Джон Бретон несколько раз выходил их дома к машине и тут же возвращался за чем-нибудь — каким-то документом, сигаретами, записной книжкой. Напряжение в груди Джека стремительно нарастало, и, пробормотав какое-то извинение, он отправился в уединение своей спальни. Там он присел на край кровати и прислушался, не заурчит ли «линкольн», удаляясь к воротам.

Наконец, он услышал то, чего ждал, он вышел на площадку лестницы и спустился на один марш. Там, в темном смутном безмолвии большого дома, он остановился, колеблясь, ощущая себя щукой, задумчиво выбирающей нужную глубину в бурой воде. «Девять лет! — кружилось у него в мозгу. — Я умру. Прикоснусь к ней и умру!»

Наконец, он спустился — крадучись, как ни старался, и вошел в кухню. Кэт у окна мыла яблоки. Она не оглянулась и продолжала обдавать бледно-зеленые плоды холодной водой. В этом простом домашнем занятии Бретону померещилось что-то нелепое.

— Кэт, — сказал он, — зачем ты их моешь?

— Инсектициды. — Она все еще не обернулась к нему. — Я всегда мою яблоки.

— Ах, так… И тебе обязательно нужно заниматься этим сейчас? Дело не терпит отлагательств?

— Я хочу убрать их в холодильник.

— Но ведь спешки никакой нет?

— Да. — В ее голосе прозвучало раскаяние, словно он принудил ее признаться в чем-то постыдном.

Бретон почувствовал себя виноватым. Он же ее мучает!

— Ты когда-нибудь замечала, что в воде фрукты выглядят более яркими и сочными?

— Нет.

— Но это так. И никто не знает, почему… Кэт!

Она обернулась к нему, и он схватил ее за руки — мокрые, холодные, будящие жуткие воспоминания в глубинах памяти. Он целовал стылые пальцы, словно наложив на себя епитимью.

— Не надо! — Она попыталась вырвать руки, но он только крепче сжал их.

— Кэт! — сказал он настойчиво. — Я потерял тебя девять лет назад, но ведь и ты потеряла что-то. Джон тебя не любит, а я люблю. Только и всего.

— Не стоит делать поспешные выводы из поведения Джона.

— Мне можно. И взгляни на факты! Он уехал в контору, будто ничего не произошло. Оставил нас вдвоем. Ты думаешь, я бы оставил тебя вдвоем с тем, кто прямо назвался моим соперником? Да я бы… — Бретон оборвал фразу. Он собирался сказать, что скорее убил бы этого соперника.

— В нем говорит обида. Видишь ли, Джон практикует, так сказать, душевное дзюдо. Если ты толкаешь, он тянет, если ты тянешь, он толкает.

Кэт говорила торопливо, с отчаянием. Бретон притянул ее к себе. Он нежно скользнул ладонью по ложбинке ее шеи к затылку, обхватил его под волосами всеми пятью пальцами и повернул к себе ее лицо. Она несколько секунд сопротивлялась, и вдруг прильнула открытыми губами к его губам. На протяжении этого первого поцелуя Бретон не закрывал глаз, стараясь запечатлеть этот миг в памяти со всей полнотой, вознести его за пределы времени.

Потом они лежали за опущенными шторами спальни в пергаментном свете. Бретон изумленно всматривался в потолок. «Вот это, — думал он, — и есть ясность рассудка?» Он позволял мозгу впитывать ощущение блаженного бытия, переполнявшее все его тело. В таком настроении любая мелочь, связанная с процессом жизни, была прекрасной. Он готов был извлекать неизбежное наслаждение из тысяч самых обыденных, самых простых вещей — наслаждение, утраченное где-то на протяжении пути: подниматься на холм, пить пиво, рубить дрова, писать стихи…

Он положил руку на прохладное бедро Кэт.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Голос ее был сонным, далеким.

Бретон кивнул, оглядывая комнату совсем новыми глазами. В желтизне перехваченных шторами солнечных лучей было нечто средиземноморское, какая-то убаюкивающая удивительная прозрачность. В созданной им вселенной Времени Б не обнаруживалось ни единого порока.

В его памяти всплыл отрывок старого стихотворения, поразительно отвечавший этим ощущениям.

Он приподнялся на локте и посмотрел на Кэт сверху вниз.

— Мое настоящее имя Каналетто, — сказал он.

Она посмотрела на него снизу вверх, чуть улыбнулась и отвернула лицо. Он понял, что она думает о Джоне. Бретон опустился на подушку, машинально подсунув палец под ремешок часов, чтобы прикоснуться к бугорку хрономоторной капсулы, зашитой под кожей. Джон Бретон был единственным пороком Времени Б.

Но портить его ему оставалось недолго.