ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЭГОНЫ
Глава 1
Боль. Быстро нарастающая, быстро спадающая.
Дислокация. Переход. Пробуждение.
Звезды можно пробовать на вкус. И слышать. Звезды можно также и видеть, но как — это не сразу понятно.
Пространство не черное. Оно бежит, кружится и переливается тысячью красок, видимый спектр которых скрывается лишь на долю минуты. Наиболее рельефным в этом регионе является восхитительная пульсация и перемещение цветов, разброс частиц новых звезд, сталкивающихся с вездесущим водородом межзвездного пространства.
Процесс обретения этого знания пока тоже не ясен.
Щедрое солнце плывет в медленном величии, свободно предоставляя свою помощь. Еще ближе планета горит особым, божественным нейтральным огнем обитаемого мира.
И вокруг колышется Мать-масса, обширная, устрашающая, вечная…
"Я думаю, что я все-таки жив". Невероятное понимание не сопровождается шоком — нет ни регулирующих желез, ни потока крови, ни органических насосов, но сознание Тевернера — радужный мост к ближайшему окружению.
Серебряно-голубое облако придвинулось ближе. Разреженный овоид слабо светящегося газа, однако Тевернер, благодаря своему новому восприятию, увидел в нем человеческое лицо. Облако также походило на молодого сильного мужчину в военных доспехах, сгорбленного старца, улыбающегося мальчика, свернувшегося зародыша, слившихся в единое целое.
"Добро пожаловать в жизнь! Не бойся. Я — Лабинус". — Одновременно пришли три мысли.
"Я не понимаю".
Тевернер осознавал, что его мысль преодолела пространство. Он почувствовал тепло и уверенность — живой?
Вблизи плавали другие овоиды. Он настроил свое восприятие, и осведомленность изменилась. Пространство наполнилось сияющими индивидуальными лицами. Бесчисленные миллионы лиц.
"Я помогу тебе, ты быстро приспособишься. Войди в меня". — Лабинус подошел ближе.
Тевернер сообразил, что он тоже блестящий овоид. Затем с его мозгом слился другой мозг. С первого же мгновения контакта он узнал Лабинуса лучше, чем знал кого-либо в жизни — пережил его детство на севере Франции во времена цезаря Августа, солдатскую службу в Седьмом легионе в Галлии, Британии и Африке, выход в отставку в звании центуриона, жизнь на маленькой ферме, воспитание четверых сыновей, смерть летним жарким вечером на открытом воздухе, под дубом…
Тевернер отодвинулся, чувствуя себя неловко.
"Расслабься. Верь. Отдай себя", — сказал Лабинус.
Тевернер снова вошел в контакт и на этот раз не почувствовал неудобства, потому что он и Лабинус были братьями, делившими рождение, жизнь и смерть. Он смутно и благодарно понял, что Лабинус впитал изгибы его, Тевернера, жизненной линии, и это не было неприятно.
Они смешались, как распустившиеся цветы и насекомые вокруг них, и окрасили пространство безымянными оттенками энергии, а твердые звезды хрустели, мягкие звезды шептали, и питание шло от солнца, и Мнемозина горела жизнью, и Мать-масса растягивала вокруг свои бесплотные ветви…
Знание, — объективное и молчаливое, затопило Тевернера.
"Главная и универсальная единица жизни — эгоны, — сообщил Лабинус. Они создают облака энергии в межзвездном пространстве, питаясь мельчайшим количеством энергии звездного света. Они рождаются непрерывно, потому что эгон в своем первичном состоянии впечатывает свой рисунок в поток первобытной энергии и таким образом создает других своей породы".
"Ты — эгон?" — мозг Тевернера шагнул вперед.
"Да".
"А я?"
"Тоже".
"Самоподдерживающийся образец энергии. — Тевернер сделал интуитивный скачок. — Это означает…"
"Да. Ты бессмертен".
"Бессмертен! — Галактики, кажется, остановились в своем движении. — Но если я родился в космосе… здесь… почему же я жил как человеческое существо?"
"В первичном состоянии эгон не имеет личности, — продолжал Лабинус. Он лишь сущность жизни и имеет противоэнтропическую тягу вперед к более высокой ступени организации. Он достигает этого путем установления связи с новосотворенным существом, живущим в физическом плане. Существо-хозяин может быть человеком, животным, птицей, рыбой — любым существом, имеющим определенный уровень врожденной сложности нервной системы и способным к развитию. В пространственно-временном континууме так много эгонов, что каждое разумное или полуразумное создание, которое когда-либо существовало, имеет прикрепленного к нему эгона".
