под лесистой Обсерваторной Горой далеко на горизонте кроваво светились шпили Саро. Журналист чувствовал себя все более неуверенно при каждом взгляде на Довим, зловещим карликом сиявший в зените. – Я не могу согласиться с вашей логикой, – упрямо продолжил он. – Почему я должен непременно спятить только оттого, что на небе нет солнца? И даже если я свихнусь – я не забыл про тех бедолаг из Таинственного Туннеля – даже если свихнусь, какой от этого вред городу? Что мы, взорвем его, что ли?
– Сначала я говорил то же самое, – ответил Биней. – Пока не поразмыслил как следует. Если ты очутишься во Тьме, чего тебе захочется больше всего – чего будет требовать все твое существо?
– Света, надо полагать.
– Да! – воскликнул Ширин. – Именно света!
– Ну и что?
– А откуда ты его возьмешь?
– Включу, – показал Теремон на стену.
– Правильно, – насмешливо подхватил Ширин. – И боги в благости своей ниспошлют вам электричество. Поскольку от электростанции этого ждать не приходится. Все генераторы остановятся – ведь обслуживающий их персонал будет с воплями метаться в темноте, как и операторы линий электропередачи. Улавливаете?
Теремон молча кивнул.
– Откуда же возьмется свет, если генераторы остановятся? Есть, правда, лампадки – они на батарейках. Однако лампадки может и не быть под рукой. Вдруг вы окажетесь на улице, а ваша лампадка останется дома, рядом с кроватью. Вам понадобится свет. Тогда вы подожжете что-нибудь, верно, господин Теремон? Вы видели, как горит дерево? Выезжали на природу, стряпали на костре? Горящие дрова дают не только тепло, но и свет, о чем всем отлично известно. Когда станет темно, все захотят света – и получат его.
– Ну, и зажгут костры, – не слишком убежденно сказал Теремон.
– Зажгут все, что подвернется под руку. Людям будет нужен свет. А если дров на городских улицах не найдется? Подожгут то, что есть. Пачки газет? А что? «Хроника Саро» будет неплохо светить какое-то время. Киоски, где газеты сложены на продажу? Их тоже поджечь! И тряпки. И книги. И кровельную дранку. Все, что попало. Люди получат свой свет – но все города и села запылают. Вот вам и пожар, господин газетчик. Вот вам и конец привычного мира.
– Это в том случае, если затмение состоится, – не сдавался Теремон.
– Да, если оно состоится. Я не астроном. И не Апостол. Но я ставлю на затмение. – Ширин посмотрел в глаза Теремону, и оба долго не отводили взгляда, словно сейчас главное заключалось в том, чья воля сильнее. Потом Теремон молча сдался. Дыхание его стало хриплым и прерывистым, и он стиснул руками лоб.
Из соседней комнаты донесся гул голосов.
– Я, кажется, слышу голос Йимота, – сказал Биней. – Выходит, они с Фаро наконец-то пожаловали, пойдемте послушаем, что их задержало.
– Пошли! – буркнул Теремон. Он сделал глубокий вдох и преодолел свою тревогу – на время.
Глава 24
В главном зале стоял гвалт. Все толпились вокруг Йимота и Фаро, которые, снимая верхнюю одежду, еле успевали отбиваться от вопросов. Атор растолкал толпу и сердито спросил новоприбывших:
– Вы знаете, что контрольное время почти уже наступило? Где вы пропадали?
Фаро 24-й сел и потер руки. Круглые его щеки зарумянились от холода, он как-то странно ухмылялся и был преувеличенно спокоен, будто под действием наркотика.
– Никогда его таким не видел, – шепнул Биней Ширину. – Он всегда такой услужливый – скромный молодой астроном, исполненный почтения к окружающим его величинам. Даже и ко мне. А теперь…
– Ш-ш. Слушай.
– Мы с Йимотом только что закончили один сумасшедший эксперимент, – говорил Фаро. – Мы попытались создать имитацию Тьмы и Звезд и посмотреть, как это будет выглядеть.
Все вокруг загудели.
– Звезды? – сказал Теремон. – Вы знаете, что такое Звезды? Но откуда?
– Из Книги Откровений, – снова осклабился Фаро. – Там ясно сказано, что Звезды – это нечто столь же яркое, как солнца, только меньше размером, и что они появятся на небе, когда Калгаш войдет в Пещеру Тьмы.
– Абсурд!
– Быть не может!
– Книга Откровений! Нашли что изучать! Вообразите только…
– Тихо, – сказал Атор, во взгляде которого зажглась искорка интереса, отблеск былой энергии. – Продолжайте, Фаро. Как же вы устроили свою имитацию?
– Мы с Йимотом задумали это еще пару месяцев назад и занимались работой в свободное время. Йимот присмотрел в городе одноэтажное строение под куполом – какой-то склад, что ли. Мы его купили…
– А деньги где взяли? – прервал Атор.
– Со счета в банке, – пробурчал долговязый Йимот 70-й. – В две тысячи нам это встало. Ну и что? Завтра эти две тысячи будут двумя тысячами клочков бумаги и больше ничем.
– Точно, – подхватил Фаро. – В общем, мы купили этот дом и обили его внутри сверху донизу черным бархатом, чтобы получилась настоящая Тьма. Потом просверлили в крыше и в потолке много маленьких дырочек и закрыли их металлическими колпачками, которые автоматически убираются все одновременно. Этим мы занимались не сами, а наняли плотника, электрика и прочих – денег не жалели. Через отверстия должен был проходить свет, чтобы получился звездный эффект.
– Насколько мы его себе представляли, – добавил Йимот.
Настала напряженная пауза. Атор холодно сказал:
– Вы не имели права производить частный…
– Я знаю, доктор, – заторопился Фаро, – но мы с Йимотом, честно говоря, считали этот эксперимент довольно опасным. Мы боялись, что сойдем с ума, если эффект сработает – стоило только послушать доктора Ширина. Вот мы и решили, что надо взять весь риск на себя. Ну, а если бы нам удалось сохранить здравый рассудок, то мы приобрели бы иммунитет к настоящим Звездам и смогли бы проделать со всеми вами то же самое. Только эффект не сработал.
– Почему? Что случилось?
– Мы заперлись, – продолжил Йимот, – и дали глазам привыкнуть к темноте. Очень жуткое чувство, потому что в полной Тьме кажется, будто стены и потолок давят на тебя. Но мы преодолели это и нажали на кнопку. Колпачки отошли, и весь купол покрылся маленькими светлыми точками.
– Ну и что же?
– Да ничего. Сплошная дурь. Насколько мы поняли из Книги Откровений, это и было зрелище Звезд на фоне Тьмы. И ничего не случилось. Мы видели просто крышу с дырками, через которую проходят лучи, вот и все. Мы пробовали снова и снова – поэтому так и задержались – но никакого эффекта не получилось.
В потрясенной тишине все взоры обратились к Ширину, который стоял разинув рот. Первым заговорил Теремон:
– Вот и рухнула ваша теория, не так ли, Ширин? – с улыбкой облегчения сказал он.
– Не спешите, Теремон, – поднял руку психолог. – Дайте-ка подумать. Эти так называемые Звезды, которые смастерили ребята… время, которое они пробыли во Тьме… – Ширин помолчал, потом щелкнул пальцами, вновь обретя уверенность. – Ну, конечно…
Договорить ему не удалось. Тиланда, делавшая в куполе снимки неба через каждые десять секунд, ворвалась в комнату, размахивая руками так, что самому Йимоту впору.
– Доктор Атор! Доктор Атор!
– Что такое?
– Вот – он пришел прямо в купол – вы не поверите, доктор Атор…
В холле послышалась возня и что-то лязгнуло. Биней бросился к двери и застыл на месте:
– Какого дьявола?
Два астронома, Давнит и Хиккинан, дежурившие с Тиландой в куполе, боролись с кем-то третьим – гибким, атлетически сложенным мужчиной лет сорока. У него были необычные волосы, рыжие и вьющиеся, острые черты лица и холодные голубые глаза. Астрономы втащили его в комнату, заломив ему руки за спину. Пришелец был одет в темную рясу Апостола Пламени.
– Фолимун 66-й! – вскричал Атор.
Теремон воскликнул почти одновременно:
– Фолимун! Что вы тут делаете, во имя Тьмы?
– Не во имя Тьмы я пришел к вам сегодня, но во имя Света, – холодно и властно ответил Апостол.
– Откуда он взялся? – спросил Атор Тиланду.
– Я же говорю, доктор Атор. Мы снимали свои пластинки, а он вдруг подошел сзади и спрашивает: «Где Атор? Я должен видеть Атора».
– Вызовите охрану, – потемнел директор. – Обсерватория в этот вечер закрыта для посторонних. Я хочу знать, как этот человек прошел мимо охраны,
– Очевидно, у вас в охране служит пара-другая Апостолов, – ввернул Теремон. – И они, естественно, с радостью открыли двери Фолимуну.
