Глава 15. Блаженны ищущие
Странник
У подъезда, увенчанного бронзовой табличкой «Балтийский народный банк», стоял милицейский «уазик», тревожно помигивая сиреневой цветомузыкой. На крыльце крепыш в сером камуфляже нянчил в руках автомат. Лицо закрывала черная маска, на руках черные перчатки, отчего издалека он напомнил Максимову черномазого бойца подразделения «Афан», с которым имел удовольствие пообщаться в Эфиопии.
— Атас, наши в городе! — скомандовал сам себе Максимов.
Вывернул руль влево и прибавил газу.
В зеркало заднего вида с интересом понаблюдал торжественный выход из банка молодого человека в штатском под охраной двух камуфлированных бойцов. Молодой человек нес дипломат, явно очень тяжелый и очень ценный. Потому что пристегнул его к руке наручником.
— Кажется, визит вежливости отменяется. В банке не до меня, — подумал вслух Максимов. — Но будем джентльменами, пока можем себе это позволить.
Он остановил машину у обочины. Достал сотовый и набрал номер приемной председателя банка.
— «Балтийский народный банк». Слушаю. — Вежливая барышня была явно чем-то напугана.
— Доброе утро. Максимов, из Москвы. Соедините, пожалуйста, с господином Дубановым.
— У Сергея Альбертовича сейчас важное совещание, — чуть замявшись, ответила барышня. — Вы можете оставить сообщение.
— Конечно. Передайте большой привет от его друга Кости из Москвы. А от меня большое спасибо. Машину получил вчера вместе с доверенностью. Остановился в гостинице «Турист». Просьб нет, проблем тоже.
— Очень за вас рада. Что-нибудь еще передать?
— Нет, спасибо.
Максимов поехал дальше.
Проезжая мимо Фридландских ворот, сохранившихся со времен старого Кенигсберга, покосился на фигуру в рыцарских доспехах. Не смог сдержать улыбку. Время пощадило кирпичную кладку, строили тогда на века, даже войны не властны над камнем, зато у магистра Тевтонского ордена Зигфрида фон Фейхтвангена оторвало голову. Так и стоит мужик в латах, но без головы. И никому до этого нет дела. А может, считают символичным, поэтому и не ремонтируют?
Максимов зазевался и чуть было не проехал мимо гаишника, радостно помахивающего жезлом.
— Господи, зачем стесняться? Ввели бы единый налог с иномарок и при покупке взимали бы сразу в пользу ГАИ. Зачем же по рублю сшибать на каждом углу, — проворчал Максимов, сдавая задом к мытарю с полосатым жезлом.
Решил выйти из машины, не зная, как относятся к разговору через окошко местные гаишники.
— Лейтенант Щусев, — представился гаишник. И сразу перешел к делу: — Документики.
Максимов протянул права, развернул доверенность. Хорошо откормленное лицо гаишника напряглось.
— Приезжий? — Голос ничего хорошего не предвещал. «Не обломится, не напрягайся», — мысленно предупредил его Максимов.
Вместе с паспортом достал корочки удостоверения помощника депутата Думы.
Гаишник опечалился, без всякого интереса полистал документы.
— Кому помогаете? — поинтересовался он. А глаза уже отслеживали дорогу в поисках нового кормильца. Максимов назвал фамилию патрона.
— Серьезно? — Гаишнику, как всякому человеку в форме, явно запала в душу немудрящая истина, прозвучавшая в фильме, что вор должен сидеть в тюрьме. И теперь малая толика славы режиссера-депутата перепала Максимову. — Ну… Осторожнее на дороге.
«Хорошо наши придумали с должностью. Помощником у малоизвестного депутата можно стать всего за тысяч пять долларов, неуважения — никакого», — подумал Максимов, принимая назад документы.
— Не подскажете, в редакцию «Балтийского курьера» я правильно еду?
— А на какой улице она находится?
— На Ореховой.
— Ха! — Гаишник поправил фуражку. — Так ты ее проскочил. Поезжай по проспекту Калинина. — Он махнул рукой вдоль улицы. — Слева кончится парк, сразу сворачивай вправо. Вторая отвилка налево. И сразу — еще раз влево. Это и будет Ореховая.
Он проделал ладонью пируэты, описав нужное количество поворотов. Только примитивные народы, летчики и водители так умело пользуются языком жестов.
— Спасибо, командир, — поблагодарил Максимов.
Сев за руль, бросил взгляд в зеркало. Как и предполагал, гаишник, повернувшись к нему спиной, делал быстрые пометки в блокноте.
Контрразведывательная сеть, незримо накрывавшая область, приняла информацию о том, что чужак с депутатскими корочками разъезжает по городу на машине «Балтийского народного банка».
«Вот и познакомились, — кивнул отражению в зеркале Максимов. — Теперь поехали дальше теребить профессиональную бдительность».
В редакции «Балтийского курьера» закончилась летучка. В коридор высыпали возбужденные сотрудники. Молодежь напоминала школьников, вырвавшихся после скучного урока. Ветераны пера, потертые и изрядно поношенные, как и их пиджаки, вышагивали солидной шаркающей походкой, ведя друг друга под ручку. Обсуждение глобальных проблем, треп, охаивание чужой рукописи и проталкивание собственной нетленной статьи, закручивание новых интриг и продолжение скандала из-за старых — этот концентрат занудства редакционной жизни, что называется летящим словом «летучка», затянулся на целый час.
— Началось! — с нескрываемым неудовольствием произнесла миловидная секретарша.
Максимов весь час развлекал Леночку московскими новостями, и такое времяпрепровождение ей явно понравилось. Во всяком случае, она сначала косилась на чужака, изображая крайнюю занятость, печатала двумя пальцами, постоянно переправляя написанное, потом забросила компьютер, предложила Максимову кофе и все телефонные разговоры свела к короткой фразе: «У нас летучка!»
— Что, Леночка, трудно в понедельник работать? — посочувствовал Максимов.
