ЧАСТЬ I. СУМЕРКИ - Позитронный человек (сборник) - Айзек Азимов - RutLib.com

ЧАСТЬ I.
СУМЕРКИ

Глава 1

Был ослепительный четырехсолнечный день. Высоко на западе светил огромный золотой Онос, ниже быстро поднимался над горизонтом маленький красный Довим. В другой стороне, на пурпурном восточном небе, сияли две белые точки: Трей и Патру. Благодатный свет заливал холмистые равнины северного континента Калгаша. Через огромные панорамные окна в кабинете Келаритана Девяносто девятого, директора Джонглорского муниципального психиатрического института, это зрелище представало во всем великолепии.

Ширин Пятьсот первый, прибывший в Джонглор несколько часов назад по срочному вызову Келаритана из университета города Саро, не находил причины своему неважному настроению. От природы он был жизнерадостным человеком, а четырехсолнечные дни еще больше поднимали его кипучий дух. Но сегодня он почему-то нервничал и тревожился, хотя изо всех сил старался это скрыть. Ведь его, как-никак, пригласили в Джонглор в качестве эксперта.

– Желаете сначала поговорить с кем-нибудь из пострадавших? – спросил Келаритан. Директор клиники был угловатым, желтолицым человечком с впалой грудью. Румяный и далеко не тощий Ширин испытывал подсознательное недоверие к любому взрослому человеку, в котором было меньше половины его собственного веса. Может быть, это вид Келаритана так меня расстраивает, подумал он. Не человек, а ходячий скелет. – Или предпочтете лично посетить Таинственный Туннель, доктор Ширин?

Ширин рассмеялся, надеясь, что его смех звучит не слишком искусственно.

– Пожалуй, для начала побеседую с парой пострадавших. Авось это немного подготовит меня к ужасам Туннеля.

Келаритан огорченно взглянул на него своими глазками-бусинками, но ответил Ширину Кубелло Пятьдесят четвертый, оборотистый юрист Джонглорской Столетней выставки.

– Полно вам, доктор Ширин! «Ужасы Туннеля»! Не слишком ли сильно сказано? Вы, видимо, начитались газет. И потом, вряд ли следует называть пациентов «пострадавшими».

– Так выразился доктор Келаритан, – холодно заметил Ширин.

– Доктор Келаритан, я уверен, использовал это выражение в самом обобщенном смысле. Однако в нем есть оттенок предубежденности, который мне представляется неприемлемым.

Ширин ответил, маскируя неприязнь профессиональной сдержанностью:

– Насколько я понял, несколько человек, проехав через Туннель, расстались с жизнью. Разве не так?

– Да, в Туннеле были смертные случаи. Но пока что преждевременно утверждать, что эти люди умерли именно в результате поездки через Туннель, доктор.

– Мне понятно, почему вы придерживаетесь такой точки зрения, советник, – парировал Ширин.

– Доктор Келаритан! – накинулся Кубелло на директора клиники. – Если это расследование будет и далее вестись подобным образом, я немедленно заявляю протест. Ваш доктор Ширин находится здесь в качестве беспристрастного эксперта, а не свидетеля обвинения!

– Я высказал свое отношение к юристам в целом, советник, – ухмыльнулся Ширин, – а не к тому, что случилось в Таинственном Туннеле.

– Доктор Келаритан! – побагровел Кубелло.

– Господа, господа, – заговорил Келаритан, быстро переводя взгляд с Ширина на Кубелло. – Не будем ссориться. Насколько я понимаю, все мы стремимся к одной цели – выяснить, что же на самом деле произошло в Таинственном Туннеле, чтобы не допустить повторения… э-э… несчастных случаев.

– Согласен – приветливо ответил Ширин. Зачем терять время на пикировку с адвокатом – его ждут более важные дела. Он одарил Кубелло сердечной улыбкой. – Моя задача – не обвинять, а препятствовать возникновению ситуаций, при которых появляется необходимость кого-то обвинить. Может быть, вы покажете мне одного из ваших пациентов, доктор Келаритан? Потом хорошо бы пообедать и обсудить события в Туннеле, как мы их в данный момент понимаем, а затем я посмотрю еще парочку пациентов.

– Пообедать? – растерянно спросил Келаритан, словно в первый раз слыша это слово.

– Ну да. Плотно перекусить, знаете ли. Я уж так привык, доктор. Но могу чуточку и подождать. Мы непременно посмотрим сначала одного пациента.

Келаритан кивнул и сказал адвокату.

– Начнем, пожалуй, с Харрима. Он сегодня в приличном состоянии. Во всяком случае, способен выдержать беседу с незнакомым человеком.

– А Гистин 190-я? – спросил Кубелло.

– Она тоже подходит, но Харрим все-таки крепче. Пусть доктор выслушает сначала всю историю от Харрима, а потом опросим Гистин и, возможно, еще Чиммилита. Это уж после обеда.

– Благодарю, – сказал Ширин.

– Прошу сюда, доктор. – Келаритан указал на застекленный переход, ведущий из его кабинета в клинику. Из этого легкого, открытого коридора на все триста шестьдесят градусов видно было небо и зеленовато-серые холмы, окружавшие Джонглор. Свет четырех солнц лился со всех сторон.

Директор клиники, приостановившись, оглянулся и охватил взглядом всю панораму. Кислая, напряженная гримаса на его лице разгладилась, и он словно помолодел в теплом свете Оноса, слившемся с более резкими, контрастирующими лучами Довима, Патру и Трея.

– Какой чудесный нынче день, господа! – воскликнул он с энтузиазмом, которого Ширин никак не ожидал от такого замкнутого, сурового человека. Замечательно, когда четыре солнца светят разом. До чего же приятно ощущать их лучи у себя на лице! Что бы мы стали делать без наших благодатных солнц?

– Ваша правда, – сказал Ширин.

Ему и самому, надо сознаться, немного полегчало.

Глава 2

На другой стороне планеты коллега Ширина по университету тоже смотрела на небо, не испытывая, однако, ничего, кроме ужаса.

Сиферра 89-я, археолог, вот уже полтора года вела раскопки на месте древнего города Беклимота, на далеком полуострове Сагикан. Теперь она стояла, точно окаменев, и следила, как приближается катастрофа.

Вид неба был неутешителен. Над их полушарием светили сейчас только Тано и Сита, чей холодный, резкий блеск всегда казался Сиферре безрадостным, даже угнетающим. На фоне мрачной глубокой синевы двухсолнечного неба они создавали зловещее, подавляющее впечатление, отбрасывая повсюду изломанные жуткие тени. На горизонте, над вершинами отдаленных Орканнских гор, начинал прорезываться Довим, но тусклый свет его маленького красного диска тоже не вселял бодрости. Сиферра, правда, знала, что на востоке вскоре взойдет теплый золотистый Онос, и сразу станет веселее. Но беспокоило нечто гораздо более серьезное, чем временное отсутствие главного солнца.

На Беклимот надвигалась страшнейшая песчаная буря. Всего через несколько минут она обрушится на раскопки, и тогда… тогда… Она сорвет палатки; она перевернет и разбросает тщательно подобранные поддоны с находками; пострадают камеры, чертежные принадлежности, пропадут стоившие таких трудов стратиграфические [cтратиграфия – раздел исторической геологии, изучающей последовательность напластования горных пород и их относительный возраст. (Здесь и далее примеч. пер.)] схемы – вся их долгая работа может в один миг пойти насмарку.

Мало того. Под угрозой руины Беклимота, колыбели цивилизации, самого древнего города Калгаша. Мало того. Их жизни тоже под угрозой.

Грунт над Беклимотом весь изрыт траншеями, прорытыми их экспедицией. Надвигающийся вихрь, если будет достаточно мощным, принесет еще больше песка, чем он несет теперь, и со страшной силой обрушит его на хрупкие останки города, ломая, коверкая, заваливая их. А возможно, снесет развалины полностью и раскидает обломки во всей выжженной равнине Сагикана.

Беклимот – историческая ценность, он принадлежит всему миру. Раскапывая его в таких масштабах и тем подвергая возможной опасности, Сиферра шла на определенный риск. Нельзя производить раскопки, чего-нибудь не повредив – без этого нет археологии. Но их экспедиция обнажила все сердце пустыни – и надо же было при этом случиться самой сильной за все столетие песчаной буре.

Нет, это уж слишком. Имя Сиферры будет запятнано на веки веков, если буря разрушит Беклимот по вине ее экспедиции.

Может быть, это место в самом деле проклято, как твердят суеверные люди? Сиферра 89-я никогда не обращала внимания на подобные бредни. Но эти раскопки, которые, как она надеялась, должны были принести ей научный успех, с самого начала доставляли ей одни только треволнения. А теперь ей, как ученому, придет конец – если только она не погибнет в буквальном смысле слова.

К ней подбежал Эйлис 18-й, один из ее помощников – маленький и худой, казавшийся совсем мелким рядом с высокой, атлетически сложенной Сиферрой.

– Мы закрепили все, что могли! – задыхаясь прокричал он. – Теперь остается лишь уповать на богов!

– Боги? Какие там боги, – нахмурилась Сиферра. – Видишь ты здесь хоть одного, Эйлис?

– Я хотел только сказать…

– Ладно, знаю, знаю.

С другой стороны подошел перепуганный насмерть Туввик 443-й, старший над рабочими.

– Госпожа, где нам укрыться?

– Я уже говорила, Туввик: под скалой.

– Нас засыплет там! Задавит!

– Скала защитит вас, не бойся, – убеждала его Сиферра, сама не веря в то, что говорит. – Ступай Туда! И проследи, чтобы укрылись все остальные.

– А вы, госпожа? Почему вы не прячетесь?

Она опешила. Уж не думает ли он, что у нее есть свое, особое укрытие, более надежное, чем у всех прочих?

– Я сейчас тоже приду к вам, Туввик. Иди и не докучай мне.

Рядом с шестигранным каменным строением, которое прежние исследователи назвали Храмом Солнц, Сиферра приметила внушительную фигуру Балика 338-го. Прикрыв глаза рукой от острого света Тано и Ситы, он с тоской смотрел на север, откуда надвигалась буря.

Балик был главным стратиграфом экспедиции, но считался также и метеорологом – в его обязанности входило записывать погоду и предсказывать приближение различных катаклизмов.

Погода Сагиканского полуострова отличалась полным однообразием: сплошная сушь, только раз в десять-двадцать лет выпадет дождик. Очень редко смена устоявшихся воздушных течений приносила циклон, а с ним песчаные бури, но это бывало не чаще нескольких раз в столетие.

Балик то ли страдал от своей вины за то, что не сумел предсказать бурю, то ли ужасался, лишь сейчас осознав в полной мере всю мощь того, что готовилось обрушиться на них.

Все могло бы быть иначе, говорила себе Сиферра, будь у нас чуть побольше времени для подготовки к стихийному бедствию. Задним умом она понимала, что все красноречивые признаки были налицо, лишь бы хватило ума распознать их: полоса свирепого сухого зноя, мучительного даже по сагиканским меркам, внезапная мертвая тишь, сменившая бриз, постоянно идущий с севера, а затем странный влажный ветер, задувший с юга. Птицы кхаллы, сухопарые стервятники, омрачавшие окрестности своим видом, мигом снялись, как только начался этот ветер, и улетели в холмистую западную пустыню, точно гонимые демонами.

Это должно было раскрыть нам глаза, думала Сиферра. То, что кхаллы снялись и с воплями улетели в область дюн.

Но они были слишком поглощены раскопками, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. Они просто отказывались что-либо замечать. Если сделать вид, что не видишь признаков приближения бури, авось буря пройдет стороной.

А потом, откуда ни возьмись, вдали на севере появилось маленькое серое облачко, этакое пятнышко на беспощадно ясном небе пустыни.

Облако? Где вы видите облако? Я никаких облаков не вижу.

Снова нежелание замечать.

Теперь облако превратилось в чудовищную черную тучу, закрывшую полнеба. Ветер по-прежнему был южный, но больше не влажный – теперь он стал палящим, словно из печи, а навстречу ему с другой стороны дул другой ветер, еще сильнее. Один ветер питал другой, и когда они встретились…

– Сиферра! – заорал Балик. – Начинается! Прячься!

– Сейчас, сейчас.

Ей не хотелось прятаться. Ей хотелось присутствовать во всех местах одновременно, за всем присмотреть, придержать палатки, прижать к себе драгоценные фотопластинки, прикрыть собой только что раскопанный Восьмиугольный Дом с изумительными мозаиками, открытыми всего месяц назад. Но Балик прав. Сиферра в это безумное утро сделала все, что могла, чтобы укрепить район раскопок. Теперь оставалось только укрыться там, под скалой, нависавшей над старым городом, уповая на то, что она защитит их от самого худшего.

