Бретону в тесной ловушке скуки звонок показался восхитительным. Он встал и пошел через гостиницу в холл.

— Кто бы это мог быть, милый? — Кэт Бретон сдвинула брови, досадуя на неуместное вторжение.

Бретон мысленно перебрал полный колчан сарказмов, немедленно пришедших ему на ум, и — памятуя о присутствии гостей — выбрал наименее смертоносный.

— Я что-то не узнаю звонка, — ответил он ровным голосом, и матово-розовые губы Кэт еле заметно сжались. Она припомнит это, чтобы обсудить поподробнее в три часа ночи, когда он, наконец, начнет засыпать.

— Старина Джон всегда в ударе, — быстро сказал Гордон Палфри своим тоном «ну-ка, посторонитесь, дайте мне проявить такт!». Мириам Палфри улыбнулась загадочной ацтекской улыбкой, а глаза ее продолжали поблескивать, точно две шляпки крепко вбитых гвоздей. Супруги Палфри были последним приобретением его жены, их присутствие обычно вызывало у Бретона ноющую боль в животе. Вяло улыбнувшись, он закрыл за собой дверь, взял трубку.

— Алло, — сказал он. — У телефона Джон Бретон.

— Ах, так мы теперь зовемся Джоном, а? Просто Джек нас больше не устраивает? — В мужском голосе сквозило напряжение, словно говоривший подавлял какое-то сильное чувство. То ли страх, то ли торжество.

— Кто говорит?

Бретон безуспешно пытался узнать этот голос, с тревогой сознавая, что телефонная линия — вход в его дом, открытый для всех. Чужие мысли врывались к нему, и он оставался в невыгодном положении, пока звонивший не называл себя. В этом было что-то глубоко нечестное.

— Кто это?

— Так ты правда не знаешь? Ин-те-рес-но.

Что-то в этих словах вызвало у Бретона смутное беспокойство.

— Послушайте! — сказал он сухо. — Либо назовитесь, либо повесьте трубку.

— Не злись, Джон. Я с одинаковым удовольствием сделаю и то, и другое. Звоню я просто, чтобы убедиться, что застану вас с Кэт дома. А теперь вешаю трубку.

— Погодите! — рявкнул Бретон, сознавая, что позволил неизвестному задеть себя всерьез. — Вы не сказали, зачем хотите явиться к нам.

— За своей женой, — любезно пояснил голос. — Ты живешь с моей женой вот уже почти девять лет… И я намерен забрать ее.

В трубке щелкнуло, и замурлыкал сигнал отбоя. Бретон несколько раз ударил по рычагу, и лишь потом заметил, что изображает кадр, примелькавшийся в старых кинофильмах. Но если звонивший повесил трубку, то, как ни выбивай чечетку на рычаге, связь не восстановится. Ругаясь себе под нос, Бретон положил трубку и несколько секунд стоял у телефона в недоумении.

Дурацкий розыгрыш, что же еще. Но вот чей?

Среди его знакомых был только один завзятый шутник — Карл Тафер, геолог в его консультационной инженерной фирме. Однако, когда он в последний раз видел Карла в конторе часа два назад, тот мрачно искал ошибку в измерениях, которые фирма провела на участке, предназначенном для постройки цементного завода под Силверстримом. Вид у Тафера был крайне озабоченным — какие там розыгрыши, да еще построенные на щекотливых двусмысленностях. Разговор был нелепым — как раз в духе свихнутых любителей интриговать по телефону кого попало, — но в нем просвечивало и кое-что неприятное. Например, неожиданная шпилька, что он больше не называет себя Джеком. Своим полным именем Бретон начал пользоваться из престижных соображений, когда его дела пошли в гору, но произошло это давно и — тут в нем вспыхнуло возмущение — никого, кроме него, не касалось. Однако какой-то упрямый кусочек его подсознания так и не смирился с этим изменением, и неизвестный словно обладал способностью видеть его насквозь, распознав в темном пятне злокачественную опухоль вины.

Бретон замер у двери гостиной, вдруг сообразив, что телефонный псих добился своего: он обдумывает его звонок и так, и эдак, вместо того, чтобы тут же выбросить из головы эту чепуху.

