Книга: Последнее слово техники. Черта прикрытия
Назад: Глава 4 Ересиарх
Дальше: Глава 6 Незваный чужак

Глава 5
Ты бы мог, если б и вправду меня любил

5.1 Добровольная жертва
После этого я провела на корабле еще несколько недель. Он снова начал заговаривать со мной уже через пару дней. На какое-то время мне удалось забыть о Линтере: на борту Капризного у всех были свои обсуждавшиеся вслух интересы, от старых (или новых) фильмов и книжек до происшествий в Камбодже или похождений Ланьяреса Соделя на поле битвы в Эритрее. (Ланьярес, чтобы покуражиться, в компании нескольких друзей часто разыгрывал военные игры с использованием настоящих боеприпасов. До меня доходили смутные слухи об этом, но даже они внушали отвращение. Пусть у них с собой полный реаникомплект, а искусственные железы в любой момент выделят любой наркотик или лекарство, — все равно такое развлечение казалось мне омерзительным.) А когда я обнаружила, что эти ребята не позаботились ни о каком прикрытии с воздуха, я окончательно уверилась в том, что они просто не в себе. Да содержимое их мозгов в два счета размажут по окрестным камням! Они могут умереть реальной смертью!
Но я думала, что им просто понравилось испытывать страх. Мне говорили, что у некоторых это бывает.
Когда Ланьярес известил корабль, что ему хочется принять участие в каком-нибудь реальном вооруженном конфликте, тот, разумеется, попытался его разубедить, но не преуспел в этом. Так Ланьяреса отправили в Эфиопию. Корабль наблюдал за ним со спутника и внимательно отслеживал все перемещения с помощью спасательных дронов, готовых вернуть его на борт в случае тяжелого ранения. После некоторых сомнений, заручившись согласием самого Ланьяреса, корабль переключил картинку с камер отряда дронов на общедоступный канал, так что все могли наблюдать за деяниями Ланьяреса в реальном времени. Мне это показалось еще большим извращением.
Но это было еще не все. Через десять дней Ланьярес составил жалобу, сославшись на то, что в месте, куда его закинули, ничего интересного не происходит, и потребовал забрать его на корабль. Не то чтобы ему было действительно скучно, объяснял он, на самом деле он испытывает некоторое мазохистское удовольствие от того, что жизнь на борту после просмотра этих трансляций с его участием несомненно оживилась. Но все остальное жутко ему наскучило. Он пришел к выводу, что потешная битва в специально отведенном для этих целей отсеке корабля несомненно прикольнее, чем реальные приключения.
Корабль сказал ему, что тот ведет себя крайне глупо, и перенес в Рио-де-Жанейро, где Ланьярес в дальнейшем проявил себя как образцовый гражданин Культуры-мультуры. Впрочем, я считала, что было бы поучительнее послать его в Камбоджу, предварительно придав некоторое внешнее сходство с местным населением, чтобы Ланьярес мог в полной мере насладиться мясорубкой Нулевого Года. Но почему-то мне казалось, что Ланьярес на такое не рассчитывал.
Тем временем я странствовала по Британии, Восточной Германии и Австрии, в промежутках между поездками возвращаясь на борт Капризного. Корабль предлагал мне также съездить в Преторию на несколько дней, но я действительно не смогла бы выкроить для этого время; если бы он послал меня туда в первые дни миссии, я бы, разумеется, согласилась, но я провела на Земле уже без малого девять месяцев, и даже мои сбалансированные и отточенные Культурой нервы были на пределе. Посещение же Земли Раздельного Проживания могло причинить им серьезный ущерб.
Несколько раз я интересовалась у корабля делами Линтера, но получила только Общецелевой Неофициальный Комментарий № 63а или что-то в этом роде. После этого я перестала о нем спрашивать.
* * *
— Что такое красота?
— Ой, корабль, да ладно тебе.
— Нет. На сей раз я спрашиваю серьезно. У нас тут наметилось маленькое расхождение в этом вопросе.
Я как раз была во Франкфурте и сейчас стояла на мосту над рекой, общаясь с кораблем через терминал. Пара человек поглядывала в мою сторону, но у меня не было настроения обращать на них внимание.
— Ну хорошо. Красота — это такая штука, которая исчезает из виду, как только ты пытаешься поискать ей определение.
— Я не думаю, что ты в самом деле так считаешь. Будь серьезней, пожалуйста.
— Слушай, корабль, я уже догадалась, в чем тут расхождение взглядов. Я верю, что здесь есть нечто, с трудом поддающееся определению, но что все с известной степенью уверенности нарекают красотой. Оно не может быть обозначено тем или иным словом без того, чтобы его суть не исказилась. Ты же полагаешь, что прекрасно все то, что приносит пользу.
— Более или менее.
— И в чем польза Земли?
— Ее польза в том, что она является живым механизмом, который заставляет живущих в нем людей действовать и реагировать. Для системы, не наделенной интеллектом, она приближается к теоретическим пределам эффективности.
— Ты говоришь совсем как Линтер. Впрочем, ты ведь тоже живая машина.
— Нельзя сказать, что Линтер во всем ошибается, — заметил корабль, — но он похож на человека, который нашел на обочине раненую птицу и пытается выходить ее. Только вот он применяет при этом методики, разработанные для людей, а не для животных. Может быть, мы и впрямь ничего не можем сделать для землян… В этом смысле мы — та птица, которой пора улетать, но ты меня поняла.