Сиферра побежала к скале. Крепкие, сильные ноги легко несли ее по спеченному, растрескавшемуся песку. Сиферре не было еще сорока, и до сих пор эта высокая, мускулистая женщина в полном расцвете сил всегда смотрела на жизнь с оптимизмом. И вдруг все оказалось под угрозой: ее научная карьера, ее цветущее здоровье, сама се жизнь.

Все остальные уже столпились у подножия скалы, за импровизированным заграждением из деревянных реек с натянутым на них брезентом.

– Подвиньтесь, – сказала Сиферра, проталкиваясь в середину.

– Госпожа, – простонал Туввик. – Госпожа, остановите бурю! – Точно она – богиня, наделенная магической силой. Сиферра хрипло рассмеялась. Десятник сделал какой-то жест – знак преклонения, как ей показалось.

Остальные рабочие, все взятые из деревушки, стоявшей чуть восточнее руин, последовали его примеру и забормотали что-то, обращаясь к ней. Молятся, что ли? Ей? Сиферру охватила жуть. Эти люди, как раньше их отцы и деды, всю жизнь раскапывали Беклимот, работая в археологических экспедициях, терпеливо отрывали древние строения и просеивали песок в поисках мелких предметов. Должно быть, они уже не раз видели песчаные бури. Неужели они каждый раз испытывают такой же ужас? Или это какая-то особенная буря?

– Вот, – сказал Балик. – Вот оно. – И закрыл лицо руками.

Буря обрушилась на них всей своей мощью.

Сиферра поначалу осталась стоять, глядя сквозь щель в брезенте на монументальные циклопические стены города, как будто один ее взгляд мог уберечь их от беды. Но через минуту сдалась. Ветер нес невыносимый жар, такой свирепый, что ей показалось, будто сейчас у нее вспыхнут волосы и брови. Она отвернулась, прикрывая руками лицо.

Потом понесло песок, и ничего не стало видно.

Как будто разразился ливень – чересчур твердый ливень. Кругом стоял гром, но шел он не с неба – это мириады песчинок барабанили по земле. К этому оглушительному грому примешивались другие звуки: легкий шорох, царапанье, негромкий стук. И жуткий вой ветра. Сиферра представляла, как валятся вниз тонны песка, погребая под собой стены, храмы, многочисленные жилые постройки, палаточный лагерь…

И их заодно.

Сиферра повернулась лицом к скале и стала ждать конца, не в силах сдержать, к собственному удивлению и огорчению, истерических рыданий – они шли из самых глубин ее существа. Да, ей не хотелось умирать. Еще бы: кому хочется? Но до сих пор она не знала, что есть кое-что и горше смерти.

Беклимот, самый знаменитый на свете археологический центр, древнейший город планеты, колыбель цивилизации, будет уничтожен – и виной тому ее небрежность. Целые поколения знаменитейших археологов Калгаша перебывали в Беклимоте за полтора века со времен его открытия: сначала великий Гальдо 221-й, потом Марпин, Стиннупад, Шелбик, Нумойн – весь славный ряд. И, наконец, Сиферра, имевшая глупость бросить город раскрытым на произвол песчаной бури.

Руины Беклимота мирно почивали тысячи лет под песками, сохранившись почти в том же виде, как в те времена, когда суровая перемена климата заставила последних жителей города наконец покинуть свой кров. Каждый археолог, работавший здесь, начиная с Гальдо, раскапывал лишь небольшой участок, заботливо ограждая его щитами и плетенками от маловероятных, но опасных песчаных бурь. Так было всегда – до настоящего времени.

Сиферра, конечно, тоже ставила щиты и плетенки. Но она не успела огородить новый участок раскопок – древние святилища, на которых сосредоточила свои исследования. Самые старинные и самые прекрасные здания Беклимота. Охваченная нетерпением, влекомая вечной своей жаждой новых достижений, она пренебрегла элементарными мерами предосторожности. В то время ей так не казалось. Но теперь, когда в ее ушах звучал сатанинский рев бури, а черное небо грозило гибелью…

Будет только лучше, если я не переживу эту бурю, думала Сиферра. Не придется читать, что напишут во всех учебниках археологии, которые выйдут в ближайшее пятидесятилетие: «Знаменитое городище Беклимот служило бесценным источником сведений о ранних стадиях цивилизации Калгаша, пока не погибло из-за небрежности, допущенной при раскопках молодым честолюбивым археологом – Сиферрой 89-ой из университета Саро».

– Кажется, кончается, – прошептал Балик.

– Что кончается?

– Буря. Слышишь? Затихает.

– Наверное, нас так занесло песком, что плохо слышно, вот и все.

– Нет, нас не занесло, Сиферра! – Балик потянул за брезентовое полотнище, защищавшее их, и умудрился немного его приподнять. Сиферра выглянула, глядя в просвет между скалой и городской стеной.

И не поверила своим глазам.

Она увидела чистое голубое небо. И солнечный свет. Всего лишь бледный, прохладный свет белых двойников Тано и Ситы, но для нее сейчас – самый прекрасный в мире.

Буря пронеслась, и все стало опять спокойно.

Но где же песок? Отчего он не похоронил все под собой?

Весь город стоял на виду: стены, сложенные из огромных камней, блестящие мозаики, остроконечная каменная крыша храма Солнц. Даже палатки почти все остались на месте – во всяком случае, самые главные. Пострадал только лагерь, где жили рабочие, но его можно было восстановить за несколько часов.

Ошеломленная Сиферра, все еще не смея поверить себе, вышла из укрытия и осмотрелась. С почвы смело весь сыпучий песок. Ноги ступали по твердой, спеченной коре – основному пласту зоны раскопок. Она выглядела необычно, словно по ней прошлись граблями, но никаких следов разрушения на ней не осталось.

– Сначала налетел песок, а за ним ветер, – пробормотал Балик. – Ветер подхватил весь свежевыпавший песок и унес на юг. Это чудо, Сиферра, иначе не скажешь. Смотри – земля изрыта, с нее смело весь верхний слой. Эрозия, которая иначе шла бы пятьдесят лет, произошла за пять минут…

Сиферра, почти не слушая Балика, схватила его за руку и повернула спиной к главному сектору их раскопок.

– Смотри сюда.

– Куда?

– На холм Томбо.

– Боги! – ахнул широкоплечий стратиграф. – Его раскололо как раз посередине.

Холмом Томбо назывался бесформенный курган средней высоты минутах в пятнадцати ходьбы к югу от центра города. Его никто толком не раскапывал вот уже сто лет, со времен второй экспедиции великого пионера Гальдо 221-го, а Гальдо не нашел в том холме ничего заслуживающего внимания. Считалось, что это мусорная куча, насыпанная за долгие века жителями города – может быть, интересная сама по себе, но по сравнению с чудесами, которыми изобиловал Беклимот, малозначительная.

Однако теперь холм Томбо, похоже, принял на себя самый мощный удар бури, которая за один миг сделала то, чего не удосужились сделать целые поколения археологов. Курган расколола широкая змеевидная трещина, обнажившая подобно ужасной ране, его внутренности. И Сиферре с Баликом, проведшим в поле не один сезон, хватило взгляда, чтобы осознать всю значительность того, что предстало перед ними.

– Город под слоем мусора, – произнес Балик.

– Да не одно, а, возможно, несколько напластований, – сказала Сиферра.

– Ты думаешь?

– А посмотри-ка налево. Балик свистнул.

– Ты говоришь про ту стену в решетчатом стиле, что выглядывает из-под угла циклопического сооружения?

– Про эту самую.

Сиферру пробрала дрожь. Они видела, что и Балик поражен не меньше – он широко раскрыл глаза и побледнел.

– Во имя Тьмы! – хрипло вымолвил он. – Что же это такое, Сиферра?

– Не знаю. Но хочу выяснить прямо сейчас. – Она оглянулась на скалу, под которой по-прежнему жались в ужасе Туввик и его люди – они все еще воздевали руки и бормотали молитвы, как заведенные, точно не понимали, что благополучно спаслись от бури. – Туввик! – вскричала Сиферра, делая ему энергичные, почти сердитые знаки. – Выходи оттуда и рабочих выводи! Есть дело!

Глава 3

Харрим 682-й был здоровенный как бык мужчина лет пятидесяти, с буграми мускулов на руках и на груди и с хорошим изолирующим слоем жира сверху. Ширин, наблюдая за ним через глазок в дверях палаты, сразу решил, что они поладят.

– Мне всегда были симпатичны люди, так сказать, плотного сложения, – пояснил он Келаритану и Кубелло. – Поскольку я и сам почти всю жизнь был таким. Но этаких мускулов, конечно, никогда не имел. Я везде мягкий – кроме как здесь, – постучал он по голове. – А кто Харрим по профессии?

– Докер, – сказал Келаритан. – Тридцать пять лет в Джонглорском порту. Билет на открытие Таинственного Туннеля выиграл в лотерею. Взял с собой всю семью. Они все пострадали в разной степени, но он – больше всех. И очень угнетен тем, что он, такой большой и сильный мужчина, так оплошал.

– Могу себе представить, – сказал Ширин. – Я приму это к сведению. Ну это ж, поговорим с ним?

Они вошли в палату. Харрим сидел, глядя на вертящийся куб, отбрасывающий разноцветные блики на стену против его койки. Узнав Келаритана, он довольно приветливо улыбнулся, но застыл, увидев Кубелло, вошедшего вслед за директором, и совсем одеревенел, заметив Ширина.

– Кто это? – спросил он Келаритана. – Тоже адвокат?

– Нет-нет. Это Ширин 501-й из университета Саро. Приехал, чтобы помочь нам вылечить вас.

– Еще один умник, – фыркнул Харрим. – С вас-то мне немного было толку.

– Вот это верно, – сказал Ширин. – Единственный, кто может помочь Харриму по-настоящему, это сам Харрим, не так ли? Вы это знаете, и я знаю – и, может быть, мне удастся внушить это больничному персоналу. – Ширин присел на край кровати, которая затрещала под его тяжестью. – Ну, по крайней мере, у них тут хоть кровати приличные, раз выдерживают нас с вами одновременно. Значит, вы не любите адвокатов? Я тоже, друг мой.

– Им бы только воду мутить, – сказал Харрим. – Штукари. Заставляют тебя говорить не знаю что – мы, мол, тебе поможем, если скажешь так-то и так-то – а потом твои же слова против тебя и оборачивают.

Ширин посмотрел на Келаритана.

– Скажите, Кубелло обязательно присутствовать при нашем разговоре? Мне кажется, без него будет несколько легче.

– Я уполномочен принимать участие во всех… – холодно начал Кубелло.

– Прошу вас, – не столько вежливо, сколько твердо сказал Келаритан. – Ширин прав. Трое посетителей сразу – это слишком много для Харрима, во всяком случае, сегодня. И вы уже слышали его рассказ.

– Ну, знаете ли… – помрачнел Кубелло. Однако тут же повернулся и вышел.

Ширин потихоньку сделал знак Келаритану, чтобы тот сел в дальнем углу. И обратился к больному, улыбаясь как можно теплее:

– Тяжело вам пришлось, верно?

– И не говорите.

– Сколько вы уже здесь?

– Наверно, неделю или две, – пожал плечами Харрим. – А то и дольше. Не знаю. С тех пор как… – он умолк.

– Как побывали на Джонглорской Выставке? – подсказал Ширин.

– Ну да, как побывал в том Туннеле.

– Значит, побольше двух недель.

– Да? – Харрим посмотрел на него невыразительными глазами. Он не хотел знать, сколько времени провел в больнице.

Ширин начал по-другому:

– Вам, поди, и не думалось, что придет такой день, когда вы соскучитесь по своим докам?

– Вот уж что верно, что верно, – ухмыльнулся Харрим. – Чего бы я не дал за то, чтобы завтра опять таскать ящики. – Он посмотрел на свои руки – большие, сильные, с толстыми сплющенными пальцами, один из которых был скрючен после какого-то давнего несчастного случая. – Я совсем размяк, пока здесь валяюсь. К тому времени, как вернусь на работу, с меня и проку-то никакого не будет.

– Ну, а что вас тут держит? Почему бы вам не встать, не переодеться в свою одежду и не уйти отсюда?

Келаритан из своего угла предостерегающе пробормотал что-то. Ширин сделал ему знак молчать.

– Прямо вот так встать и уйти? – растерялся Харрим.

– Почему бы нет? Вы ведь не в заключении.