Он скользнул взглядом по залитым оранжевым светом панелям холла и вдруг пожалел, что год назад не послушал Кэт и не переехал в дом побольше и посовременней. Из старого жилища он вырос и уже давно расстался бы с ним без сентиментальности… «Вы живете с моей женой вот уже почти девять лет». Бретон нахмурился, вспомнив эти слова — звонивший никак не мог намекать, будто был тогда женат на Кэт.

Ведь он-то женился на ней одиннадцать лет назад. Однако цифра девять словно что-то подразумевала, отзывалась многослойной тревогой, как будто его подсознание уловило его смысл и со страхом ожидало следующего хода.

— О, Господи! — вслух сказал Бретон и с отвращением хлопнул себя по лбу. — Я псих не меньше него.

Он открыл дверь и вошел в гостиную. За время его отсутствия Кэт устроила полутьму и придвинула к Мириам Палфри заранее приготовленный кофейный столик с ручкой и стопкой простой белой бумаги, и короткие, похожие на слизней, пальцы Мириам уже плавно двигались над ними. У Бретона вырвался беззвучный стон: они-таки устроили сеанс! Палфри как раз вернулись из трехмесячной поездки по Европе и весь вечер делились впечатлениями, а потому в нем зашевелилась надежда, что хоть на этот раз обойдется без общения с духами. Надежда эта давала ему терпение слушать их туристские рассказы.

— Кто звонил, милый?

— Не знаю. — Бретону не хотелось говорить о звонке.

— Не тот номер?

— Да.

Глаза Кэт впились ему в лицо.

— Но ты оставался там так долго! И, по-моему, кричал что-то.

— Ну, — раздраженно буркнул Бретон, — скажем, номер был тот, но звонил не тот.

Гордон Палфри восторженно фыркнул, а огонек в глазах Кэт угас, сменившись холодом разочарования, словно Бретон выключил телевизор, едва началась интересная передача. Вот еще труп для вскрытия в глухие часы ночи, когда все нормальные люди спят, и даже занавески на их окнах дышат ровно под дуновение ночного ветерка. «Ну почему, — подумал он виновато, — я всегда царапаю Кэт при ее друзьях? Но почему она царапает меня все время, демонстрируя из года в год принципиальное равнодушие к моим делам, но подвергая меня допросу с пристрастием из-за дурацкого телефонного звонка?»

Он тяжело опустятся в кресло, и его правая рука инстинктивно подобралась к стопке с виски, пока он обводил комнату взглядом и одаривал гостей радушной улыбкой.

Гордон Палфри поигрывал расшитым серебряными звездами квадратным куском черного бархата, который неизменно закрывал лицо его жены во время сеанса, однако продолжал разглагольствовать про Европу.

Он пускался в бесконечные описания, ничуть не обескураженный театральными содроганиями, которые позволял себе Бретон при каждом изречении вроде: «Французы обладают великолепным чувством цвета». Он обсасывал утверждение, что европейские сельские дома все отделаны с несравненно лучшим вкусом, чем любые шедевры американских специалистов по интерьерам. Вновь замкнутый в янтарной темнице скуки, Бретон ерзал в кресле, опасаясь, что не выдержит до конца вечера, виновато думая, что ему сейчас следовало помогать Карлу Таферу с изысканиями для цементного завода. Без запинки, очень плавно — четкий признак врожденной занудности — Палфри перешел от интерьеров к старому горцу, который в убогой своей хижине ткал вручную клетчатые пледы, хотя был совершенно слеп. Однако его жена уже впала в предшествующее танцу беспокойство.

— О чем ты говоришь, Гордон? — Мириам Палфри откинулась на спинку кресла, а ее занесенные над верхним листом руки начали покачиваться, внезапно ныряя вниз, точно две хищные птицы, парящие на сильном ветру.

— Рассказываю Кэт и Джону про старого Хэмиша.

— О да, мы сполна насладились старым Хэмишем. — Голос Мириам перешел в глухое бормотание, и Бретону почудилось, что он слышит пошлейшее подражание актеру, специализирующемуся на амплуа киновампиров. Тут он заметил восторженное внимание на лице Кэт и решил перейти в атаку во имя здравого смысла.

