Белая ночь пахла болотом и гнилой корой. По светлому небу ветер гнал клочья серых туч. Холодная морось засыпала траву, припорошила одежду, липла к лицам. Под ногами чавкала земля, размокшая от вечерней грозы. Одинокая чайка, одуревшая от битвы с ветром, отчаянно вскрикивала, болтаясь над верхушками сосен. Но приземляться боялась, встревоженная появлением у леса трех человек в столь ранний, не подходящий для приятной прогулки час. Люди с добром не пришли, это чайка поняла даже своим птичьим умком. Поэтому вопила отчаянно, предупреждая всех, кто мог оказаться поблизости.

Начальник управления военной контрразведки Калининградского особого района контр-адмирал Черкасов пребывал в состоянии тихой истерики и на окружающую действительность никак не реагировал.

И не мудрено, если на старости лет, за год до выхода на заслуженный отдых, узнаёшь, что твой подчиненный, обласканный доверием, десять лет шпионил в пользу БНД. Есть повод соскочить с катушек, когда среди ночи к тебе заявляются незнакомые люди с непроницаемыми лицами и холодными глазами, вытаскивают из теплой постели и ставят в видеомагнитофон кассету. А на ней такое кино! Сидит твой любимец, тобой же вытащенный из забайкальской грязи, глупо ухмыляется, потому что под гипнозом, и… В мельчайших подробностях: как, кто, кому, какие сведения. И вдобавок, потому что загипнотизированный язык болтается, как помело, про то, что сколотил банду из бывших спецназовцев из белорусской бригады и пять лет подрабатывал киллерством. Даже счет, сука, назвал, на который деньги за «заказы» переводили.

Черкасов едва не удержался, чтобы не плюнуть в экран, на котором растекалась морда Елисеева. Конечно, от стыда и позора полагалось пустить себе пулю в лоб. Но у генералов из-за возраста или от сытой жизни со стрельбой на близкой дистанции в последнее время появились проблемы. Не стреляются, хоть плюй в глаза. А вот в продавшего подчиненного — это святое.

Максимов посмотрел на налившееся кровью лицо Черкасова и с тревогой подумал, что старик чересчур расчувствовался, как бы удар не хватил. Отвернулся.

Стояли они на опушке леса. Дорогу, уходящую в сосновый бор, перегораживал шлагбаум. Ветер болтал жестянку с корявой надписью «Спецобъект. Проход запрещен. Стрелять буду».

— Это точно, — пробормотал себе под нос Максимов. Прошло не больше двух часов, как Навигатор и Смотритель оставили его рядом со спящей мертвым сном Кариной в особнячке на окраине Калининграда. И неожиданно Навигатор вновь потребовал его к себе.

Как оказалось, необходимо срочно решить проблему Евсеева. Максимов посчитал экстренную встречу пустой формальностью. По традиции, идущей от ордена Георгия Победоносца, три кавалера Ордена в полевых условиях имели право самостоятельно судить и выносить приговор. Мнения Максимова можно было не спрашивать. Только смерть. Ее варианты — на усмотрение Смотрителя, отвечающего за силовые акции. Но у Навигатора были свои планы, в частности — по отношению к Черкасову. И потребовался Максимов, потому что, кроме Странника, никто из оперативников Смотрителя нужных навыков не имел.

— Почему именно здесь? — спросил Максимов. Навигатор, конечно же, знал ответ, но промолчал, предоставив возможность высказаться Черкасову.

Контр-адмирал, на котором из военной формы сейчас был лишь пятнистый бушлат, зашипел и забулькал горлом, как закипающий самовар. Потом, процедив ругательство, выдавил:

— Я его, гниду, предупреждал: продашь — брошу вниз башкой в котлован. Без суда и следствия.

— Символично, — обронил Максимов и стал следить за изломанными линиями, что выписывала в небе чайка.

В сосновом бору на огромной поляне военные строили дачный поселок. Днем на каторжные работы пригоняли штрафбат, и тогда по периметру выставляли охрану. Ночью, кроме спящих в вагончике дембелей, вокруг не было ни души. Подходящая обстановочка для замуровывания в фундамент свежего трупа. Традиция древняя, еще от жрецов идущая. Опять же, приятно, греясь у камина, тешить себя сладкими воспоминаниями о свершившемся по твоей воле возмездии.