– Но если я так сделаю… если так сделаю… – забормотал грузчик.

– Что тогда?

Харрим долго молчал, понурив голову и наморщив лоб. Несколько раз он порывался заговорить, но осекался. Психолог терпеливо ждал. Наконец больной сказал напряженным, хриплым, сдавленным голосом:

– Не могу я отсюда уйти. Это все из-за… из-за… – он перебарывал себя, – …из-за Тьмы.

– Из-за Тьмы, – повторил Ширин.

Слово повисло меж ними, как нечто осязаемое.

Харрима это беспокоило, даже коробило. Ширин вспомнил, что среди людей класса Харрима это слово не принято употреблять в обществе. По их понятиям, оно имеет то ли непристойный, то ли богохульный смысл. Ни один житель Калгаша не любил задумываться над тем, что такое Тьма, и чем необразованнее был человек, тем страшнее представлялась ему мысль о том, что все шесть дружественных солнц могут разом исчезнуть с небосвода и тогда настанет полнейшая Тьма. Эта мысль не укладывалась в голове – буквально не укладывалась.

– Ага, из-за Тьмы, – сказал Харрим. – Я чего боюсь – боюсь, что если выйду отсюда, то опять окажусь во Тьме. Вот в чем дело.

– Полная смена симптомов за последние несколько недель, – тихо проговорил Келаритан. – Сначала все было наоборот. Его нельзя было удержать в четырех стенах без помощи седативов. В начале – острый случай клаустрофобии, а впоследствии – полный переход к клаустрофилии. Мы считаем, что это признак выздоровления.

– Может быть, – сказал Ширин. – Вы проехали через Таинственный Туннель одним из первых, да?

– В первый же день, – с ноткой гордости ответил Харрим. – У нас в городе была лотерея. И сто человек выиграли бесплатные билеты в Туннель. Миллион лотерейных билетов, наверно, продали, а мой номер вытянули пятым. Вот мы все и отправились – я, жена, сын, две дочки. В самый первый день.

– Может быть, вы расскажете мне, как все было?

– Ну, как было… Я раньше, знаете, никогда не был в темноте. Даже в темной комнате. Никогда. Какая необходимость? В детстве у меня в спальне всегда горела лампадка, а когда я женился и зажил своим домом, у нас, само собой, тоже так повелось. Жена того же мнения. Тьма противна природе. Ее быть не должно.

– А в лотерее все-таки участвовали.

– Да ведь это только раз. И потом, это же было развлечение, понимаете? Хотелось повеселиться. Большая выставка, пятисотлетие города, все такое. Лотерейные билеты все покупали. Я и подумал – тут, наверно, что-то другое, особенное, иначе зачем этот Туннель было строить? Взял и купил билет тоже. А когда выиграл, все в порту мне завидовали, всем тоже хотелось в Туннель, некоторые даже предлагали купить у меня билет, а я сказал – нет, мол, не продается, поеду с семьей, и все тут…

– Значит, вам хотелось проехаться по Туннелю?

– Ну, а как же.

– А когда дошло до дела? Когда вы там оказались? Что вы испытывали?

– Ну, значит… – Харрим облизнул губы и уставился в пространство. – Там такие вагончики – внутри дощечки вместо сидений, а сами открытые. Каждый рассчитан на шестерых, только нас: посадили впятером, поскольку мы одна семья – не стали сажать с нами постороннего. Потом, значит, музыка заиграла, и вагончик поехал туда, в Туннель. Медленно-медленно, не так, как машина едет. Еле полз. Потом мы оказались в Туннеле. А потом… потом…

Ширин подождал с минуту и, видя, что Харрим умолк окончательно, сказал:

– Продолжайте, пожалуйста. Я очень хочу знать, как это выглядело.

– Потом Тьма, – хрипло вымолвил Харрим. Его большие руки начали дрожать при этом воспоминании. – Она спустилась, как будто тебя кто накрыл громадной шляпой, понимаете? Сразу – сплошная чернота. – Дрожь перешла в тряску. – Я услышал, как сын, Тринит, смеется. Он у меня шустрый, Тринит. По его разумению, Тьма – это что-то непотребное, точно вам говорю. Он, значит, засмеялся, я велел ему заткнуться, а одна из девочек заплакала, и я ей сказал, что все хорошо, это только на пятнадцать минут, забавы ради, и бояться не надо. А потом… – Он снова умолк, и на этот раз Ширин не стал торопить его. – Потом я почувствовал, как она давит меня. Все было Тьмой… Тьмой… вы не можете себе этого представить, не можете – как там было черно – как черно – Тьма… – Харрима вдруг передернуло, и из его груди вырвались мучительные, почти конвульсивные рыдания. – Тьма, о боги, Тьма…

– Тихо, тихо. Теперь уже все позади. Смотрите – свет! Сегодня на небе четыре солнца, Харрим. Успокойтесь.

– Дайте-ка я им займусь, – сказал Келаритан. Он подоспел к больному, как только тот разрыдался, с иглой наготове, ввел ее в могучее предплечье Харрима, и тот почти сразу же затих, откинувшись на подушку с застывшей улыбкой. – Теперь нам придется уйти.

– Но я же только начал…

– От него теперь долго не будет толку. Можем спокойно пообедать.

– Да, – без воодушевления ответил Ширин, у которого, к его собственному удивлению, почти пропал аппетит. Он не мог припомнить, чтобы с ним это случалось раньше. – И это – один из лучших ваших пациентов?

– Один из наиболее устойчивых, да.

– Что же тогда творится с другими?

– Некоторые впали в полную кататонию. Других приходится постоянно держать на седативах. Я уже говорил, что на первой стадии болезни они не желали заходить в помещение. Сразу по выходе из Туннеля с ними не происходило ничего особенного, за исключением этой внезапной вспышки клаустрофобии. Они отказывались заходить в помещение, в любое помещение – будь то дворец, особняк, квартира, хижина, шалаш или палатка.

Ширин впал в состояние глубокого шока. Его докторская диссертация была посвящена психическим расстройствам, связанным с темнотой – потому-то его и пригласили сюда, – но он никогда еще не сталкивался со столь острыми проявлениями.

– Вообще отказывались находиться под крышей? Где же они спали?

– Под открытым небом.

– Их, наверно, пытались затащить в дома насильно?

– Ну конечно, пытались. В таких случаях у больных начинались бурные истерические припадки. Некоторые даже проявляли суицидальные намерения – бились головой об стену и так далее. Их нельзя было удержать в четырех стенах без помощи смирительной рубашки и хорошей дозы транквилизатора.

Ширин взглянул на здоровенного, уснувшего уже, грузчика и потряс головой.

– Бедняга.

– Это была первая фаза. Харрим сейчас пребывает во второй – в фазе клаустрофилии. Он адаптировался здесь, и его синдром принял совершенно другой оборот. Он знает, что в больнице безопасно, что здесь всегда яркий свет. Но он, даже видя, что в окно светят солнца, боится теперь выйти наружу. Ему кажется, что там темно.

– Но это же абсурд. Там никогда не бывает темно. – Сказав это, Ширин тут же почувствовал себя дураком. Келаритан не преминул усугубить это ощущение.

– Мы-то с вами это знаем, доктор Ширин, и любой нормальный человек знает. Вся беда в том, что все получившие травму в Туннеле перестали быть нормальными людьми.

– Да, конечно, – буркнул пристыженный Ширин.

– Позже вы встретитесь с другими пациентами. Может быть, они помогут вам увидеть другие аспекты проблемы. А завтра мы покажем вам сам Туннель. Его, разумеется, закрыли после всего происшедшего, но отцам города не терпится узнать, нельзя ли его все же открыть. Они, насколько я понимаю, вложили в него огромные средства. Но сначала мы пообедаем, не так ли, доктор?

– Да, пообедаем, – ответил Ширин с еще меньшим энтузиазмом, чем прежде.

Глава 4

Огромный купол университетской обсерватории Саро, величественно вознесшийся над лесистыми склонами Обсерваторией горы, искрился в предвечернем солнечном свете. Маленький красный Довим уже закатился, но Онос еще высоко стоял на западе, а Трей и Патру, под острым углом пересекавшие восточный небосклон, заставляли поверхность купола вспыхивать новыми огнями.

Биней 25-й, стройный, подвижный молодой человек, носился по своей квартирке, которую делил с подругой, Раисстой 717-й, собирая книги и бумаги.

Раисста, прикорнувшая на их потертом зеленом диванчике, нахмурилась.

– Ты куда-то уходишь, Биней?

– Да, в обсерваторию.

– Но ведь еще совсем рано. Ты обычно уходишь туда только после захода Оноса. А до этого еще несколько часов.

– У меня там назначена встреча, Раисста.

Она устремила на него горячий, влекущий взгляд. Им обоим еще не исполнилось тридцати, оба были аспиранты, оба ассистенты – он астроном, она биолог – и только семь месяцев как заключили контракт на совместную жизнь. Их отношения еще не утратили прелести новизны, но уже возникли первые проблемы. Он работал в позднее время, когда на небе обычно находились только мелкие солнца, она испытывала наивысший прилив сил днем, в золотом свете Оноса.

В последние дни он стал проводить все больше и больше времени в обсерватории, так что часы их сна почти перестали совпадать. Биней знал, как огорчает это его подругу – он и сам огорчался. Но расчеты орбиты Калгаша, которыми он занимался, требовали времени, а теперь перед ним встала еще одна задача – и захватывающая, и пугающая. Только бы Раисста потерпела еще несколько недель – ну, пару месяцев…

– А ты не мог бы сегодня немножко задержаться? – спросила она. Сердце его упало. «Иди ко мне, давай поиграем», – говорил ему взгляд Раиссты. Устоять было нелегко, и ему совсем не хотелось противиться – но его ждали Йимот и Фаро.

– Я же говорю, у меня…

– Ну да, встреча. У меня тоже. С тобой.

– Со мной?

– Вчера ты сказал, что после обеда будешь свободен. Я на это рассчитывала. И сама освободилась – сделала всю лабораторную работу утром, чтобы…

Совсем плохо, подумал Биней. Он вспомнил, что и вправду говорил ей это, совсем упустив из виду, что назначил встречу двум молодым коллегам.

Раисста дулась и улыбалась одновременно – эта уловка удавалась ей в совершенстве. Бинея так и тянуло броситься к ней, позабыв про Фаро с Йимотом. Но тогда он опоздает к ним на добрый час, а это некрасиво. А то и на два часа.

Нельзя было также не сознаться, что ему не терпится узнать, совпадают ли результаты их вычислений с его результатами.

Борьба была равной: с одной стороны – неодолимый призыв Раиссты, с другой – стремление получить наконец ответ на мучивший его вопрос. И хотя вежливость обязывала явиться на деловую встречу вовремя, Биней с некоторым смущением осознал, что и Раиссте тоже назначил свидание – далеко не только по обязанности.

– Слушай, – сказал он, подойдя к подруге и взяв ее за руку, – я ведь не могу находиться в двух местах одновременно, верно? Когда я говорил с тобой вчера, то забыл, что ко мне в обсерваторию должны прийти Фаро и Йимот. Я разберусь с ними, а потом убегу и через пару часов буду здесь. Годится?

– Ты же собирался вечером фотографировать астероиды, – снова надулась она, на этот раз без улыбки.

– Тьфу ты, пропасть! Ну, попрошу Тиланду поработать с камерами за меня, или Хиккинана, или еще кого-нибудь. Я вернусь к заходу Оноса, обещаю тебе.

– Обещаешь?

Он сжал ей руку и улыбнулся с хитрецой:

– Обещаю и сдержу слово. Не сойти мне с места. Ладно? Ты не сердишься?

– Ну-у…

– Сплавлю Йимота и Фаро как можно быстрее.

– Да уж постарайся, – сказала она, и, когда он снова взялся за сборы, спросила: – Зачем это они так позарез тебе понадобились?

– Поручил им кое-какие гравитационные расчеты.

– На мой взгляд, это не так уж серьезно.

– Надеюсь, что дело окажется несерьезным на чей бы то ни было взгляд, – ответил Биней. – Но мне хочется выяснить это как можно скорее.

– Если бы еще знать, о чем идет речь…

Биней взглянул на часы и вздохнул. Что ж, еще на пару минут задержаться можно.

– Ты ведь знаешь, что я в последнее время занимаюсь вычислением орбиты Калгаша относительно Оноса?

– Конечно, знаю.

– Так вот, недели две назад я выявил одну аномалию. Мои результаты не совпадают с теорией всемирного тяготения. Я, естественно, перепроверил их, и опять получилось то же самое. И в третий раз. И в четвертый. Всегда одна и та же аномалия, какой бы математический метод я не использовал.