— Ах, так вы насладились старым Хэмишем! — произнес он неестественно громким и бодрым голосом. — Какая картина встает перед глазами! Я просто вижу, как старый Хэмиш обмяк в углу своей хижины — пустая опавшая оболочка, ибо он исполнил свое предназначение — им насладились супруги Палфри!

Но Кэт махнула, чтобы он замолчал, а Гордон Палфри, тем временем расправивший черный бархат, задрапировал им откинутое лицо Мириам. Тотчас ее пухлые белые пальцы схватили ручку и запорхали по листу, аккуратным почерком выписывая строку за строкой. Гордон стоял на коленях возле кофейного столика и придерживал лист, который, едва он заполнялся, Кэт снимала со стопки благоговейным движением, что возмущало Бретона больше всего остального. Ну, пусть его жену интересует так называемое автоматическое письмо, но почему она не хочет взглянуть на него более рационально? Он бы и сам, пожалуй, помог ей исследовать это явление, если бы она упрямо не зачисляла каждую строку в категорию «посланий оттуда».

— Кто-нибудь хочет еще капелюшечку? — Бретон встал и направился к шкафчику-бару с зеркальной задней стенкой. — «Капелюшечка! — подумал он с омерзением. — Черт! Во что они меня превращают?» Он налил себе щедрую порцию шотландского виски, добавил содовой и, прислонившись к бару, уставился на живую картину в противоположном углу комнаты.

Туловище Мириам Палфри осело в кресле, но рука писала с почти стенографической скоростью — тридцать слов в минуту, а то и больше. Обычно она извергала цветистую старомодную прозу о том, о сем с большими вкраплениями существительных типа Красота и Любовь, обязательно написанных с большой буквы. Палфри утверждали, будто ее рукой водят покойные писатели, и определяли по стилю, кто именно. Бретон придерживался собственного мнения и даже себе не признавался, как сильно задевала его безоговорочная готовность Кэт принимать на веру то, в чем он видел фокус-покус, заимствованный из салонных развлечений викторианской эпохи.

Прихлебывая виски, Бретон следил, как Кэт забирает листы один за другим, ставит номер в верхнем углу и укладывает в новую стопку. За одиннадцать лет брака физически она почти не изменилась — высокая, все еще худощавая, она одевалась в яркие шелка, льнувшие к ней, подумал Бретон, словно оперение великолепной тропической птицы. Однако ее глаза стали гораздо старше. Пригородный невроз, решил он, что же еще? Распадение семьи, запечатленное в индивиде. Наклей ярлычок и забудь. Женщина только тогда окончательно становится женой, когда ее собственные родители умирают. Объедините сиротские приюты и брачные конторы… «Что-то я много пью…»

Тихий взволнованный возглас Кэт вновь привлек его внимание к группе у стола. Рука Мириам Палфри начала словно бы описывать спирали, как будто рисуя цветок — так, во всяком случае, казалось на расстоянии. Он подошел ближе и увидел, что она, действительно, пишет по медленно расширяющейся спирали, слабо постанывая и подергиваясь. Край черного бархата на ее запрокинутом лице то приподнимался, то снова опадал, точно жаберный мешок какого-нибудь морского моллюска.

— Что это? — Бретон задал вопрос неохотно, опасаясь проявить излишний интерес, но понимая, что это нечто новое. При звуке его голоса Мириам неуверенно выпрямилась, и Гордон Палфри обнял ее за плечи.

— Не знаю, — ответила Кэт, поворачивая лист в длинных тонких пальцах.

— Это… это стихи!

— Ну, так послушаем их, — произнес Бретон благодушно, злясь, что позволил втянуть себя в это шарлатанство. Однако быстрота и ловкость, с какой писала Мириам, произвели на него впечатление.

Кэт откашлялась и прочла:

Бретона эти строчки смутно встревожили, хотя он не мог бы объяснить, почему. Он вернулся к бару и, пока остальные изучали этот стихотворный отрывок, хмуро смотрел на отраженный строй бутылок, бокалов и рюмок. Прихлебывая позвякивающее льдом виски, он смотрел в собственные глаза среди стеклянного блеска, и тут — внезапно — в его сознании всплыл смысл, который мог быть скрыт во фразе «вот уже почти девять лет». В этом была подоплека телефонного звонка, если он не ошибся. Психологическая глубинная бомба с точно рассчитанным моментом взрыва.