Переживания обделовавшегося контрразведчика Максимова не волновали. Какие слова подобрал Навигатор и какие использовал аргументы, неизвестно, но воля Черкасова была полностью подавлена, осталась только злоба. Время от времени багровый румянец сменялся стариковской бледностью, и Черкасов сникал. Очевидно, в эти мгновенья он задавал себе вопрос: откуда взялись эти столь уверенные в своей непогрешимости люди и почему невозможно противиться холодной воле, исходящей от них.

На дороге показалась машина, остановилась у поворота на грунтовку. Наружу вышел крепкий приземистый мужчина в армейском камуфляже — Смотритель. Он вел под руку второго, в распахнутой светлой куртке. Полковник Елисеев шел, странно высоко вскидывая колени, пьяно покачиваясь. Последним шел сухопарый молодой человек. Мутный блик света то и дело вспыхивал на стеклах его очков.

Навигатор сделал последнюю затяжку, сбил тлеющий уголек с сигареты в траву, растер ногой, окурок сунул в карман плаща.

Черкасов тяжело засопел и выпученными от злости глазами уставился на приближающегося Елисеева.

Навигатор покосился на Черкасова.

— Еще есть время. Я могу сделать так, что вы все забудете.

Максимов насторожился. Такого оборота он не ожидал. Знал, что молодой человек, конвоирующий Елисеева, — один из лучших гипнологов страны. Ему достаточно снять очки, чтобы опрокинуть человека в глубокий гипнотический сон и промыть память до стерильной чистоты. После этого в молчании свидетеля можно быть уверенным, Черкасову просто нечего будет вспомнить.

— Нет, хочу увидеть. И помнить до конца дней. — В голосе Черкасова отчетливо прозвучал металл.

— Вы знаете, что решение не имеет обратного действия, — ровным голосом предупредил Навигатор. — Если оно продиктовано местью, вам лучше все забыть. Повторяю, кроме беспамятства вам ничего не угрожает. Очнетесь У себя дома в постели, свеженьким, как огурчик, словно ничего и не было. Подумайте, время еще есть.

— Нет, я решений не меняю, — как мог твердо произнес Черкасов. И не выдержал, выпалил: — Да поймите вы! Пусть мне мало осталось, а позор смыть хватит.

Глаза Навигатора стали, как камешки на дне ледяного ручья. Под его долгим взглядом бордовые пятна исчезли с лица Черкасов. Максимову показалось, что понурые плечи старика выпрямились. На какое-то мгновенье под плотными отложениями, накопленными за годы жизни и службы, проступил тот, у кого обмерло сердце, когда в руки легла приятная тяжесть оружия. Кто даже не умом, а душой понял, что необратимо изменился, потому что вместе с оружием и формой в твою жизнь входят верность и честь. Навсегда. Даже если ты потом пытаешься об этом забыть.

Навигатор перевел взгляд на Максимова, призывая его в свидетели, и произнес установленную фразу:

— Решение принято. Самостоятельно, без давления, и взор его был направлен внутрь себя.

Максимов молча кивнул.

Конвой подвел к ним Елисеева. На его безжизненном лице плавала глупая улыбка.

— Он полностью отключен от реальности, — пояснил молодой человек, поправив на носу очки. — Сейчас он прогуливается в парке Цецилиенхоф.

— Вот сука, — процедил Черкасов, сплюнув под ноги Елисееву.

Черкасова не мог обрадовать факт, что предатель, пусть и в грезах, наслаждается видами красивейшего места в Германии, оскверняя своим нечистым присутствием место, где проходили заседания Потсдамской конференции стран-победительниц.

— Ничего, недолго осталось, — с армейской галантностью успокоил его Смотритель, цепко удерживая покачивающегося Елисеева за плечо. — Предсмертная записочка уже в кармане.