– О, Биней, какая жалость. Я знаю, как ты напряженно работал – и после этого вдруг узнать, что твои расчеты неправильны…

– А вдруг они правильны?

– Ты же сказал…

– Я пока не знаю, верно считал или нет. Мне кажется, я все делал правильно, но этого ведь не может быть. Я проверял себя и так, и сяк и каждый раз получал тот же результат – а ведь при моих методах проверки любая ошибка в вычислениях должна была обнаружиться. Но результат, который я получил, невозможен. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову – это то, что я пользуюсь не теми исходными данными, потому-то и прихожу каждый раз к неверному результату, каким бы методом вычислений не пользовался. Должно быть, в самой основе моих сведений коренится ошибка, а я ее не замечаю. Например, если масса планеты определена неверно, ее орбиту нельзя вычислить правильно, как ни старайся. Понимаешь?

– Пока да.

– Поэтому я поручил эту задачу Фаро и Йимоту, не сказав им, в чем дело, и попросил произвести вычисления с самого начала. Они способные ребята. На их расчеты можно положиться. И если они придут к тому же выводу, что и я, методом, абсолютно исключающим ошибки, которые мог бы допустить в своих рассуждениях я, остается признать, что мои расчеты все же верны.

– Но они не могут быть верны, Биней. Ведь ты же сказал, что они противоречат закону всемирного тяготения.

– А что, если это закон неверен, Раисста?

– Что? – в полнейшей растерянности переспросила она.

– Понимаешь теперь, в чем вопрос? Почему мне нужно поскорее узнать, что получилось у Фаро с Йимотом?

– Нет. Нет, я ничего не понимаю.

– Мы поговорим об этом после. Обещаю.

– Биней! – в отчаянии вскрикнула она.

– Мне надо идти. Но я вернусь, как только смогу. Обещаю тебе, Раисста! Обещаю!

Глава 5

Сиферра поспешно вытащила из палатки с инвентарем, которая после бури покосилась, но устояла, кирку и щетку и полезла вверх по склону холма Томбо, Балик неуклюже карабкался следом. Юный Эйлис 18-й вылез из укрытия под скалой и стоял внизу, вытаращив на них глаза. Чуть подальше столпились рабочие во главе с Туввиком, недоуменно почесывая головы.

– Осторожней, – сказала Сиферра Балику, добравшись до разлома, проделанного в холме бурей. – Я хочу сделать пробный срез.

– Не лучше ли сначала сфотографировать?

– Говорю тебе, поберегись, – огрызнулась она, вонзая кирку в склон холма и обрушивая на голову своему спутнику целый каскад земли.

Он отпрянул, отплевываясь.

– Извини, – сказала Сиферра, не оглянувшись, и снова погрузила кирку в холм, расширяя свежий разлом. Она сознавала, что этакое рытье – не лучший метод. Ее наставник, великий старый Шелбик, должно быть, перевернулся в могиле. А основоположник их науки, досточтимый Гальдо 221-й, несомненно, качает головой, глядя на нее с высот пантеона археологов.

С другой стороны, и у Шелбика, и у Гальдо была возможность открыть то, что скрывалось под холмом Томбо, но они ею не воспользовались. Если она сейчас волнуется больше, чем следует, и действует поспешнее, чем требуется, придется уж им ее простить. Теперь, когда бедствия, которыми грозила ей буря, вдруг обернулись невиданной удачей, когда ожидаемое крушение ее карьеры вдруг обернулось взлетом, Сиферра просто не могла не посмотреть на то, что скрыто внутри холма. Не могла, и все тут.

– Смотри, – сказала она, вывернув большую глыбу грунта и расчищая срез щеткой. – Вот слой угля – прямо у основания циклопического города. Верхнее поселение, должно быть, выгорело дотла. Но взгляни чуть пониже – и увидишь под линией огня решетчатые постройки. Жители циклопического города, наверное, воздвигли свои монументальные здания прямо поверх старых руин.

– Сиферра… – взмолился Балик.

– Знаю, знаю. Дай хоть взглянуть. А там уж будем делать все, как следует. – Сиферра с головы до ног покрылась испариной, и у нее разболелись глаза – так пристально она всматривалась вглубь. – Смотри, мы поднялись совсем невысоко и уже обнаружили два города. А если расчистить отверстие пошире в районе решетчатого поселения? Так и есть! Нет, ты посмотри только, Балик! Поглоти меня Тьма, взгляни сюда! – Она с торжеством указывала куда-то острием своей кирки.

У основания решетчатого слоя виднелась еще одна черная угольная линия. Второй верхний слой тоже был в свое время уничтожен огнем, как и циклопический. И, как следовало заключить, тоже стоял на руинах более старого поселения.

Теперь и Балику передалось волнение Сиферры. Они стали работать в четыре руки, расчищая склон на полпути от подножия к расколотой вершине. Эйлис кричал им, спрашивая, что такое они делают, но они не обращали внимания. Гонимые нетерпением и любопытством, они вгрызались в слежавшийся песок – на три дюйма вглубь, на шесть, на восемь…

– Видишь теперь? – вскричала Сиферра.

– Да, еще одно поселение. Но что это за стиль, как ты думаешь?

– Для меня это нечто новое, – пожала она плечами.

– И для меня тоже. Во всяком случае, стиль крайне архаический.

– Безусловно. Но думаю, не самый архаический из тех, что здесь присутствуют. – Сиферра глянула вниз. – Знаешь, что мне кажется, Балик? Тут пять, шесть, семь, а то и восемь городов один на другом. Мы с тобой будем раскапывать этот холм всю свою жизнь! – Они в изумлении смотрели друг на друга.

– Теперь нам лучше спуститься и сделать снимки, – спокойно сказал Балик.

– Да. Спустимся. – Сиферра внезапно успокоилась. Довольно этого лихорадочного рытья. Пора вспомнить о профессионализме. Пора заняться этим холмом, как подобает ученому, а не кладоискателю или репортеру. Пусть Балик сделает свои снимки – во всех ракурсах. Потом надо будет взять образцы грунта на поверхности, поставить первые маркировочные рейки и проделать все подготовительные процедуры.

Потом смелый разрез – пробьем шахту через весь холм, чтобы понять, с чем имеем дело.

А потом мы снимем с этого холма шелуху, слой за слоем. Мы разберем его, срезая каждый пласт, пока не доберемся до девственной почвы. И к тому времени, клянусь, мы узнаем о доисторическом прошлом Калгаша больше, чем все мои предшественники вместе взятые, начиная с того, кто первым начал раскапывать Беклимот.

Глава 6

– Мы все подготовили для вашей инспекции Таинственного Туннеля, доктор Ширин, – сказал Келаритан. – Если вы спуститесь вниз примерно через час, у отеля вас будет ждать машина.

– Хорошо, – ответил Ширин. – Через час увидимся. – Положил трубку и пристально посмотрел на себя в зеркало напротив кровати.

В зеркале отражалось весьма озабоченное лицо. Ширин показался самому себе таким исхудалым и изможденным, что пришлось потянуть себя за щеки, чтобы удостовериться, на месте ли они. Знакомые мясистые щеки остались на месте – он не потерял ни одной унции веса. Изнурен был только мозг.

Ширин плохо спал – совсем не спал, как ему теперь казалось – а вчера едва дотронулся до еды. Однако ему и сейчас совершенно не хотелось есть. Мысль о том, чтобы сойти вниз и позавтракать, не находила в нем никакого отклика – а такое состояние было в корне чуждо Ширину.

Неужели его угнетенное настроение – это следствие вчерашних бесед с тронутыми пациентами Келаритана?

Или его просто ужасает предстоящее посещение Таинственного Туннеля?

Общаться с теми тремя больными было, безусловно, тяжело. Ширин давно уже не занимался клинической практикой – и, видимо, чисто академическая деятельность лишила его профессиональной закалки, позволяющей медикам бесстрастно относиться к чужим страданиям. Ширин сам удивился тому, каким он стал чувствительным и тонкокожим.

Но тот докер, Харрим – казалось бы, такой может выдержать что угодно. И вот – после пятнадцати минут, проведенных во Тьме Туннеля, одно лишь воспоминание о пережитом вызывает у него истерику. Печальное зрелище.

А те двое, которых он осматривал, были еще в худшем состоянии. Гистин 190-я, учительница, милая хрупкая женщина с умными темными глазами, не могла справиться с душившими ее рыданиями и, хотя начала рассказывать вполне связно, через пару фраз совершенно утратила дар осмысленной речи. А Чиммилит 97-й, тренер, великолепный образчик физического здоровья, – не скоро забудется, как реагировал он, когда Ширин открыл шторы в его комнате и больной увидел ясное небо. На востоке сиял Онос, а здоровенный красавец парень лепетал свое: «Тьма… Тьма…», – и пытался спрятаться под кроватью.

Тьма, Тьма…

А теперь, мрачно подумал Ширин, пришел и мой черед проехаться по Таинственному Туннелю.

Он мог бы, разумеется, просто отказаться. В его контракте консультанта, заключенном с джонглорским муниципалитетом, ни слова не говорилось о том, что он обязуется рискнуть своим рассудком. Он способен сделать достаточно авторитетное заключение и не подставляя собственную шею.

Но что-то в нем восставало против подобного малодушия. Одна только профессиональная гордость, помимо всего прочего, прямо-таки толкала его в Туннель. Он приехал для того, чтобы исследовать случай массовой истерии и помочь джонглорцам не только в лечении пострадавших, но и в предотвращении других таких же трагедий. Как у него повернется язык рассуждать о том, что случилось с больными в Туннеле, если он не ознакомится с причиной их недуга? Это его долг. Отказаться было бы просто преступно.

Не хотелось ему также, чтобы у кого-либо, пусть даже у незнакомых ему джонглорцев, появился повод обвинить его в трусости. Он помнил, как дразнили его в детстве: «Толстяк трусит! Толстяк трусит!» А все из-за того, что он не хотел лезть на дерево – ему, толстому и неуклюжему, это было просто не под силу.

Нет, толстяк не был трусом – Ширин это знал. И ценил свое здравомыслие, свою уравновешенность. Просто ему не хотелось, чтобы другие делали ложные выводы на основе его негероической внешности.

Кроме того, лишь один из десяти человек, проехавших через Туннель, вышел оттуда с признаками психического расстройства. Должно быть, те, кто пострадал, уязвимы на свой особый лад. Именно оттого, что я так рассудителен, так уравновешен, говорил себе Ширин, мне нечего бояться.

Нечего – бояться.

Он твердил это себе снова и снова, пока почти не успокоился. Но все же не чувствовал себя всегдашним Ширином, спускаясь вниз к машине.

Там сидели Келаритан, Кубелло и потрясающая женщина по имени Варитта 312-я – одна из инженеров, строивших Туннель. Ширин обменялся со всеми дружеским рукопожатием, широко – и, как он надеялся, убедительно – улыбаясь при этом.

– Чудный денек для поездки на аттракционы, – весело заметил он.

– Я рад, что вы так настроены, – покосился на него Келаритан. – Хорошо спали, доктор Ширин?

– Очень хорошо, спасибо. То есть настолько хорошо, насколько было возможно после разговоров с этими несчастными вчера.

– Значит, вы не питаете надежд на их выздоровление? – спросил Кубелло.

– Хотел бы питать, – уклончиво ответил Ширин. Машина плавно катила по улице.

– До Столетней Выставки примерно двадцать минут езды, – сказал Келаритан. – Там каждый день полно народу, но нужный нам участок парка аттракционов огорожен веревками, так что нас не обеспокоят. Сам Туннель, как вы уже знаете, закрыли, как только стали явными размеры бедствия.

– Вы имеете в виду смертные случаи?

– Разумеется, после них мы не могли позволить, чтобы Туннель работал дальше, – сказал Кубелло. – Но вы должны знать, что мы подумывали о закрытии задолго до этого. Вопрос был только в том, действительно ли Туннель стал причиной заболеваний, или пострадавшие просто поддались общей истерии.

– Ну конечно, – сухо ответил Ширин. – Городской совет не хотел закрывать столь выгодный аттракцион без действительно веской причины. Такой, как смерть от страха целой кучи посетителей.

Атмосфера в машине чрезвычайно светилась.

– Туннель – не просто выгодный аттракцион, – помолчав, сказал Келаритан, – он, как магнит, притягивает почти всех, кто посещает выставку, доктор Ширин. Как видно, острые ощущения необходимы тысячам людей.