"Я все-таки не понимаю".
"Являясь частью окружения, идеально подобранный к межзвездной среде эгон не вынужден развиваться. Он останется навсегда несамостоятельным кочевником панспермической мысли-массы, но инстинкт движения вперед к высшей стадии бытия влечет его к формированию связей с тем существом, которое родилось во враждебном окружении, заставляющим его развивать свои силы, чтобы существовать".
"Значит эгон — дубликат?"
"Когда физический хозяин растет и зреет, его центральная нервная система становится невероятно сложной через взаимодействие тела с окружающей средой. Это развитие соответствует во всех деталях развитию эгона. Но когда хозяин умирает, эгон освобождается от своего добровольного рабства. Снабженный индивидуальностью, высшей сложности рисунком самоподдерживающейся энергии, он возрождается в своем наследии бесконечной жизни.
Итак, смерть хозяина — просто дверь в новую жизнь, потому что он эгон".
Поток информации затоплял Тевернера, и он снова чуть-чуть отделился от Лабинуса, нарушив мысленный контакт. Вселенная толпилась вокруг него, пылая мириадами энергетических красок, полная движения и жизни.
"Слишком много", — сказал он.
"Не беспокойся. Привыкнешь. Время есть".
Мысли, направляемые к нему Лабинусом, в сущности, не были одновременными, как теперь понял Тевернер, когда заметил, как быстро его мыслительные процессы становятся равными процессам Лабинуса. Холодный энтузиазм зашевелился в нем, когда он начал усваивать истину о феномене, именуемом Жизнь.
"Я еще не очень ясно понимаю, — передал он. — Мак Тевернер — мое физическое тело — мертв, однако я жив".
"Да. Одна копия книги сгорела, но другая цела".
"И я никогда не умру?"
"Ты никогда не умрешь. — По лицу Лабинуса прошла тень. — От естественных причин…"
"Значит мои родители живы?"
"Подожди. — Пауза. — Да, твои родители живы".
"Я могу говорить с ними?"
"Возможно, при случае. Они — часть субмассы".
Энтузиазм Тевернера возрастал. Это было странное, холодное пламя, оно показалось ему тревожным, но его мозг прыгнул вверх, в вечную среду сверкающей нервной энергии, бьющей на слиянии двух великих потоков человеческой мысли: спиритуализма и материализма. Классические религии Земли, формулировки древних инстинктов Мака доказывались нитями чистой силы, размножающейся среди звезд. Жизнь вечна; вначале она связана с телом, но независима от него. Смущение и страх вторглись в сознание Тевернера вечность, бесконечность…
"Ты не одинок в пути", — мягко сказал Лабинус, и за его мыслями мерцали концепции еще более обширные, чем те, что уже влились в мозг Тевернера.
Мать-масса! Тевернер глядел в пугающе яркое облако, окружавшее Мнемозину, и потребность, которая всегда составляла большую часть его жизни, хотя он и не знал об этом, внезапно была удовлетворена. Родилось ощущение свершения и полноты, смешанное с эмоциями, превышающими эмоции человеческой копии.
"Скажи мне!"
"Нет надобности говорить, мой друг. Все, во что ты верил, — правда. Лабинус готовился отойти. — Иди с жизнью".
"Ты пойдешь со мной?"
"Позднее. Надо принять других".
Тевернер почувствовал, что его тащит к Матери-массе, сначала медленно, потом с усиливающейся скоростью.
Пространство было заполнено эгонами. Он проходил сквозь них, они сквозь него. При каждом контакте обменивались жизнями, сознание Тевернера распухало от памяти тысяч существований, но он все еще был на внешних границах Матери-массы. Знание его судьбы распускалось в нем самопроизвольно…
Эгоны — существа общительные, объединенные какими-то приближающимися к бесконечности связями через взаимодействие их личностей. Они не покидают живущих особей на их родной планете до тех пор, пока жизнь полностью не иссякнет в этом мире. На этой стадии, когда история жизни полностью закончена для планеты, невообразимо обширная корпорация личностей, составленная из всех разумных существ, когда-либо живших на планете, покидает ее.
