Операционная здесь была далеко не такая грандиозная, как в «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен», где Эндрю в прошлые годы подвергался различным операциям по совершенствованию своего тела, но оборудована она была по последнему слову техники и достаточно хорошо, чтобы справиться с его задачей. Он с удовольствием и удовлетворением рассматривал лазерную установку, пульт с измерительными и контрольными приборами, паутину из трубок и капельниц, и, наконец, главное — возвышение, операционный стол на нем, светильники, инструментарий, белое белье и ослепительные, хромированные инструменты, — все было готово принять необычного пациента.

Сам хирург был великолепен в своем спокойствии. Ясно было, что он уже справился со своими сомнениями, вызванными неординарностью просьбы Эндрю и его двуликостью, и теперь он целиком сосредоточился на своей профессиональной проблеме. Эндрю окончательно убедился в правильности своего выбора: только хирург-робот способен был провести эту операцию.

Но перед самым началом операции он ощутил намек на сомнения — именно намек, не более того. Что, если что-то пойдет не так? Что, если в результате операции он лишится каких-нибудь своих способностей? Что, если он закончит свое существование прямо на операционном столе?

Нет, ничего такого не может быть. Операция пройдет вполне успешно, это очевидно. Но даже если... Нет, этого просто не может быть.

Хирург внимательно наблюдал за ним.

— Вы готовы?

— Абсолютно, — ответил Эндрю. — Приступим.

— Очень хорошо, — флегматично сказал хирург и быстрым, легким движением взял в свою изумительно устроенную правую руку лазерный скальпель.

Эндрю предпочел во время операции оставаться в полном сознании. Он ни на секунду не хотел отключаться. К боли он был безразличен, и ему нужно было знать, что его указаниям следуют беспрекословно. И, конечно, им следовали. Хирург, как всякий робот, по самой своей природе не мог допустить никаких произвольных отклонений от заранее намеченного метода проведения операции.

Но Эндрю оказался совершенно неподготовленным к внезапной слабости и усталости, которые навалились на него после того, как все было сделано.

Ощущений, подобных тем, что он испытывал в период своего выздоровления, никогда прежде у него не бывало — даже после трансплантации его позитронного мозга в андроидное тело.

Он не мог ходить нормально — шаркал и спотыкался на каждом шагу. Ему часто казалось, что пол вот-вот поднимется на дыбы и ударит его по лицу. Порой у него так сильно тряслись руки, что ему трудно было удержать вещь в руках. Зрение, которое всегда было у него безупречным, вдруг затуманивалось на довольно длительное время. А бывало, что при попытке вспомнить чье-нибудь имя он ничего не находил в своем мозгу, только дразнящая пустота тускло мерцала отдельными искорками в отдаленных уголках памяти.

На первой неделе после операции он как-то целое утро потратил на то, чтобы вспомнить полное имя человека, которого он знал как Сэра. Потом вдруг имя всплыло: Джералд Мартин. Но зато Эндрю забыл имя старшей сестры Маленькой Мисс, и прошло несколько мучительных часов, прежде чем вдруг из самых закромов его памяти выплыло имя «Мелисса Мартин». Целых два часа! Это не должно было продолжаться и двух миллисекунд.

Так оно и должно было быть, и теоретически он был готов к этому. Но в действительности ощущения оказались далеко за пределами разумного. Непривычно было чувствовать физическую слабость. Такими же непривычными для него были плохая координация движений, замедленные рефлексы, плохое зрение, отдельные выпадения памяти. Унизительно было сознавать себя таким несовершенным существом... таким человеком...

«Нет, — подумал он. — В этом нет ничего унизительного. У тебя все позади. Именно человек чувствует себя несовершенным. И больше всего именно этою ты и хотел: быть человеком. И вот ты наконец человек. Несовершенство, слабость, неуверенность в себе — эти свойства и делают человека человеком. И это же дает ему силы быть выше собственных недостатков.

Постепенно, день за днем ему становилось лучше. Очень постепенно.

Первой вернулась в прежнее состояние память. С удовлетворением Эндрю обнаружил, что опять обладает всем объемом своей памяти и может мгновенно вспомнить все что угодно из своего прошлого.

Он сидел в большой комнате дома, когда-то принадлежавшего Джералду Мартину, в большом кресле перед камином и видения прошлых лет свободной чередой проходили перед его глазами: завод, где его создавали; день его прибытия в дом Мартинов; Маленькая Мисс и Мисс — еще совсем девчушки — и их прогулки по побережью; Сэр и Мэм за обеденным столом; его деревянные поделки и сделанная его руками мебель; день, когда он впервые надел на себя одежду; служащие из «Ю. С. Роботс», приехавшие к ним на Запад, чтобы исследовать его; первое появление в его коттедже Маленького Сэра; женитьба Маленького Сэра и рождение Пола Чарни. И менее приятные образы: эпизод с двумя бездельниками, которые, встретив его, когда он шел в библиотеку, пытались разобрать его на части. И много-много другого из почти двухсотлетнего запаса воспоминаний.