Леночка бросила тяжелый взгляд на гомонящих сотрудников и как своему пожаловалась:
— С ума сойти! На неделе, если кто нужен, днем с огнем не найдешь. А в понедельник — толпа. — Она закатила подведенные глазки. — А сейчас полный стол статей навалят! О, пожалуйста…
Она сделала вид, что сосредоточенно печатает, и проигнорировала толстого мужчину средних лет в джинсовой рубашке навыпуск и черной кожаной жилетке.
— Елена Прекрасная, удостой меня вниманием, — со свистящей одышкой прохрипел он.
— Мне некогда, Альберт, — со стервозной ноткой в голосе отозвалась Лена.
Альберт шлепнул об стол тонкой папкой.
— Когда закончишь насиловать компьютер, позвони автору сего манускрипта и удовлетвори его полным отказом. — Он перевел дыхание и добавил: — Графоман.
— А что, у нас есть другие? — съязвила Леночка.
— Намек понял, — степенно кивнул мужчина. — Но замечу, детка, что графоман, которому платят деньги, уже не графоман, а штатный автор. — Он расплющил толстый палец о рукопись. — А это — графоман. Потому что деньги он получит только через мой труп.
— Так Сидоренко и передать? — коварно улыбнувшись, поинтересовалась Леночка.
— Сидоренко я беру на себя. — Альберт повернулся, уставился на Максимова мутными голубыми глазками. — Автор?
— Нет, — ответил Максимов.
— Уже легче.
— К Грише Белоконю, — подала голос из-за монитора Леночка.
— М-да? — Альберт поднял бровь. — Уже интересно.
Но никакого интереса он не проявил. Развернулся, грузно покачиваясь, пошел по коридору, мыча: «Бродят кони, бродят кони, ищут кони водопою».
— Это кто? — спросил Максимов.
— Ответственный секретарь. — Леночка покрутила пальчиком у виска. — Не обращай внимания.
Она привстала, всмотрелась в коридор и крикнула:
— Гриша, к тебе пришли!
Максимов встал, поставил чашку на стол. В выскочившем в редакционный предбанник человеке он сразу опознал Григория Белоконя — неформального. лидера местных поисковиков. На групповом фото, что передали Максимову, Белоконь был немного моложе и смотрелся, пожалуй, энергичнее. Сегодня он выглядел на все свои сорок, усугубленные болячками и семейными проблемами. По таким, как он, в первую очередь катком прошли гайдаровские реформы. Образования и знаний хватало, чтобы понять, что происходит, но ничего изменить в своей жизни не могли. Моральные принципы и неумение спекулировать не позволяли занять достойное место в новой, перевернутой с ног на голову жизни. Они привыкли честно работать на благо родины, но честность вышла из моды, а родина в их услугах не нуждалась.
Была у Белоконя одна слабость, ставшая в наши дни ахиллесовой пятой. Много лет назад начинающий журналист открыл для себя забойную тему — поиск Янтарной комнаты. Россия, как известно, страна любителей, то есть каждый на работе помимо работы занимается любимым делом. Одними статьями в газету дело не ограничилось. Белоконь заболел поисками, сколотил группу энтузиастов и перемежал работу в архивах с раскопками. Безуспешными и не оплачиваемыми.
— Прочел вашу статью и решил зайти познакомиться. — Максимов показал свернутый в трубочку номер со статьей о Янтарной комнате.
Белоконь пригладил аккуратную испанскую бородку, отвел взгляд.
— Вообще-то у меня сейчас туго со временем, — начал он.
— Мой дед профессор Арсеньев, как узнал, что я буду в Калининграде, велел обязательно навестить Гаригина Сергеевича Ованесова. И, конечно же, вас.
Белоконь оценивающе посмотрел на Максимова. — С работами профессора Арсеньева я знаком. Однажды брал у него интервью для «Комсомолки». А вы к поискам тоже какое-то отношение имеете?
— В некотором роде да. Максим Максимов. Работаю в геолого-археологической экспедиции при Минкульте. — Максимов решил не доставать визитку, излишняя официальность сейчас была ни к чему.
— Вот как! Значит, ее воссоздали? — Глаза Белоконя радостно вспыхнули.
«Ага, и еще по просьбе трудящихся — социализм», — подумал Максимов.
Под вывеской «экспедиция» скрывалась головная организация по поиску культурных ценностей, захваченных немцами во время Второй мировой войны. К восьмидесятым годам проблема потеряла актуальность, к тому же умер руководитель экспедиции, и работа сама собой заглохла.
— Слишком громко сказано. Пока стираем пыль со старых папок, на большее нет денег. — Максимов вскинул руку, посмотрел на часы. — Собственно, у меня для вас небольшой подарок. Минут пять я у вас отниму И поеду работать по собственному плану.
Недаром коммивояжеры возят с собой всякую дребедень. Копеечный презент ломает лед недоверия.
Белоконь явно заинтересовался. Для энтузиаста-поисковика дипломат сотрудника государственной конторы — все равно что мешок Деда Мороза для ребенка.
— Не карта бункера Барсова? — неожиданно спросил он.
Максимов снисходительно улыбнулся.
— Не Виктора Барсова, а Александра Брюсова.
Леночка наблюдала за ними, приоткрыв от удивления ротик. Но ничего не поняла.
А Максимов только что выдержал экзамен, не подорвавшись на первом кольце эшелонированной системы дезинформации, окружавшей Янтарную комнату.
Первого человека, искавшего следы Янтарной комнаты во взятом Кенигсберге, звали Александр Яковлевич Брюсов. Ученого-археолога одели в форму, приписали к политуправлению армии и приказали искать ценности, вывезенные немцами с оккупированных территорий. В разрушенном Королевском замке он нашел три из четырех флорентийские мозаики, входившие в убранство Янтарной комнаты. Картины из камня пришли в полную негодность, из чего был сделан вывод, что Янтарная комната погибла во время пожара. Доктор Альфред Роде, главный хранитель коллекций Кенигсберга, перед тем как погибнуть при невыясненных обстоятельствах якобы показал Брюсову бункер, в котором укрыли от бомбежек часть культурных ценностей.