— Но ты согласен с Линтером в том, что на Земле есть что-то прекрасное, что-то эстетически привлекательное и при этом не укладывающееся в систему категорий, принятую Культурой?
— Да. Но его тут немного. Все, что мы до сих пор делали где бы то ни было — это максимизировали общую сумму «добрых дел» в конкретный момент истории. Что бы ни думали по этому поводу местные, какой бы бессмыслицей или опасной фикцией они ни считали нашу концепцию реальной, функциональной утопии, изъятия зла без удаления добра, боли без вреда для удовольствия, страдания без ущерба для наслаждения… Но, с другой стороны, нельзя ведь сказать, что ты просто берешь и поворачиваешь вещи в ту сторону, в какую хочешь, не задаваясь при этом мотивировкой происходящего. Окказиональностью. Мы в своем собственном окружении почти полностью избавились от зла. Но добро при этом несколько пострадало. Беря в среднем, я бы сказал, что мы все еще намного выше их по уровню развития, но тем не менее нам есть чему поучиться у людей Земли в некоторых областях, и в конечном счете эта социальная среда весьма привлекательна для исследований. Это и естественно.
— Или тебе просто выпало жить в интересные времена.
— Точно.
— Не соглашусь. Я тут не вижу ни пользы, ни красоты. Все, что я пытаюсь до тебя донести, так это понимание, что через эту стадию им надо поскорее пройти и забыть, как страшный сон.
— Возможно и такое. Но тут возникают определенные трудности со временем. Ты просто находишься здесь и сейчас.
— Как и они все.
Я обернулась и посмотрела на прогуливающихся людей. Осеннее солнце стояло низко: пыльно-тусклый кроваво-красный газовый диск, чье сияние окрашивало эти откормленные западные лица в ядовитые цвета. Я смотрела им прямо в глаза, но они отводили взгляды; я чувствовала себя так, будто хватала их за воротнички и дергала, кричала на них, увещевала их, рассказывала им обо всей той несправедливости, что творится кругом — о заговорах военной верхушки, о коммерческих аферах, о лживых правительственных и корпоративных реляциях, о новом камбоджийском Холокосте… И еще о том, что так близко, так возможно, о том, к чему они могли бы подойти, просто приложив совместные усилия в планетарном масштабе… Но на самом деле я просто стояла и глядела на них, почти непроизвольно выделяя изменяющие восприятие наркотики из имплантированной железы, так что движения их вдруг резко притормозились, будто в замедленной съемке, словно они все стали киноактерами, словно все это было не более чем фильмом, плохой копией с поврежденной пленки, слишком темной и зернистой.
— Есть ли надежда для этих людей, о корабль? — услышала я собственный шепот. Но для всех остальных он показался бы визгливым воплем, так что я отошла подальше и стала смотреть на реку.
— Дети их детей умрут, прежде чем ты станешь хоть немного старше, Дизиэт, а их деды и бабки сейчас младше тебя… С такой точки зрения надежды нет. С их собственной, каждый вправе надеяться…
— А мы просто оставим этих бедных уродов в качестве контрольной группы.
— Да. Мы, вероятней всего, ограничимся простым наблюдением.
— Просто рассядемся на диване и ничего не станем делать.
— Наблюдение — это не бездействие. И мы говорим только о том, чтобы ничего у них не позаимствовать. Все будет так, как если бы мы никогда не прилетали.
— Кроме Линтера.
— Да, — корабль вздохнул. — Кроме Мистера Главной Проблемы.
— Корабль, но неужели мы не можем по крайней мере предотвратить их самоуничтожение? Если кому-то вздумается нажать кнопку, разве мы не могли бы уничтожить боеголовки в полете? Какой смысл будет вернуться сюда и обнаружить, что у них был шанс пойти своим путем, который они благополучно взорвали? Такой контроль мог бы послужить к их собственной пользе.
— Дизиэт, ты же знаешь, что это не так. Речь идет о сроке, предположительно, как минимум в десять тысячелетий, а не только о преддверии возможной Третьей Мировой. Дело не в том, чтобы просто остановить их. Дело в том, какой поступок будет правильным в очень долгосрочной перспективе.
— Отлично, — шепнула я ленивым темным водам Майна. — Так скольким поколениям предстоит вырасти в тени грибовидного облака и, вполне вероятно, умереть в страшных муках внутри зоны поражения? И чего нам тут не хватает, чтобы обрести желанную уверенность? Как мы вообще можем быть уверены, что будем уверены? Как долго надо ждать? Как долго мы можем заставлять их ждать? Как вообще мы можем изображать из себя Бога?
— Дизиэт, — печально сказал корабль, — ты не первая, кто задает такие вопросы. Их задают все время и повсюду, разными способами, как если бы мы были распорядителями их посмертной воли. И это этическое уравнение подлежит постоянной переоценке и уточнению, в каждую наносекунду каждого дня каждого года, и каждый раз, как мы натыкаемся на место вроде Земли — не столь важно, каким именно образом происходит открытие, — мы еще немного приближаемся к окончательному ответу. Но мы никогда не будем полностью уверены. Абсолютная уверенность — это тебе не опция, которую можно выбрать из программного меню. В большинстве случаев, по крайней мере.
Он помолчал. Чьи-то шаги приблизились и удалились по мосту.