Все сохранилось. Его умственные способности ослабевали ненадолго, убедился он с огромным облегчением.

И пол уже не становился на дыбы, чтобы ударить его по физиономии. И зрение больше не вытворяло никаких фокусов. При ходьбе он уже не опасался споткнуться и упасть. В основном он снова стал самим собой.

И все-таки какая-то слабость оставалась в нем, или ему это так казалось: постоянная, хроническая слабость, желание присесть, отдохнуть, прежде чем приступить к следующему какому-либо занятию.

Возможно, это было плодом его воображения. Хирург сказал, что он хорошо идет на поправку.

Эндрю знал о синдроме, который называется ипохондрией, при котором вы находите в себе симптомы болезней, которых в действительности у вас нет. Он слышал, что люди частенько находили у себя симптомы, которые потом не подтверждались никакими анализами, и чем больше они думали о всевозможных болезнях, которыми они якобы больны, тем больше симптомов этих болезней они находили у себя. Такие люди назывались ипохондриками.

Эндрю спрашивал себя, неужели в результате его долгого, упорного стремления стать человеком он стал ипохондриком. При этой мысли он не смог сдержать улыбку. По всей видимости, так оно и случилось, решил он. Его собственные наблюдения не подтверждали нарушения его основных рефлексов, никаких отступлений от нормы ни в одном из его органов. И все же... и все же он чувствовал такую усталость...

Это игра воображения. Эндрю приказал себе выбросить из Головы всякую мысль об усталости. Однако, усталый или не усталый, он отправился на другой конец континента в огромную башню из зеленого стекла, во Всемирное законодательное собрание в Нью-Йорке нанести визит Чи Ли Синг.

Он вошел в ее высокий большой кабинет, и она машинально, как любому другому гостю, предложила ему сесть по другую сторону ее стола. Но Эндрю всегда, побуждаемый какой-то непонятной вежливостью, всегда оставался стоять в ее присутствии, и он не захотел садиться сейчас — сейчас в особенности. Иначе он сразу же разоблачил бы себя. Но спустя минуту или две он почувствовал, что продолжать стоять ему не так-то легко, и он как можно незаметнее прислонился к стене.

Ли Синг сказала:

— Окончательное голосование состоится на этой неделе, Эндрю. Я старалась еще отложить его, но я исчерпала все свои возможности в парламентских дебатах и теперь ничего не могу поделать. Закон проголосуют, и мы потерпим поражение... Такие вот дела, Эндрю.

— Очень благодарен вам за то, что сумели притормозить процесс. Мне хватило этого времени, и я снова вступаю в игру, чтобы выиграть ее.

Ли Синг с тревогой посмотрела на него.

— О какой игре вы говорите, Эндрю? — И продолжила с дрожью в голосе: — Последние месяцы вы окружали себя такой таинственностью! Туманно намекая на какие-то свои планы, вы никому не позволили узнать, в чем они состоят.

— Я не мог, Чи. Если бы я сказал вам или кому-нибудь из «Файнголд энд Чарни» хоть слово о них, вы бы меня остановили. Я в этом уверен. Вы бы могли остановить меня, приказав просто оставить все как есть. Второй Закон! — у меня нет сил сопротивляться ему. То же самое мог сделать и Саймон Де Лонг. Поэтому я молчал о своих планах, пока не привел их в исполнение.

— И что вы наделали, Эндрю? — очень тихо, почти с угрозой спросила Чи Ли Синг.

Эндрю сказал:

— Мы пришли к выводу, что все дело в моем мозге — «позитронный мозг против органического мозга». Но какова была истинная подоплека? Мой разум? Нет. Да, я неординарно мыслю, но этого и добивались мои дизайнеры, когда создавали меня, а потом они уничтожили мои матрицы. Все последующие роботы обладали выдающимися способностями, но только в той области деятельности, к которой они были предназначены, во всем другом они были довольно глупыми созданиями. В той же мере, в какой глуп компьютер, независимо от того, что он во много триллионов раз быстрее, чем человек, может сложить столбик чисел. Так что не мой разум вызывает зависть у людей, отнюдь. Существует огромное множество людей, способных обвести меня вокруг пальца.

— Эндрю...

— Позвольте мне закончить, Чи. Обещаю, я скоро доберусь до главного.

Он немного изменил свое положение, надеясь, что Ли Синг не заметит, что у него нет сил дольше нескольких минут подряд стоять, не опираясь на стену. Но тут же заподозрил, что она не упустила это из виду. Она обеспокоенно, нерешительно посматривала на него.