Девять лет назад без одного месяца полицейская патрульная машина обнаружила Кэт, когда она брела по темной Пятидесятой авеню, а на ее лице были брызги человеческого мозга…

Бретон судорожно вздрогнул — в холле затрезвонил телефон. С дробным стуком он поставил бокал, вышел в холл и взял трубку.

— Бретон слушает! — резко сказал он. — Кто это?

— Добрый вечер, Джон. Что случилось? — На этот раз голос безусловно принадлежал Таферу.

— Карл! — Бретон рухнул в кресло и пошарил в поисках сигарет. — Вы мне уже звонили? Полчаса назад?

— Нет… Мне было не до звонков.

— Это точно?

— В чем дело, Джон? Я же сказал, что мне было не до звонков. С разведкой у Силверстрима дело скверно.

— Противоречия?

— Вот именно. Сегодня утром я провел проверку в восьми местах участка, а днем перепроверил с другим гравиметром. Насколько я могу судить в данный момент, первоначальные изыскания, которые мы провели месяц назад — это черт знает что! Новые данные, грубо говоря, на двадцать миллигалей меньше, чем следовало бы.

— На двадцать! Но в этом случае порода много легче, чем мы предполагали. Что-то вроде…

— Соли! — перебил Тафер. — Не предложишь ли ты клиенту вместо цементного завода открыть соляные копи?

Бретон сунул сигарету в рот и закурил, спрашивая себя, почему судьба выбрала именно этот вечер, чтобы пустить все под откос.

— Покушайте, Карл! Тут могут быть два объяснения. Первое вы уже упомянули: известняк, который, как нам твердо известно, пролегает под этим участком, внезапно преобразился в соль. Это мы, естественно, сразу отбросим. Значит оба наших гравиметра внезапно разрегулировались. Верно?

— Как будто, — устало сказал Тафер.

— Завтра мы возьмем напрокат новые инструменты и сделаем контрольные замеры.

— Я думал, что вы примете именно это решение. А знаете, Джон, сколько я сегодня исходил миль? У меня такое ощущение, точно я пересек всю Монтану.

— В следующий раз я пойду вместе с вами, — пообещал Бретон. — Мне надо поразмяться. Увидимся утром. Карл.

— Угу… Джон, вы не упомянули третьего возможного объяснения.

— А именно?

— Со вчерашнего дня сила тяготения изменилась.

— Отдохните, Карл. Даже ваши шутки позевывают.

Бретон положил трубку и одобрительно улыбнулся: маленький геолог никогда не позволял себе расстраиваться или поддаваться тревоге. Телефонный псих, нарвавшись на Тафера, расквасил бы нос о непробиваемый щит его трезвой практичности… Однако в данном случае ему некого было подозревать, кроме Тафера. Правда, его шутки обычно смахивали на школьные розыгрыши, однако года за два до этого Тафер потратил долларов пятнадцать из своего кармана на бензин: несколько дней он приносил с собой полную канистру и тайком выливал бензин в бак машины сторожа. Позже Тафер объяснил, что его интересовало, как сторож отнесется к тому факту, что его машина словно бы производит бензин, а не расходует его. Нет ли тут сходства с «ты живешь с моей женой вот уже почти девять лет»? Бретон не мог придти ни к какому выводу. Он зашагал назад по горчичного цвета дорожке, машинально при каждом шаге касаясь стены костяшками пальцев, чтобы снимать излишек статического электричества.

Кэт даже не посмотрела на него, когда он вошел в комнату, и Бретону стало совестно за свой недавний сарказм.

— Звонил Карл, — объяснил он. — Засиделся за работой.

Она кивнула с полным равнодушием, и ощущение виноватости мгновенно исчезло, сменившись злостью: даже при посторонних она не потрудилась сделать вид, что интересуется его делами. «Давай, Кэт! — подумал он с яростью. — Ни на секунду не поддавайся! Живи на мои деньги, но считай себя вправе презирать мою работу и всех, кто имеет к ней отношение!»