— Сма, — сказал корабль наконец, и в его голосе послышалось что-то вроде отчаяния, — я самое разумное существо на сотню световых лет вокруг, как минимум в миллион раз более разумное, чем любое другое, если прибегнуть к количественным оценкам. Но даже я не могу предсказать, куда попадет шар для снукера, претерпевший более шести последовательных столкновений.
Я фыркнула, с трудом подавив смех.
— Ладно, — сказал корабль, — тебе пора идти своей дорогой.
— А?
— Ага. Тот, кто прошел сейчас мимо тебя, уже донес куда надо о женщине на мосту, которая смотрит на реку и разговаривает сама с собой. Полицейский уже в пути, он, вероятно, сейчас думает о том, как холодна вода в это время суток, и… я бы тебе посоветовал повернуть с моста налево и побыстрее дать деру, пока он не появился.
— Ты прав, — ответила я и снова покачала головой, глядя на тусклое солнце. — Смешной старый мир, правда? — Я говорила в большей степени сама с собой.
Корабль промолчал. Большой подвесной мост раскачивался под моими шагами, точно какой-то чудовищно огромный и неповоротливый любовник.
5.2 Нежелательный попутчик
Снова на корабле.
На несколько часов Капризный оторвался от своего излюбленного занятия — беспрепятственного собирания снежинок, чтобы по просьбе Ли отобрать несколько образцов иного рода.
Когда я впервые увидела Ли на борту, он подошел ко мне, таинственно прошептал: «Заставь его посмотреть Человека, который упал на Землю» и крадучись удалился. Когда я повстречалась с ним в следующий раз, он отрицал сам факт первой встречи и высказал предположение, что я галлюцинирую. Отличный способ обрести друга и единомышленника: обвинить его в сумасшествии, нашептывая в другое ухо секретные послания… Итак, одной безлунной ноябрьской ночью где-то над бассейном Тарима…
Ли устроил вечеринку. Он все еще лелеял мечту стать капитаном Капризного, но у меня сложилось впечатление, что он несколько путается в понятиях выборной демократии и ранговой иерархии, поскольку он считал, что обретет должность капитана только в том случае, если заставит нас всех за него проголосовать. Так что эту вечеринку можно было рассматривать как часть своеобразной предвыборной кампании. Мы сидели в нижнем ангаре, а наши машины шныряли там и сям. В сборе было около двух сотен человек, то есть все, кто в то время находился на борту, а кое-кто даже вернулся с планеты специально затем, чтобы присоединиться. Ли усадил нас всех за три гигантских круглых стола, каждый шириной два метра и длиной десять. Он считал, что такое расположение будет наилучшим. Дополняли обстановку стулья, кресла, шезлонги и все необходимое для отдыха. Корабль после длительных уговоров согласился утащить с Земли маленькую секвойю — из ее древесины и были сделаны все эти предметы. В качестве компенсации он вырастил у себя в верхнем ангаре дубовую рощу, где насчитывалось несколько сотен деревьев, использовав как питательную среду биоотходы из наших рециркуляторов. Он собирался пересадить ее на Землю перед отлетом.
Когда все расселись и занялись непринужденной болтовней (я сидела между Рогрес и Гемадой), свет неожиданно померк, и из тьмы торжественно появился Ли; прожектора высвечивали его фигуру. Мы все откинулись назад (или подались вперед), приветствуя его.
Было чему посмеяться. Ли отрастил себе эльфийские уши, придал коже зеленоватый оттенок и облачился в космический скафандр, изготовленный по образу и подобию таковых из Космической одиссеи-2001.На груди его сверкала серебристая молния, удерживаемая, как он доверительно мне потом поведал, заклепками. Поверх была небрежно накинута щегольская красная накидка, свободно ниспадавшая с плеч. Шлем от скафандра он прицепил к локтю левой руки. В правой руке он сжимал световой меч из Звездных войн. (Это был настоящий джедайский меч, изготовленный кораблем.)
Ли вперевалку прошел к среднему из столов и занял место в его главе. После этого он влез на пустое сиденье, а оттуда перебрался и на сам стол. При этом он оставил отпечатки подошв на тщательно отполированной столешнице меж сияющих столовых приборов (столовая посуда, к слову, была раздобыта с давно запертого склада во дворце на берегу какого-то индийского озера, она не использовалась уже около полувека, но корабль все равно был намерен вернуть ее на место на следующий же день, предварительно вымыв и начистив до блеска… собственно, так же он намеревался поступить и с сервизом, который без спросу позаимствовал из коллекции брунейского султана), накрахмаленных салфеток (с «Титаника»; их корабль также намеревался вернуть на дно Атлантического океана), сверкающих бокалов (из эдинбургского хрусталя — они были позаимствованы на пару часов с борта сухогруза, следующего рейсом в Иокогаму по Южно-Китайскому морю), под лучащейся ослепительным светом люстрой (из клада, погребенного на дне озера неподалеку от Киева еще с войны, когда убегавшие от советских войск нацисты спрятали там награбленное до лучших времен; ее тоже следовало вернуть на место после головокружительной орбитальной экскурсии). Остановился он в самом центре среднего стола, примерно в двух метрах от того места, где сидели я, Рогрес и Гемада.
— Дамы и господа! — возгласил Ли, стоя с широко распростертыми руками: световой меч в одной, шлем в другой. — Пища Земли! Вкусите ее!