Атор испепелил его взглядом, но, как видно, признал его догадку правдоподобной.
Все присутствующие образовали круг вокруг Фолимуна, изумленно глядя на него – Сиферра, Теремон, Биней, Атор и все остальные.
– Я Фолимун 66-й, – спокойно сказал Апостол, – полномочный представитель его преосвященства Мондиора 71-го. И пришел я сюда не как преступник, которым вы склонны меня считать, но как посланник его преосвященства. Вы не могли бы попросить своих людей отпустить меня, Атор?
– Отпустите его, – раздраженно распорядился директор.
– Благодарю вас. – Фолимун потер запястья, поправил свое одеяние и не без насмешки поклонился Агору. Воздух вокруг апостола, казалось, был заряжен каким-то странным электричеством.
– Итак, – сказал Атор, – что вы здесь делаете? Что вам нужно?
– То, что вы вряд ли сделаете по доброй воле.
– Очень возможно.
– Когда мы с вами, Атор, встретились несколько месяцев назад, нашу встречу можно было назвать напряженной – мы смотрели друг на друга как два правителя враждующих государств. Вы видели во мне опасного фанатика. Я в вас – предводителя погрязших во грехе безбожников. И все же мы сошлись кое в чем – а именно в том, если помните, что вечером 19 тептара на Калгаш опустится Тьма и будет стоять много часов подряд.
– К делу, Фолимун, – нахмурился Атор. – Тьма опустится скоро, и у нас мало времени.
– Я верю, что грядущая Тьма послана нам по воле богов. Вы верите, что Тьма – всего лишь результат бездушного движения небесных тел. Очень хорошо: расходясь в одном, мы сошлись в другом. Я предоставил вам некоторые данные, которыми Апостолы владели со времен прошлого Года Праведности – таблицы движения солнц и другие, еще более тайные сведения. Взамен вы обещали подтвердить истину наших слов перед всем населением Калгаша.
– И я это сделал, – сказал Атор, посмотрев на часы. – Чего еще ваш хозяин хочет от меня? Я выполнил свою часть сделки.
Фолимун мельком улыбнулся, но промолчал. Присутствующие встревожено переговаривались.
– Да, я просил его дать мне астрономические сведения, – посмотрел вокруг Атор. – Те, что известны только Апостолам. И получил их – за это спасибо… Взамен я действительно согласился подтвердить – так сказать, математически – главный догмат Апостолов о пришествии Тьмы 19 тептара.
– Нам не было нужды делиться с вами, – гордо сказал Фолимун. – Наш главный догмат, как вы его называете, в доказательствах не нуждается. Все доказательства – в Книге Откровений.
– Да, для горсточки ваших приверженцев, – не уступил Атор. – Не делайте вида, будто не поняли меня. Я предложил подвести под ваше учение научную основу. И сделал это!
– Да, сделали, – сузил глаза апостол, – с лисьим коварством, ибо ваше мнимое объяснение, якобы поддерживая нашу веру, в то же время делает ее совершенно ненужной. Вы представили Тьму и Звезды как естественные явления, лишив их истинного смысла. Это кощунство.
– Если так, то это не моя вина. Факты есть факты. Я изложил их – что еще я мог сделать?
– Ваши «факты» – обман и искажение истины.
– А вы откуда знаете? – Атор весь покрылся пятнами.
– Знаю, – с непоколебимой верой ответил Апостол.
Директор побагровел еще гуще. Биней двинулся было к нему, но Атор отмахнулся.
– Чего же хочет от нас Мондиор 71-й? Должно быть, он все еще думает, что мы, пытаясь предостеречь мир перед угрозой безумия, каким-то образом помешаем ему захватить власть после затмения. Так вот, наши попытки закончились неудачей. Надеюсь, он будет счастлив узнать об этом.
– Ваши попытки принесли достаточно вреда сами по себе. А то, чем вы занимаетесь здесь сегодня, еще ухудшает дело.
– Откуда вы знаете, чем именно мы занимаемся?
– Мы знаем, что вы не оставили надежды повлиять на умы. Потерпев неудачу до прихода Тьмы и Пламени, вы собираетесь выступить позднее и предъявить снимки, показывающие, как дневной свет переходит во Тьму. Собираетесь предложить уцелевшим научное объяснение – и укрыть свои доказательства в безопасном месте, чтобы к концу следующего Года Праведности ученые, ваши преемники, могли указать человечеству, как противостоять Тьме.
– Утечка информации, – прошептал Биней.
– Все это, разумеется, противоречит интересам Мондиора 71-го, – продолжал Фолимун. – Между тем не кто иной, как Мондиор – избранный богами пророк, и это ему суждено направлять человечество в последующие годы.
– Не пора ли перейти к делу, – ледяным тоном сказал Атор.
– Дело очень простое. Ваша необдуманная кощунственная попытка вести наблюдение с помощью ваших дьявольских приборов должна быть прекращена. Могу лишь сожалеть, что не сумел уничтожить вашу адскую машинерию своими собственными руками.
– Вот вы, значит, что задумали? Что ж, особой пользы это вам не принесло бы. Вся наша информация, кроме текущих наблюдений, уже собрана и укрыта в надежном месте.
– Уничтожьте ее.
– Что-о?
– Уничтожьте свои документы. Уничтожьте свои приборы. Взамен я обязуюсь защитить вас и ваших людей от хаоса, который неизбежно настанет после Прихода Ночи.
Вокруг раздались смешки.
– Да он сумасшедший. Абсолютно не в себе.
– Вовсе нет, – возразил Фолимун. – Да, я верующий. Я предан идее, которая выше вашего понимания. Но я не сумасшедший. Я совершенно нормален, уверяю вас. Вот этот человек, – указал он на Теремона, – может подтвердить, что я в своем уме, а его не назовешь легковерным. Однако моя вера для меня – превыше всего. Эта ночь – переломный момент всей истории человечества, и завтра, когда рассветет, должна восторжествовать Праведность. Объявляю вам ультиматум. Ваши люди должны прекратить кощунственные попытки объяснить приход Тьмы с научной точки зрения и признать его преосвященство Мондиора 71-го истинным выразителем воли богов. Когда настанет утро, вы станете помогать Мондиору в его трудах и ни слова больше не скажете о затмениях, орбитах, законе всемирного тяготения и прочей своей чепухе.
– А если мы откажемся? – почти насмешливо спросил Атор.
– Тогда разгневанный народ, ведомый Апостолами Пламени, поднимается на этот холм и разрушит вашу обсерваторию со всем, что внутри.
– Довольно – сказал Атор. – Вызывайте охрану. Пусть вышвырнут его отсюда.
– У вас ровно час на размышление, – невозмутимо продолжал Фолимун. – Затем Священная Армия пойдет на приступ.
– Да он блефует, – внезапно сказал Ширин.
– Вызовите охрану, – не слушая никого, повторил Атор. – Я не желаю, чтобы он оставался здесь!
– Проклятье, Атор, да что с вами такое? – вскричал Ширин. – Вы его отпустите, чтобы он снова шел и раздувал огонь? Разве вы не поняли, что Апостолы только и жили мечтой о хаосе? И этот молодчик – мастер его создавать.
– Что же вы предлагаете?
– Заприте его. Посадите в чулан, навесьте на дверь замок и держите там, пока будет длиться Тьма. Хуже для него ничего не придумаешь. Будучи заперт, он не увидит ни Тьмы, ни Звезд. Достаточно хотя бы немного ознакомиться с символом их веры, чтобы узнать – для него не видеть явления Звезд значит потерять свою бессмертную душу. Посадите его под замок, Атор. Это не только самый безопасный выход для нас, но и то, чего он заслуживает.
– А потом, – злобно прошипел Фолимун, – когда вы все лишитесь разума, меня некому будет выпустить. Это смертный приговор. Я не хуже вас знаю, что такое пришествие Звезд – знаю гораздо лучше, чем вы. Обезумев, никто из вас и не подумает меня освободить. Удушье или медленная смерть от голода – вы на это меня обрекаете? Чего же еще ждать от вас – ученых. – Он произнес это слово, как непристойное ругательство. – Только ничего у вас не выйдет. Я принял меры, и моим соратникам дадут знать, чтобы они шли на обсерваторию ровно через час – если я не выйду и не остановлю их. Заперев меня, вы ничего не добьетесь – лишь обеспечите себе верную гибель по истечении часа. Меня же освободят мои люди, и мы вместе, в радости и веселье, узрим явление Звезд. – На виске Фолимуна пульсировала жилка. – Назавтра же, когда вы все станете бессмысленными безумцами, проклятыми навеки за ваши грехи, мы приступим к созданию дивного нового мира.
Ширин нерешительно покосился на Атора. Тот тоже колебался.