Бретон угрюмо уставился на жену и обоих Палфри, которые теперь просматривали листы, исписанные Мириам, и вдруг обнаружил, что пошатывается. Он взял свой бокал, допил его одним духом и налил себе еще. «Я проглатываю и проглатываю ее штучки… — На поверхности его сознания стали складываться старые привычные конфигурации жаркой злобы. — Но сколько терпения можно требовать от человека? Моя жена с утра до ночи жалуется, что я слишком много времени провожу в конторе, но стоит мне освободить вечер — и нате пожалуйста! Псевдоспириты и очередная доза ее подлого равнодушия… Только подумать, что я плакал — да-да, плакал! — от облегчения, что с ней ничего не случилось в ту ночь, когда ее нашли с кусочками мозга Шпиделя у нее в волосах. Тогда я этого не знал, но Шпидель пытался оказать мне услугу. Теперь я это знаю. Если бы я только мог…»

Бретон с тревогой оборвал эту мысль, осознав, что провоцирует переход.

Но было уже поздно.

Не уменьшаясь, пригашенные оранжевые светильники и каменный, скрепленный белой известью камин гостиной начали отступать на планетарные, звездные галактические расстояния. Он попытался заговорить, но прозрачный настил языка скользил по поверхности реальности — существительные лишались смысла, рвались связи подлежащего и сказуемого. Комната претерпевала немыслимые изменения, его мучительно бросало от одного смутного полюса к другому. Обернувшееся к нему лицо — бледное смазанное пятно. Мужчина или женщина? Неуклюже, беспомощно срываемся мы в пропасть…

Бретон опустил крышку капота с таким бешенством, что большой «бьюик» дернулся, как испуганный зверь, приседая на сверкающие задние лапы. В его темной глубине ждала Кэт, застыв с кротостью Мадонны. И оттого, что она не выразила никакого чувства, его собственная ярость вырвалась наружу.

— Аккумулятор сел. Все ясно. Мы не поедем.

— Глупости, Джек. — Кэт вышла из машины. — Мегайры нас ждут. Вызовем такси.

Вечернее платье было плохой защитой от ночного ветра на исходе октября, и с видом отчаявшегося достоинства она закуталась в накидку.

— К черту твою рассудительность, Кэт! Мы уже опаздываем на час, и с такими руками я на вечеринке не появлюсь. Мы возвращаемся домой.

— Ребячество, и ничего больше.

— Благодарю тебя. — Бретон запер машину, в раздражении оставив темные отпечатки пальцев на светлой краске. — Пошли!

— Я поеду к Мегайрам, — сказала Кэт. — А ты можешь отправляться домой и кукситься там, сколько душе угодно.

— Не говори глупости. Ты не можешь добираться туда одна.

— Могу. И могу вернуться одна. Как-то я обходилась все годы, пока не познакомилась с тобой.

— Я знаю, у тебя есть опыт, милочка, однако у меня хватало такта не упоминать об этом, только и всего.

— Прими мою благодарность. Ну, во всяком случае, сегодня ты будешь избавлен от неприятной необходимости показываться со мной на людях.

Распознав ноту безнадежности в ее голосе, Бретон испытал приступ злорадства.

— И как же ты намерена добираться туда? Ты взяла с собой деньги?

Она замялась, а потом протянула руку:

— Дай мне денег на такси, Джек.

— И не надейся. Я ведь ребячлив, ты еще не забыла? Мы возвращаемся домой. — Несколько секунд он смаковал ее беспомощность, отплачивая за собственную жестокость, и тут же все рассыпалось. «Мерзко, — подумал он. — Даже для меня. Ну, приеду на вечеринку с опозданием, весь чумазый. Нормальный человек обратил бы все в цирковой номер. Пусть попросит еще раз, я уступлю, и мы отправимся туда».