Он попытался принять максимально театральную позу, для чего оперся мечом о стол, вытянулся во весь свой рост, как очень большая прямоходящая лягушка, и выставил вперед одно колено. То ли корабль изменил гравитационное поле в окрестностях стола, то ли у него под костюмом был спрятан антиграв, но так или иначе он воспарил в воздух и медленно, сохраняя избранную позу, поплыл к его дальнему концу, где грациозно снизился и уселся на то самое кресло, с которого начал свое восхождение. Послышались бурные аплодисменты, перемежаемые более редким шиканьем.
Многие дюжины дронов и управляемых кораблем лотков бесшумно выскользнули из лифтовых шахт и стали подносить пищу.
Мы приступили к еде. Еда была полностью туземной, хотя и готовилась из продуктов, выращенных не на поверхности планеты, но в корабельных гидропонных зонах; правда, я сомневаюсь, что даже очень искушенный гурман смог бы отыскать какое-то различие во вкусовых характеристиках. Винную карту Ли, насколько я могла судить, беззастенчиво позаимствовал из соответствующего раздела Книги рекордов Гиннесса. Копии вин, также изготовленные на корабле, были столь совершенны, что мы не смогли бы и их отличить от подлинных образцов (по крайней мере, корабль нас в этом заверил).
Мы смачно чавкали и причмокивали, покоряя горы яств, обменивались шутками-прибаутками, гадая, что еще Ли для нас приготовил в качестве сюрприза; все, чему мы стали свидетелями до этой минуты, оказалось, как для него, разочаровывающе банальным. Ли прохаживался вокруг столов, осведомляясь, пришлась ли нам по вкусу еда, наполняя наши опустевшие бокалы, предлагая нам попробовать все новые и новые блюда и неустанно добавляя в конце каждой реплики, что он рассчитывает на наши голоса в день выборов. Язвительные напоминания о Первой Директиве он обходил молчанием.
В конце концов — это было уже много позднее, может быть, через пару дюжин перемен блюд, когда мы все наелись до отвала и просто сидели, расслабленно потягивая бренди или виски, последовала предвыборная речь Ли перед электоратом… а также еще одно лакомое блюдо, призванное привлечь Культуру на его сторону.
Меня клонило в сон. Ли расхаживал вокруг, предлагая желающим большие гаванские сигары, и я взяла одну, позволив наркотику возыметь действие. Я сидела, старательно попыхивая толстой наркопалочкой, окутанная облаком дыма, и диву давалась, что такого особенного местное население находит в табаке. Но в целом я себя вполне хорошо чувствовала, пока Ли не постучал по столу рукоятью светового меча, требуя к себе внимания, и не вскарабкался на столешницу, чтобы проследовать к тому же месту, на котором уже стоял в самом начале (при этом он раздавил одну из принадлежавших султану тарелок, но я полагала, что корабль сможет ее восстановить). Свет померк, и остался только один луч, сфокусированный на Ли. Я приняла немного «обжимки», чтобы отогнать сон, и погасила окурок сигары.
— Дамы и господа, — сказал Ли на вполне сносном английском, прежде чем продолжить на марейне (Речь Ли воспроизводится по корабельным архивам с максимально возможной точностью. Некоторые грамматические вольности господина 'Ндана не поддаются точному переводу на английский. — Примеч. дрона.). — Я собрал вас всех тут этим вечером, чтобы поговорить с вами о Земле, вернее о том, что нам с ней делать. Я хотел бы надеяться, что, выслушав мою речь, вы выскажетесь в пользу одного из возможных вариантов дальнейших действий. Но прежде всего позвольте несколько слов о самом себе. — Ли прервался, чтобы пропустить рюмочку бренди. Кое-где в зале посмеивались и мяукали по-кошачьи. Он осушил рюмку и бросил ее через плечо. Дрон, конечно, подхватил ее, хотя я и не слышала его приближения. — Прежде всего — кто я? — Ли поскреб подбородок и взъерошил длинные волосы. Он проигнорировал раздавшиеся в зале ответы вроде «трахнутый на всю голову придурок» и продолжил: — Меня зовут Грайс-Тантапса Ли Эрейз 'Ндан дам Сион, мне всего лишь сто семнадцать лет, но я умен не по годам. В Контакте я числюсь шесть лет, но уже многое испытал и имел честь пообщаться с некоторыми авторитетными персонами. Я — продукт цивилизации, которая примерно восемь тысяч лет назад прошла этап, соответствующий нынешнему уровню развития людей на планете под нами.