– Как ты думаешь, – проговорил Биней на ухо Теремону, – блефует он или нет?
Но журналист не ответил ему. Бледный, дрожащим пальцем он указывал за окно.
– Смотри! – еле слышно прошелестел он.
Раздался единый вздох – это все, как один, повернулись туда, куда указывал палец Теремона.
Диск Довима стал ущербным!
Глава 25
Мрак отрезал у солнца лишь крошечный ломтик с ноготь толщиной, но всех наблюдателей как громом поразило это начало убывания.
Особенно сокрушительный удар наползающая на солнце тень нанесла Теремону. Он содрогнулся, поднес ладони ко лбу и отвернулся от окна. Его до глубины души потряс вид ущербного Довима. Теремон-скептик, Теремон-насмешник, Теремон – судья чужого сумасбродства…
Боги! Как я ошибался!
Он встретился глазами с Сиферрой. Она смотрела на него с другого конца комнаты. В ее взгляде было презрение – или жалость? Теремон заставил себя не отводить глаз и печально покачал головой, словно говоря со всем смирением: «Я все испортил и прошу прощения. Простите. Простите».
Ему показалось, что Сиферра улыбнулась – может быть, поняла, что он хотел сказать.
Потом все разом закричали и какой-то миг беспорядочно метались по комнате; но вскоре суматоха уступила место деловитой спешке, и астрономы стали расходиться по местам согласно своему расписанию: кто в купол, наблюдать затмение в телескопы, кто к компьютерам, кто замерять ручными приборами убывание Довима. В этот критический момент было не до эмоций. Ученых ждала работа. Оставшийся в одиночестве Теремон поискал глазами Бинея и увидел его за пультом, торопливо решающего какую-то задачу. Атора же и след простыл. Подошедший Ширин прозаически сказал:
– Первый контакт состоялся пять-десять минут назад. Чуть раньше, чем ожидали, но в расчетах наверняка еще много неточностей, несмотря на все затраченные усилия. Вы бы лучше отошли от окна, – улыбнулся он.
– Это почему же? – Теремон снова повернулся посмотреть на Довим.
– Агор в ярости, – прошептал психолог. – Он пропустил первый контакт из-за стычки с Фолимуном. Ваша позиция небезопасна. Если Атор будет проходить мимо, он может выбросить вас в окно.
Теремон коротко кивнул, и Ширин удивленно уставился на него.
– Проклятье, да вы весь дрожите!
Теремон облизнул сухие губы и попытался улыбнуться:
– Мне и вправду нехорошо.
– Но вы держите себя в руках, да? – насторожился психолог.
– Да! – негодующе выкрикнул Теремон. – Дайте мне шанс, хорошо? Вы знаете, я хотел верить в эту болтовню о затмении, но не мог, честное слово, не мог – все это казалось мне чистой воды выдумкой. Я хотел бы поверить ради Бинея, ради Сиферры, даже ради Атора, как ни странно. Но не мог. Не мог до этой самой минуты. Дайте мне привыкнуть к этой мысли, хорошо? У вас на это было несколько месяцев, а на меня все обрушилось сразу.
– Понимаю, – задумчиво произнес Ширин. – Слушайте – у вас есть семья? Родители, жена, дети?
– Нет. Мне не о ком волноваться. Есть сестра, но она живет за две тысячи миль отсюда. Я с ней не виделся уже года два.
– Ну, а вы сами?
– Что я?
– Вы можете попытаться пройти в Убежище. Места у них хватит. Возможно, еще успеете – я могу позвонить туда и сказать, что вы идете, чтобы они открыли ворота…
– Вы полагаете, что я до смерти напугался?
– Вы сами говорите, что вам нехорошо.
– Может быть. Но я здесь для того, чтобы собрать материал. И сделаю это.
– Понятно, – слегка улыбнулся психолог. – Профессиональный долг?
– Хотя бы и так. Кроме того, я немало потрудился, чтобы сорвать подготовительную программу Атора, или вы забыли? Думаете, у меня хватит совести бежать в то самое Убежище, над которым я так издевался?
– Я не учел этой стороны дела.
– Хотел бы я знать, не запрятано ли у них еще где-нибудь этого злополучного вина. Из всех подходящих для выпивки моментов…
– Ш-ш! – Психолог толкнул Теремона в бок. – Слышите?
Теремон посмотрел туда, куда указывал Ширин. Фолимун 66-й стоял у окна с выражением полного экстаза на лице, бормоча что-то нараспев. У журналиста по коже поползли мурашки.
– Что он такое говорит? Вы можете разобрать?
– Цитирует пятую главу Книги Откровений, – ответил Ширин. – Давайте помолчим и послушаем.
Апостол внезапно возвысил голос:
«И случилось в те дни, что Довим оставался на страже в небе дольше, чем Калгаш оборачивался вокруг себя; и, наконец, стало так, что на середине оборота один лишь Довим, сморщенный и холодный, остался светить над Калгашем.
И собирались люди на площадях и больших дорогах, и спорили и дивились такому виду, ибо некие страх и тревога смутили их дух. Разум их помрачился, и речь стала невнятной, ибо души их ожидали явления Звезд.
В городе же Тригоне, в полдень, вышел Вендрет 2-й и сказал его жителям: "Смотрите же, грешники! Презрели вы пути праведные, и вот грядет возмездие. Ныне близится Пещера Мрака, и поглотит она Калгаш и все, что на нем".
И пока он говорил, Пещера Мрака разверзлась и поглотила Довим, и не стало его видно на Калгаше. И раздались тут жалобные вопли и стенания, ибо души людские исполнились страха.
И стало так, что Тьма Пещеры пала на Калгаш всей своей страшной тяжестью, так что никакого света не было видно. И стали люди словно слепцы, и никто не видел своего соседа, хотя чувствовал дыхание его рядом.
И в сей Тьме вышли Звезды в несметном числе, и сияние их было подобно сиянию собрания всех богов. А вместе с ними явилась музыка, столь прекрасная, что даже листы деревьев обратились в языки и возгласили хвалу ей.
И в тот миг души покинули людей и устремились к Звездам; опустошенные же тела подобно зверям, бессмысленному скоту бродили с дикими воплями по темным городам калгашгким.
Со Звезд же тогда сошло Небесное Пламя, ниспосланное богами; и там, где Пламя касалось Калгаша, города сгорали до основания, и ничего не оставалось от людей и плодов труда их.
И тогда…»
Фолимун вдруг переменил свою речь. Он не смотрел в сторону двух других, но как будто почувствовал, что они прислушиваются к нему – и тембр его голоса поднялся на регистр выше, а интонация стала еще более напевной.
Теремон удивленно нахмурился. Слова казались почти знакомыми. Но легкая перемена в произношении, крохотное усилие голосовых связок – и он совершенно перестал понимать Фолимуна.
– Может быть, Сиферра сумела бы понять, – сказал Ширин. – Он, наверно, говорит на литургическом языке, на языке прошлого Года Праведности, с которого, скорее всего, и переведена Книга Откровений.
– А вы как будто неплохо в этом разбираетесь, – с любопытством сказал Теремон. – И что же он говорит?
– Думаете, я знаю? Да, я в последнее время занимался этим, но не так глубоко. Могу только догадываться. Кажется, мы собирались запереть его в чулан?
– Пусть его. Какая теперь разница? Это великий миг для него. Пусть насладится. – Теремон подвинул стул и провел рукой по волосам. Пальцы больше не тряслись. – Смешно. Теперь, когда все началось по-настоящему, я перестал психовать.
– Правда?
– А с чего бы? – с ноткой горячечного веселья спросил Теремон. – Я же ничем не могу остановить того, что происходит, правильно? Значит, остается это пережить. Как вы думаете, Звезды в самом деле появятся?
– Понятия не имею. Может быть, Биней знает.
– Или Атор.
– Атора оставьте в покое, – засмеялся психолог. – Он только что прошел через комнату и кинул на вас такой взгляд, который должен был бы убить вас на месте.
– Да уж, натерплюсь я сраму, когда все это кончится, – скривился Теремон. – Как по-вашему, не опасно будет выйти наружу и понаблюдать под открытым небом?
– Когда Тьма станет полной…
– Я не про Тьму. Тьму я, думаю, выдержу. Я про Звезды.
– Говорю же вам, что про Звезды я ничего не знаю.
– Может быть, они не столь уж страшны, как внушает Книга Откровений. Если эксперимент этих двух юнцов с дырками в потолке чего-нибудь стоит… – Он развел руками, словно взвешивая ответ в ладонях. – Скажите, Ширин, как по-вашему? Может у некоторых людей быть иммунитет к Тьме и Звездам?
Ширин пожал плечами и показал себе под ноги. Довим уже миновал зенит, и кровавый квадрат, падавший на пол из окна, переместился ближе к середине комнаты, рдея там, словно след жуткого преступления. Теремон задумчиво посмотрел на это тусклое пятно и обернулся, чтобы еще раз взглянуть на сам Довим.