Но Кэт произнесла только одно короткое слово, больно его задевшее, и пошла по тротуару мимо сверкающих витрин. В серебряной накидке, туго стянутой поверх легкого платья, в туфлях на шпильках, отчего стройные ноги казались еще длиннее и стройнее, она выглядела, как идеализированный киновариант любовницы гангстера. На миг он увидел ее внешний облик яснее, чем когда-либо прежде, словно позади его глаз заработал давно бездействующий механизм фокусировки. Сияние витрин проецировало Кэт в его сознание с поразительной четкостью, и он увидел — потрясенный словно совершенно новым открытием — крохотные голубоватые жилки под ее коленями. Бретона захлестнула жгучая волна нежности. «Ты не допустишь, чтобы Кэт шла ночью по городу, одетая так!» — настойчиво сказал ему внутренний голос, но тогда ему пришлось бы бежать за ней, упрашивать… Он заколебался, а потом зашагал в противоположном направлении, изнывая от отвращения к себе, злобно ругаясь.

Полицейская патрульная машина остановилась перед его домом примерно через два часа.

Бретон, стоявший у окна, побежал к двери на свинцовых ногах и с трудом ее распахнул. Два детектива с мрачно враждебными глазами на фоне фигур в синей полицейской форме…

Полицейский показал ему бляху.

— Мистер Бретон?

Он кивнул, не в силах говорить. «Прости меня, Кэт, — думал он. — Прости и вернись. Мы поедем на вечеринку…» Но одновременно происходило нечто невероятное: в глубоко спрятанном уголке его сознания нарастало облегчение. «Если она мертва, то мертва. Если она мертва, значит, все позади. Если она мертва, значит я свободен…»

— Я лейтенант Конвери. Убийство. Вы не согласились бы ответить на несколько вопросов?

— Конечно, — глухо ответил Бретон. — Войдите.

Он повел лейтенанта в гостиную и с трудом подавил желание поправить диванные подушки, словно хозяйка, встречающая неожиданного гостя.

— Вы как будто не удивились, увидев нас, мистер Бретон, — медленно произнес Конвери. У него было скуластое загорелое лицо и крохотный нос, словно бы и не разделявший широко посаженные глаза.

— Что вас интересует, лейтенант?

— У вас есть ружье, мистер Бретон?

— А… да. — Бретон растерялся.

— Вы не могли бы предъявить его?

— Послушайте! — почти закричал Бретон. — В чем дело?

Глаза Конвери были голубыми, ясными и цепкими.

— Вас проводит патрульный.

Бретон пожал плечами и направился к лестнице в подвал, где он устроил мастерскую. Когда они сошли с последней деревянной ступеньки на бетонный пол, он почувствовал, что патрульный у него за спиной весь напрягся, а потому остановился и кивнул на высокий шкаф, где хранились большие инструменты, удочки, лук со стрелами и охотничье ружье. Патрульный быстро обошел его, распахнул дверцы и вытащил ружье. Ему пришлось высвободить ремень, запутавшийся в леске.

В гостиной Конвери взял ружье у патрульного и провел пальцем по пыльному прикладу.

— Вы редко им пользуетесь?

— Да. Последний раз я охотился года два назад, еще когда не был женат.

— Так-так… Мощная штука, верно?

— Да. — Бретон чувствовал, как нарастающее недоумение почти физически разрывает ему грудь. Что случилось?

— Даже чересчур, — небрежно добавил Конвери. — Они разрывают животное в клочья. Не понимаю, зачем ими пользуются.

— Отличный механизм, — ответил Бретон. — Я люблю хорошие механизмы. Совсем забыл! Оно не стреляет.

— Почему?

— Я уронил затвор, и ударник заклинило.

— А-а! — Конвери вынул затвор, оглядел его, понюхал, посмотрел в ствол на настольную лампу и отдал ружье патрульному.

— А другого ружья у вас нет?

— Нет. Просвещайте, лейтенант, сколько можно тянуть? Зачем вы приехали? — Бретон замялся. — Что-то случилось с моей женой?

— Я думал, вы так и не поинтересуетесь. — Голубые глаза пошарили по лицу Бретона. — Ваша жена цела и невредима. Она допустила глупость — пошла одна через парк поздно вечером, и на нее напали, но с ней все хорошо.

— Не понимаю… Как же так, если на нее напали?

— Ну, ей удивительно повезло, мистер Бретон. Из-за дерева вышел мужчина, кстати, похожий на вас, и выстрелом из ружья разнес череп нападавшему.

— Что-о-о?! Не думаете же вы… Где этот человек?