После войны, в пятидесятые, более тщательными поисками занялась специальная комиссия. Ее материалы легли в секретный архив, а для широкой публики некто Дмитриев издал очерк под детективным названием «Дело о Янтарной комнате». В нем он, очевидно, из соображений конспирации, перекрестил Брюсова в Виктора Барсова. Потому что сам был не Дмитриевым, а Вениамином Дмитриевичем Кролевским, секретарем Калининградского обкома. АПН перевело очерк на иностранные языки и разослало в качестве добротной дезы по всему миру, качественно заморочив голову не одному поколению энтузиастов-любителей и профессионалов из спецслужб многих стран.
— Пойдем поговорим, — сразу же под обрел Белоконь.
Максимов подхватил с пола сумку и пристроился следом.
— У вас свободный компьютер найдется? — спросил Максимов.
— Найдем.
Белоконь толкнул дверь в кабинет. Из четырех столов один был занят Альбертом. Ответсек, свистя астматической одышкой, правил статью, лихо, орудуя красным карандашом.
Белоконь забрался за крайний у окна стол, указал Максимову на стул перед собой.
— Альберт, мы поговорим? — обратился он к ответа секу
— «Поговори со мною, мама, о чем-нибудь поговори…», — фальшивя, пропел Альберт, не поднимая головы.
Очевидно, вытаскивать грузное тело из-за стола для него было мукой, и демонстративное погружение в работу было тем максимумом конфиденциальности, что он мог предоставить без ущерба для своего здоровья.
Максимов осмотрел кабинет. Типичная обитель свободной прессы периода рыночных отношений, когда нет спонсора с большими деньгами. Подоконник завален лежалыми стопками бумаги и коробками с надписью «Ксерокс».
Из редакционного прошлого остались шкаф с не закрывающимися дверками в нише у двери и столы с потертыми столешницами. К признакам новых времен относились два компьютера, один на столе у Альберта, другой — перед Гришей Белоконем. Стены украшали разного происхождения и разных лет календари, типичные для офиса карикатурки и перлы местного остроумия, размноженные на ксероксе, семейные, групповые и прочие фотографии, декоративно пришпиленные кнопками. Два крупноформатных снимка в рамках. На одном бастион «Дюна», где сейчас помещается Музей янтаря. На другом — задумчивый пеликан плыл по стоячей черной воде. В угол рамки была вставлена маленькая фотография, но Максимов со своего места не мог разглядеть, что за мужчины держат на руках худенькую девушку.
— Может, перейдем на «ты»? — предложил Белоконь, закончив с перекладыванием бумаг и папок на столе.
— С удовольствием. — Максимов протянул руку. — Максим.
— Гриша.
Максимов отметил, что в ярком дневном свете лицо Гриши выглядит чересчур нездоровым. Пепельные тени под глазами, дряблая кожа, резкие морщины от носа к уголкам губ. Седина в курчавой шевелюре. Да и волосы какие-то слежавшиеся, потерявшие силу.
«Укатали сивку крутые горки», — подумал Максимов.
Достал из нагрудного кармана дискету.
— Как обещал, подарок.
Гриша одной рукой щелкнул клавишей на компьютере, другой потянулся за дискетой.
— Что здесь? — с нетерпением спросил он.
— Наверно, знаешь, что спустя десять дней после взятия города в подвале одного из домов наши взяли бригаденфюрера СС Фрица Зигеля — начальника оборонительных сооружений Кенигсберга?
— Факт известный, — кивнул Гриша, сунув дискету в дисковод.
— Здесь протоколы его допроса в Красногорском спецлагере НКВД. И главное — ксерокопия с карты инженерных сооружений в Восточной Пруссии, включая подземные.
— Ухты! Где взял? — Гриша забарабанил пальцами по мышке, ожидая, когда наконец на монитор выбросит содержимое дискеты.
— Карта принадлежала немецкому капитану инженерных войск, взятому в плен под Пиллау. В архиве, как водится, нашлась совершенно случайно. Я попросил нашего компьютерного мальчика наложить карту капитана на современную карту города, чтобы лучше ориентироваться.
— Спасибо огромное. Не столько за карту, она, конечно же, нам пригодится. Отношение важнее. Знаешь, обидно за страну, — вздохнул Гриша. — Пару лет назад приезд жала экспедиция журнала «Штерн», копались в развалинах замка Лохштадт. Это в паре километров от города по дороге на Балтийск. Замок заложили в тринадцатом веке, при строительстве бастионов Кенигсберга разобрали на стройматериалы. Перед войной отстроили опять, а в войну англичане разбомбили его до основания. Так, представь себе, экспедиция «Штерна» имела на руках точный план подземелий замка тринадцатого века!
Альберт засипел, прижав кулак ко рту. Всхлипнул. Оказалось, он так смеется.
— А вас немцы с раскопок выгнали, помнишь?
Белоконь поморщился, но промолчал. Достал сигареты, кивком указал Максимову на пепельницу.
Максимов сел вполоборота, чтобы видеть Альберта, тот, оказалось, несмотря на астматично-диабетический вид, уже дымит сигаретой, стряхивая пепел в мусорную корзину под столом.
— Кстати, Гришаня, что такое… Сей момент. — Альберт провел карандашом по рукописи. — Что такое «эксклюзивные аксессуары к баннерам»?
— Что за фигню ты читаешь? — удивился Белоконь.
— Заказная статья от фирмы «Вымпел».
— Не принимай близко к сердцу, — отмахнулся Белоконь. — На чем мы остановились? — обратился он к Максимову.
Максимов указал на монитор, где уже высветилась карта города.
Белоконь близоруко прищурился, стал внимательно рассматривать значки на карте.
— Немец использует какие-то обозначения… Надо будет связаться с нашим переводчиком.
— Вряд ли он владеет этой терминологией. Здесь используются сокращения, принятые в инженерных частях вермахта. Постарайтесь найти наставление по инженерному делу того времени. Военные всегда строят только по уставу, что существенно облегчит вам задачу. По значкам определите тип, характеристики материалов, глубину залегания и прочие необходимые данные. Потом вычеркните те объекты, что закрыла комиссия Строженко, которая работала здесь до семидесятых годов. Потом вычеркните те, где Янтарная комната практически не может находиться. Сколько места она занимала? — спросил Максимов.