У солнца теперь не хватало сбоку широкого ломтя – почти одной трети диска. Теремона передернуло. Когда-то он шутил с Бинеем насчет драконов на небе. Теперь ему казалось, что там и вправду завелся дракон, который сначала проглотил пять солнц, а теперь откусывает раз за разом от того, что осталось.
– В Саро сейчас, наверно, уже миллиона два народу захотело вступить в ряды Апостолов, – сказал Ширин. – И все они хлынули к резиденции Мондиора, пылая жаждой духовного возрождения, могу спорить. Существует ли иммунитет к Тьме? Скоро мы это узнаем, вам не кажется?
– Должен существовать. Как иначе Апостолы передавали бы Книгу Откровений от цикла к циклу, и как она, интересно, вообще была написана? Иммунитет должен быть. Если все свихнулись, кто же тогда написал книгу?
– Весьма вероятно, что служители тайного культа прятались в убежищах, пока все не кончилось, как и некоторые из нас сегодня.
– Не скажите. Книга Откровений написана от лица очевидца. Значит, ее авторы столкнулись с безумием – и не поддались ему.
– Ну что ж – есть три группы людей, которые могут сравнительно легко отделаться. Во-первых, те, кто вовсе не увидит Звезд – слепые, скажем, или такие, которые в стельку упьются в самом начале и пролежат так все затмение.
– Эти не считаются. Они ведь не очевидцы.
– Допустим. Вторая группы – это малые дети, для которых мир сам по себе так нов и странен, что необычное явление не более необычно, чем все остальное. Думаю, их не испугает ни Тьма, ни даже Звезды. Это будут просто очередные события в бесконечно удивительном мире. Вы согласны?
– Пожалуй, – задумчиво кивнул Теремон.
– И наконец, – тупоголовые, которых ничем не прошибешь. Чем тупее человек, тем меньше он пострадает – думаю, такой просто пожмет плечами и дождется восхода Оноса.
– По-вашему, Книга Откровений написана тупицами? – усмехнулся Теремон.
– Не совсем так. Ее, должно быть, создал один из величайших умов нового цикла, включив туда смутные воспоминания детей, бессвязный лепет обезумевших взрослых – а может быть, и россказни тупиц.
– Смотрите, чтобы Фолимун вас не услышал.
– Текст, разумеется, дополнялся и редактировался на протяжении многих лет. А может быть, и переходил из цикла в цикл – таким же образом, каким Атор надеется передать в будущее секрет тяготения. Но я стою на том, что эта книга не может не искажать действительности, даже если она основана на фактах. Вспомните эксперимент Фаро и Йимота с дырками в крыше, который у них не получился.
– Да, ну и что?
– Так вот, он не получился потому, что… – Ширин вдруг обеспокоено привстал. – О-го-го.
– Что-то случилось?
– Сюда идет Атор – и вы только посмотрите, какое у него лицо!
Теремон обернулся. Старый астроном надвигался на них, словно Дух Мщения из средневековой легенды. Глаза его пылали на белом, искаженном ужасом лице. Он метнул злобный взгляд сначала на Теремона и сказал Ширину:
– Последние пятнадцать минут я провел у телефона. Звонил в Убежище, в нашу охрану и в город.
– И что же?
– Писака может быть доволен – он поработал на славу. В городе полный кавардак. Повсюду волнения, грабежи, охваченные паникой толпы…
– А Убежище? – забеспокоился Ширин.
– Там все в порядке. Они заперлись, как и было запланировано, и собираются просидеть там до рассвета – по меньшей мере. У них все будет хорошо. Но город, Ширин – вы себе не представляете… – Старику было трудно говорить.
– Если бы вы только поверили, доктор, – сказал Теремон, – как глубоко я сожалею…
– Сейчас на это нет времени, – нетерпеливо оборвал его Ширин, кладя руку на плечо Атору. – А вы, доктор Атор? Как вы себя чувствуете?
– Разве это важно? – Атор оперся о раму окна, словно стараясь разглядеть, что творится в городе, и глухо продолжил: – Как только затмение началось, люди поняли, что все и дальше пойдет так, как говорили мы – и Апостолы тоже. И впали в истерию. Скоро займутся пожары. А сюда, должно быть, придет фолимуновская банда. Что будем делать, Ширин? Подскажите что-нибудь!
Ширин понурил голову и долго раздумывал, глядя в пол и потирая подбородок костяшками пальцев. Потом поднял голову и отрывисто сказал:
– Делать? А что тут сделаешь? Надо запереть двери и надеяться на лучшее.
– А может, сказать им, что мы убьем Фолимуна, если они попытаются вломиться сюда?
– И в самом деле его убьете?
– Ну… я не знаю…
– Не сделаете вы этого.
– Но если мы им скажем…
– Нет-нет. Это фанатики, Атор. Им уже известно, что Фолимун у нас в заложниках. Они, вероятно, даже приготовились к тому, что мы убьем его, как только они пойдут на штурм, и это их нимало не волнует. А вы на убийство неспособны – сами знаете.
– Да, конечно.
– Ну вот. Сколько еще до полного затмения?
– Примерно час.
– Нам остается лишь положиться на случай. Апостолам понадобится время, чтобы собрать народ – бьюсь об заклад, что это будет не апостольский отряд, а толпа обычных горожан, подзуживаемая горсточкой Апостолов, которые пообещают им отпущение грехов, спасение, что угодно. А еще больше времени займет у них дорога сюда. Обсерваторная Гора в добрых пяти милях от города.
Ширин выглянул в окно. Теремон последовал его примеру. Внизу возделанные поля граничили с белыми домиками предместий. Город смутно виднелся вдали – словно стена тумана в слабеющих лучах Довима. Всю картину заливал нездешний, кошмарный свет.
– Да, им понадобится время, – сказал Ширин. – Заприте все двери, продолжайте работу и молитесь, чтобы затмение опередило толпу. Когда выйдут Звезды, даже Апостолам, думаю, не удастся поднять людей на штурм.
От Довима осталась половина. Линия, делившая красное солнце пополам, была слегка закруглена, и темная часть, словно гигантское веко, неумолимо опускалась на светлую.
Теремон оцепенел. Все звуки в комнате за его спиной словно заглохли, и он слышал лишь тишину полей за окном. Даже насекомые умолкли, пораженные заревом.
– Не надо так долго смотреть, – сказал ему на ухо Ширин.
– На что не надо смотреть – на солнце?
– На город. И на небо. Я боюсь не за ваше зрение, Теремон, а за ваш разум.
– Мой разум на месте.
– Пусть там и остается. А как самочувствие?
– Да ничего… – Теремон сощурил глаза. В горле немного пересохло, и он оттянул пальцем ворот. Жмет.
Будто кто-то понемногу сдавливает горло. Теремон подергал шеей, но легче не стало. – Разве что немного трудно дышать.
– Затрудненное дыхание – один из первых симптомов приступа клаустрофобии. Когда почувствуете стеснение в груди, разумнее будет отойти от окна.
– Я хочу видеть, что происходит.
– Прекрасно. Как хотите.
Теремон широко раскрыл глаза и сделал два-три глубоких вдоха:
– Думаете, я не выдержу, да?
– Ничего я не знаю, Теремон, – устало сказал Ширин. – Все меняется с каждой минутой, видите сами. А вот и Биней.
Глава 26
Астроном подошел и встал, заслонив им свет.
– Привет, Биней, – пробормотал психолог.
– Я побуду с вами, ладно? Я закончил свои расчеты, и мне пока нечего делать до полного затмения. – Биней бросил взгляд на апостола, который уткнулся в маленькую, переплетенную в кожу книжку, извлеченную им из широкого рукава. – Его ведь собирались посадить под замок?
– Мы решили не делать этого, – сказал Теремон. – Биней, ты не знаешь, где Сиферра? Я видел ее недавно, а сейчас ее что-то нет.
– Она наверху, в куполе. Ей захотелось посмотреть в большой телескоп. Но в него видно не намного больше, чем невооруженным глазом.
– А Калгаш Второй?
– А на что там смотреть? Тьма и есть Тьма. Присутствие спутника заметно нам лишь потому, что он надвигается на Довим. А сам по себе он лишь сгусток ночи на ночном небе.
– Ночь, – медленно произнес Ширин. – Какое странное слово.
– Теперь уже нет, – сказал Теремон. – Значит, блуждающий спутник вам не виден, даже в большой телескоп?
– Наши телескопы не очень-то пригодны для этой цели, – смутился Биней. – Они превосходны, когда нужно наблюдать солнца, но чуть только немного стемнеет… – Биней все время расправлял плечи, точно хотел набрать в легкие побольше воздуха. – И все-таки Калгаш Второй – это реальность. Та зона Тьмы, что проходит между нами и Довимом – это и есть Калгаш Второй.