— Возгласы «Но ты мало что можешь им предъявить, а?» — Я могу проследить свою родословную назад во времени примерно на такой же срок, и даже дальше, до появления первых неверных проблесков сознания, а если вам охота заглянуть еще дальше — сквозь многие десятки тысяч поколений. — «Как, на прошлой неделе?», «Твою мать!» — Конечно, мое тело подверглось коррекции, обеспечивающей ему обширные возможности получения разнообразных удовольствий и всемерно повышающей шансы на выживание в любой ситуации, — «Не стоит беспокоиться, дружище, этого он нам не покажет…» — и так же, как получил эти способности в наследство я, их должны будут перенять от меня мои дети. — «Ну пожалуйста, Ли, мы ведь только что поели!» — Мы переделывали самих себя и совершенствовали свои машины, мы вряд ли ошибемся, сказав, что мы сами себя сделали. Однако в моей голове, в моем черепе и мозгу, обитает существо по крайней мере столь же недоразвитое и тупое, как только что рожденный ребенок в самом глухом медвежьем углу Земли. — Он сделал паузу, улыбнулся и переждал кошачье мяуканье. — Мы те, кто мы есть, потому что мы способны учиться и обогащать свои знания, потому что у нас есть путь, по которому мы можем идти. Мы разделяем общие ценности пангалактического человеческого типа живых существ, а также ценности, характерные для межвидовой метацивилизации, называющей себя Культурой, и, наконец, мы есть результат прецизионного смешения генов наших родителей, какие бы битовые заплатки мы потом ни ставили. — «Сам себе поставь битовую заплатку, цыпленочек…» — Так что я вправе считать себя морально выше тех, кто копошится под толстым слоем атмосферы там внизу, потому что я иду по тому пути, для которого я был предназначен. Мы возвышены, они же раздавлены, причесаны под одну гребенку, научены цирковым трюкам, искривлены, как дерево бонсай. Их цивилизация переполнена уродствами и отклонениями, наша построена на тщательно уравновешенном гедонизме, не допускающем пресыщения. Культура позволяет мне все, на что я способен, что не вступает в противоречие с правами других, и чаша моя полна, будь то к добру или злу. Я могу, в той или иной степени, считать себя гражданином Культуры, равно как и все присутствующие здесь. Мы служим в Контакте, так что, по определению, объединены общей склонностью к дальним странствиям и встречам с необычными, нерядовыми людьми, и в этом отличаемся от остальных, но в целом каждый из нас, будучи случайно отобран, более или менее верно отражает все аспекты Культуры, а вот кем бы вы должны были стать, пожелай вы верно отразить все аспекты земной цивилизации, я вам предлагаю вообразить самим. Но вернемся ко мне. Я так же богат и столь же беден, как и любой человек Культуры (я использую эти слова, поскольку в дальнейшем буду сравнивать наше социальное положение с аналогичными земными характеристиками). Я богат уже тем, что нахожусь на борту этой посудины, которой не нужен ни капитан, ни даже экипаж в строгом смысле слова, и хотя мое богатство не является очевидным для постороннего глаза, любому среднестатистическому землянину оно покажется громадным. Мой дом — в прекрасном, восхитительном орбитальном хабитате, который любому жителю Земли покажется неописуемо чистым и просторным. У меня пожизненный неограниченный доступ к быстрой, безопасной, свободной, полностью самодостаточной транспортной системе, я живу в собственном крыле родового дома, а вернее сказать, хором, вокруг которых раскинулись необозримые сады. У меня есть личный летательный аппарат, катер, возможность выбора из большого перечня иных транспортных средств, от афореса (Я предпочел передать фонетически слово, которое в переводе звучало бы примерно как «лошадеобразный». — Примеч. дрона.) до того, что жителям этой планеты могло бы показаться звездолетом; наконец, я могу воспользоваться любым из длинного перечня свободных в данный момент кораблей, которые зовем звездолетами мы. Как я уже сказал, я сейчас служу в Контакте и оттого несколько ограничен в своих перемещениях, но, разумеется, я могу в любой момент выйти в отставку и через несколько месяцев быть дома, с перспективами прожить без каких бы то ни было забот еще две сотни лет или около того. И все это даром. Я ничем не обязан за это платить.
В то же время я беден. Мне ничего не принадлежит. Каждый атом в моем теле был некогда частью чего-нибудь еще, а вернее, многих вещей, да и сами элементарные частицы должны поучаствовать в великом множестве постоянно изменяющихся комбинаций, прежде чем счастливо складываются в атомы, образующие все физическое и ментальное многообразие объектов, доступных вашему наблюдению и восприятию. И… спасибо… да, спасибо… и однажды каждый атом моего тела станет частичкой чего-то другого, и это будет уже навсегда. Сперва — частью звезды, поскольку именно на звездах мы предпочитаем погребать наших мертвых, а потом — снова — всего окружающего, начиная от еды, которую я съел, и напитков, которые я выпил, одеяния, которое я сейчас ношу, и жилища, которое занимаю, а также статуэтки, которую я собственноручно вырезал… заканчивая модулем, на котором я отправился в этот зал, чтобы предстать вам за этим столом, и звездой, которая согревает меня. Это так, когда я здесь, а не потому что я здесь: эти вещи могут быть устроены так, чтобы обусловить мое существование, но все же в каком-то смысле это воля случая, и они с равной охотой сложатся в конфигурацию, которая обеспечит возможностью существовать кого-то другого тоже. В таком случае вряд ли я вправе претендовать даже на метафизическое обладание ими.
Но на Земле все обстоит совсем не так. На Земле значительное число людей испытывает искреннюю гордость за свою замечательную экономическую систему, которая превосходит всякое человеческое разумение и даже, может быть, каким-то образом связана с фундаментальными концепциями вроде термодинамики или Бога. Там все мыслимые блага: еда, предметы комфорта, энергия, жилье, пространство, источники энергии и прочие средства к существованию естественным образом перемещаются от тех, кто нуждается в этом больше остальных, к тем, кто в них нуждается меньше остальных. Впрочем, те, кто получает эти избыточные блага, подчас подвергаются смертельному риску, хотя должно пройти много лет и даже поколений, чтобы эти неприятные побочные эффекты проявились в полной мере.