Конвери улыбнулся.

— Мы пока не знаем. Он как сквозь землю провалился…

Ощущение томительной беспредельности, смещение перспектив и параллакса, немыслимые переходы, в которых искривления пространства-времени извиваются, между отрицательностью и положительностью, а в центре зияет бесконечность — божественная, иллюзорная, горькая…

— Вы только поглядите, как этот типчик пьет, — продолжал Гордон Палфри. — Он явно задумал выйти на орбиту.

Женщины обернулись и посмотрели на Бретона, а он, стараясь выиграть время, чтобы сориентироваться, жалко улыбнулся и сел в глубокое кресло. Он перехватил взвешивающий взгляд Кэт и прикинул, можно ли было догадаться, случайно на него посмотрев, что он вдруг отключился. После не слишком удачного обследования психоаналитик по фамилии Фускьярди заверил его, что отключения эти со стороны практически неуловимы, но Бретон усомнился — ведь переходы нередко занимали несколько часов субъективного времени. Фускьярди настаивал, что Бретон обладает редкой, хотя вовсе не уникальной способностью отключаться полностью, однако отключения эти длятся лишь долю секунды объективного времени. Он даже предложил связать его с университетской психологической лабораторией, но Бретон успел утратить интерес к дальнейшим проверкам.

Теперь он устроился поудобнее в глубоком старом кресле, наслаждаясь его солидностью и прочностью. Вновь пережитый эпизод последнее время возникал все чаще и действовал на него угнетающе, хотя Фускьярди предупреждал его, что переход в первую очередь должен быть связан с ключевыми моментами его жизни — и особенно с отмеченными острыми эмоциональными стрессами.

Этот переход был необычно долгим и воздействовал тем сильнее, что начался без всякого предупреждения — без каких-либо расстройств зрения, которые, по словам Фускьярди, обычно предшествуют припадкам мигрени у других людей.

Разбитый соприкосновением с прошлым, Бретон попытался крепче уцепиться за настоящее, но Кэт и Палфри все еще были поглощены необычным плодом автоматического письма. Послушав, как они проделывают обычный ритуал опознания автора, он позволил своему сознанию погрузиться в теплый алкогольный туман. Столько происшествий за вечер, который начался в атмосфере пресной скуки! «Мне бы остаться в конторе с Карлом, — думал он. Цементная компания «Бландел» ждет результаты съемки в конце этой недели, а изыскания продвигались медленно еще до того, как возникло это нелепое расхождение в двадцать миллигалей в показаниях гравиметров. Ну, может, дело в юстировке. Карл отличный специалист, но при таких съемках надо ведь учитывать дикое количество факторов — положение Солнца и Луны, приливы, упругую деформацию земной коры и прочая, и прочая. Кто угодно может допустить ошибку, даже Карл. И кто угодно может позвонить, не назвавшись, кому угодно. Я просто свихнулся, раз вообразил, что это чья-то каверза. Звонок, так сказать, был психологической банановой коркой, и ничего больше. Отличное уподобление… И виски отличное. Даже Палфри, в общем, ничего, если взглянуть под правильным углом. Особенно Мириам. Приятная фигура. Жаль, что она подчинила свою жизнь тому обстоятельству, что по воле судьбы получила лицо голливудской египетской царевны. Будь она похожа на Элизабет Тейлор, ей бы тут каждый вечер были рады… Или хотя бы на Роберта Тейлора…»

Спохватившись, что куда-то уплывает на облаке благодушия, рожденном парами виски, Бретон вновь настроился на другой конец комнаты и услышал, как Кэт упомянула Оскара Уайльда.

— Опять? — слабо возмутился он. — Может, не надо опять Оскара Уайльда?

Кэт пропустила его замечание мимо ушей, а Мириам улыбнулось своей скульптурной улыбкой, но Гордону Палфри пришла охота поговорить.

— Джон, мы ведь не утверждаем, что это продиктовал Оскар Уайльд. Но кто-то же продиктовал, а стиль отдельных кусков идентичен ранней прозе Уайльда.