– Тебе трудно дышать, Биней? – спросил Ширин.
– Да, немного. – Астроном потянул носом. – Простыл, наверно.
– Это скорее клаустрофобия, чем простуда.
– Вы думаете?
– Почти уверен. Еще какие-нибудь необычные ощущения имеются?
– Есть еще такое чувство, словно глаза меня подводят. Все расплывается, и я ничего не вижу с такой четкостью, как следовало бы. А еще мне холодно.
– Ну, это-то не иллюзия. Тут и вправду холодно, – поежился Теремон. – У меня так застыли ноги, словно их долго везли в рефрижераторе.
– Главное сейчас, – уверенно сказал Ширин, – не сосредоточиваться на своих чувствах. Чем-то занять себя. Я говорил вам, Теремон, о причине, по которой не удался эксперимент Фаро и Йимота…
– Да-да, я помню. – Теремон сел, обхватив руками колено и поставив на него подбородок. Он думал, что самое время извиниться и пойти наверх к Сиферре, пока еще совсем не стемнело. Однако на него нашла какая-то странная апатия, двигаться не хотелось. А может, он просто боится встречи с Сиферрой?
– Я объясняю это тем, – говорил Ширин, – что они слишком буквально восприняли Книгу Откровений. Думаю, Звезды не следует понимать, как нечто материальное. Должно быть, в условиях полной и продолжительной Тьмы человеческому разуму абсолютно необходим хоть какой-нибудь свет. Вот эта иллюзия света, наверное, и есть Звезды.
– Другими словами, – заинтересовался Теремон, – вы считаете, что Звезды – результат безумия, а не одна из вызывающих его причин? Какая тогда польза от съемки, которую ведут сегодня астрономы?
– Может быть, они как раз и хотят доказать, что Звезды – иллюзия. А может быть, хотят доказать обратное.
Биней в порыве внезапного энтузиазма придвинул стул поближе.
– Кстати, о Звездах. Я сам думал о них, и мне пришла в голову одна любопытная мысль. Она, конечно, бредовая, и я не собираюсь отстаивать ее всерьез. Но тут есть над чем подумать. Хотите послушать?
– Почему бы и нет? – сказал Ширин.
Биней помялся, застенчиво улыбнулся и сказал:
– Тогда предположим, что во вселенной есть и другие солнца, кроме наших.
Теремон с трудом удержался от смеха.
– Ты говорил, что идея бредовая, но я и представить не мог…
– Не такая уж она и сумасшедшая. Я не хочу сказать, что эти солнца близко от нас, но мы по какой-то загадочной причине их не видим. Нет, они так далеки, что их свет недостаточно ярок, чтобы мы могли их обнаружить. Будь они ближе, возможно, были бы столь же яркими, как Онос или Тано и Сита. Но на таком расстоянии они для нас – не более чем световые точки, невидимые из-за постоянного сияния наших шести солнц.
– А как же закон всемирного тяготения? – спросил Ширин. – Его ты не принял во внимание? Если бы другие солнца существовали, разве они не искажали бы нашу орбиту так же, как Калгаш Второй, и разве вы бы этого не заметили?
– Хороший вопрос. Но эти солнца по-настоящему далеко – может быть, в четырех световых годах от нас, а может, и дальше.
– А сколько лет в световом году? – спросил Теремон.
– Световой год – мера не времени, а расстояния.
Это расстояние, которое свет проходит за один год. То есть бесчисленное множество миль – ведь скорость света огромна. Мы считаем, что она составляет 185 тысяч миль в час, и я подозреваю, что это не совсем точно – будь у нас более совершенные приборы, мы бы обнаружили, что свет движется еще быстрее. Но даже приняв его скорость за 185 миль в час, можно подсчитать, что Онос находится от нас в десяти световых минутах, Тано и Сита примерно в одиннадцать раз дальше, ну и так далее. Стало быть, солнца, которые находятся в нескольких световых годах от нас, действительно очень удалены. Нам никогда не удалось бы обнаружить их влияние на орбиту Калгаша, поскольку оно очень незначительно. Итак, предположим, что вокруг нас на небе, на расстоянии четырех-восьми световых лет, много солнц – десяток или два.
– Какой материал для воскресного приложения! – присвистнул Теремон. – Две десятка солнц за восемь световых лет от нас! Боги! Какой ничтожной стала бы казаться тогда наша вселенная! Вообразите только, что Калгаш и его шесть солнц – всего лишь заштатный пригород реальной вселенной, а мы-то думали, что мы и наши солнца – это и есть весь космос!
– Идея бредовая, – усмехнулся Биней, – но вы, надеюсь, поняли, куда я клоню. Во время затмения эти десятки солнц вдруг станут видимы, поскольку их не будет скрывать свет ближних солнц. И на таком расстоянии они покажутся нам маленькими, словно бусинки. Но это и будут Звезды. Те внезапно открывшиеся светящиеся точки, которые обещали нам Апостолы.
– Апостолы говорят, что Звезд «несметное число», – сказал Ширин. – Это уж никак не десяток-другой. Скорее несколько миллионов, а?
– Поэтическая гипербола, – сказал Биней. – Во вселенной нет места для миллиона солнц – даже если напихать их очень близко друг к другу.
– Кроме того, – предположил Теремон, – когда их на небе десяток-другой, свободно можно и обсчитаться. Два десятка Звезд вполне могут показаться «несметным числом», особенно когда длится затмение и у всех уже помутилось в голове от пребывания во Тьме. Знаете, в лесах есть племена, у которых в языке всего три числительных: «один», «два» и «много». Мы несколько более развиты, чем они, и умеем считать до двадцати – а там уже начинаются «несметные числа». Десяток солнц разом! Подумать только!
– Это не все, – сказал Биней. – Есть еще одна идейка. Вы когда-нибудь думали о том, как проста была бы проблема тяготения в достаточно простой солнечной системе? Допустим, имеется планета, у которой только одно солнце. Такая планета двигалась бы по правильному эллипсу и проявление силы притяжения было бы столь очевидным, что принималось бы за аксиому. Астрономы в таком мире открыли бы гравитацию еще до того, как изобрели телескопы. Им было бы достаточно наблюдений простым глазом.
– Но была бы такая система динамически стабильной? – усомнился Ширин.
– Конечно! Возможность существования этой системы – она носит название «один – один» – доказана математически, однако меня интересуют философские аспекты.
– Да, об этом приятно размышлять, – согласился Ширин. – Красивая абстракция – вроде идеального газа или абсолютного нуля.
– Правда, жизнь на такой планете была бы невозможна. Там было бы недостаточно света и тепла, а Тьма наступала бы каждую половину суток. Помните, Ширин, вы просили меня представить себе именно такую планету? Жители которой полностью приспособились бы к смене дня и ночи? Я думал над этим – так вот, никаких жителей бы там не было. Нельзя ожидать, чтобы жизнь – которая целиком и полностью зависит от света – зародилась в условиях такого светового голода. На середине каждого оборота вокруг оси наступает Тьма! Нет, в таких условиях ничто живое существовать не может. Но чисто гипотетически система «один – один»…
– Минутку, – сказал Ширин. – Слишком уж ты скор, отрицая там всякую жизнь. Откуда тебе знать? Что такого невозможного в зарождении жизни на планете, где половину суток стоит Тьма?
– Я же сказал, Ширин, – жизнь целиком и полностью зависит от света. Поэтому в таком мире…
– Это у нас жизнь целиком и полностью зависит от света. Но при чем здесь планета, на которой…
– Одно вытекает из другого, Ширин.
– Нет, не вытекает! У тебя получается порочный круг. Ты даешь определение жизни, как какому-то явлению, существующему на Калгаше, а затем пытаешься доказать, что в мире, совершенно непохожем на Калгаш, жизнь была бы…
Теремон вдруг разразился хохотом. Ширин и Биней возмущенно уставились на него.
– Что тут такого смешного? – спросил Биней.
– Да вы оба. Астроном и психолог с пеной у рта спорят на биологические темы. Должно быть, это и есть тот самый знаменитый междунаучный диалог, о котором я столько наслышался – та стимулирующая науку бродильная среда, созданием которой так славится наш университет. – Журналист встал. Ему давно уже не сиделось на месте, а разговоры приятелей на абстрактную тему усилили его нетерпение. – Извините меня, хорошо? Мне надо размять ноги.
– Затмение почти наступило, – предупредил его Биней. – Вряд ли тебе захочется быть одному, когда оно совершится.
– Я только немного пройдусь и вернусь сюда.
Не успел он пройти и трех шагов, как те двое снова заспорили. Теремон улыбнулся. Все годится, лишь бы забыть об огромном напряжении, которое испытывают все. Ведь с каждым движением маятника мир все ближе к полной Тьме… и кто знает, к чему еще?