Затем происходит бесконечное паломничество через вечность к интеллектуальным приключениям, что вне пределов понимания любого единичного мозга. Возможно, для прохода через другой континуум, когда этот континуум умирает от смертельного накала, чтобы оплодотворить новые миры, вдохнуть жизнь в миллиарды свежих планет; возможно, для того, чтобы объединиться с другими мировыми мозгами, и объединяться снова и снова в поисках Предела.
Жажда Тевернера к абсорбции росла, и с ней росла и его скорость. Сияющие ветви эгон-массы открылись, сложились вокруг него, обволокли. Затем пришла боль. Тевернер остановился.
"Жизнь, — закричал он в страхе, — ты отталкиваешь меня?"
Ответ пришел со всех сторон сразу.
"Нет, мой друг, не отталкиваю. Загляни в себя".
Он повернул свой мозг внутрь. Боль зародилась глубоко внутри его собственного существа, но, однако, пришла снаружи. Не из реального снаружи, где все было заполнено блеском разбросанных красок, но из другого снаружи, из ограниченного, тоскливого сна-существования, которое он знал до… до… Ощущение нежелания, отвращения, но физическая связь была еще очень сильна, и он был вынужден вспомнить… до… до того, как Джервез Фаррел спустил курок. Фаррел убил Тевернера, но было что-то еще, что в это время казалось более важным. Недовольство Тевернера росло: неизвестная сила держала его, привязав к обстоятельствам темной игры, в которой он когда-то участвовал.
Он хотел… он хотел, чтобы это случилось… Он вынудил Фаррела убить его, потому что… потому что иначе Тевернер выдал бы информацию, которая привела бы других к смерти.
Несмотря на его сопротивление, воспоминания вернулись: КОМсэк, устроивший штаб-квартиру на Мнемозине, война с сиккенами, видение красивого женского лица, странно затемненного… Лисса!
Тевернер растерялся. Лисса. Она держала его. Но как?
И зачем? Возможно ли, что смутно припоминаемая вещь звалась любовью и вызвала такие прочные цепи, что он не мог разорвать их? Холодная ярость разлилась в нем.
"Отпустите меня, — просил он, — я должен жить. Я требую своей жизни, отказываюсь быть связанным с тьмой".
"Потерпи, — прошептал ближайший эгон. — Перед тобой вечность".
"Как я могу ждать, когда я познал Жизнь?"
"Ты должен ждать, — мысль была полна сострадания, — до тех пор, пока связь не порвется".
"Но я не…"
Мысль Тевернера потерялась, потому что Вселенная вокруг него взорвалась в хаосе. Эгоны бросились через него в неожиданном бегстве, из них выбивался страх, как кровь из артерии. Цвета угрожающе изменились, Мать-масса корчилась и кричала миллионами беззвучных голосов, и два черных крыла прокладывали свой быстрый и жестокий путь через центр мальстрема.
Крылья резко свернулись и исчезли.
По их следам шло молчание и чувство непереносимой скорби. Возобновив контакт, Тевернер почувствовал пульсирующую сквозь него печаль, а с ней невероятное сознание, что эгоны мертвы. Эгоны — наследники вечности — убиты черными крыльями, и боль, испытываемая их товарищами, бесконечно сильнее той, что чувствует человек, стоящий на коленях у смертного ложа любимой. Скорбь переполнила Тевернера, вытеснив из его мозга все мысли.
Через какое-то время он вернулся к области сознания.
"Я видел два черных крыла. Это… враг?"
"Нет, это не враг".
"Я не понимаю".
Пауза, и Тевернер почувствовал, что сейчас узнает о чем-то худшем, чем существование неумолимого врага.
"Единственные существа, могущие уничтожить эгонов, — это люди, и они делают это, даже не зная о нашем существовании".
"Но крылья…"
"Крылья космических кораблей Федерации, прибывших на Мнемозину, мой друг. Крылья баттерфляй-кораблей".
Глава 2
Каким-то образом смерть укрепила физическую связь Тевернера с Лиссой.
Неизменившиеся элементы его характера, отзываясь на положение эгонов, казалось, возобновили для него эмоции темной игры. Интенсивная боль в бесформенных контактах напомнила ему, что человечество тоже стояло перед эквивалентом черных крыльев — сиккенским воином. Принципиальное различие было в том, что сиккенская психология, культура, мотивы их желания уничтожить человечество были непонятны людям, в то время как эгоны прекрасно знали природу своего бедствия.