– Даже когда в первый же день выяснилось, что некоторые люди, вроде Харрима и его семьи, выходят из Туннеля в состоянии психоза?

– Особенно тогда, доктор, – сказал Кубелло.

– Что такое?

– Извините, если я вторгнусь в вашу область, – вкрадчиво начал адвокат. – Я только хочу напомнить, что пугаться любят все, если это входит в правила игры. Ребенок рождается, испытывая инстинктивный страх к трем вещам: громкому шуму, падению и полному отсутствию света. Поэтому так весело бывает прыгнуть на кого-нибудь с криком «у-у!» Поэтому мы так любим кататься с горки. И поэтому все первым делом стремятся в Таинственный Туннель. Люди выходят из его Тьмы трясущиеся, остолбенелые, напуганные до полусмерти – и тем не менее платят за то, чтобы туда попасть. А то, что некоторые выходят оттуда в состоянии сильного шока, только подливает масла в огонь.

– Поскольку большинство людей считает, что уж им-то под силу выдержать все, не то что иным прочим – так?

– Именно так, доктор.

– Ну, а когда несколько человек не просто испытали в Туннеле шок, а буквально умерли от страха? Даже если бы руководство выставки после этого не уразумело, что Туннель надо закрыть, посетителей, полагаю, сразу поубавилось?

– Как раз наоборот, – торжествующе улыбнулся Кубелло. – Сработал тот же психический механизм, только еще сильнее. В конце концов, если слабонервные лезут в Туннель, тем хуже для них – стоит ли удивляться тому, что с ними случилось? Городской совет долго судил да рядил, и наконец решено было посадить в вестибюле Туннеля врача – чтобы осматривал каждого посетителя перед посадкой в вагончики. Тут билетов стали продавать вдвое больше.

– В таком случае, – сказал Ширин, – зачем было вообще закрывать Туннель? Насколько я понял из ваших слов, предприятие процветало бы, очереди жаждущих выстроились бы от Джонглора до Кунабара, с одного конца в Туннель вливались бы толпы народу, а с другой спокойненько выносили бы трупы.

– Доктор Ширин!

– Почему же его все-таки закрыли, если даже смерти никого не волнуют?

– Возникли проблемы со страхованием, – пояснил Кубелло.

– Ах, ну конечно же.

– Несмотря на вашу мрачноватую гиперболу, смертных случаев было очень мало – три или пять, не больше. Семьям погибших выдали подобающую компенсацию и закрыли все эти дела. В конечном счете проблемой для нас стали не смертные случаи, а случаи психических расстройств. Выяснилось, что некоторым потерпевшим понадобится длительная госпитализация – а это постоянный расход, убыточная статья и для муниципалитета, и для его страховщиков.

– Понятно, – посуровел Ширин. – В случае смерти расплатиться можно сразу – откупились от родственников, и порядок. Но месяцами и годами содержать больных в городской лечебнице – слишком дорогое удовольствие.

– Может быть, слишком резко сказано, но городской совет был вынужден принять во внимание именно этот фактор, – согласился Кубелло.

– Что-то доктор Ширин с утра не в духе, – заметил Келаритан. – Может быть, его беспокоит перспектива посещения Туннеля?

– Нисколько, – быстро ответил Ширин.

– Вы, конечно, понимаете, что нет никакой необходимости это…

– Есть, – сказал Ширин.

Наступило молчание. Ширин мрачно смотрел в окно на занятные угловатые деревья с чешуйчатой корой, на кустарник, покрытый цветами странного металлического оттенка, на высокие узкие здания с остроконечными крышами. Ему редко доводилось бывать так далеко на севере. Ему решительно не нравилась эта провинция – как и ее сладкоречивые циничные жители. Скорее бы домой, в Саро.

Но сначала – Таинственный Туннель.

Джонглорская Столетняя выставка располагалась к востоку от города, на территории огромного парка. Это был отдельный маленький городок, очень живописный по-своему, как подумалось Ширину. Фонтаны, аркады, розовые и бирюзовые башни из переливчатого твердого пластика. В больших павильонах демонстрировались произведения искусства из всех провинций Калгаша, промышленные новшества, последние достижения науки. Куда ни посмотри – всюду глаз привлекало что-то необычное и красивое. Тысячи людей прохаживались по пышным бульварам и проспектам.

Ширин часто слышал, что Джонглорская Столетняя выставка – одно из чудес света, и теперь убедился, что это правда. Не всякому доводилось на ней побывать. Ее открывали только раз в сто лет, всего на три года, в честь очередного столетия со дня основания города – а эта выставка, посвященная пятисотлетию Джонглора, превзошла, как говорили, все предыдущие. Ширин чувствовал давно не испытанное оживление, проезжая по ее нарядным владениям. Он надеялся, что позже выберет время и посетит выставку самостоятельно.

Однако его настроение резко изменилось, когда машина, объехав всю выставку, доставила их к воротам парка аттракционов. Здесь, как и говорил Келаритан, большой участок был отгорожен канатами, и недовольные граждане с явным раздражением посматривали из-за веревок, как Келаритан, Кубелло и Варитта ведут Ширина к Туннелю. Ширин слышал их ропот, и тихий враждебный гул толпы беспокоил его и даже немного пугал.

Он убедился, что адвокат говорил правду; закрытие Туннеля вызвало гнев этих людей.

Они нам просто завидуют, с удивлением понял Ширин. Оттого, что мы идем в Туннель, а их не пускают. Несмотря на все, что здесь случилось.

– Пройдем здесь, – сказала Варитта.

Фасадом Туннелю служила огромная конструкция в виде пирамиды, грани которой, преломляясь, создавали завораживающую перспективу. Шестистворчатый центральный вход, эффектно обрамленный алым и золотым, перегораживали брусья. Варитта достала ключ, отперла небольшую дверцу слева, и они вошли.

Внутри все выглядело более привычно. Ширин увидел металлические турникеты, призванные, без сомнения, сдерживать очередь ожидающих. Дальше – платформа, как на любом вокзале, и вереница вагончиков вдоль нее. А за ней…

Тьма.

– Будьте любезны, распишитесь вот здесь, доктор, – сказал Кубелло, протягивая ему какую-то бумагу. Буквы и строчки расплывались у Ширина перед глазами.

– Что это такое?

– Подписка о том, что вы всю ответственность берете на себя. Стандартная форма.

– А, да, конечно. – Ширин нацарапал внизу свое имя, даже не попытавшись прочесть содержание.

Ты не боишься, говорил он себе. Ты ничего не боишься.

Варитта 312-я вложила ему в руку какой-то приборчик.

– Аварийный выключатель, – объяснила она. – Поездка продолжается пятнадцать минут, но если вы сочтете, что уже узнали то, что хотели, или если почувствуете себя неважно – нажмите только эту зеленую кнопку, и в Туннеле зажжется свет. Ваш вагончик быстро дойдет до дальнего конца Туннеля и вернется сюда, на станцию.

– Спасибо, – сказал Ширин. – Но не думаю, что он мне понадобится.

– Возьмите все-таки. На всякий случай.

– Я хочу испытать на себе действие полного рейса, – сказал Ширин, упиваясь собственным мужеством. Однако безрассудство тоже ни к чему. Он не собирался пользоваться аварийным выключателем, но все же взял его с собой.

Не всякий случай.

Он вышел на платформу. Келаритан и Кубелло смотрели на него весьма красноречиво. Он прямо-таки читал их мысли: «Старый толстый дурак сейчас превратится там в студень». Что ж, пусть думают, что хотят.

Варитта исчезла – без сомнения, пошла включать механизм Туннеля.

И точно: она появилась в контрольной будке высоко над ними, сделав знак, что все готово.

– Можно садиться, доктор, – сказал Келаритан.

– Да-да.

Пострадал только один из десяти. Скорее всего, те, у кого особая чувствительность к действию Тьмы. У меня ее нет. У меня очень стабильная психика.

Он сел в вагончик. Там был предохранительный пояс; Ширин пристегнулся, с некоторым усилием затянув его вокруг живота. Вагончик медленно, очень медленно, тронулся вперед.

В поджидавшую впереди Тьму.

Один из десяти, даже меньше. Один из десяти, даже меньше.

Он знал, что такое синдром Тьмы. И был уверен, что это знание защитит его. Пусть даже все человечество инстинктивно боится отсутствия света – это еще не значит, что отсутствие света опасно само по себе.

Он-то, Ширин, знает, что опасна только реакция на отсутствие света. Весь секрет в том, чтобы сохранять спокойствие. Тьма – это только тьма, перемена окружающих условий. Нам она ненавистна, потому что мы живем в мире, где Тьма противоречит естеству, где всегда светит несколько солнц. Обычно на небе три солнца, то и дело бывает все четыре, а глядишь – осталось только одно, но света любого из солнц достаточно, чтобы разогнать Тьму.

Тьму… Тьму…

Тьму!!!

Ширин уже въехал в Туннель. Позади исчезали последние проблески света, и он смотрел в полную пустоту. Впереди ничего не было – ничего. Яма. Бездна. Зона полного мрака. И он ехал прямо в нее.

Ширин с головы до ног покрылся потом.

Колени затряслись, в голове застучал молоток. Он поднял руку, но не смог разглядеть ее.

Включи свет, свет, свет…

Нет. Ничего подобного ты не сделаешь.

Ширин выпрямился и устремил взгляд в Ничто, через которое плыл, погружаясь в него все глубже и глубже. В глубине души с воем вскипали первобытные страхи, но он подавлял их усилием воли.

За пределами Туннеля по-прежнему светят солнца, говорил он себе.

Это только на время. Через четырнадцать минут и тридцать секунд я опять выйду наружу. Через четырнадцать минут и двадцать секунд. Через четырнадцать минут и десять секунд.

Через четырнадцать минут.

Да движется ли он вообще? Непонятно. Может быть, и нет. Двигатель вагончика работал бесшумно, и не с чем было свериться. А вдруг он застрял? И сидит в темноте, не зная, где он, что случилось и сколько времени прошло – пятнадцать минут, двадцать, полчаса – этак никакой рассудок не выдержит, и тогда…

Остается аварийный выключатель.

А вдруг он не сработает? Нажмешь на кнопку – а свет не зажжется?

Наверное, надо попробовать. Просто проверить…

Толстяк трусит! Толстяк трусит!

Нет. Нет. Не трогай его. Если ты включишь свет, то уже не сможешь его выключить. Нельзя включать, иначе все узнают… все узнают, что…

Толстяк струсил. Толстяк струсил.

И Ширин, неожиданно для себя, вдруг швырнул выключатель во тьму. Он упал с легким стуком – в никуда. И снова стало тихо. В руке осталось жуткое чувство пустоты.

Тьма. Тьма…

Ей не было конца. Он катился в необъятную бездну. Он падал, и падал, и падал в ночь, в бесконечную ночь, во всепожирающий мрак…

Дыши глубже. Сохраняй спокойствие.

А вдруг я уже получил непоправимую психическую травму?

Успокойся. Ничего с тобой не будет. Осталось в худшем случае всего каких-нибудь одиннадцать минут, а может, шесть или семь. Снаружи светят солнца. Шесть-семь минут – и ты никогда больше не войдешь во Тьму, живи ты хоть тысячу лет.

Тьма.

О, боги, Тьма…

Спокойно. Спокойно. Ты очень уравновешенный человек, Ширин. Ты исключительно нормальный человек. Ты был нормален, когда входил сюда, и таким же выйдешь отсюда.

Тик. Тик. Тик. Каждая секунда приближает тебя к выходу. Но так ли? Эта поездка никогда не кончится. Я здесь останусь навсегда. Тик. Тик. Тик. Двигаюсь ли я? Сколько еще осталось – пять минут, или пять секунд, или все еще идет первая минута?

Почему они не прекратят это? Неужели они не понимают, какие муки я здесь испытываю?

Они не хотят. Они никогда тебя отсюда не выпустят. Они…

Внезапно между глаз возникла резкая боль, и в голове будто что-то взорвалось.

Что это?

Свет!

Возможно ли? Да. Да.

Слава Богу. Свет! Слава всем сущим богам!

Туннель окончился! Он возвращается на станцию! Должно быть, это так. Да. Да. Панически колотившееся сердце начало понемногу успокаиваться. Глаза, снова привыкающие к нормальным условиям, стали различать знакомые предметы, благословенные предметы – подпорки Туннеля, платформу, окошечко контрольной будки…

И ожидающих его Кубелло с Келаританом.

Теперь Ширину было стыдно за свою трусость. Возьми себя в руки, Ширин. Ничего страшного не произошло. Ты не лежишь на дне вагончика, с плачем посасывая собственный палец. Да, было страшно, было ужасно, но тебя это не сломило – ты не испытал ничего такого, с чем не мог бы справиться.