Максимов понял, что настает его черед. Гипнолог мог внушить все что угодно. Но только не то, против чего восстанет сама сущность человека. А Елисеев, как всякий трус, слишком любил жизнь. Он цеплялся бы за нее до последнего, вывалялся бы в любой грязи, продал бы все и всех по сотому разу, лишь бы дышать, есть и спать. Ни при каких условиях он бы не совершил того, что произойдет через пару минут.

Максимов наклонился, поднял хвоинку. Прикусил. Под языком защипало, слюна стала пряного смоляного вкуса. Закрыв глаза, он сосредоточился только на вкусовых ощущениях. Через мгновенье мир вокруг перестал для него существовать…

Странник втягивал сквозь сжатые губы воздух, выдыхал медленно, насколько хватало дыхания, носом выдувая протяжный долгий звук «у-уммммм». Низкая вибрация растекалась по всему телу, наполняя его зыбко дрожащей горячей массой. Постепенно в области солнечного сплетения разгорелся жаркий ком, потянул щупальца во все уголки тела. И сразу усе вокруг живота заклубилось серебристое свечение. Окутало с ног до головы искристым коконом.

Странник стал дышать чаще, резкими толчками выталкивая из себя воздух. Кокон стал вытягиваться, вьющийся дымчатый луч коснулся черного силуэта человеческой фигуры напротив. Пульсирующими ударами по тонкой ниточке луга к черному силуэту пошли светящиеся сгустки, растекаясь по его поверхности серебристой паутинкой. Странник задержал дыхание, и весь кокон устремился вперед, залив фигуру человека перламутровым туманом.

— Я готов, — Странник услышал откуда-то издалека собственный голос. И открыл глаза…

Максимов открыл глаза, сплюнул вязкую горечь.

Елисеев стоял напротив все с той же глупой ухмылкой на губах.

Максимов выровнял дыхание. Медленно подал тело влево. Елисеев покачнулся, заваливаясь вбок. Максимов поднял руку. Спустя мгновенье рука Елисеева поплыла вверх.

— Все, можно будить, — тихо сказал Максимов. Гипнолог нервно покусал блеклые губы и легко хлопнул Елисеева по плечу. Тот сразу же открыл глаза и ошарашено осмотрелся вокруг. Несколько капель упали ему налицо, он было потянулся стереть их, но Максимов напряг мышцы своей руки, и Елисеев, поморщившись, уронил руку.

— Мы даем вам шанс избежать позора. Он не нужен ни вам, ни нам, — холодно произнес Навигатор.

— Иди и сдохни, сука! — брезгливо выплюнул Черкасов. — Моя бы воля… — Он осекся. Завел руки за спину, сцепил в замок так, что побелели пальцы.

Елисеев окончательно вынырнул из гипнотического сна и осознал все. До дрожи в мышцах и спазма в горле. Хищно ощерился.

Максимов, полностью контролировавший его состояние, почувствовал, как и в его теле нарастает взрывная сила, подстегиваемая изнутри ужасом. Еще немного, и страх растопит разум…

Странник закрыл глаза и вновь увидел серебристый кокон. Теперь он превратился в светящуюся гантелю, в одной сфере был заключен сам Странник, в другой — насмерть испуганный человек. Контакт между ними был настолько полным, что Странник без труда унял бешеный ритм сердца человека, заставив его биться в такт со своим. Странник сделал шаг вперед. И человек, запутавшийся в искристых нитях, развернулся и сделал шаг…

Первые несколько шагов дались ему с большим трудом. Мышцы задеревенели. Хотелось бежать, по-звериному путая следы. Замирать на секунду, прислушиваясь к погоне, делать выстрел на звук и вновь бежать. Бежать, бежать, захлебываясь сырым воздухом. Но ноги едва волочились по липкой грязи.

Он шел по укатанной тягачами колее. В глаза лезли зеленые пятна травы, ноздри забивал запах мокрых сосновых иголок и растревоженной болотистой земли. Хотелось надышаться до одури, закинуть голову и насмотреться до светлячков в глазах на низкое серое небо. Потому что понимал, что дорога упирается в котлован и назад пути нет. Елисеев размазывал по щекам слезы, тихо всхлипывал, но ничего не мог с собой поделать. Даже страх, до боли сосущий нутро, был бессилен. Непреодолимая сила толкала его вперед.