Межзвездный двигатель Буссарда, названный так после двадцатого столетия по имени физика, задумавшего его, использовал в пространственной обстановке принципы обычного реактивного двигателя — в том, что касалось окружающей среды. Два огромных магнитных поля, протянувшиеся в космосе на сотни миль от корабля, стремились ионизировать материю, чтобы использовать ее и как рабочую газообразную среду для обеспечения реактивной массы, и как источник энергии для термоядерного реактора.
Суперпроводящие наносы, создаваемые полями, предназначались для отклонения тяжелых частиц от жилых помещений и других чувствительных отделов корабля.
В первоначальном чертеже Буссарда было показано, что ионизацию среды перед кораблем будет производить внешнее оборудование, но развитие лазерной энергии дало другой ответ. Изливая энергию гамма-лучей в подходящую звезду, можно заставить ее стать Новой, благодаря чему тысячи кубических световых лет космоса будут заполнены энергетически мощной материей. Торговые пути Федерации были вымощены обломками уничтоженных звезд. Природа Галактики изменилась от встречи с диктатом человеческой торговли. В этих неестественно активных районах корабли могли эффективно увеличивать скорость до шестикратной световой, при которой тахионная форма обретала жизнь, и поэтому никто, кроме горстки философов и поэтов, никогда не протестовал против беспримерной беззаботности человеческого рода по отношению к влиянию их проектов на структуру континуума.
Похожие на крылья магнитные поля дали космическому кораблю его популярное название — баттерфляй-корабль.
"Прелестное, причудливое название, — думал Тевернер, — для величайшей трагедии, в которую когда-либо попадала человеческая раса".
Когда контакты с окраиной эгон-массы стали тверже и более многогранными, он обнаружил, что мрачное сознание этой трагедии растет в нем, но не в границах мыслей и идей, а в чистых концепциях. Плывя между странными перспективами красоты и новых красок, он рассматривал эти концепции. В его мозгу повернулся ключ, дверь открылась и из незнакомого угла брызнул резкий свет на прошлую жизнь Тевернера, на всю человеческую историю.
Как только разумная жизнь зашевелилась по лику Земли, вокруг образовалась эгон-масса, сосредоточившись не столько на самой планете, сколько в ее биосфере, на разнообразных, однако связанных между собой формах жизни.
В эгон-массу входил всякий мозг, когда-либо существовавший на Земле. Гений, дурак, хмурая обезьяна, спящая собака, убийца, святой, дикарь, физик — все были там. Трепетно-прекрасные эгоны детей, умерших в материнской утробе, смешивались с цезарями, отдавая то, что восприняли, и внося свой особый вклад в эгон-массу для полной комплектации — мировой мозг Земли должен включать в себя каждый фрагмент жизни.
Обширный резервуар сознания не мог быть перехвачен непосредственно человеческой, относительно грубой нервной системой, но мог общаться с живыми существами с помощью разреженных облаков энергии. Тому пример древний феномен вдохновения. Артисты, писатели, ученые всем своим существом желали решить свои проблемы, и иногда, если им везло, передняя часть мозга достигала контакта с эгон-массой и извлекала нужное знание. Человеческая мысль — хроника таких заимствований из запаса опыта и мудрости расы. Многие по вдохновению чувствовали существование великой внешней силы, которая представала перед ними, чаще всего во сне, с полным решением задачи. Люди бывали потрясены этой природой сообщения.
Музыканты и поэты рассказывали, как произведения приходили к ним готовыми, со всеми деталями сразу, без всяких усилий с их стороны, и их творческая работа состояла лишь в том, чтобы как можно скорее положить это на бумагу, пока видение не поблекло.
Вот таким образом, при поддержке неистощимой кладовой гениев своей расы, человек сумел получить в собственность звезды — пока не появился баттерфляй-корабль.
Мерцающие магнитные крылья срывали громадные ряды эгон-массы, убивая эгонов миллионами, смахивая прочь мировой мозг человечества, его гениев, его наследие бессмертия, все…
Тевернер неожиданно понял, почему война с сиккенами шла так неудачно. Впервые за всю свою историю люди были вынуждены стоять голыми перед мощным противником — без своих гениев, их силы неравноценны. Призрачные контуры величайшей истины всплыли на миг на горизонте мозга Тевернера, но поток мыслей отнес его к легендам о Мнемозине — планете поэтов, последнем редуте человеческого духа…
Единственная планета в Федерации, где не могут действовать баттерфляй-корабли.