К Звездам?
К безумию?
К Часу Небесного Огня?
Теремон пожал плечами. За последние часы его настроение несколько раз менялось, и сейчас он был странно, почти фаталистически спокоен. Он всегда верил в то, что он – господин своей судьбы, что он сам определяет путь своей жизни – потому-то он и проникал туда, куда другие журналисты и мечтать не смели. Но теперь все шло помимо его воли. Придет ли Тьма, или Звезды, или Пламя – все это случится без его согласия. Значит, нечего и суетиться. Сядь, расслабься, дождись и посмотри, что будет.
А потом, сказал он себе, сделай все, чтобы выжить, какая бы каша не заварилась.
– Вы идете в купол? – спросил его кто-то. Теремон напряг зрение. Это был тот молодой толстячок, аспирант – Фаро, кажется?
– Ну да, – ответил журналист, хотя шел без определенной цели.
– Я тоже туда. Пойдемте, я вас проводу.
Они поднялись по винтовой лестнице под высокие своды громадного здания. Маленький Фаро пыхтел, топоча по ступенькам, Теремон шагал следом. Он был в куполе обсерватории только раз, несколько лет назад, когда его водил туда Биней, и помнил то свое посещение очень смутно. Фаро потянул вбок тяжелую скользящую дверь, и они вошли.
– Пришли поближе поглядеть на Звезды? – спросила Сиферра. Она стояла сразу за дверью, наблюдая работу астрономов. Теремон покраснел. Ему не хотелось бы так сразу сталкиваться с ней. Он слишком поздно вспомнил, что она, по словам Бинея, тоже здесь. Хотя Сиферра в первой фазе затмения и послала Теремону какую-то загадочную улыбку, он боялся, что она обольет его презрением, что она нее еще сердита на него за измену обсерваторской группировке.
Однако Сиферра не проявила никакой враждебности. Возможно, теперь, когда мир погружался в Пещеру Мрака, все, что случилось до затмения, казалось ей незначительным, и близкая катастрофа списала в расход все ошибки, все ссоры, все грехи.
– Здорово здесь! – сказал Теремон.
– Правда, удивительно? Только я не очень-то понимаю, что здесь творится. Большой соляроскоп настроен на Довим – это скорее съемочная камера, чем подзорная труба, как мне объяснили: в него нельзя смотреть просто так. А телескопы поменьше нацелены на более дальнее расстояние, чтобы сразу заметить появление Звезд…
– Они еще не появились?
– Насколько я знаю, нет.
Теремон кивнул и огляделся. Это было сердце обсерватории, откуда и велось наблюдение за небом. Он никогда еще не бывал в таком темном помещении, хотя по-настоящему темно здесь, конечно, не было. Вдоль закругленной стены тянулись в два ряда бронзовые светильники, но их свет был слабым и недостаточным. Посреди зала возвышалась в полумраке большая металлическая труба, уходящая в открытую кровлю здания. В отверстие виднелся клочок неба, принявшего теперь устрашающий темно-пурпурный цвет, и серп, оставшийся от Довима – он, казалось, отодвинулся очень-очень далеко.
– Как странно, – пробормотал Теремон. – Небо никогда раньше так не выглядело. Оно стало плотным, словно одеяло.
– Одеяло, под которым мы все задохнемся.
– Вам страшно?
– Конечно. А вам?
– И да и нет. Не то чтобы я разыгрывал из себя героя, поверьте. Но я далеко не так нервничаю, как час или два назад. Во мне все как-то онемело.
– Кажется, я вас понимаю.
– Атор говорил, что в городе уже вспыхнули волнения.
– Это только начало. У меня не идет из головы тот пепел, Теремон. Пепел холма Томбо. Большие каменные блоки стен циклопического города – и пепел у их основания.
– А ниже еще более старые слои пепла – и так до подножия холма.
– Да.
Теремон ощутил, что Сиферра придвинулась ближе к нему. И понял, что вражда, которую она испытывала к нему в последние месяцы, совершенно исчезла и что Сиферра – возможно ли? – отвечает взаимностью на тень того влечения, которое он раньше чувствовал к ней. Теремон узнал симптомы. Слишком большим опытом он обладал, чтобы не узнать их.
«Прекрасно, – подумал он, – мир близится к концу, а Сиферра вдруг решила расстаться с нарядом Снежной королевы».
К ним неуклюже приблизилась странная, нескладная, невероятно высокая фигура и послышался смешок. Йимот, второй аспирант.
– Звезд еще нет, – сообщил он. – Может, мы их вообще не увидим. И окажется, что все это пшик, вроде нашего с Фаро эксперимента в темном доме.
– От Довима еще порядочно осталось, – заметил Теремон. – До полной Тьмы далеко.
– Можно подумать, что вы с нетерпением ждете ее, – сказала Сиферра.
– Лишь бы кончилось это ожидание.
– Эй! – крикнул кто-то. – У меня компьютер садится.
– Свет гаснет! – откликнулся другой.
– Что случилось? – спросила Сиферра.
– Электричество отказывает, – сказал Теремон. – Ширин так и предсказывал. Должно быть, на электростанции неполадки. Первая волна безумцев обрушилась на город.
В самом деле, настенные светильники, и без того тусклые, были на грани угасания. Сначала они ярко вспыхнули под действием последнего прилива напряжения, потом померкли, потом снова вспыхнули – уже не так ярко, как прежде, и почти совсем перестали светить. Теремон почувствовал, как пальцы Сиферры крепко вцепились ему в руку.
– Сейчас выключатся, – сказал кто-то.
– И компьютеры тоже. Включите кто-нибудь аварийное питание! Эй! Аварийное питание!
– Быстрее! Соляроскоп не пишет! Затвор камеры не срабатывает!
– Почему же они не приготовились к чему-то подобному? – спросил Теремон.
Но они приготовились. В глубинах здания заскрежетало, и экраны компьютеров, расставленных по всему залу, ожили вновь. Но с электрическими лампами этого не произошло. Они, очевидно, не были подключены к аварийному генератору в подвале.
Обсерватория погрузилась практически в полную тьму.
Сиферра все еще сжимала руку Теремона, и он подумывал, не обнять ли ее за плечи успокаивающим жестом. Потом послышался голос Атора:
– Ну-ка, помогите мне! Сейчас все будет в порядке.
– Что это он? – спросил Теремон.
– Атор принес свет, – ответил из темноты Йимот. При таком тусклом освещении разглядеть что-нибудь было нелегко, но когда глаза Теремона немного привыкли, он увидел Агора с охапкой каких-то длинных палок.
– Фаро! Йимот! – рявкнул директор. – Идите, помогите мне!
Молодые люди поспешили к нему и забрали у него палки. Йимот протянул одну из них Фаро, а тот в полной тишине чиркнул здоровенной спичкой с видом человека, совершающего священный обряд. Он поднес огонек к концу палки, маленькое пламя затрепетало, облизывая факел, и он вспыхнул с треском, бросив желтые блики на морщинистое лицо Атора. По залу пронесся веселый гул.
На конце факела билось дрожащее пламя!
– Огонь? – удивился Теремон. – Здесь? Почему не использовать, например, лампадки?
– Мы это обсуждали, – сказала Сиферра. – Но у лампадок слишком слабый свет. Они хороши у постели, чтобы уютно было спать, но в таком большом помещении…
– А внизу тоже зажгли факелы?
– Наверно.
– Неудивительно, если город сегодня сгорит. Раз даже вы здесь прибегли к такому примитивному средству, как огонь, чтобы отогнать Тьму…
Свет был очень тусклый – тусклее самого слабого солнечного света. Пламя бешено плясало, порождая пьяные, шатающиеся тени. Факелы отчаянно дымили, и запах от них шел такой, будто на кухне что-то пригорело. Однако они все же светили.
Как все-таки хорош желтый свет, подумал Теремон. Особенно после четырех часов в мрачных лучах угасающего Довима.
Сиферра грела руки у ближайшего факела, не обращая внимания на копоть, тонким слоем оседавшую на коже, и самозабвенно повторяла:
– Чудесно! Чудесно! Никогда раньше не замечала, как прекрасен желтый цвет.
Теремон относился к факелам по-прежнему подозрительно. Сморщив нос от запаха гари, он спросил:
– Из чего они сделаны?
– Из дерева.
– Ну нет. Они ведь не горят. Верхний конец уже обуглился, а огонь все держится непонятно отчего.
– В том-то вся и прелесть. Это почти совершенный осветительный прибор. Мы заготовили несколько сотен таких, но большинство, конечно, отправили в Убежище. – Сиферра стряхнула с рук копоть. – Берется губчатая сердцевина речного тростника, высушивается как следует и пропитывается животным жиром. Потом поджигается, и жир понемногу сгорает. Такой факел горит непрерывно почти полчаса. Хорошо придумано, правда?