— Ах, ранней! — перебил Бретон. — То-то и оно! Погодите-ка… Уайльд умер в тысяча девятисотом году, верно? А сейчас восемьдесят первый год. Следовательно, за восемьдесят один год он по ту сторону, или за завесой, или как это там у вас, у спиритов, называется… так он не только не развился в своем творчестве, но, наоборот, регрессировал к годам студенчества.

— Да, но…

— И не из-за отсутствия практики! Ведь, судя по тому, что я вычитал из книг, которые вы давали Кэт, он с момента смерти держит первенство в автоматическом письме. Видимо, Уайльд — единственный писатель, чья продуктивность резко возросла после его похорон, — Бретон засмеялся, смакуя ту приятную стадию опьянения, когда он начинал думать и говорить вдвое быстрее, чем в трезвом состоянии.

— Вы исходите из предположения, будто данная сфера существования точно соответствует всем остальным, — возразил Палфри. — Однако это вовсе не обязательно.

— Да ни в коем случае! Судя по вашим данным о следующей сфере, она сплошь населена писателями, лишенными письменных принадлежностей, так что все свое время они тратят на то, чтобы телепатировать всякую чушь в наша сферу. И Оскар Уайльд почему-то сделался — как это — стахановцем, наверное, в наказание за «De Profundis».

Палфри снисходительно улыбнулся.

— Но мы же не утверждаем, что эти…

— Не спорьте с ним, — вмешалась Кэт. — Ему только этого и надо. Джон — завзятый атеист, а к тому же пришел в разговорчивое настроение. — Она одарила его презрительным взглядом, но переборщила и на две-три секунды обрела сходство с маленькой девочкой.

«Словно бы не та эмоция, чтобы вызвать омоложение», — подумал Бретон, а вслух сказал:

— Она права. Вера моя рухнула, когда я был ребенком, и подорвало ее открытие, что В. Ф. Вулворт — не местный коммерсант, хотя наш магазин и называли вулвортовским.

Кэт закурила сигарету.

— Десять порций виски. Эту шуточку он всегда отпускает после десятой.

«А ты всегда отпускаешь эту шуточку о десяти порциях! — подумал Бретон. — Стерва без чувства юмора. Тебе обязательно хочется выставить меня роботом, работающем на спиртном». Однако он остался благодушен и болтлив, хотя и отдавал себе отчет, что это реакция на травму перехода. Ему удалось сохранить веселость до кофе с сэндвичами, а потом выйти с Кэт на крыльцо, когда она отправилась провожать гостей до машины.

Октябрьский вечер был прохладным — из-за восточного горизонта уже начинали подниматься зимние созвездия, напоминая, что скоро со стороны Канады приплывут снежные тучи. Приятно расслабившись, Бретон прислонился к косяку с последней на этот день сигаретой в зубах. Кэт разговаривала с Палфри, уже сидевшим в машине. Пока он курил, два метеора прочертили в небе огненные полоски. «Конец пути, — подумал он. — Добро пожаловать в земную атмосферу». Тут машина тронулась, хрустя песком и разбрызгивая камешки. Лучи ее фар заскользили по вязам, обрамлявшим подъездную дорогу. Кэт помахала на прощание и, поеживаясь, поднялась на крыльцо. Когда она направилась прямо к двери, Бретон попытался обнять ее за плечи, но она решительно ускорила шаг, и он вспомнил свою недавнюю язвительность. Да, в глухие часы ночи в спальне под ровное дыхание занавесок предстояло очередное вскрытие.

Бретон пожал плечами, убеждая себя, как мало его это трогает, и швырнул окурок на газон, где тот и погас в росе. Глубоко вдохнув воздух, пропитанный запахом палой листвы, он повернулся, чтобы войти в дом.

— Не закрывай дверь. Джон! — Голос донесся из темной полосы кустов за вязами. — Я пришел за своей женой. Или ты успел забыть?

— Кто это? — тревожно спросил Бретон, когда от кустов отделилась высокая мужская фигура. Но голос он узнал. Телефонный звонок! Его охватили гнев и растерянность.

— Ты меня не узнал, Джон? — Незнакомец медленно поднялся по ступенькам. Свет фонаря над дверью внезапно дал возможность его узнать.

Бретона охватил ледяной, необъяснимый страх — он увидел собственное лицо.