Эгон-масса Земли разметена, и копии с других планет Федерации бежали на Мнемозину, но очень немногие могли думать и творить, и ловить вдохновение так, как они привыкли. Мозг Тевернера пылал, когда возобновившиеся воспоминания зажигались новоприобретенным знанием.
МАКРОН, громадный компьютер, используемый для ведения войны, заставил КОМсэк перевести штаб-квартиру на Мнемозину. Имея в своем распоряжении все сведения и факты, не начал ли МАКРОН доходить до смутного, бледного понимания? Не шевельнулось ли псевдосознание в его металло-керамическом мозгу и не установило ли подспудную истину всякого проявления жизни? На эмпирической основе, возможно, МАКРОН вытащил Тевернера с фронта и сделал его дизайнером оружия. Он, конечно, обратил внимание на необычно высокую концентрацию интеллектуалов на Мнемозине. Но способен ли МАКРОН связать эту особенность с астрономической особенностью, которая отгораживала планету от баттерфляй-кораблей? Есть ли у него мотивировка или авторитет, чтобы дать команду, которая спасет человечество от исчезновения?
Тевернер почувствовал, как растет в нем страдание, когда осознал, что время человечества, время Лиссы и Бетии истощается, что человек должен отозвать свои великолепные, но смертельные корабли и сражаться другим оружием до тех пор, пока его гений не возродится и не вернется к нему, если… — мысль ударила, как молотом, — если еще не поздно.
Он вдруг обнаружил, что эгоны как бы отдалились от него. Его мысль перекинула мост к ближайшему — Кистра-Гурле, умершему около пяти тысяч лет назад, члену недолго существовавшей североафриканской цивилизации, о которой археологи не подозревали. Он ковал мечи и умер в сравнительно молодом возрасте от аппендицита.
"Что мне делать?"
"Делать? — Кистра-Гурл послал холодную симпатию. — Я чувствую твою боль, Мак Тевернер, но помочь не могу.
Потерпи, связь оборвется со временем".
"Дело не во времени. Это не касается лично меня".
"Твоя боль растет на связи. Когда ты освободишься, ты перестанешь смотреть сквозь темное стекло физических глаз. Ты поймешь, что для человечества лучше всего вымереть сейчас, пока крылатые корабли не разрушили большую часть мирового мозга".
"Я не могу даже думать об этом", — запротестовал Тевернер.
"Это из-за связи. Помни, что ты живешь теперь потому только, что твой эгон избежал уничтожения. Каждый раз, когда корабль проходит через нас, многие эгоны умирают настоящей смертью. Люди, еще живущие на Мнемозине, также осуждены на настоящую смерть, если их эгоны погибнут".
"Я знаю. И знаю, что неправильно предпочесть протожизнь истинной, но… А что это за связь? Это случалось и с другими?"
Мысль Кистра-Гурла окрасилась усмешкой.
"Это случалось и с другими до тебя, но феномен усиления чрезвычайно редок, с тех пор как наука победила романтизм".
"Навязчивые вещи! Я не могу… — Тевернер прервал мысль. — Почему ты отключился?"
Он увидел, что пространство между ним и окружающими эгонами увеличилось, и он остался в центре сияющей сферы чувств.
"Что-то случилось, — пришла слабая мысль Кистра-Гурла. Потоки страха прошли через его мозг. — Я думаю, что тебя призывают, Мак Тевернер. Мать-масса зовет тебя".
"Не надо!"
Тевернер отреагировал внезапным страхом на то, что сфера вокруг него приняла сначала форму яйца, потом конуса, затем открылся туннель, идущий под эгон-массу, под лунные обломки Мнемозины, глубоко в сердце мирового мозга. Тевернер хотел отступить, но непреодолимая сила закрутила его и потащила в туннель, все быстрее и быстрее, в то время как миллионы личностей проносились мимо него; мысле-образы мужчин, женщин, детей, птиц, всевозможных животных смешивались, бежали вместе, возникали в едином объединении личностей Земли, граждан непостижимого суперобщества, живущего вечно.