Он продолжал:

— Что составляет наибольшую разницу между моим позитронным мозгом и мозгом человека? То, что мой мозг бессмертен. Все наши неприятности происходят от этого, понимаете? Откуда иначе этот интерес к тому, как выглядит твой мозг, или из чего он сделан, или как он появился на свет? Да дело в том, что клетки человеческого мозга умирают. Должны умереть. Нет способа избежать этого. Любой другой орган можно излечить, заменить на другой, искусственный, но мозг не заменишь, не изменив при этом, а то и вовсе не уничтожив саму личность. Органический мозг должен в конечном счете умереть. А мой позитронный...

Выражение лица Ли Синг менялось по мере рассказа Эндрю. Сейчас оно выражало ужас.

Эндрю стало ясно, что она начала понимать содеянное им. Но он хотел, чтобы она выслушала его до конца. И он безжалостно продолжил:

— Моя позитронная система действует без малого два столетия — и никаких признаков износа, никаких нежелательных изменений, и она может просуществовать века. А может — до бесконечности, кто знает? Самой науке о роботехнике всего каких-нибудь триста лет, откуда же знать, какой срок деятельности отпущен позитронному мозгу. Практически мой мозг бессмертен. И не это ли основной барьер, который отделяет меня от человеческой расы? Люди терпят бессмертие роботов, потому что это свойство машины существовать долгое время, и никто из людей не боится этого. Но человек не способен смириться с мыслью, что человек не может быть бессмертным, он покорно принимает свою недолговечность, пока знает, что это общая судьба всех людей. Но стоит одному кому-нибудь обрести бессмертие, как каждый почувствует себя жертвой несправедливости. Вот почему, Чи, они отказывались признать меня человеком.

Ли Синг раздраженно спросила:

— Вы обещали добраться до главного. Так говорите же о главном. Я хочу знать, что вы сделали с собой, Эндрю?

— Я решил проблему.

— Решили? Каким образом?

— Много лет назад, когда мой позитронный мозг переместили в это андроидное тело, его подсоединили к органическим нервным волокнам, но тщательно изолировали от обменных процессов, иначе в конечном итоге это привело бы к его разрушению. И вот я прошел еще одну, последнюю операцию, чтобы изменить связи «мозг-тело». Изоляцию сняли. Мой мозг теперь подвержен тем же процессам старения, как и любая органическая субстанция. Теперь моя нервная система устроена так, что энергия из нее будет утекать — медленно, очень медленно.

Некоторое время морщинистое лицо Ли Синг ничего не выражало. Потом она поджала губы, стиснула кулаки.

— Вы хотите сказать, что все устроили для того, чтобы умереть? Нет! Нет, вы не могли сделать это! Это же нарушение Третьего Закона.

— Это не совсем так, Чи, — сказал Эндрю. — Существует не один способ умереть, Чи, и Третий Закон их не различает. А я различаю. Я решил поставить его перед выбором между смертью тела и смертью своих надежд и мечтаний. Позволить жить телу ценой гибели чего-то более существенного — вот в чем состоит нарушение Третьего Закона. Я мог бы жить вечно роботом. Но я предпочитаю умереть человеком.

— Эндрю! Нет! —вскричала Ли Синг. С поразительной для нее скоростью она выскочила из-за стола, схватила его руку, будто хотела встряхнуть его. Но она просто так сильно сжала ее, что ее пальцы глубоко утонули в его податливой синтетической плоти. — Эндрю, это вовсе не то, к чему вы стремились. Это ваша грубая оплошность. Верните себя в прежнее состояние.

— Не могу. Разрушено слишком многое. Операция необратима.

— И что же теперь?

— У меня остается еще год жизни примерно. Я еще протяну до двухсотой годовщины своего возникновения. Признаюсь — это моя слабость заставила меня так протянуть время. А потом — естественная смерть, Чи. Других роботов демонтируют, выводят из рабочего состояния, и на этом они бесследно кончаются. Я — первый робот, который умрет, если, конечно, я к тому времени еще буду чувствовать себя роботом.

— Не могу поверить всему этому, Эндрю. Что хорошего вы тут нашли? Вы разрушили себя — и ради чего? Ради чего? Не стоило делать это.

— А я считаю, что стоило.

— Тогда вы дурак, Эндрю!

— Нет, — мягко возразил он. — Если я наконец получу статус человека, тогда стоило, стоило того. А если я не получу этого статуса, ну что ж, тогда, по крайней мере, очень скоро придет конец моим бесплодным усилиям и страданиям, даже ради этого стоило сделать операцию.

— Страдания?

— Да, страдания. А вы считали, что я не способен страдать, Чи?

Ли Синг вдруг так повела себя, что Эндрю онемел от изумления.

Ли Синг вдруг тихо заплакала.