— Насколько мне известно, ее упаковали в двадцать семь ящиков и перевозили на трех грузовиках, — без запинки ответил Гриша.
— Грубо — пять тонн весом, — прикинул Максимов. — А что за ящики?
— Специально изготовленные на заводе «Буров, Померания».
— А размеры и характеристики вам известны? — спросил Максимов.
Белоконь промолчал.
— Из оставшихся бункеров исключите все, что сейчас используются военными, там искать бесполезно, — продолжил Максимов. — И тогда вы будете точно знать, находится Янтарная комната в Калининграде или нет.
— Она гарантированно находится в городе. — В глубоко посаженных глазах энтузиаста мелькнул фанатичный огонек.
— Уверен? — Максимов решил немного подразнить его, хотя успел познакомиться с книжкой, написанной Белоконем со товарищи, и с системой рассуждений был знаком.
— На все сто, — сразу же загорелся Гриша. — Есть документы. Сам доктор Роде написал, что комната находилась в городе до пятого апреля сорок пятого года, а девятого Кенигсберг капитулировал. Последний поезд ушел из города, если мне не изменяет память, двадцатого января. Вывезти морем было нереально: Пиллау, сегодня это Балтийск, наши части отрезали в феврале. Все захоронили где-то в городе, это очевидно.
— Думаю, следует уточнить термин. Либо укрыли от бомбежек, либо заложили на долговременное хранение. От этого многое зависит, согласен? — Максимов краем глаза заметил, что Альберт весь обратился в слух. — Долговременное хранение предполагает целую систему мероприятий. По-немецки четкую и продуманную. Об инженерно-саперной стороне дела я сейчас не говорю… Совершенно очевидно, что немцы создали систему контрразведывательного прикрытия места хранения. В первую очередь ликвидировали всех причастных к его сооружению и транспортировке спецгруза. Потом ликвидировали наиболее заметных консультантов и экспертов. Оставшиеся в живых никогда и ни при каких условиях не откроют рот.
— Ты имеешь в виду операцию «Грюн» Георга Рингеля? — спросил Гриша, словно решил завалить на экзамене нерадивого заочника.
Максимов долго стряхивал пепел, выверяя ответ. Имя оберштурмбанфюрера СС Георга Рингеля было знаковым для всех, кто шел по следу Янтарной комнаты. В сорок девятом году в посольстве СССР в Берлине неожиданно появился молодой человек и заявил, что на чердаке (вариант — в подвале под кучей угля) нашел полусожженный блокнот папы с записью о месте захоронения Янтарной комнаты. С тех пор эту запись: «Операция „Янтарная комната“ закончена. Объект складирован в БШ» — каждый интерпретировал в меру своей фантазии. Менялось содержание записки, папа, умерший в сорок шестом от туберкулеза, превращался в некий симбиоз Отто Скорцени, Джеймса Бонда и графа Монте-Кристо.
Почему-то мало кто обращал внимание, что «молодому человеку» от роду тринадцать лет, и задался вопросом, почему сын старшего офицера СС воспылал пионерскими чувствами к победителям его родины. Но важно другое — факт появления немецкого Павлика Морозова считался неоспоримым доказательством того, что Янтарная комната цела и ждет своего Шлимана.
Фокус состоял в том, что Георга Рингеля выдумал тот самый партийный деятель Кролевский, автор первого очерка о поисках Янтарной комнаты. Сознательно или нет, но он использовал старинный прием контрразведки. Имя Рингеля стало своеобразным маркером, по нему очень легко определить, какими источниками пользуется очередной поисковик, просчитать возможные направления поиска и прогнозировать их успех. И таких «маркеров» в деле о Янтарной комнате Максимов насчитал более двух десятков.
— А был ли мальчик? — с ироничной улыбкой спросил Максимов.
По реакции журналиста он понял, что экзамен сдал.
— У тебя есть своя версия? — с ходу спросил Гриша. Ответить, что его не интересует Янтарная комната, Максимов не мог. Это было бы так же несуразно, как признаться филателисту-фанатику, что тебе глубоко наплевать на марки.
Гриша Белоконь относился к блаженному племени бессребреников-энтузиастов, бурно расплодившемуся в тепличных условиях советских НИИ и прочих мест необременительного труда. Кто-то увлекался коллекционированием всего и вся, кто-то изучал магию и йогу, кто-то охотился за снежным человеком или наблюдал за НЛО. Для многих это было спасением от рутины на работе и скуки в не налаженном быту. Времена изменились, но увлечение, ставшее идефикс, так просто из головы не выкинешь. Вот и расплодились научные центры по изучению НЛО, хозрасчетные лаборатории экологии сознания и академии йоги. А Гриша из лидеров неформального объединения поисковиков-энтузиастов стал сопредседателем общественной комиссии по поискам культурных ценностей.
«Если клад ценой в сотни миллионов, укрытый первыми лицами рейха, ищет человек в стоптанных кроссовках и клетчатой рубашке, за сохранность ящиков можно не беспокоиться, — подумал Максимов. — А человеку не грех было бы задуматься о собственной безопасности».
— Версии — удел любителей. Я ученый, Гриша, да и тебя можно считать профессионалом. Мы понимаем, что немцы создали систему хищения и укрытия наших культурных ценностей, значит, и искать нужно системно. — Максимов решил, что контакт налажен, и перешел к главной цели своего визита. — Вот, например, немецкая экспедиция, о которой ты написал, они серьезные ребята или очередные мифоманы?
Гриша болезненно поморщился.
— Вот где они у меня сидят, эти визитеры! — Он провел ладонью по печени. Потом вдруг спохватился, обратился к Максимову, словно ища поддержки: — Тут не ревность, не желание обеспечить себе преимущество. Упаси господь! Пусть ищут, мне не жалко. Кто бы ни нашел, главное — вернуть янтарное чудо людям. Правильно?
— Конечно, — согласился Максимов. — Весь вопрос — к а к искать. Если системно и научно, по всем правилам археологии, то пусть ищут.