Он сам не понял, как оказался на краю котлована. С рваной кромки вниз сползали комья жирной земли, громко шлепались в жижу, залившую дно. Заглянув в слизкий черный зев разверзшейся земли, Елисеев отпрянул назад. Поскользнулся. Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. И только в этот момент обратил внимание, что в правой руке сжимает что-то тяжелое. Пистолет. Попробовал разжать пальцы. Но, показалось, металл намертво вплавился в кожу.

Елисеев всхлипнул. Оглянулся назад. Никого. Только грязно-серые тучи скребут брюхом по верхушкам сосен.

Пистолет в руке вдруг сделался невесомым, сам по себе поплыл вверх, прижался холодным дулом к виску. Евсеев вскрикнул, как от ожога. И небо дрогнуло…

Над лесом с криком взметнулась стая птиц. Распластав черные крылья по ветру, петлями стали набирать высоту, уносясь подальше от места, где сухо ударил выстрел.

«Вижу — „двести“», — просипела рация в руке Смотрителя. Наблюдатель подтвердил, что Елисеев с простреленной головой свалился в котлован дачи Черкасова.

— Принял, — ответил Смотритель. — Седьмой, готовься. В редком тумане, выползшем на дорогу, вспыхнули два желтых шара. Свечение все нарастало, пока не прорвав серую кисею, к отвилке не подкатил джип. Проехал мимо никому теперь не нужной машины Елисеева и затормозил, не выключив двигатель.

— Вот и все. — Навигатор поднял воротник плаща. — Пойдемте, Черкасов. Нам еще о многом надо поговорить.

Черкасов стоял, вжав крупную голову в плечи. Руки все так же были заведены за спину Казалось, он не замечает, что пальцы совершенно одеревенели от напряжения.

— Что это было? — глухо выдавил он. Навигатор посмотрел на Максимова, вытиравшего испарину с висков.

— «Вождение воли», как говорят экстрасенсы. Абсолютный контроль, подавляющий даже инстинкт самосохранения. — Он сделал паузу, скользнув взглядом по лицу Черкасова. — Мы используем этот прием только в крайних случаях. Обычно предпочитаем, чтобы решения принимались осознанно и без давления. Пойдемте, Игнат Петрович, время поджимает, — закончил он другим тоном.

Черкасов повернулся к Максимову. К своему удивлению тот увидел, что в глазах Черкасова кипят мутные слезы. По толстокожему, заветренному лицу то и дело пробегала гримаса боли.

В Орден ведут разные пути. Странник пришел победителем, преодолев смерть и предательство. Черкасову выпало испить горечь унижения. Сможет ли перенести он это испытание, насколько хватит сил идти открывшейся перед ним дорогой, никто не знает. Главное, он сумел сделать первый шаг через порог.

— Все в порядке, товарищ контр-адмирал. Мы еще повоюем, — прошептал Максимов тихо, чтобы не услышал никто из стоящих рядом.

Черкасов взял себя в руки. Откашлялся, прикрыв рот кулаком. Потом им же растер глаза. Зачем-то одернул полы бушлата.

— Спасибо тебе, сынок, — буркнул он. И, грузно ступая, пошел вслед за Навигатором к дороге. Максимов встряхнул кистями, окончательно выгоняя из тела напряжение. Закурил сигарету Ничего кроме усталости сейчас не чувствовал. Хотелось скорее попасть в тепло, сбросить пропитавшуюся влагой одежду и заснуть.

«Бог ты мой, нельзя же быть таким идиотом! Даже У зверя есть „кольцо безопасности“. Можно сколько угодно маячить перед его носом, но на известном расстоянии. Если зверь сыт, он тебя не тронет. Но как только пересечешь невидимую черту — он моментально бросится. Что это: беспечность или привычка к безнаказанности? Ведь в берлоге медведя или перед прайдом львов вел бы себя иначе. Так почему же ты, „майор“, забрался на нашу территорию и так хамишь? На самоубийцу вроде бы не похож», — думал Максимов, помахивая веером.