– Превосходно, – буркнул Теремон. – Очень современно. Очень впечатляет. – Он не мог больше оставаться здесь. То же беспокойство, что пригнало его в купол, теперь побуждало его уйти. Здесь не только смердело от факелов, но еще и дуло через люк в куполе – студеная струя, ледяной палец ночи. Теремона передернуло, и он пожалел, что они с Ширимом и Бинеем так быстро разделались с той несчастной бутылкой вина.
– Пойду-ка я вниз, – сказал он Сиферре. – Тут не на что смотреть, если ты не астроном.
– Я с вами.
И в колеблющемся желтом свете Теремон увидел на ее лице улыбку – на сей раз несомненную и не таящую никакого тайного смысла.
Глава 27
Они спустились вниз по грохочущей винтовой лестнице. Там мало что изменилось, только зажгли факелы, как и наверху. Биней работал сразу на трех компьютерах, на которые поступала информация с телескопов. Прочие астрономы занимались чем-то столь же непонятным. Ширин бродил между них один, как неприкаянный. Фолимун поставил себе стул под самым факелом и продолжал чтение – губы его безмолвно шевелились, произнося воззвания к Звездам.
В уме у Теремона слагались фразы и абзацы статьи, которую он собирался поместить в завтрашней «Хронике». Уже несколько раз за вечер пишущая машинка у него в голове принималась стучать – это был очень методический, вполне сознательный и, как ясно понимал Теремон, совершенно бессмысленный процесс. Нелепо было даже воображать, что «Хроника» завтра выйдет.
Он встретился глазами с Сиферрой.
– Небо, – шепнула она.
– Да, вижу.
Небо изменило цвет. Теперь оно стало еще темней и приобрело жуткий густо-багровый оттенок словно где-то из открытой раны в небесах фонтаном хлестала кровь.
Воздух как бы сгустился. Сумрак вошел в комнату, как нечто осязаемое, и пляшущий круг желтого света все резче отделялся от собирающихся вокруг теней. Запах дыма душил так же, как и наверху. Теремона раздражало все: и легкое потрескивание факелов, и Приход Ночи, и мягкая поступь Ширина, который все кружил и кружил вокруг стола в центре комнаты.
Становилось все хуже видно – даже факелы не помогали.
«Вот так оно и начинается, – думал Теремон. – Наступление полной Тьмы – и появление Звезд».
На мгновение он задумался, не разумнее ли будет найти какой-нибудь чуланчик и отсидеться в нем, пока все не кончится. Уйти в укрытие, не видеть этих Звезд, затаиться и подождать, пока все не придет в норму. Но он тут же понял, что это неудачная мысль. В чулане – в любом закрытом пространстве – тоже будет темно, и вместо убежища его ждет камера ужасов, еще страшнее, чем залы обсерватории.
Да и не желал он прятать голову под крыло, когда в мире происходит великое событие, призванное изменить его историю. Это было бы трусливым и глупым поступком, о котором Теремон сожалел бы потом всю жизнь. Он никогда не принадлежал к тем, кто прячется от опасности – был бы только интересный материал для газеты. Кроме того, он достаточно полагался на себя, чтобы верить, что вынесет все предстоящее – и в нем сохранилось достаточно скептицизма, чтобы сомневаться, а так ли уж это будет страшно.
Теремон стоял тихо, слушая прерывистые вздохи, порой вырывавшиеся у Сиферры – дыхание человека, который пытается сохранить власть над собой в мире, который слишком быстро погружается во мрак.
Потом он услышал другой звук, новый – не звук, а смутный намек на него, которого не услышал бы, если бы не мертвая тишина в комнате и не его сверхъестественно обострившаяся накануне полного затмения чувствительность.
Журналист затаил дыхание и стал прислушиваться. Потом осторожно подошел к окну и выглянул.
Тишина разлетелась на куски от его испуганного вопля:
– Ширин!!!
В комнате поднялся гомон – все смотрели на Теремона. Психолог тут же подбежал к нему, Сиферра следом. Даже Биней, согнувшийся над своим компьютером, оглянулся посмотреть.
От Довима остался едва тлеющий осколок, еще глядящий в последнем усилии на Калгаш. Восточный горизонт, где лежал город, скрывала Тьма, а дорога из Саро превратилась в тускло-красную полосу. Деревья, окаймлявшие ее, перестали отличаться друг от друга и слились в сплошную смутную массу.
Но внимание Теремона было приковано к самой дороге, по которой двигалась другая, бесконечно грозная смутная масса, лезущая, словно неуклюжий зверь, вверх по склону Обсерваторной Горы.
– Скажите кто-нибудь Атору, – хрипло закричал Теремон. – Безумцы из города! Люди Фолимуна! Они идут!
– Сколько еще до полного затмения? – спросил Ширин.
– Пятнадцать минут, – выдавил Биней. – Но они будут здесь через пять.
– Ничего, продолжайте работать, – сказал Ширин спокойным, ровным, неожиданно властным голосом, словно в нем в этот критический момент открылся кран некоего глубинного резервуара внутренней силы. – Мы выстоим. Это здание построено, как крепость. Вы, Сиферра, идите наверх и скажите Атору о том, что происходит. Ты, Биней, присматривай за Фолимуном. Повали его на пол и сядь сверху, если надо, но не спускай с него глаз. Теремон, пойдемте со мной.
Теремон последовал за Ширином из комнаты. Лестница, ведущая вниз, вилась тугой спиралью вокруг центрального пролета, падая в промозглый тоскливый сумрак.
По инерции они спустились футов на пятьдесят; дрожащий желтый отсвет, падавший из двери, остался позади, и сумрак хлынул на них и сверху, и снизу.
Ширин остановился, стиснув пухлой рукой грудь. Глаза его лезли из орбит, голос превратился в сухой кашель. Он весь трясся от страха. Решимость, которую он только что обрел, покинула его.
– Не могу дышать… идите вниз… один. Убедитесь, что все двери заперты.
Теремон спустился еще на несколько ступенек и обернулся.
– Погодите! Можете постоять тут минуту? – Он и сам задыхался. Воздух входил в легкие и выходил из них, словно патока, и червячок паники шевелился в мозгу при одной только мысли, что дальше придется спускаться одному.
Что, если охранники не заперли главную дверь? Но он боялся не толпы. Он боялся… Тьмы.
Теремон убедился, что, оказывается, все-таки боится, когда темно!
– Оставайтесь тут, – непонятно зачем сказал он Ширину, который и так сидел скрючившись на лестнице в том месте, где оставил его Теремон. – Я вернусь через секунду. – Он кинулся вверх через две ступеньки с сердцем, колотящимся не от одного физического усилия, влетел в главный зал и схватил со стены факел. Сиферра растерянно посмотрела на него.
– Мне пойти с вами?
– Идемте. Нет, не надо! – И Теремон снова убежал. От факела воняло, дым ел глаза, но Теремон сжимал рукоятку, словно самое дорогое в жизни. Пламя отнесло назад, когда журналист снова помчался вниз по лестнице.
Ширин так и не двинулся с места. Он открыл глаза и застонал, когда Теремон наклонился над ним. Журналист грубо потряс его.
– Ну-ка, возьмите себя в руки. Я принес свет. – Он высоко поднял факел на вытянутой руке и, поддерживая дрожащего психолога за локоть, снова направился вниз, на этот раз под защитой трескучего светового круга.
На нижнем этаже было совершенно черно. Теремон почувствовал, как в нем снова поднимается ужас. Но факел пробивал ему путь во Тьме.
– Где же охрана? – сказал Ширин.
Да, где они все? Разбежались? Похоже на то. Нет – двое часовых, назначенных Атором, жались в углу вестибюля, дрожа, словно студень. Глаза их лишились всякого смысла, языки заплетались. Остальных не было видно.
– Держите, – Теремон сунул факел Ширину. – Их уже слышно.
Их в самом деле было слышно – хриплые, бессвязные крики.
Но Ширин был прав: обсерваторию действительно построили, как крепость. Ее воздвигли в прошлом веке, когда неогавоттианский стиль находился в расцвете своего безобразия, и архитектура отличалась скорее прочностью и надежностью, нежели красотой.
Окна защищали решетки из прутьев дюймовой толщины, глубоко утопленных в бетон. Солидная кладка стен могла выдержать даже землетрясение, а входная дверь представляла собой массивную дубовую глыбу, окованную железом в наиболее уязвимых местах. Теремон проверил засовы – они держались крепко.
– Во всяком случае, им не удастся войти сюда просто так, как Фолимуну, – сказал он, тяжело дыша. – Но вы слышите? Они уже за дверью!
– Надо что-то делать.
– Что верно, то верно. Стоять незачем. Помогите мне загородить дверь музейными витринами – и не тычьте факелом мне в глаза. Этот дым меня доконает.