— Именно! — воодушевился Гриша. — Знаешь, что они собрались откопать? Только не смейся. Бункер Брюсова!
Максимов уже собрался подыграть Грише, издав злорадный смешок, но осекся, потому что в разговор вдруг вступил Альберт.
— Чему радоваться, а? Заявились с бульдозером и со съемочной группой. Сказали всем: «Ахтунг, ахтунг, мы у вас немножко копать будем!» И все дружно по стойке «смирно» встали.
Гриша сразу же потускнел лицом. Максимов развернулся к Альберту.
— В каком смысле по стойке «смирно»?
— Точнее говоря, раком. — Альберт сплюнул на клочок бумажки, затушил в слюне окурок, швырнул в корзину. — Гриша пояснит.
Максимову пришлось опять повернуться к Белоконю. Тот тяжело сопел, давя свой окурок в пепельнице.
— Максим, твой приезд с немецкой экспедицией никак не связан? — после паузы спросил он.
— Абсолютно, — легко соврал Максимов. — Если бы не твоя статья, я бы даже и не знал о них.
Белоконь еще больше погрустнел.
— Жаль. А я, дурак, обрадовался.
— Мужики, а в чем, собственно, проблема? — Максимов решил обратиться к Альберту, тому явно не терпелось пустить очередную стрелу в измученного неприятностями коллегу
— Немцы в лучших традициях колониальной политики вчера устроили банкет для местных князей. Теперь у них полная дружба-фройншафт.
— Ну при чем тут это?! — вскипел Гриша.
— Перенимай опыт, глупый. Никого сейчас пионерским задором не проймешь. Нужны более веские аргументы. Желательно, в валюте, — спокойно продолжил Альберт. — Короче, немцы получат разрешение копать там, где им захочется. А чтобы Гриша под ногами не путался, сегодня утром организовали звонок из Москвы. Правильно я излагаю?
— От кого был звонок? — быстро спросил Максимов. Гриша назвал фамилию графа из старинного русского рода, волею судеб оказавшегося в Австрии. Связь с родиной он поддерживал, время от времени скупая на аукционах произведения русских мастеров и передавая в дар России. Так как граф до сих пор не разорился, благотворительность наверняка компенсировалась за счет налаженных связей. А они у графа уходили в заоблачные кремлевские выси.
«Ничего себе прикрытие у немцев! — подумал Максимов. — Тут уж точно встанешь во фрунт».
— Нет, граф абсолютно порядочный человек. Ты не сомневайся. — Гриша по-своему истолковал молчание Максимова. — Его самого, как выяснилось, подставили. Этот телевизионщик Филлип Реймс, как я понимаю, решил хорошо заработать на сенсации. Втерся в доверие к графу, упросил помочь с разрешением на экспедицию. Граф меня знает и непременным условием поставил сотрудничество с нашим общественным советом. — При этих словах раздалось саркастическое кряканье Альберта, отчего лицо Гриши пошло пятнами. — Да, было такое условие! Чисто джентльменское соглашение, на словах. А Реймс, получив бумаги с печатями, решил, что ему тут все позволено.
— Кто бы сомневался, — вставил Альберт.
— А где они планируют вести раскопки? — спросил Максимов.
— Именно раскопки! — как спичка вспыхнул Гриша. — Не приборную разведку, а сразу раскопки. — Он развернул монитор, на котором все еще светилась карта города. Обвел пальцем кружки. — Здесь и здесь.
— Опять развалины Лохштадта и мифический бункер Брюсова на Штайдамм, — сориентировался по карте Максимов. — Странно.
— Не то слово. Дураку ясно, что там ничего нет. Мы им предлагали поработать на нашем объекте в Понарте. — Палец Гриши переместился на другой берег реки. — Здесь под бывшей пивоварней сохранились подвалы. Идеальное место для укрытия Янтарной комнаты. Разведка, архивный поиск, пробное бурение — все это мы уже проделали. В прошлом году пытались вскрыть подвалы сверху. Но сейчас это действующее предприятие, открытые работы вести сложно. Мы хотим пробиться через систему старых подземных коммуникаций. Видишь, даже на твоей карте они обозначены. — Он провел по черным линиям, уводящим к Южному вокзалу. — В стародавние времена по ним доставляли сырье прямо в цеха предместья Понарт.
— А это что? — Максимов указал на пунктир, идущий от пруда.
— Лебединый пруд. Щванентайх по-немецки, — пояснил Гриша. — В нем зимой заготавливали лед. Вот по этому канальчику тащили к пивоварне и складировали в подземном леднике. А пунктиром, я думаю, обозначено запасное русло или что-то вроде этого. По нашим прикидкам, подземный ледник — самое вероятное место укрытия. И по объему, и по инженерным характеристикам вполне подходит.
— Интересно. — Максимов невольно вспомнил сегодняшнюю ночь, проведенную в подвале в Понарте. — А что немцы?
— Уперлись рогом, — подал голос Альберт, не отрываясь от очередной статьи.
— Не слушай его, — поморщился Гриша. — Еще не все потеряно. В конце концов, мы можем пойти на принцип. Есть положение, по которому любые работы по поиску возможны только после предварительного согласия нашего общественного совета. Без него никто из местных властей разрешение не даст.
— Даже так? — удивился Максимов.
До встречи с Белоконем он считал, что группа энтузиастов-поисковиков используется в системе прикрытия как первый контур, на котором отбрасываются откровенные шизофреники и прочие авантюристы, которых, как комаров на свечу, тянет ко всяческим тайнам. Ну и заодно группа имитирует кипучую деятельность на направлении государственной важности. Без государственного финансирования и без допуска к серьезным архивам. Короче, местные опера придумали себе перпетуум-мобиле для отчетности. Но оказалось, группу превратили в добровольную народную дружину по охране особо важных объектов, для солидности переименовав в общественный совет.
Альберт, очевидно, имел собственное мнение об авторитетности общественного совета, но вслух его не высказал, ограничился только многозначительным покрякиванием.