Поскольку по некоторым фундаментальным причинам побороть эту хитро спрятанную отвратительную черту человеческой природы на Земле до сей поры оказалось невозможным, а истощение, наступающее от того, что первоначально казалось разумной генетической возможностью, предоставлявшей несомненные философские преимущества на определенном этапе, стало вполне очевидным, извращенная логика, лежащая в основе всех поступков этих существ и изобретенных ими процессов, позволила им сделать вывод, что единственный мыслимый способ реагировать на изменения, происходящие в системе, которая только и ждет любого твоего проступка, чтобы стократно умножить его дурные последствия, или смягчить, насколько это возможно, тягостные условия существования, — это вступить с ней в состязания на ее же собственных условиях! Стоит особо отметить, что, с точки зрения землянина, социалистическая система страдает ужасными неизлечимыми внутренними противоречиями, препятствующими ее адекватному использованию для оправдания его собственной глупости, а вот капитализм, согласно мнению все того же среднестатистического землянина, счастливо избегает столкновения с такими противоречиями, поскольку в его структуру они интегрированы с самого начала. Но этого мало. Случилось так, что Свободный Рынок возник исторически первым и всегда оставался по крайней мере на корпус впереди преследователей. И хотя Советская Россия приложила немало усилий, чтобы представить вниманию мировой общественности такого фанатичного придурка, как Лысенко, на Западе процентное соотношение их к общей популяции таково, что любой малограмотный фермер сочтет экономически обоснованным закопать зерно обратно в землю, расплавить масло, промыть тонны оставшихся нераспроданными овощей вином нового урожая, если ему не удастся все это выгодно продать на рынке.
Однако вообразим себе, что этот неотесанный деревенский чурбан все же решился продать свой урожай, или даже просто раздать его нуждающимся — у землян существует еще более интересный и расточительный обычай. Они в два счета докажут вам, что в этом урожае никто не нуждается! Они даже не задумаются о том, чтобы накормить им экономически бесполезных неприкасаемых из Уттар-Прадеш, голодающих туземцев Дарфура, крестьян с Рио-Бранко. На Земле более чем достаточно припасов, чтобы каждый живущий на ней человек был сыт! Вот ошеломляюще очевидная правда, способная потрясти основы их мира, и я только диву даюсь, почему униженные и угнетенные не горят гневом ежедневно и еженощно! Но они не могут. Их сознание разъедено мифом о самодостаточном совершенствовании, ядом религиозного одобрения или чем-то еще, способным усыпить бдительность, по их выбору, а он у них широк! И так они длят свои дни, срываясь в гневе и забрасывая дерьмом кого-нибудь другого или же заискивая перед так называемой элитой, не замечая, как та срет им прямо на лица! Я полагаю, что это наилучшая из всех известных нам демонстрация беспримерной расточительности и самонадеянного высокомерия в распоряжении властью и ресурсами или же… труднопредставимой глупости.
А теперь представьте, что мы явили себя взорам этих самовлюбленных сволочей. Что произойдет? — Ли распростер руки и осмотрелся вокруг, сделав достаточно длинную паузу, чтобы несколько человек поймались на его уловку и начали ему отвечать наперебой, затем триумфально, срываясь на крик, продолжил: — Я вам скажу, что произойдет! Они нам не поверят! Ну да, мы, конечно, рисуем анимированные карты Галактики с точностью до миллиметра, занимающие физическую площадь не большую, чем у порционного кубика сахара к чаю, мы делаем орбитальные хабитаты и Кольца, можем перенестись из одного конца Галактики в другой менее чем за год, можем создать бомбу такую крохотную, что ее не будет видно невооруженным глазом, и тем не менее способную разнести в клочья всю их планету, но… — Ли насмешливо улыбнулся и раздосадованно махнул рукой. — Но это не то, что они от нас ожидают. Они ждут путешествий во времени, телепатии, телепортации. А мы им скажем так: ну да, мы разработали очень сложный и пока не вполне понятный даже нам самим способ использования антиматерии для локального сдвига границ энергетической сетки, позволяющий нам заглянуть примерно на миллисекунду в… или так: ну да, мы обычно достигаем способностей, не вполне сопоставимых с естественной телепатической эмпатией, путем длительных тренировок, но видите во-о-он ту машину?.. Ну так вот, если вы ее как следует попросите… или так: Ну, замещение не может считаться вполне точным эквивалентом телепортации, но… (Вот видите, я же вам говорил. — Примеч. дрона.) Да вся Генеральная Ассамблея ООН поднимет нас на смех. Особенно когда мы им расскажем, что до сих пор не вышли за пределы Галактики… ну, если не считать Облаков, но я бы не стал их упоминать. Да и потом: что такое Культура в их системе категорий? Они ожидают контакта с космическими капиталистами или феодалами. А тут что? Анархо-либертарианская Утопия? Равенство? Свобода? Братство? Фу, что за чушь! Это не просто не модно, это безнадежно устаревшие концепции. Их криводушие увело их далеко в сторону от основной последовательности общественной эволюции, на одну из самых идиотских боковых тропинок, и мы им более чужды, чем они в состоянии представить.
Так что же, корабль думает, что мы можем просто сидеть и в течение нескольких тысячелетий спокойно наблюдать за этим человекоубийственным фиглярством? — Ли покачал головой и наставительно воздел палец. — Не думаю, и у меня есть идея получше. Я собираюсь осуществить ее немедленно, как только вы выберете меня капитаном. Но сначала…
Он хлопнул в ладоши.