— Почему вы на меня так смотрите? — напряженным голосом спросил «майор».

— Если честно, жду, когда вы уйдете. — Максимов кивнул на коридор, из которого доносились звуки льющейся в ванной воды. — Как видели, мне есть чем заняться. Если больше нет вопросов, давайте закончим.

— А я, грешным делом, думал, вы у меня кое-что хотите спросить.

— Н-да? И что именно?

— Ну, как же! — «Майор» всплеснул руками. — На вашей лестничной клетке обнаружен труп, милиция ведет следствие… Не делайте вид, что вам это безразлично.

— Абсолютно. Репортаж по телевизору полностью удовлетворил мое любопытство. Личность потерпевшего мне не знакома. Он мне не друг, не родственник и даже не приятель. Что мне из-за него переживать?

— Странно, — задумчиво протянул «майор». — Даже подозрительно. Все-таки погиб человек… Знаете, такое наплевательское отношение к окружающим характеризует вас не лучшим образом.

— Можете также занести в протокол, что я ни разу не голосовал. — Увидев, как еще больше вытянулось лицо собеседника, Максимов рассмеялся: — Клянусь! Я, конечно, знаю, что демократия без голосования не доставляет никакого удовольствия. Но в этом празднике маразма участвовать не имею никакого желания. Подумайте, если мне и этому собаководу-алкоголику Коле импонирует один и тот же кандидат, то это не есть нормально. Кто-то из нас троих явно не адекватен, как говорят психиатры. Я уж молчу, что у Коли порой глупо спрашивать, который час, а выбирать кандидата ему почему-то можно. Или еще пример, вам он будет ближе. — Максимов придвинулся. — Представьте, что в институте Сербского на психиатрической экспертизе находится еще один Чикатило. Допустим, в его виновности у вас сомнений нет. Экспертиза — пустая формальность. Невменяемым и не подлежащим ответственности может признать только суд. А до него еще далеко. Зато на носу выборы. И парадокс демократии в том, что вы, опер, обезвредивший этого маньяка, и он, пока по закону считающийся дееспособным, поставите крестики в типовом бюллетене и с чувством выполненного гражданского долга опустите их в ящики с гербом. Как вам это нравится?

— Действительно, маразм, — покачал головой «майор», не спуская с Максимова взгляда. — Странный вы тип.

— Вы только что сказали «подозрительный», — напомнил Максимов.

— Да, так точнее, — кивнул «майор». — Уж больно вы… Самобытный, что ли. Сами по себе, себе на уме. Таких не любят. Слушаю вас и невольно подозреваю, уж не по вашу ли душу приходил этот человечек. Кстати, вы знаете, что на нем нашли ствол с глушителем?

— Вот как! А в репортаже об этом ни слова.

— Только особо не распространяйте. Пока это тайна следствия, — предупредил «майор», понизив голос. — Вы же умеете хранить тайны, да? Я слышал, в ГРУ болтунам язык под корень режут.

«Глубоко копает. Как могилу», — заметил Максимов, Веер в его руке вновь ожил.

— У вас неверная информация. В Управлении я не служил, застрял на должности офицера разведотдела округа.

— Тем не менее, тем не менее. — «Майор» хитро подмигнул. — Подготовочку прошли, не отрицайте. Думаю, вам не составило бы труда тихо убрать человека, пусть даже и вооруженного.

— Еще раз неверно. Я демобилизовался в девяносто первом. Так что растренирован жутко, как спортсмен, вышедший в тираж. Любой щегол после Чечни стоит больше, чем я сейчас.

— Не сказал бы. — «Майор» с сомнением окинул взглядом фигуру Максимова. — Что-то осталось.

— Ай, одни остатки, — махнул веером Максимов. — Пока нет дамы, признаюсь — одна видимость. Нет уже того, что толкает вперед прямо на ствол. Нет, и слава богу.