— Мы назначили заседание совета сегодня на четыре часа, — продолжил Белоконь. — Там будут наши ребята и немцы. Вот и поговорим.
«Пора!» — скомандовал себе Максимов.
Вскинув кисть, посмотрел на часы.
— Думаю, успею. А где будет заседание?
— В областном музее, — по инерции ответил Белоконь.
Максимов чуть подался вперед, доверительно понизил голос:
— Понимаешь, Гриша. Я не могу выступить в качестве официального представителя геолого-археологической экспедиции Минкульта. Никто мне таких полномочий не давал. Но как на эксперта и человека, полностью разделяющего твои взгляды, можешь на меня рассчитывать. Во всяком случае, никто не может запретить нам с тобой быть патриотами. Правильно?
— Безусловно, — согласился Белоконь. Его согласие давало добро на хорошо залегендированный выход Максимова на немцев.
«Через Элю Караганову тоже можно было бы выйти на „гостей“, но сколько крови она бы выпила. А тут раз-два — и в дамки. Все-таки с энтузиастами легче работать».
Максимов старался сохранить бесхитростное выражение лица.
— Гришка, ты у главного сначала отпросись, — подал голос Альберт. — Сборище вы проводите в четыре часа, а на это время у нас запланировано заседание редколлегии. План на сентябрь надо верстать, или забыл?
Белоконь пошевелил бровями, перемалывая в голове ситуацию. Вскочил, протиснулся в узкий проход.
— Подождешь? — бросил он на ходу Максимову.
— Момент! — остановил его Альберт. Протянул только что вычитанную статью. — Сунь главному на подпись. Гриша скрылся за дверью.
— Поскакал конь наш бледный, — усмехнулся ему вслед Альберт.
Завозился крупным телом, как медведь в берлоге, удобнее устраиваясь в своем углу. Надолго зашелся сиплым астматическим кашлем. Потом свернул кулечком гранки статьи, превратив их в пепельницу. Закурил, уставившись на Максимова красными после кашля глазами.
— А ты на психа не похож, — заключил он, окончив осмотр. — Зачем тебе эта Янтарная комната?
— Если честно, то это не моя тема. Пишу работу по миграции янтаря в различных культурах. Только Грише не говори. Обидно за парня стало. Надо же хоть как-то поддержать.
— Ему поддержка нужна, да, — ухмыльнулся Альберт. — Видал, штаны сваливаются. Который год с лопатой по городу бегает, ни копейки не заработал.
— Он же по велению сердца, а не по расчету, — искренне заступился за энтузиаста Максимов.
— Ох, любят у нас, чтобы по велению сердца. Потому что платить не надо. А у Коня нашего, между прочим, три дочки. Старшая в невестах ходит. — Альберт покачал большой головой, густо поросшей пепельными кудряшками. — Хотя, с другой стороны… Если в доме теща, жена и три девки, в таком бабьем царстве чокнуться можно. Кто пить начинает, кто на рыбалку через день ездит, кто в гараже все выходные сидит, а наш Гриша в городского сумасшедшего превратился.
Максимов чутко уловил боль, которую Альберт пытался скрыть угловатыми медвежьими ужимками.
— А у тебя дети есть? — по наитию спросил он.
— Пацаны. В том-то все и дело. — Альберт не сдержался и продолжил: — Старшего в Чечне контузило. До сих пор лечится. А младшему осенью в армию идти.
— Понятно. — Максимов отвел взгляд, сделал вид, что рассматривает фотографии на стене. — А это Гришина дочка? — спросил он, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.
Указал на маленький полароидный снимок, вставленный в рамку большой фотографии с пеликаном.
— Нет. Это Дымов, школьный друг Гришки, со своим найденышем. Кариной зовут.
— Почему — найденыш? — сыграл удивление Максимов.
— Ай, дурдом в стиле Ваньки Дымова, — махнул рукой Альберт. — Сделал ребенка в Москве, а нашел в Париже. Кстати, фотографии его. Нравятся?
— Что-то есть, — выдал Максимов полагающуюся в таких случаях фразу с соответствующей глубокомысленной миной на лице. — Рука мастера чувствуется. Безусловно.
— Конечно, Ванька у нас мастер куролесить. — Альберт хрипло хохотнул. — Гришка Белоконь с первого класса вздыхал по одной девчонке. А Иван с ней уехал в Москву учиться. Он — в Строгановское, она — в МГУ. Там у них образовалась студенческая семья. Потом Лера попала в интересное положение, вернулась домой рожать, позабыв зарегистрировать брак с Иваном Дымовым. Второй раз накинуть хомут на шею Ванька не дал. Гришка подсуетился и свою кандидатуру попытался пропихнуть, но Лерка его напрочь отвергла. Как была Ованесовой, так и осталась. Еще пять лет Ваньку измором брала, пока универ заканчивала, потом плюнула. Папа сосватал ее за какого-то московского армянина. Он в перестройку нефтяным боссом стал. Сейчас Лерка в шелках и шубах. Карина в Париже в школу ходит. Ванька с фотоаппаратом по всему миру куролесит. А Гришанька все Янтарную комнату ищет. Как тебе такая «энциклопедия русской жизни»? Умрешь от хохота.
Слушая, Максимов подумал, что Альберт, как всякий провинциальный журналист, прячет в глубине стола потайную папочку с недописанным романом.
— Ованесов Гаригин Сергеевич — профессор вашего университета? — уточнил Максимов.
— Именно! — Альберт плюнул в кулечек с пеплом, ткнул в него окурок. — Гуру местных поисковиков. Вот с кого Гришке пример надо брать. Сколько было иностранных экспедиций за эти годы, у всех консультантом подрабатывал. Не думаю, что бесплатно. — Он смял кулек в комок, бросил в корзину. Покосился на дверь и понизил голос. — Ты поосторожнее на этом сборище шизиков. Гришка в вечных контрах со стариком. А тут еще из Парижа Ванька с Кариной заявились, как снег на голову Ованесов Ваньку Дымова на дух не переносит до сих пор. А так как Дымов ему на глаза старается не попадаться, то все пироги и пилюли достаются Гришке.