— Десерт, пожалуйста!
Опять появились дроны и машины, чтобы подать маленькие исходившие паром горшочки с мясом. Ли осушил несколько ближайших рюмок и призвал всех последовать его примеру после десерта. Я не хотела есть, поскольку уже удовольствовалась всеми видами сыра, но после речи Ли мне как будто бы захотелось еще. Я была рада, что мой горшочек такой маленький. Запах мяса был приятен, но мне почему-то казалось, что это не земное блюдо.
— Мясо на десерт? — с сомнением принюхалась к своему горшочку Рогрес. — Странно. И впрямь, запах какой-то сладковатый.
— Вот черт, — сказала вдруг Тель Гемада, ткнув вилкой в свой кусок. — Я, кажется, знаю, что это такое.
— Дамы и господа, — возгласил Ли, стоя с серебряной вилкой и горшочком наготове. — Маленький сувенир с Земли… нет, не так — возможность поучаствовать в свистопляске и карнавале этой задрипанной нищей планетки, не замарав при этом рук и не отрывая задниц от кресел. — Он нацепил на вилку кусочек мяса, положил в рот, прожевал и проглотил. — Человечина, дамы и господа! Как некоторые из вас уже успели догадаться, на десерт у нас приготовленная особым образом мышечная ткань Homo Sapiens. Сладковата, как на мой вкус, но в целом очень даже ничего. Ешьте.
Я покачала головой. Рогрес возмущенно фыркнула. Тель отложила ложку в сторону.
Я все-таки попробовала немного, пока Ли продолжал:
— Я попросил корабль отобрать по нескольку клеток из органов разных людей Земли — без их ведома, разумеется. — Он лениво помахал мечом над столом. — Большинство из вас могут вкусить парного мясца Иди Амина или генерала Пиночета под соусом чили кон карне; в центре стола лежат яйца генерала Стресснера и бургер из Ричарда Никсона. Остальные могут насладиться соте из Фердинанда Маркоса или кебабами из иранского шаха, фрикасе с луком в горшочке из Ким Ир Сена, отваренным мясом Виделы или Яна Смита под соусом из черных бобов… все приготовлено превосходным поваром, если не лучшим в этом деле из всех нас. Ешьте! Ешьте! Приятного аппетита!
Мы стали есть, но не все одинаково охотно. Пара человек нашла эту идею странноватой, чтобы не сказать отталкивающей, а еще несколько высказались в том смысле, что выступление Ли было скучным и не произвело должного эффекта, да и сам Ли хотел только эпатировать публику, а не найти сторонников. Еще кто-то просто сказал, что сыт. Но многие смеялись и ели, обмениваясь впечатлениями о вкусах и мягкости разных тканей.
— Видели бы они нас сейчас, — шепнула мне Рогрес. — Людоеды из космоса!
Когда с десертом было в основном покончено, Ли снова взгромоздился на стол и несколько раз хлопнул в ладоши над головой.
— Слушайте! Слушайте! Я поведаю вам, почему вы должны избрать меня капитаном!
Шум несколько поутих, но все еще были слышны смешки и разговоры вполголоса. Ли повысил голос.
— Земля — скучная и глупая планета. Она мне обрыдла. Если даже это и не так, она просто слишком неприятна, чтобы иметь право на существование! Черт побери, с этими людьми что-то определенно не так! Они не заслуживают снисхождения и не имеют права на раскаяние! Они не очень умны, зато чрезвычайно живучи, нетерпимы и фанатичны, несут вред как себе самим, так и представителям других видов, которые имели несчастье попасться им на пути, а в наше время это касается почти всех видов, и они медленно, но верно засирают всю планету… — Ли пожал плечами и на миг принял оборонительную стойку. — Планета не слишком впечатляющая, ничем не выдающаяся, хотя и пригодная для жизни. Но это, в конце концов, все-таки планета, как бы мы к ней ни относились. Она довольно красива, а основное правило, какому мы следуем, остается неизменным. Будь я злодейски жесток или устрашающе глуп, я все же полагаю, что единственное решение, способное обуздать этих невротиков и клинических безумцев, — уничтожение планеты!
Ли оглянулся, выказывая видимое желание, чтобы его прервали, но на этот раз все смолчали. Те из нас, кто не был под кайфом или под воздействием алкоголя, а может, того и другого вместе, просто вежливо улыбнулись и приготовились выслушать следующую безумную идею Ли. Он не замедлил оправдать наши ожидания.