– Вот и мы. Давайте руку, доктор. Ну-ка, встанем…

Они подняли его на ноги и держали, пока он вылезал из вагончика. Ширин глубоко втянул в себя воздух и провел рукой по лбу, смахнув обильный пот.

– Тот маленький выключатель, – пробормотал он. – Кажется, я его где-то обронил…

– Ну как вы, доктор? – спрашивал Келаритан. – Как это было?

Ширин покачнулся. Директор клиники схватил его за руку и поддержал, но Ширин с негодованием оттолкнул его. Пусть не думает, что эти несколько минут в Туннеле как-то повлияли на него.

Но отрицать, что они на него повлияли, было невозможно. Как ни старайся, этого не скроешь. Даже от себя самого.

Ширин понял, что ничто на свете не заставило бы его проехать через Туннель еще раз.

– Доктор?! Доктор?!

– Все в порядке, – с трудом выговорил он.

– Говорит, все в порядке, – отозвался адвокат. – Не держите его, оставьте.

– Да у него ноги подкашиваются, он сейчас упадет!

– Ничего подобного, – сказал Ширин. – Говорю вам, все хорошо.

Он пошатнулся, удержал равновесие, качнулся снова. Пот лил с него градом. Он оглянулся через плечо на темное устье Туннеля и содрогнулся. Отвернулся от этой темной пещеры и вздернул плечи, словно желая укрыть в них голову.

– Доктор? – забеспокоился Келаритан.

Что толку притворяться. Глупо и напрасно упорно строить из себя героя. Пусть думают, что он трус. Пусть думают, что хотят. Эти пятнадцать минут были самыми кошмарными в его жизни. И впечатления от них все еще наслаивались и наслаивались.

– Мощная это штука, – сказал он. – Очень мощная. И очень опасная.

– Но ведь вы почти в норме, не так ли? – поспешно спросил адвокат. – Ну, испытали встряску – кто бы ее не испытал, проехав сквозь Тьму? А в остальном все нормально. Мы знали, что так и будет. Более или менее серьезно пострадали немногие, совсем немногие…

– Нет, – сказал Ширин. Лицо адвоката плясало перед ним, словно обличье Химеры, обличье демона. Вид его был невыносим. Однако хорошая порция правды способна изгнать демонов. Не надо дипломатии – она не годится, когда говоришь с демонами. – Нельзя проехать Туннель, не подвергая свою психику серьезному риску. Теперь я в этом убежден. Даже самая сильная натура испытывает при этом страшнейшее потрясение, а слабая просто не выдерживает. Если вы откроете этот Туннель снова, все психиатрические клиники в ближайших четырех провинциях будут переполнены через полгода.

– Напротив, доктор…

– Что «напротив»? Вы-то сами были в Туннеле, Кубелло? Не думаю. А я был. Вы мне платите за мое профессиональное заключение – можете получить его прямо сейчас. Туннель смертельно опасен. Его опасность коренится в человеческой природе. Тьма – это больше того, что большинство из нас может выдержать, и так будет всегда, пока на небе светит хоть одно солнце. Закройте Туннель навсегда, Кубелло! Во имя здравого рассудка, закройте это место! Закройте!

Глава 7

Поставив свой моторный скутер на служебной стоянке у самой обсерватории, Биней побежал по дорожке к главному входу. Когда он начал подниматься по широким каменным ступеням, кто-то сверху вдруг окликнул его по имени:

– Биней! Пришел все-таки.

Астроном поднял глаза. В дверях обсерватории виднелась высокая, плотная фигура его друга Теремона 762-го, журналиста из «Хроники».

– Теремон? Ты меня ищешь?

– Искал. Но мне сказали, что ты здесь появишься только часа через два. Я уже уходил, а тут как раз и ты. Вот и верь им.

Биней быстро поднялся к входу, и друзья обнялись. Они познакомились три-четыре года тому назад, когда Теремон пришел в обсерваторию взять интервью у кого-нибудь из ученых – все равно у кого – по поводу последнего манифеста фанатической секты Апостолов Пламени. Постепенно они с Бинеем подружились, хотя Теремон был лет на пять старше и принадлежал к более широкому кругу общества. Бинею нравилось иметь друга, непричастного к университетским интригам, а Теремона радовало, что новый приятель не стремится использовать его недюжинное журналистское влияние.

– Случилось что-нибудь? – спросил Биней.

– Ничего такого. Просто надо, чтобы твой ученый глас прозвучал опять. Мондиор нынче выступил с очередной речью из серии «кайтесь, кайтесь, грядет возмездие». Теперь он говорит, что готов назвать точную дату конца света. Если тебе интересно, он настанет девятнадцатого тептара будущего года.

– Вот сумасшедший! Стоит ли тратить на него бумагу? И зачем только люди слушают этих Апостолов?

– Факт остается фактом – слушают, – пожал плечами Теремон. – Многие слушают, Биней. И раз Мондиор говорит, что конец близок, мне надо, чтобы кто-нибудь вроде тебя заявил: «Не верьте ему, братья и сестры! Не бойтесь ничего! Все в порядке!» Или что-то в этом роде. Я ведь могу на тебя рассчитывать, Биней?

– Ты же знаешь, что да.

– Сегодня вечером?

– Вечером? Ох, Теремон, этот вечер у меня забит под завязку. Как ты думаешь, сколько времени нам понадобится?

– Ну, полчаса, сорок пять минут.

– Слушай – у меня сейчас срочная встреча, я потому и пришел раньше времени. И я поклялся Раиссте, что потом прибегу домой и пару часов посвящу ей. У нас с ней в последнее время такое расписание, что мы почти не видим друг друга. А вечером мне надо опять быть в обсерватории, чтобы фотографировать.

– Ладно. Я вижу, что неудачно выбрал время. Ничего, Биней, это не проблема. Я должен сдать материал только завтра днем. Может, поговорим утром?

– Утром? – протянул Биней.

– Я знаю, утро для тебя – нечто несуществующее. Но я хотел подъехать сюда на восходе Оноса, как раз когда ты закончишь свою работу. Если ты в силах дать мне небольшое интервью перед тем, как отправиться домой и лечь спать…

– Ну-у…

– Будь другом, Биней.

– Интервью я, конечно, дам – не в том дело, – устало сказал Биней. – Просто после вечерней работы я могу так отупеть, что от меня не будет никакого толку.

– Это меня не волнует, – ухмыльнулся Теремон. – Я уже заметил, что отупение мигом слетает с тебя, когда надо ответить на какую-нибудь антинаучную чуть. Значит, завтра на восходе Оноса? В твоем кабинете наверху?

– Договорились.

– Тысяча благодарностей, друг. Я твой должник.

– Брось.

Теремон помахал ему и стал спускаться по лестнице.

– Передай мой привет своей прекрасной даме. Увидимся утром.

– Пока, до утра, – отозвался Биней.

Странно звучит. Он никогда и ничем еще не занимался утром. Но для Теремона сделает исключение – на то и дружба. Биней повернулся и вошел в обсерваторию.

Внутри был приглушенный свет и покой, знакомая тишина вместилища науки, столь привычная ему с первых студенческих лет. Но Биней знал, что этот покой обманчив. В этом грандиозном здании, как и в большинстве учреждений, кипели конфликты всякого рода – от самых возвышенных философских диспутов до самых мелких стычек, свар и предательских интриг. Астрономы были не более добродетельны, чем представители любой другой профессии.

И все-таки обсерватория для Бинея и большинства работающих здесь оставалась святилищем – местом, где можно забыть свои житейские проблемы и более-менее мирно заниматься великими вопросами мироздания.

Он быстро прошел через длинный вестибюль, как всегда безуспешно пытаясь приглушить стук башмаков по мраморному полу. И по обычаю, идя мимо, бросил взгляд на витрины вдоль стен, где постоянно были выставлены священные астрономические реликвии. Неуклюжие, почти смешные телескопы, которыми четыреста-пятьсот лет назад пользовались такие первооткрыватели, как Шекктор и Станта. Черные груды метеоритов, нападавших с неба за многие века – загадочные свидетели заоблачных тайн. Первые издания больших небесных карт и учебников астрономии, а также пожелтевшие от времени манускрипты – эпохальные труды великих мыслителей.

Биней на миг задержался перед последним манускриптом, который не в пример другим казался свежим и почти новым – ведь ему не исполнилось и поколения. Классический труд Атора 77-го по теории всемирного тяготения, созданный незадолго до рождения Бинея. Не будучи особенно религиозным человеком, Биней смотрел на эту тонкую стопку листков с чем-то похожим на благоговение, и в уме его складывалось нечто вроде молитвы.

Теория всемирного тяготения была для него одним из столпов вселенной – и может быть, наиболее незыблемым. Он боялся представить, что будет, если этот столп рухнет, – а ведь в последнее время ему стало казаться, что тот пошатнулся.

В конце вестибюля, за вычурной бронзовой дверью, находился кабинет самого доктора Атора. Биней бросил в ту сторону быстрый взгляд и стал поспешно подниматься по лестнице. Прославленный директор обсерватории был последним человеком, с которым Биней в данный момент хотел бы увидеться.

Фаро и Йимот ждали его наверху в картохранилище, где они условились встретиться.

– Извините, я немного опоздал, – сказал Биней. – День выдался трудный.

Они ответили ему нервными, глуповатыми улыбками. Странная пара, не впервые подумал Биней. Они оба происходили из какой-то захолустной провинции – не то из Ситина, не то из Гатамбера. Фаро 24-й был низенький и пухлый, с протяжной, почти ленивой манерой говорить. Держался он легко и непринужденно. Его друг Йимот 70-й был невероятно длинным и тощим – настоящая приставная лестница с руками, ногами и головой. Требовался телескоп, чтобы разглядеть его лицо, парившее где-то в стратосфере. Его поведение, в противоположность другу, было нервным и напряженным. И все же эти двое были неразлучны. И выделялись своими способностями среди всех молодых аспирантов, стоявших ступенью ниже Бинея в обсерваторской табели о рангах.

– Нам почти не пришлось ждать, – ответил тут же Йимот.

– Минуту или две, доктор Биней, – добавил Фаро.

– Пока еще не доктор, хотя спасибо. Надо еще пройти через заключительные муки. Ну-с, как ваши вычисления?

– Эта задача имеет отношение к гравитации, не так ли? – спросил Йимот, нервно переступая на месте своими непомерно длинными ногами.

Фаро так энергично двинул его локтем, что Бинею послышался треск костей.

– Ничего, – сказал он. – Йимот, собственно, прав. – И вымученно улыбнулся длинному аспиранту. – Я хотел дать вам чисто абстрактную математическую задачу, но неудивительно, что вы разгадали ее контекст. Это произошло, когда вы уже получили решение, не так ли?

– Да, – хором ответили Йимот и Фаро. – Сначала мы произвели все вычисления, – продолжил Фаро. – Потом присмотрелись повнимательней, и контекст стал очевиден, – добавил Йимот.

– Да, конечно, – сказал Биней. Эти ребята иногда действовали ему на нервы. Совсем еще зеленые – правда, они моложе его всего на шесть-семь лет, но он ассистент, а они аспиранты, и это создает меж ними непреодолимый барьер. Совсем зеленые, а как соображают! Бинея не совсем радовало то, что они разгадали смысл порученных им расчетов. Точнее, совсем не радовало. Через несколько лет они сравняются с ним и, возможно, будут соперничать за одну и ту же кафедру, что отнюдь не желательно. Биней попытался не думать об этом и протянул руку за табуляграммой.

– Можно посмотреть?

Йимот вручил ему распечатку, сделав при этом множество лишних движений. Биней повел глазами по колонкам цифр, сначала спокойно, затем с растущим волнением.

Весь год он работал над разными аспектами теории всемирного тяготения, которую его наставник Атор довел до такого совершенства. Вычисление орбит Калгаша и всех его шести солнц на основе рационального принципа притягивающих сил стало триумфом Атора, создало ему всемирную славу.

Биней, пользуясь современным вычислительным оборудованием, занимался некоторыми моментами движения Калгаша вокруг Оноса, главного солнца – и вдруг, к ужасу своему, обнаружил, что его цифры не совсем совпадают с теорией всемирного тяготения. Согласно теории, Калгаш в начале года должен был находиться в таком-то положении относительно Оноса, а факты говорили, что он находился в другом.