— Учту. — Максимов с благодарностью взглянул на Альберта. — А у вас тут не скучно.
— Это в Москве, если на карту России смотреть, тоска пробирает. А в провинции, брат, жизнь клокочет и кипит. Все у нас есть: и смех, и слезы, и любовь. — Альберт, грузно опершись на стол, вытащил тело в проход. Распрямил спину, придержав живот рукой. — Я пройду разомнусь. Если хочешь, дождись Гришу. Но, имей в виду, от главреда у нас быстро не возвращаются.
Оставшись один, Максимов снял с лица маску вежливого гостя, уставился неподвижным взглядом на фото.
Пеликан, выкатив грудь, плыл по черной воде.
«Черное солнце»
Пеликан, выкатив грудь, плыл по черной воде. Винер отложил рисунок и перевел взгляд на человека, согнувшегося над столом.
— Что это, Жозеф? — спросил он.
Жозеф, мужчина сорока лет, поднял голову и уставился на шефа таким же стеклянным взглядом, как у нарисованного им пеликана. Иссиня-черные всклоченные волосы, сухое скуластое лицо и отрешенный, обращенный внутрь взгляд миндалевидных семитских глаз выдавали в нем типичного обитателя богемного Монмартра. Сходство усиливалось эстетской небрежностью в одежде и пристрастием к легким наркотикам. В каюте витал тягучий аромат китайских палочек, забивая кислый запах утреннего косяка, выкуренного Жозефом.
На подобное нарушение строгого порядка на судне Винер смотрел сквозь пальцы. Все его экстрасенсы для достижения измененного состояния сознания использовали те или иные, не совсем одобряемые обществом методы. Жозеф был самым ценным, потому что вместе с уникальным даром ясновидения обладал четким образным мышлением и прекрасно поставленной рукой художника.
Большинство экстрасенсов не могут словами передать то запредельное, что открылось им. А если и получается, то они используют такую дикую смесь из научных терминов, библейских притч, буддистских трактатов и газетных статей, что требуется приложить адовы усилия, чтобы расшифровать эти «откровения». В корпорации «Магнус» однажды попытались создать словарь терминов, используемых экстрасенсами, чтобы переводить их «откровения» на нормальный язык, но потом махнули рукой. Дешевле и проще оказалось использовать профессиональных художников, наделенных даром ясновидения. Эмиссары Винера прочесали все малоизвестные галереи, мансарды и ночлежки. Среди отловленных гениев, безумцев и откровенных дегенератов, как из бесполезной руды, добыли несколько золотых самородков. Жозеф оказался самым крупным и ценным.
— Жозеф! — резко окликнул Винер своего экстрасенса, проваливающегося в сон.
Жозеф с усилием разлепил веки, отчего кожа на лбу собралась в волну морщин.
— Минуту, — пробормотал он.
Схватил перемазанными черной тушью пальцами ручку. Перо прочертило на бумаге изломанную дугу, сложившуюся в контур мужской фигуры. Жозеф принялся заштриховывать фигуру нервными, изломанными линиями, пока фигура не стала непроницаемо черной.
— Нет, не могу. — Он разжал пальцы и выронил ручку. На указательном пальце осталась белая вмятина. Винер взял лист. Долго всматривался в контур фигуры.
Взгляд Жозефа уже сделался осмысленным, он медленно, словно трезвея, выходил из транса. — Ты не можешь его увидеть, да? — спросил Винер.
Жозеф кивнул. Вьющаяся прядь упала на глаза, он быстро смахнул ее.
— Он черный. Понимаете? Непроницаемо черный, — произнес он сдавленным голосом.
— Вижу, — ответил Винер. — Не надо слов, Жозеф, я все понял. Он защищен от чужого взгляда, считать информацию о нем невозможно. А откуда этот образ? — Он показал рисунок пеликана.
— Как-то связан с этим человеком. — Жозеф потер уголок глаза, словно пытаясь достать соринку — Сначала я увидел птицу А потом… он просто вырос. Нет, сгустился из темноты… И сбил меня.
— Не надо слов, — остановил его Винер.
Больше часа Жозеф успешно работал, считывая нужную Винеру информацию. И вдруг на несколько минут вошел в каталепсическое состояние, застыв, как кукла. Очнувшись, он стал лихорадочно рисовать, переведя все листы, что подсовывал ему не на шутку растревоженный Винер.
— Ты можешь продолжить поиск?
Жозеф длинно вздохнул. Разгреб слой изрисованных бумажек. Показалась крупномасштабная карта города.
Жозеф стал водить над нею маленьким медным конусом, подвешенным на нитке. Конус раскачивался в разные стороны, потом неожиданно стал описывать концентрические круги. Наконец острие замерло, словно притянутое магнитом к точке на карте.
Винер привстал и прочел на карте:
— «Шванентайх».
Жозеф долго выдохнул, как человек, сваливший с плеч тяжелую ношу, уронил руку с маятником.
— Это все, герр Винер. Больше нет сил.
— Достаточно, Жозеф. Мы знаем главное: то, что мы ищем, все еще находится в предместье Понарт. — Он встал, собрал со стола рисунки. — Приведи себя в порядок. Через час мы сойдем на берег. У русских в моде борьба с наркоманией, а ты выглядишь, словно только что выбрался из опиумного притона.
— Я выгляжу свободным художником. — Жозеф откинулся в кресле, забросив одну ногу на подлокотник.
— Боюсь, твоего знания русского не хватит, чтобы объяснить это полиции, — добродушно усмехнулся Винер. И вышел из каюты, плотно прикрыв за собой дверь. Винер легко, как профессиональный моряк, взбежал вверх по лестнице. Вход на так называемую офицерскую палубу, здесь размещались каюты старших офицеров, Винера и Хиршбурга. Остальные члены экипажа могли подняться на эту палубу исключительно по вызову ее обитателей. За соблюдением этого правила следил вестовой из «специалистов узкого профиля». Сухая широкоплечая фигура с рельефной тугой мускулатурой и спокойный холодный взгляд выдавали в нем хорошо подготовленного мастера рукопашного боя. Увидев Винера, вестовой вытянулся по стойке «смирно».