В витринах было полно книг, приборов и прочего – настоящий астрономический музей. Одни боги знали, сколько они весили. Но в Теремоне пробудилась какая-то сверхъестественная сила, и он двигал и таскал их, словно подушки. Маленькие телескопы со звоном бились, когда он переворачивал ящики.
«Биней убьет меня, – подумал Теремон. – Он так трясется над всем этим».
Но сейчас не время было деликатничать. Теремон громоздил у двери ящик на ящик и через несколько минут воздвиг баррикаду, способную, как он надеялся, удержать толпу, если она прорвется в дверь.
Смутно, будто в отдалении, слышалось, как в дверь бьют кулаками. Визг… вопли…
Точно в кошмарном сне.
Толпа вышла из Саро, гонимая жаждой спасения, которое предлагали Апостолы и которое, как говорили они, может быть достигнуто лишь после разрушения обсерватории. Но с приближением Тьмы безумный страх почти лишил людей способности соображать. Они не подумали ни о транспорте, ни об оружии, ни о предводителях, ни о том, как будут действовать. Они двинулись на обсерваторию пешком и штурмовали ее голыми руками.
А последний проблеск Довима, последняя рубиновая капля солнечного света, мерцал над людским скопищем, объединенным голым, всепоглощающим страхом.
– Пошли наверх! – простонал Теремон.
В комнате наверху никого не осталось. Все поднялись на верхний этаж, в купол. Теремон, ворвавшись туда, был поражен странной тишиной, которая там царила. Это было похоже на живую картину. Йимот сидел на стульчике за пультом гигантского соляроскопа, словно в обычный рабочий вечер. Остальные собрались у более мелких телескопов, и Биней отдавал им распоряжения напряженным, отрывистым голосом.
– Внимание всем. Очень важно заснять Довим перед самым затмением и сменить пластинку. Давайте-ка, ты и ты – по одному к каждой камере. Нам понадобятся все руки, какие есть. Ну, время экспозиции вы все знаете… – Ему ответили согласным гулом. Биней провел рукой по глазам. – А что факелы, горят? Да-да, вижу. – Он тяжело оперся о спинку стула. – И помните – никаких эффектных кадров. Когда появятся Звезды, не теряйте времени, пытаясь поймать в объектив сразу две. Достаточно будет и одной. И… и если почувствуете, что вам худо, отойдите от камеры.
Ширин шепнул Теремону:
– Проводите меня к Атору. Я не вижу его. Журналист ответил не сразу. Фигуры астрономов колебались и расплывались у него перед глазами, а факелы над головой превратились в желтые размытые пятна. В зале стоял смертельный холод. Теремон почувствовал на руке мимолетное прикосновение Сиферры – и тут же потерял ее из виду.
– Темно, – простонал он. Ширин вытянул руки вперед:
– Атор. Атор!
Теремон подхватил его под руку.
– Погодите. Я отведу вас. – И они побрели через комнату. Теремон закрыл глаза, не пуская в них Тьму, не пуская в мозг хаос, грозящий его поглотить.
Никто не слушал их и не обращал на них внимания. Ширин наткнулся на кого-то.
– Атор!
– Это вы, Ширин?
– Да. Атор!
– Что, Ширин? – Это явно был голос Атора.
– Я только хотел сказать вам – не опасайтесь толпы: двери достаточно крепки, чтобы сдержать ее.
– Да. Конечно. – Теремон подумал, что Атор говорит точно через много миль. Через много световых лет.
Внезапно между ними вклинилась еще одна фигура, бешено машущая руками. Теремон подумал было, что это Йимот или даже Биней, но грубая ткань рясы подсказала ему, что это Фолимун.
– Звезды! – кричал он. – Звезды выходят! Прочь с дороги!
Он рвется к Бинею, понял Теремон. Хочет разбить его нечестивые камеры.
– Осторожней, – крикнул журналист. Но Биней, не слыша, сидел перед компьютерами, которые управляли камеями, снимая кадр за кадром пришествие Тьмы.
Теремон схватил Фолимуна за полу, дернул, удержал. Тот вцепился ему в горло. Журналист зашатался. Он не видел ничего, кроме мрака, и даже пол под ногами терял устойчивость. Чужое колено двинуло его в живот, он взвыл от ослепившей его боли и едва не упал.
Но после вспышки невыносимой боли сила вернулась к нему. Он ухватил Фолимуна за плечи, развернул, зацепил его за горло согнутым локтем. В тот же миг Биней прохрипел:
– Есть! Все к своим камерам!
Теремон сознавал все, что происходило вокруг, как единое целое. Целый мир струился через его болезненно трепещущий мозг – и все было хаосом, все выло от ужаса.
Он со странной четкостью отметил, как прорвался и погас последний солнечный луч.
В тот же миг Фолимун сдавленно ахнул, Биней изумленно взревел, Ширин тоненько вскрикнул и рассмеялся истерическим смешком, перешедшим в хрип.
А потом вокруг настала полная, мертвая тишина.
Фолимун обмяк в ослабшей хватке Теремона. Журналист заглянул ему в глаза. Они были пусты и смотрели вверх, отражая слабый желтый огонь факелов. На губах у Апостола вздулась пена, и он тихонько заскулил.
Завороженный страхом, Теремон приподнялся на руке и поднял глаза к леденящему кровь черному небу.
На нем сияли Звезды!
Не десяток и не два, как в жалкой теории Бинея. Их были тысячи, светящих с неимоверной мощью одна за другой, одна за другой, бесконечная стена, ослепительное поле устрашающего света, заполонившее все небо. Тысячи мощных солнц пылали в опаляющем душу величии, более холодном в своем страшном равнодушии, чем резкий ветер, несущийся по остывшему, бесконечно тоскливому миру.
Они потрясали самые основы существа. Они били в мозг, словно цепы. Их чудовищный ледяной свет был подобен звуку миллиона гонгов, грянувших разом.
«Бог мой, – подумал Теремон, – Бог мой, Бог мой, Бог мой!»
Но он не в силах был отвести глаз от адского зрелища. И все смотрел, оцепенев, в отверстие купола, застыв каждым мускулом, смотрел в беспомощном трепете и ужасе на этот щит гнева, заслонивший небо. Ум его сжимался в крошечный холодный комок перед этим непрестанным натиском. Мозг колотился, не больше мраморного шарика, в пустой тыкве черепа. Легкие отказывались служить. Кровь в жилах повернула вспять.
Теремону наконец удалось закрыть глаза. Он упал на колени, задыхаясь, бормоча что-то, пытаясь овладеть собой.
Потом кое-как взгромоздился на ноги. Горло стиснуло до потери дыхания, мышцы свела судорога ужаса и острого, невыносимого страха. Он смутно отметил, что Сиферра где-то рядом, но ему стоило труда вспомнить, кто она такая. И кто такой он. Снизу слышались страшные равномерные удары, сотрясающие дверь – какой-то тысячеголовый зверь рвался внутрь…
Ну и пусть.
Теперь все равно.
Теремон сходил с ума и чувствовал это, и где-то глубоко в нем верещал остаток разума, безуспешно пытаясь сдержать напор черного ужаса. Очень страшно сходить с ума и сознавать это – знать, что через минуту твое тело останется на месте, но та истинная суть, которая и была тобой, потонет в черном безумии. Ибо это – Тьма, Тьма, и Холод, и Рок. Яркие стены вселенной рухнули, и их жуткие черные обломки пали вниз, чтобы сокрушить, раздавить и уничтожить его, Теремона.
Кто-то наткнулся на него, ползя на четвереньках. Теремон отодвинулся. Он охватил руками свое измученное горло и побрел на свет факелов, застилавший его обезумевший взгляд.
– Свет! – завопил он.
Где-то плакал Атор, заливаясь, как напуганный ребенок.
– Звезды – все Звезды – мы их не знали. Мы ничего не знали. Мы думали, что шесть солнц и есть вселенная, а Звезд не замечали, и теперь Тьма на веки вечные, а стены рушатся, а мы не знали и знать не могли…
Кто-то схватился за факел, он упал и погас. И страшное величие равнодушных Звезд придвинулось к ним еще ближе.
Снизу донеслись крики, вопли и звон разбитого стекла. Обезумевшая, неуправляемая толпа ворвалась в обсерваторию.
Теремон посмотрел вокруг и в жутком свете Звезд увидел застывшие фигуры ученых. Он выбрался в коридор. В открытое окно врывался холодный ветер.
Теремон подставил ему лицо и стоял так, смеясь его леденящей свирепости.
– Теремон! – позвал кто-то. Он продолжал смеяться.
– Смотри-ка, – произнес он. – Вон Звезды. А вот и Пламя.
На горизонте над городом занималось багровое зарево, становясь все ярче – но это было не солнце.
На Калгаше вновь настала долгая ночь.