"Я не готов", — прорыдал Тевернер, почувствовав, что спуск замедляется.
И остановился.
Слепящий блеск полыхал вокруг него; он уже ничего не сознавал, кроме идеально-правильной сферы, парившей в центре мирового мозга.
Затем его чувства успокоились, и он заметил, что сияющая как солнце сущность — не один эгон, а множество, абсолютно гармоничное, составляющее единый устрашающий образ Мозга. Личности-образы непрерывно объединялись и перемешивались. Когда высшее психическое давление подавило энергию мыслей Тевернера, он осознал, что в это объединение входят да Винчи, Христос, Аристотель…
Перегруженное сознание Тевернера смялось.
Мыли суперэгона были чисты и ясны, как призматические кристаллы бриллиантовой огранки.
"Этот человек связан с основным инструментом?"
"Да".
"Будет ли связь поддерживаться точным двухсторонним общением?"
"Нет, как мы предсказывали".
"Он готов вернуться?"
"Да".
"Физические условия удовлетворительны?"
"Да".
"Он совместим с генной структурой Типа II?"
"Совместим".
"Делайте. Вильям Ладлем будет общаться с нами".
Давящие на Тевернера оковы несколько ослабли. Один эгон пошел на контакт с ним, и Тевернер впитал его личность. Вильям Ладлем родился в Лондоне в 1888 году в бедности, стал трубочистом в шестилетнем возрасте и через три года погиб от удушья в переходах трубы банкирского дома в Кенсингтоне. В Тевернере проснулась жалость, но вскоре утихла. Он коснулся ясного интеллекта, безграничная мощь которого, родись он в других условиях, могла бы оказать влияние на историю двадцатого века и изменить ее; как эгон, он достиг уровня свершений, какие недоступны обычному мозгу.
"Мак Тевернер, — послал мысль Ладлем, — ты знаешь, почему ты не был втянут в Мать-массу?"
"Да. Я…"
"Не тревожься. Мы разделяем твое продолжающееся беспокойство за судьбу человечества".
Удивленный явным противоречием — от других эгонов он узнавал совсем другое, — он попытался исследовать дальше мозг Ладлема, но наткнулся на непроницаемый барьер.
"Я должен сказать тебе, — продолжал Ладлем, — что, при некоторых превалирующих обстоятельствах, для развитого эгона возможно возвращение в физический план".
"Как?"
"Если мы предложим тебе вернуться в физическое существование на Мнемозину, чтобы ты мог попытаться исправить роковую ошибку, заключающуюся в использовании людьми баттерфляй-кораблей, согласишься ли ты?"
"Ты знаешь, что соглашусь".
Мысль о том, чтобы прервать свое существование как эгона, была тяжела Тевернеру, но он видел странно потемневшее женское лицо и чувствовал боль Лиссы.
"Я должен".
"Несмотря на возможные последствия? Я упоминал, что такое перемещение приемлемо при определенных условиях".
"Я согласен на любые условия".
"Хорошо. — Мысли Ладлема наполнились симпатией. — Физические условия, при которых возможен переход, следующие: развитый эгон мажет снова появиться в физическом плане, если генетическая структура второго хозяина соответствует структуре первого. Иначе говоря, когда второй хозяин — прямой потомок первого".
Через Тевернера прошла волна разочарования.
"Тогда это невозможно. У меня нет… — Мысль его резко оборвалась предчувствием, сковавшим его мозг. — Ты хочешь сказать, что Лисса?.."
"Сын, — заверил Ладлем. — Эмбриону почти два месяца".
"Я не знал. Не имел представления".
"Она одна знала это. Исключительное давление ее общественного положения, боязнь за карьеру отца и здравый смысл заставили ее скрыть беременность".
"Фаррел! — Тевернер понял и вздрогнул, как от физического удара. — Так вот почему она вышла замуж за Фаррела!"
"Именно. Ну, твое решение не поколеблено?"
"Я… — Тевернер не сразу мог связать свои мысли. — Я откажу в жизни собственному сыну…"
"Только в протожизни. Его эгон будет отозван. Мы гарантируем ему место вблизи центра Матери-массы".
Тевернер колебался, но снова увидел затуманенное женское лицо.
"Я принимаю".
Обширный интеллект эгон-массы поднял его, и его личность сфокусировалась на почке мозга зародыша в чреве Мелиссы Гренобль.