— Иными словами, если бы вам, безоружному, встретился вооруженный человек…

— Я бы поставил мировой рекорд по бегу на короткие дистанции, — закончил он за «майора». — Только опять прошу: информация не для дамских ушек. Теперь я мягкий и пушистый, но ей знать об этом не обязательно.

— А как же быть с жестокостью, которая должна положить конец человеческому насилию? — У «майора» оказалась прекрасная память. Главное, не машинальная, а злая.

— Уже не по адресу. Вы при удостоверении, вы и лютуйте. — Максимов сдержал зевок. — А мне мир переделывать не хочется. Бесперспективное занятие.

— Однако собачку пристрелить обещали, — напомнил «майор».

— Не ловите на противоречиях, — снисходительно усмехнулся Максимов. — Доберман — не Ильич, а я — не Фанни Каплан. Мир от моего выстрела не изменится. Разве что станет меньше собачьего дерьма под окнами.

— М-да, тот вы еще тип…

«Майор» вытащил из кармана пачку сигарет.

— Извините, курить здесь нельзя, — остановил его Максимов. — Девушка еще молода, ей вредно дымом дышать.

«Майор» хмыкнул и указал на пепельницу с окурками и пачку «Лигерос» на подлокотнике кресла Максимова.

— Поясню для невоспитанных. — Максимов сделал непроницаемое лицо. — Сигарета курится десять минут. Которых у меня, увы, нет. По этой же причине не предлагаю кофе.

«Майор» скрыл досаду. Убрал сигареты.

— Ладно. В другой раз попью. — Он приготовился встать. — Кстати, Максим Владимирович, вы не планируете уехать?

— Желаете взять подписку о невыезде? — с неприкрытой иронией поинтересовался Максимов.

— Боже упаси! — деланно ужаснулся «майор». — Мне бы еще разок с вами побеседовать.

— Ну, свидетель из меня никакой. Ничего не видел, ничего не слышал, ничем следствию помочь не могу. Зато меня весь двор видел. И Арина Михайловна. Но побеседовать — с удовольствием. Звоните и заходите.

Максимов встал первым, дав понять, что разговор закончен.

«Майор» пожевал нижнюю губу. Она была слегка припухшей, видимо, такой у него нервный тик — задумавшись, прикусывать губу.

Встал, похлопал себя по карману пиджака, проверяя, на месте ли удостоверение.

— Так, вроде бы ничего не забыл. — Он направился к дверям и вдруг обернулся:

— Кстати! Вам ничего не говорит фамилия Елисеев? Федор Елисеев. — «Майор» сделал такое бдительное лицо, будто позировал для фотоплаката, посвященному Дню чекиста.

Максимов сделал вид, что задумался. Сам при этом старательно умножал в уме семьдесят шесть на триста пятнадцать. Знал, что «майор» сейчас внимательно отслеживает движения его глаз. На вид «майору» было за сорок, значит, после окончания Высшей школы КГБ успел не раз побывать на курсах повышения квалификации оперсостава. А там, худо-бедно, но учат определять, каким полушарием думает человек, подбирая ответ. Скосил глаза вправо — работает левое, аналитическое, где хранится долговременная память. Влево — на полных оборотах работает правое, образное, с оперативной памятью: значит, клиент лихорадочно придумывает, как бы выкрутиться.

«Двадцать три тысячи девятьсот сорок», — закончил подсчет Максимов.

— Евсеева знал. Степана Федоровича. Был такой крупный специалист по Зарубенецкой археологической культуре. Умер три года назад, земля ему пухом… А Елисеева — нет. Стойте! Убитого Елисеев звали? — Максимов кивнул на дверь.

«Майор» продолжал шарить по его лицу взглядом.

— Только я вам этого не говорил, — понизив голос, произнес он.

— А я и не просил, — равнодушно ответил Максимов. Распахнул дверь.

— Тем не менее, — пробормотал «майор». И шагнул через порог.

Прошел к лифту. Нажав кнопку, оглянулся. Максимов все еще стоял в дверях, вежливо улыбаясь.

— Приятно было познакомиться, Максим Владимирович.

— Взаимно, товарищ Андреев, — уколол его напоследок Максимов.