— Хиршбург? — мимоходом спросил Винер.
— В кают-компании, герр Винер, — отрапортовал вестовой.
В кают-компании по стенам плыли яркие полосы — солнечные лучи играли с волнами реки. После полумрака каюты Жозефа Винер не сразу разглядел фигуру Хиршбурга на фоне большого прямоугольного иллюминатора. Старик повернулся на звук шагов.
— Как успехи?
— Полюбуйся. — Винер сел в кресло и бросил на стол рисунок.
В отличие от безалаберного Жозефа Хиршбург поддерживал на своем столе идеальный порядок. Разноцветные папки, справочники, блокноты илисты писчей бумаги лежали ровными стопочками на отведенных им местах. Ноутбук, которым Хиршбург не любил пользоваться, был сослан в дальний конец стола.
Хиршбург посмотрел на пеликана. Поджал старческие блеклые губы.
— Несомненно, это знак, — произнес он без особого энтузиазма в голосе. — И это все, на что способен этот патлатый гений?
Винер развернул кресло так, чтобы можно было любоваться панорамой набережной Преголи, залитой солнцем. За секретность разговоров в кают-компании он не беспокоился. К стеклам иллюминаторов прикрепили микрофоны, транслируя занудный скрежещущий звук. Ухо сидящего в кают-компании его не воспринимало, но у слухачей, скрывающихся где-нибудь в домах на набережной, наверняка уже заложило уши.
— В девяносто пятом Жозеф принес мне десять миллионов долларов чистой прибыли, — заявил Винер, блаженно щурясь от солнца. — Ты слышал о галеонах испанских конкистадоров? Более сотни кораблей затонуло в Карибском море по пути в Испанию, попав в дикий шторм. Они везли золото ацтеков в дар королю. Пять экстрасенсов указали точные координаты, но лишь Жозеф нарисовал — слышишь, нарисовал — их местоположение на грунте! Заметь, работали они с картой в офисе «Магнуса» в Лиссабоне, не выходя в море. Наше судно вышло в указанный район, и аквалангисты с первого же погружения обнаружили галеон, доверху набитый золотом. Обрати внимание: никаких расходов на поиски и бессмысленное болтание по морю.
— И все галеоны подняли? — с саркастической усмешкой спросил Хиршбург.
— Один. Остальные ждут, когда мне понадобятся золотые монеты эпохи Кортеса, — ответил Винер. — Море хранит золото надежнее, чем Швейцария.
— Ты так доверяешь этому еврейскому полукровке?
Винер развернул кресло и теперь смотрел в лицо Хиршбургу.
— Я использую его, как используют тонкий прибор, отлично зная, как он устроен и насколько надежен. У иудеев врожденная способность к толкованию символов. Традиционное воспитание сознательно развивает эту способность у детей. Смею утверждать, что психоанализ есть сугубо иудейское ноу-хау, подаренное миру Фрейдом. А надежность… Наибольший процент психических расстройств дают семиты, это тебе скажет любой честный психиатр. Жозеф не идеален, но он полезен. — Винер замолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. От Хиршбурга исходила волна нервного напряжения. — В чем дело, Вальтер?
Хиршбург перебрал тонкие пластиковые папки, открыл нужную.
— Только что принесли сообщение из штаб-квартиры «Магнуса» в Ганновере. — Он надел очки с толстыми стеклами. Прочел вслух: — «В девять тридцать на сервер архивного управления рейхсвера поступил запрос на установление принадлежности личного оружия за номером СС 57958. Результат поиска: оберштурмфюрер СС Ганс Барковски, первый батальон Четвертого полка дивизии „Бранденбург“. С сорок четвертого года прикомандирован к Личному штабу рейхсфюрера СС. Числится пропавшим без вести в Кенигсберге в январе сорок пятого». — Хиршбург закрыл папку. — Ганс Барковски входил в мою зондер-группу. Мы действительно потеряли его и еще троих под той бомбежкой в районе Понарт.
— Они установили, откуда поступил запрос? — металлическим голосом спросил Винер.
— Да. Из Калининграда.
Винер сложил ладони домиком, подпер ими подбородок, надолго замолчал, плотно закрыв глаза. Хиршбург, затаив дыхание, наблюдал, как медленно каменеет лицо его молодого шефа, превращаясь в мраморный лик беспощадного божества. Таким его Хиршбург еще ни разу не видел. Очевидно, Винер позволял себе снимать маску добропорядочного удачливого бизнесмена, любителя спорта и удовольствий только перед особо доверенными людьми. Или перед теми, над кем власть его была абсолютной.
— Прерогатива «Черного солнца», — произнес Винер, не открывая глаз.
Хиршбургу показалось, что мраморная маска даже не разжала губ, слова родились сами собой, повиснув в неожиданно загустевшем воздухе. Солнечный свет, затопивший каюту, помутнел, словно кто-то подмешал в воздух белый дым. Тишина стала такой гнетущей, что Хиршбург услышал биение крови у себя в висках.
— Эндкампф. — Голос Винера прозвучал отрывисто и глухо, как выстрел в тумане.
Молоточки в висках у Хиршбурга застучали часто-часто, он почувствовал, как по голому черепу к затылку скользит холодная капля пота. Руки сделались ватными, и он не смог смахнуть ее. Так и остался сидеть, вдавленный в кресло силой, исходившей от Винера. Она была осязаемой, плотной, как предгрозовой зной.
Только что Винер на правах члена Высшего совета объявил Эндкампф — Последнюю Битву, в которой дозволено все. Значит, сложная и филигранная комбинация, выстроенная стараниями Хиршбурга, больше не нужна. Ситуация вышла за рамки обычной дуэли спецслужб. Противостояние поднялось на уровень извечного конфликта тайных Орденов.
С этой минуты Винер, охваченный священной яростью, станет сметать одну фигуру за другой, сталкивать их лбами, заставит делать ходы против всех правил и логики, и всего лишь для того, чтобы в конце остаться один на один с тем, чье незримое присутствие спутало все планы.