— Я отдаю себе отчет в том, что такое решение покажется многим из вас чрезмерно радикальным… — крики: «Нет-нет!», «Думаю, ты слишком снисходителен!», «Да хватит уже нудить!», «Пр-р-равильно, взорвать к чертям всех уродов!» —… и, что существеннее, довольно странным, но я уже обсудил свою идею с кораблем, и он сказал мне, что наилучшим методом, с его точки зрения, будет тот, что отличается как элегантностью, так и исключительной эффективностью. Все, что нам надо сделать, это поместить маленькую черную дыру в сердцевину ядра планеты. Просто, не правда ли? Никакого мусора, летающего по орбите, никаких кусков кровоточащей плоти и даже, если нам повезет, никаких неприятных последствий для остальных планет Солнечной системы. Это будет несколько сложнее, чем переместить в ядро несколько тонн антиматерии, зато такой способ обладает несомненным преимуществом: он позволит землянам выиграть время, чтобы покаяться во всех своих прошлых шалостях, пока их мир будет таять у них под ногами. Все, что останется в конце, — объект размером с большую горошину, обращающийся по той же орбите, разве что окрестные метеориты будут слегка загрязнены рентгеновским излучением. Даже Луну можно сохранить на своем месте. Это будет весьма необычная планетная субсистема, своеобразный — за неимением лучшего термина в нашей шкале ценностей — памятник или мемориал… — Он улыбнулся мне. Я подмигнула в ответ. — …одним из самых скучных и бездарных сволочей, когда-либо осквернявших лик Галактики. Вы могли бы спросить, не можем ли мы просто искоренить их, как вирус, не так ли? Но нет. Хотя земляне, без сомнения, все еще весьма далеки от того, чтобы причинить своей родной планете неустранимый ущерб — по крайней мере, так это выглядит на расстоянии, — место это тем не менее безнадежно загрязнено их присутствием. Даже если мы сотрем их с поверхности этого каменного шарика, люди все равно будут смотреть вниз и вздыхать, с сожалением вспоминая прискорбно жалких, но склонных к саморазрушению чудовищ, некогда обитавших там. Однако практика показывает, что даже памяти трудно пробраться в сингулярность.
Ли коснулся поверхности стола световым мечом и провел им линию в направлении кресла; стол вспыхнул и задымился. Меч, окруженный султаном дыма, дырявил пылающее красное дерево. Ли убрал меч в ножны, затем повторил маневр, но в этот раз кто-то ухитрился опрокинуть в пламя маленький кубок с вином. («Разве у них были ножны?» — озадаченно спросила Рогрес. — «Мне казалось, они его просто выключали…») Дым и пламя драматически окутывали фигуру Ли, когда он еще раз повел мечом в сторону кресла и с неожиданной серьезностью и пытливостью оглянулся на нас.
— Дамы и господа, — скорбно покивал он. — Да, таково окончательное и единственное решение. Геноцид всех геноцидов. Мы должны уничтожить планету, чтобы спасти ее. Если вы проголосуете за меня как за вашего нового лидера, я, как ваш верный слуга, приложу все усилия к осуществлению этого плана, и вскоре после этого Земля, а с нею все, что нам так досаждает, перестанет существовать. Спасибо за внимание.
Ли поклонился, повернулся, спрыгнул со стола и сел.
Те из нас, кто еще слушал, проводили его аплодисментами, мало-помалу переросшими в общую овацию. Конечно, ему задали и несколько весьма неприятных вопросов об аккреционных дисках, приливном воздействии Луны и сохранении углового момента, но Ли держался молодцом, отвечая на них. Рогрес, Тель, Джибард и я встали во главе стола, подняли Ли на руки, пронесли его несколько раз вокруг стола, давая ему возможность насладиться звуками аплодисментов и одобрительными возгласами, затем отнесли в комнату отдыха и погрузили в бассейн. Мы, правда, отобрали у него световой меч, но мне казалось, что корабль все равно не оставил бы Ли плавать наедине с чем-нибудь столь опасным.
Вечеринка окончилась на уединенном пляже где-то в Западной Австралии уже рано утром. Мы рассекали воды Индийского океана с переполненными едой желудками и вскруженными вином головами или просто валялись, любуясь восходящим солнцем.
Именно так поступила и я. Просто легла на песок и вынужденно стала слушать Ли, который даже после бассейна продолжал с горячностью убеждать меня, какая эта великолепная мысль — взорвать всю планету (почти такая же, как оттрахать всю планету). К счастью, я слышала также, как люди плещутся в прибое, и это помогало мне игнорировать Ли. Я немного вздремнула, но меня вскоре разбудили, чтобы поиграть в прятки между валунов, а потом мы просто сели и устроили легкий пикник. Ли затеял новую игру: мы должны были подобрать одно (и только одно) слово, дающее людям наиболее полную и общую характеристику. Человечеству. Человеку. Всему виду в целом. Некоторые сочли забаву глупой по определению, но остальные с охотой присоединились. Большим успехом пользовались такие варианты, как «скороспелое», «обреченное», «убийственное», «бесчеловечное» и «устрашающее». Те из нас, кто побывал на планете, явно испытали некоторое влияние человеческой пропаганды через СМИ, поскольку не менее часто встречались и такие определения, как «любознательное», «амбициозное», «агрессивное» и «стремительное». Сам Ли предложил описать человечество словом «МОЁ!». В конце концов кому-то пришло в голову поинтересоваться мнением корабля на этот счет. Корабль выразил сожаление, что вынужден будет ограничиться только одним словом, потом долго притворялся, что напряженно раздумывает, и наконец сказал:
— Доверчивое.
— Доверчивое? — переспросила я.
— Да, — подтвердил автономный дрон. — Доверчивое и нетерпимое.
— Это уже два слова, — возразил Ли.
— Наплевать. Я же долбаный звездолет. Мне можно и помухлевать.
Ну что ж, он меня приятно удивил.
Я улеглась обратно. Вода поблескивала в лучах рассвета, небо казалось опоясанным солнечным сиянием. Вдалеке парочка черных треугольников охраняла периметр поля, которое корабль поставил вокруг себя, прежде чем погрузиться по самую рубку в глубоко-синие воды.
Назад: Глава 4 Ересиарх
Дальше: Глава 6 Незваный чужак