Расхождение было незначительным – всего на несколько десятых, но в широком смысле имело первостепенное значение. Теория всемирного тяготения отличалась такой точностью, что многие предпочитали называть ее законом всемирного тяготения. Считалось, что ее математическая основа безупречна. В теории, претендующей на объяснение того, как движется мир в пространстве, нет места даже для мельчайших противоречий. Или теория совершенна, или она несовершенна – середины не существует. Биней знал, что расхождение в несколько десятых разрастется в бездонную пропасть, если кто-то задастся целью произвести проверку в более широком диапазоне. Что пользы от теории всемирного тяготения, если позиция, которую, согласно ей должен занять Калгаш век спустя, будет отличаться от реального положения планеты на половину диаметра Оноса?

Биней проверял и перепроверял свои цифры, пока его не затошнило от этого занятия. Результат всегда получался один и тот же.

Но во что же ему было верить?

В свои цифры или в гениальную теорию Атора?

В свои жалкие познания или в великого Атора, проникшего в основы основ вселенной?

Он воображал, как стоит на верхушке купола обсерватории и кричит: «Слушайте, люди! Теория Атора неправильна! Вот цифры, которые это доказывают!» Подымется такой смех, что его сдует с купола и пронесет через весь континент. Кто он такой, чтобы выступать против Атора, титана науки? Кто поверит, что жалкий ассистент может опровергнуть закон всемирного тяготения?

И все же… все же…

Биней пробегал табуляграмму, подготовленную Йимотом и Фаро. Расчеты на первых двух листах были ему незнакомы: он представил аспирантам исходные данные таким образом, что неясно было, о чем идет речь, и они подошли к задаче совершенно не так, как подошел бы любой астроном, вычисляющий орбиту планеты. Именно этого Биней и хотел. Традиционные методы привели его к катастрофическому решению, но он сам обладал слишком полной информацией, чтобы идти каким-либо путем, кроме привычного. Фаро и Йимот ею не обладали, и она не мешала им.

Однако Биней, следуя за ходом их рассуждений, с беспокойством начал замечать, что их цифры совпадают с его цифрами. На третьем листе они полностью совместились с его расчетами, которые Биней к тому времени уже знал наизусть.

И с того места все пошло по накатанному нуги, шаг за шагом, все к тому же отвратительному, ошеломляющему, немыслимому, совершенно неприемлемому результату.

Пораженный Биней поднял глаза на двух аспирантов.

– Вы, случайно, ничего не упустили? Вот эта цепочка интегралов, к примеру, довольно заковыристая…

– Что вы! – вспыхнул возмущенный до глубины души Йимот. Он весь побагровел и замахал руками, словно мельница.

– Боюсь, что все верно, – ответил более спокойный Фаро. – Все сходится, как ни считай.

– Да, я охотно верю, – уныло сказал Биней. Он пытался скрыть свою тревогу, но руки у него так тряслись, что шуршали листы табуляграммы. Биней хотел положить их на стол, но рука у него дернулась, прямо как у Йимота, и листы рассыпались по полу. Фаро опустился на колени и стал подбирать их, обеспокоено поглядывая на Бинея.

– Если мы чем-то огорчили вас…

– Нет, вовсе нет. Я плохо спал сегодня, в этом все и дело. А вы отлично поработали. Просто отлично. Я горжусь вами. Получить задачу, условия которой не совпадают с реальностью, даже противоречат науке, и так методично прийти к единственно возможному решению, игнорируя абсурдность исходных данных – это превосходная работа, яркая демонстрация ваших логических способностей, первоклассный теоретический эксперимент.

Он видел, как молодые люди переглянулись, и усомнился в том, что ему удалось хоть слегка одурачить их.

– Ну, а теперь извините меня, ребята – у меня одна встреча…

Скатав проклятые бумаги в тугой рулон, Биней сунул их под мышку и чуть ли не бегом бросился мимо аспирантов в дверь и через холл, спеша укрыться в своем маленьком кабинете.

«Бог мой, – думал он. – Бог мой, Бог мой, что же я натворил? И что мне делать теперь?»

Он сжал голову руками, чтобы унять стук в висках. Но молот в голове не унимался. Биней выпрямился и ткнул пальцем в кнопку селектора на столе.

– «Хронику Саро», – сказал он машине. – Теремона 762-г-о.

В селекторе невыносимо долго трещало и шипело. Наконец раздался глубокий голос Теремона:

– Отдел публицистики, Теремон 762-й.

– Это Биней.

– Я вас не слышу.

Биней спохватился, что еле шепчет.

– Это я, Биней! Хочу перенести нашу встречу.

– Перенести? Слушай, я понимаю, что утро тебе не по вкусу – мне тоже. Но мне обязательно надо поговорить с тобой до полудня, иначе статьи не будет, Я возмещу это тебе, как захочешь, только…

– Ты не понял, Теремон. Я хочу с тобой встретиться не позже, а раньше назначенного.

– Как так?

– Сегодня вечером. В полдесятого, скажем, или в десять, как тебе удобнее.

– Я думал, ты будешь фотографировать.

– Да провались они, эти фотографии. Мне надо тебя видеть.

– Но что стряслось, Биней? Что-нибудь с Раисстой?

– Раисста не имеет к этому никакого отношения. Значит, в половине десятого? В «Шести солнцах»?

– Договорились.

Биней прервал связь и долго сидел, глядя на бумажный рулон перед собой и мрачно покачивая головой. Он частично успокоился, но только частично. Скоро он облегчит свою ношу, переложив часть ее на Теремона. Биней полностью доверял Теремону. Обычно на газетчиков, он знал, полагаться не стоит, но Теремон был прежде всего друг, а потом уж журналист. И еще ни разу не обманул доверия Бинея.

Но даже и теперь у Бинея не было ни малейшего понятия, что делать дальше. Может быть, Теремон подскажет ему. Может быть…

Он покинул обсерваторию по задней лестнице, через пожарный выход, словно вор, чтобы не столкнуться случайно с Атором. Его ужасала сейчас мысль о встрече с учителем, о том, чтобы взглянуть ему в глаза.

Ехать домой на скутере было страшно. Все время казалось, что закон тяготения вот-вот перестанет действовать и он улетит в небеса. Но Биней все-таки добрался до своей квартирки, где ждала его Раисста. Она так и ахнула, увиден его.

– Биней! Ты весь белый, как…

– Призрак. Точно. – Он обхватил ее и прижал к себе. – Держи меня. Держи.

– В чем дело? Что случилось?

– Потом расскажу. Держи крепче.

Глава 8

Теремон пришел в «Клуб Шести солнц» чуть позже девяти. Ему казалось, что перед разговором с Бинеем не помешает пропустить пару рюмок – так, для подмазки мозгов. Биней говорил с ним по телефону просто ужасно, словно был на грани истерического припадка. Теремон не мог себе представить, что стряслось с его приятелем за такой короткий срок в тихой и уединенной обсерватории. Но ясно одно – у Бинея какая-то беда, и ему потребуется вся помощь, которую только способен оказать Теремон.

– Принесите-ка мне «тано особый», – сказал журналист официанту. – Или нет: лучше двойной. «Тано сита», хорошо?

– Двойной белый, – повторил официант. – Один момент.

Вечер был теплый. Теремону, которого здесь хорошо знали и обслуживали как постоянного гостя, предложили столик, который он всегда занимал в хорошую погоду – на террасе над городом. Внизу весело сияли огни центральных улиц. Онос зашел пару часов назад, и на небе остались только Трей и Патру – они ярко светили на востоке, отбрасывая резкие двойные тени на своем пути к утреннему закату.

Глядя на них, Теремон заинтересовался, сколько солнц будет на небе завтра. Их число каждый раз менялось – вечное сияющее разнообразие. Онос, конечно, будет – он каждый день, хоть ненадолго, но появляется на небе, и так – круглый год, даже Теремон это знает – ну, а кроме него? Довим, Тано и Сита, то есть день будет четырехсолнечным? Неизвестно.

Может быть, взойдут только Тано и Сита, а Онос покажется лишь на несколько часов в середине дня. Тогда день будет сумрачный. Но потом Теремон вспомнил, что сейчас не сезон для коротких восходов Оноса. Значит, завтра, скорее всего, будет три солнца – а может быть, только Онос и Довим.

Трудно все это упомнить.

Можно, конечно, попросить календарь, а впрочем, не все ли равно. Есть люди, которые всегда знают, какие солнца будут завтра на небе – Биней тоже, само собой – но Теремон относился к этому весьма беззаботно. Лишь бы солнца светили – а которые из них, не так уж важно. Солнца же светили всегда – обыкновенно два или три, порой четыре. На них можно было рассчитывать. Случалось, что всходило и пять солнц.

Теремону принесли заказ. Он отпил большой глоток и блаженно вздохнул. Превосходная штука – «тано особый»! Крепкий белый ром Велькаренских островов с добавкой еще более крепкой водки, чистой и обжигающей, которую гонят на Балигарском побережье, и чуть-чуть сока сгаринно, чтобы смягчить вкус – ах, как славно! Теремон не слишком увлекался спиртным, вопреки всем легендам о журналистах, но день, когда он не успевал выпить парочку «особых тано» в тихий сумеречный час после заката Оноса, считался у него траурным.

– Ты прямо блаженствуешь, Теремон, – сказал знакомый голос.

– А, Биней! Ты что-то рано.

– На десять минут раньше. Что ты пьешь?

– Как обычно – «особый тано».

– Ладно. Я тоже его возьму.

– Ты? – уставился на друга Теремон. Биней, насколько ему было известно, потреблял только фруктовый сок – Теремон не мог припомнить, чтобы он пил при нем что-нибудь покрепче.

Но сейчас у Бинея был странный вид – усталый, измученный, и глаза лихорадочно блестели.

– Официант! – окликнул Теремон.

Тревожно было смотреть, как Биней поглощает свою порцию. После первого глотка он задохнулся, словно напиток был крепче, чем он ожидал, но тут же потянул еще и еще раз.

– Полегче, – предостерег его Теремон. – У тебя через пять минут голова пойдет кругом.

– Она у меня и так идет кругом.

– Ты уже пил перед тем, как прийти сюда?

– Нет, не пил. Я испытал шок. Потрясение. – Биней поставил стакан и злобно уставился на городские огни. Потом рассеянно взял свой коктейль и допил то, что осталось. – Наверное, повторять пока не стоит, да, Теремон?

– Да уж, пожалуй, не стоит. – Теремон положил руку на запястье друга. – Что случилось, дружище? Рассказывай.

– Это трудно объяснить.

– Ничего. Ты же знаешь – я человек тертый. Вы с Раисстой…

– Я же говорил тебе, что она тут ни при чем! Совершенно ни при чем.

– Ладно, верю.

– Может быть, мне все-таки повторить?

– Повремени немного. Давай, рассказывай.

– Ты знаешь, в чем суть теории всемирного тяготения, Теремон? – вздохнул Биней.

– Ну конечно. То есть смысл ее я, понятно, не постигаю – говорят, на Калгаше всего десяток человек понимает ее по-настоящему – но в чем она заключается, изложить могу.

– Значит, ты тоже веришь в эту чушь? – хрипло рассмеялся Биней. – В то, что теория всемирного тяготения настолько сложна, что не более десятка человек способны в нее вникнуть?

– Все так говорят.

– Еще одна расхожая мудрость. Я могу тебе изложить эту теорию в двух словах, и ты все поймешь.

– Неужто?

– Обязательно поймешь. Вот слушай: закон всемирного тяготения -1– то есть теория всемирного тяготения – гласит, что все тела во вселенной притягиваются друг к другу таким образом, что сила притяжения между двумя телами пропорциональна произведению их масс, деленному на квадрат расстояния между ними. Вот и вся премудрость.

– И больше ничего?

– Вполне достаточно и этого. Понадобилось четыреста лет, чтобы вывести эту формулу.

– Так долго? Послушать тебя, так она совсем простая.

– Великие законы природы не открываются по наитию, что бы ваша братия ни писала на этот счет в газетах. Для их открытия, как правило, нужна совместная работа многих ученых в течение нескольких веков. С тех пор, как Генови 41-й открыл, что Калгаш вращается вокруг Оноса, а не наоборот – а это было четыреста лет назад – астрономы стали думать над тем, отчего шесть солнц появляются на небе именно так, а не иначе. Порядок движения каждого солнца регистрировался, анализировался, разгадывался. Возникала одна теория за другой – и все они проверялись, перепроверялись, менялись, отбрасывались, воскрешались и переходили в другие. Окаянная это была работа.

Теремон задумчиво кивнул, допил свой коктейль и сделал знак официанту принести еще два. Хорошо, что Виней утихомирился, заговорив о науке.

– Лет тридцать назад, – продолжал астроном, – Атор 77-й разрешил эту задачу, доказав, что орбиты шести солнц подчиняются закону тяготения. Это было потрясающее открытие. Один из величайших примеров торжества чистой логики.

– Я знаю, как ты почитаешь Атора. Но какое это имеет отношение…

– Я как раз подхожу к сути дела. – Виней встал, прихватив свой стакан, подошел к краю террасы и молча стоял там некоторое время, глядя на далекие Трей и Патру. Теремону показалось, что Виней опять разволновался, но не стал ничего говорить. Наконец Виней отпил большой глоток и, по-прежнему стоя спиной к Теремону, сказал: – Произошло вот что. Несколько месяцев назад я стал заново вычислять орбиту Калгаша вокруг Оноса, пользуясь новым университетским компьютером. Заложил в машину орбитальные наблюдения за последние полтора месяца и поставил задачу – вычислить орбиту до конца года. Никаких сюрпризов я не ждал и вообще, должно быть, только искал повода поиграть на компьютере. В программу, естественно, входили законы тяготения. – Он вдруг обернулся, и Теремон увидел его прибитый, затравленный взгляд. – Только задача не вышла, Теремон.

– Не понял.

– Орбита, которую рассчитал компьютер, не совпадает с гипотетической орбитой, которую я ожидал получить. Причем я, разумеется, не брал систему Калгаш – Онос в чистом виде. Я принял в расчет пертурбации, вызванные другими солнцами. И то, что, как утверждает компьютер, является истинной орбитой Калгаша, очень отличается от орбиты Калгаша по теории Атора.

– Но ведь ты сказал, что заложил в программу теорию Атора, – недоумевал Теремон.

– Заложил.

– Тогда… А-а, – вдруг просиял Теремон. – Бог ты мой! Вот это тема! Значит, новый университетский компьютер, поставленный не знаю уж за сколько миллионов кредиток, врет? Имела место скандальная растрата денег налогоплательщиков? Значит…

– С компьютером все в порядке, Теремон, поверь мне.

– Ты уверен в этом?

– Железно.

– Тогда что же…

– Может быть, я дал компьютеру неверные данные. Это потрясающий компьютер, но не может же он дать правильный ответ на основе неправильных чисел.

– А, вот что тебя так удручает! Слушай, старик, время от времени все ошибаются. Не надо так себя казнить. Ты…

– Мне нужно было абсолютно точно узнать, правильные ли данные я заложил в компьютер и верно ли задал теоретические постулаты для этой задачи, – прервал Биней, сжимая свой стакан до дрожи в руке. Теремон заметил, что стакан уже пуст. – Как ты верно сказал, все люди ошибаются. Поэтому я вызвал двух аспирантов, только что со студенческой скамьи, и поручил эту задачу им. Сегодня они отдали мне результаты. Это и было той важной встречей, на которую я так спешил. Теремон, у них получился такой же ответ, как у меня. То же отклонение орбиты.

– Но если компьютер работает правильно, тогда что же? Значит, неправильна теория всемирного тяготения? Ты это хочешь сказать?

– Да. – Выговорив это ценой ужасного усилия, опустошенный Биней впал в оцепенение. Теремон смотрел на него, понимая смущение и растерянность друга, но все-таки не мог взять в толк, почему он так страдает. И вдруг понял.

– Ты расстроен из-за Атора? Боишься причинить ему боль, верно?

– То-то и оно. – Биней посмотрел на Теремона с трогательной благодарностью за то, что тот его правильно понял. И снова упал на стул, сгорбив плечи и понурив голову. – Старик умрет, когда узнает, что кто-то проделал брешь в его замечательной теории. Да еще не кто иной, как я. Он был мне вторым отцом, Теремон. Все, чего я достиг за последние десять лет, сделано под его руководством, при его поддержке, благодаря его любви ко мне, можно сказать. И вот как я ему отплачиваю. Я не просто уничтожу труд всей его жизни – я убью его, Теремон, убью.

– Ты уже думал о том, чтобы просто скрыть все, что обнаружил?

– Ты же знаешь – я не могу! – искренне удивился Биней.

– Да. Конечно, знаю. Я просто спрашиваю, думал ли ты об этом.

– Думал ли я о том, что немыслимо? Нет, конечно нет. Мне это и в голову не приходило. Но что мне делать, Теремон? Да, я мог бы выкинуть все свои бумажки и притвориться, что никогда ничем таким не занимался – но это было бы чудовищно. Итак, передо мной выбор – надругаться над своей совестью ученого или погубить Атора. Человека, на которого я смотрю не только как на светило своей науки, но и как на своего наставника.

– Выходит, он оказался не слишком-то хорошим наставником.

– Что ты говоришь, Теремон? – в удивлении и ярости вскричал Биней.

– Тихо, тихо. – Теремон примиряюще выставил вперед ладони. – Мне кажется, ты его здорово недооцениваешь, Биней. Если Атор действительно такой великий человек, каким ты его считаешь, он не поставит свою репутацию выше истины. Понимаешь меня? Его теория не в бронзе отлита – в ней, как и в любой теории, всегда найдется место для усовершенствования. Разве не так? Наука состоит из догадок, которые постепенно приближаются к истине – ты мне сам это сказал когда-то, и я не забыл. Стало быть, все теории надлежит подвергать проверкам и дополнениям, верно? И если со временем выясняется, что они недостаточно близки к истине, их следует заменить теми, что ближе к ней. Я прав, Биней? Прав?

Биней побледнел, и его пробирала дрожь.

– Ты не мог бы заказать мне еще коктейль, Теремон?

– Нет. Слушай дальше. Ты говоришь, что беспокоишься за Атора – он стар и, наверное, слаб здоровьем, что у тебя не хватает духу сказан, ему об упущении, которое ты обнаружил в его теории. Хорошо. Это очень порядочно и милостиво с твоей стропы. Но подумай вот о чем. Если расчеты орбиты Калгаша столь важны, у кого-то еще рано или поздно возникнет тот же камень преткновения, и этот кто-то не будет обладать твоим тактом, чтобы не уведомить об этом Атора. Может быть, это будет даже соперник Атора, его откровенный враг – ты сам говорил много раз, что у каждого ученого есть враги. Не лучше ли будет, если к Атору придешь ты и расскажешь ему, мягко и бережно, о своем открытии, чем если он в один прекрасный день прочтет о нем в «Хронике Саро»?

– Да, – прошептал Биней. – Ты совершенно прав.

– Так ты пойдешь к нему?

– Да. Наверное, так надо. – Биней закусил губу. – Но я скверно чувствую себя, Теремон. Будто я убийца.

– Знаю. Но ты убиваешь не Атора, а несовершенную теорию. Несовершенные же теории не имеют права на существование. Твой долг и перед Атором, и перед самим собой заключается в том, чтобы открыть правду. – Тут в голову Теремону пришла вдруг ошеломляющая мысль. – А есть и еще одна возможность. Я, конечно, профан, и ты можешь надо мной посмеяться, но… Может ли быть так, что теория всемирного тяготения все-таки верна, и компьютер тоже верно вычислил орбиту Калгаша, но какой-то совершенно новый фактор, некая неизвестная величина, вызывает расхождение в цифрах?

– Все может быть, – равнодушно ответил Биней. – Но когда начинаешь изобретать таинственные неизвестные факторы, вступаешь в область фантазии. Вот, к примеру, допустим, что существует невидимое седьмое солнце – у него есть и масса, и сила притяжения, просто мы его не видим. А поскольку мы о нем не знаем, мы не включаем его в свои гравитационные расчеты – отсюда искажение. Ты имел в виду нечто подобное?

– А почему бы и нет?

– Ну, а почему бы не пять невидимых солнц? Почему не пятьдесят? Почему не великан, толкающий планеты туда-сюда по своему капризу? Почему не огромный дракон, дыхание которого сбивает Калгаш с пути истинного? Мы не можем доказать, что их не существует, верно? Стоит только начать с твоих «почему бы не», Теремон, как все становится возможным – и все теряет смысл. По крайней мере, для меня. Я могу иметь дело только с тем, в существовании чего убежден. Может быть, ты и прав, и неизвестный фактор существует, а законы тяготения верны. Искренне на это надеюсь. Но не могу серьезно работать на такой основе. Могу только пойти к Атору – я это сделаю, обещаю тебе – и сказать ему о том, что поведал мне компьютер. Ни ему, ни кому бы то ни было я не осмелюсь сказать, что во всем виню некий доселе неоткрытый «неизвестный фактор». В противном случае меня сочтут таким же ненормальным, как Апостолов Пламени, которых постоянно посещают мистические озарения. Теремон, мне в самом деле надо еще выпить.

– Хорошо. Кстати, об Апостолах Пламени…

– Да, я помню, тебе нужно мое заявление. – Биней устало провел рукой по лбу. – Я тебя не подведу. Ты мне здорово помог этим вечером. Что они там изрекли на сей раз? Я забыл.

– Высказался Мондиор 71-й. Сам великий пророк номер один. Он сказал – погоди-ка – что близится срок, когда боги очистят мир от греха, и что он может назвать точный день и даже час, когда это все свершится.

Биней застонал.

– Ну, и что в этом нового? Они ведь это твердят уже много лет?

– Да, но теперь они стали добавлять новые жуткие детали. Как тебе известно, Апостолы утверждают, что мир гибнет уже не первый раз. Они учат, что боги намеренно создали людей несовершенными, чтобы испытать их, и дают нам один год – по их божественному отсчету, а не по нашему – чтобы мы могли исправиться. Это срок называется Годом Праведности и составляет ровно 2049 наших лет. Но когда очередной Год Праведности кончается, боги вновь и вновь убеждаются, что мы погрязли во грехе и пороке, и уничтожат мир, посылая на него карающий огонь из священных мест на небесах, называемых Звездами. Так, по крайней мере, говорят Апостолы.

– Звезды? Они имеют в виду солнца?

– Нет, Звезды. Мондиор говорит, что Звезды в корне отличаются от шести солнц. Ты разве никогда не прислушивался к речам Апостолов?

– Нет – чего ради?

– В общем, когда Год Праведности кончается и выясняется, что калгашские нравы не изменились к лучшему, эти самые Звезды извергают на нас: священный огонь и сжигают дотла. Мондиор говорит, что это случалось уже много раз. Но боги каждый раз проявляют милосердие, по крайней мере часть богов: после конца света добрые боги пересиливают более суровых, и человечеству дается еще один шанс. Наиболее праведные спасаются от погибели, и устанавливается новый срок: людям дается еще 2049 лет, чтобы отречься от зла и порока. Ныне срок уже близок, говорит Мондиор. 2049 лет со времени последнего катаклизма уже на исходе. Через каких-нибудь четырнадцать месяцев солнца исчезнут с небосвода, и эти его мерзкие Звезды извергнут пламя с черного неба, чтобы смести грешников с лица планеты. Если точно, это произойдет девятнадцатого числа будущего тептара.

– Четырнадцать месяцев, – задумчиво повторил Биней. – 19 тептара. Он весьма точен, не так ли? Должно быть, может предсказать и время дня?

– Говорит, что может. Вот потому мне и нужно, чтобы высказался кто-нибудь из обсерватории, предпочтительно ты. В последний раз Мондиор заявил, что точное время катастрофы можно предсказать научным путем – оно, мол, не просто указано в Книге Откровений, его можно вычислить тем же способом, которым пользуются астрономы для… для…

– Для вычисления движения солнц и планеты? – сухо осведомился Биней.

– Ну да, – смутился Теремон.

– Тогда у мира еще есть надежда, если только Апостолы не лучшие астрономы, чем мы.

– Скажи по этому поводу какие-нибудь слова, Биней.

– Сейчас. – Им снова принесли напитки. Биней обхватил пальцами свой стакан. – Что, если так: первейшая задача науки – отделить правду от лжи на пути к познанию истинных законов вселенной. Мы, ученые, не считаем научным метод, когда истину заставляют служить лжи. Да, мы способны теперь предсказать движение солнц по небу – но даже с помощью своего лучшего компьютера мы, как и прежде, неспособны предсказать волю богов. И вряд ли когда-нибудь будем способны. Ну как?

– Превосходно. Проверим, верно ли я запомнил. «Первейшая задача науки – отделить правду от лжи на пути… на пути…» Как там дальше, Биней?

Биней повторил ему свою речь слово в слово, будто подготовил ее заранее.

Потом вытянул единым духом содержимое своего третьего стакана, встал, улыбнулся впервые за весь вечер и рухнул ничком, как подкошенный.

Назад: К ЧИТАТЕЛЮ

Дальше: Глава 9