15
Доджо Хрустального ручья
Наставник Хрустального ручья предавался утренней медитации, когда к берегу, подхватив полы желтых ряс, бегом спустились два послушника. Оба только вчера завершили начальный цикл обучения. На жаргоне монастыря их называли «кедровыми головами», что недвусмысленно указывало на главное занятие послушников — заготовку плодов и орехов.
Еще до того, как шумные ученики миновали лимонную рощу, наставник Хрустального ручья уже знал, о чем они торопятся поведать.
Чужая молодая девица появилась у стен обители.
— Наставник, просим о снисхождении, — перебивая друг друга, залопотали юноши, — просим не гневаться за то, что отвлекаем вас от созерцания, но… отец-привратник утверждает, будто к нам явилась Красная волчица. Настоящая Красная волчица, хотя очень юная. Только девушка пришла без сопровождения, одна, и не со стороны материка. Наставник, она явилась со стороны океана! Она говорит, что денег у нее нет, поскольку она провела три года в рабстве, но она может заплатить за обучение сапфирами…
Отбарабанив свою речь, послушники замерли в немом восхищении. И было от чего! Не каждый день удается застать главу обители за исполнением асан высшего порядка. Наставник парил над стремниной горного ручья, со стороны могло показаться, что он завис в расслабленной дремоте. На самом же деле, чтобы не утонуть и не разбиться на острых камнях, мастеру приходилось двигаться в очень быстром ритме. Он использовал микке и мантры кудзикири, опирался на потоки силы, молниеносно угадывал, где в следующую песчинку возникнет достаточно плотный водоворот, где можно поставить ногу, а где можно опереться о крепкий воздух. Танцуя, наставник не забывал кормить прожорливых птиц, но мысли его витали далеко и от ручья, и от жадных чаек.
Выслушав юношей, наставник одновременно удивился и привычно расстроился. Расстроился он, впрочем, ненадолго, потому что от «кедровых голов» трудно ожидать ума. Эти детишки считают, что достаточно их воплей, чтобы прервать медитацию! Все они в первые годы не понимают главного — вообще нет в природе причин достаточных, чтобы прервать созерцание!
Удивляться же наставнику пришлось еще долго, по мере того как он слушал мою запутанную историю. Я говорила с пожилым монахом на языке торгутов, который успела основательно подзабыть, ведь напевная речь ариев из храма Сутры была чуждой для страны Бамбука.
— Мы слышали о пропавшем караване, который посылал к нам высокий лама Урлук, но вишня трижды отцвела с того времени… — Наставник погладил узкую косичку бороды. — Из того каравана никто не спасся, ни один ребенок не стал моим учеником. Однако я вижу, что ты не лжешь, ты действительно Дочь-волчица. Но почему ты пришла именно сюда, почему ты не попыталась вернуться к вашей Леопардовой реке? Ведь совсем недалеко отсюда, подле Никогамы, есть дешевый Янтарный канал…
— Потому что я не закончила обучение. Я три года отдала танцам дэвадаси в Черной пагоде, меня продали туда в рабство полукони. Я сумела вырваться только потому, что меня вела воля Матерей-волчиц. Вне всякого сомнения, высокий лама Урлук внес плату за мое обучение в вашей школе, но если тех денег недостаточно… у меня есть ценные камни…
— Могу я узнать твое имя? — ласково перебил седой наставник.
— В становище ламы Урлука мне дали имя Женщина-гроза.
— Не подвел ли меня слух? — приподнял бровь настоятель. — Возможно, я не вполне разбираю материковый диалект, но… насколько мне известно, имя Женщины волчица может получить, только если…
— Я уже убила своего первого уршада, — скромно ответила я. — Высокий лама мог бы подтвердить…
— Он уже подтвердил, — неожиданно тепло улыбнулся настоятель. — Он сокрушался, что подлые гандхарва похитили его самую талантливую ученицу. Он сокрушался, что нанес тяжкий удар Красным волчицам и всему народу раджпура. Волчицы считали, что в тебе заключена великая сила…
Я слушала пожилого наставника с открытым ртом и, честно признаюсь, со слезами на глазах. Оказывается, старые Матери, от которых я получала лишь тычки и затрещины, оказывается, они горевали по мне!
— У меня к тебе два вопроса. — Старик щелкнул пальцами, и передо мной возникла пиала с дымящимся мятным чаем. — Тебе довелось пережить тоску, боль и унижения. Ты проклинаешь тех злых женщин, которые истязали твое тело? Я не спрашиваю об истязаниях души, ибо душу твою никто не смог покалечить. Я это уже вижу.
— Я не виню никого из служительниц Черной пагоды, — горячо возразила я. — Вездесущему и сострадательному было угодно, чтобы я пришла к вам в обитель на три года позже. Я не могла раньше бежать из владений храма, там вокруг топи и джунгли, а ближайший Янтарный канал охраняют верные псы магараджи. Я благодарна, что научилась священным танцам и многому другому…
— Я догадываюсь, что ты научилась не только танцевать, — многозначительно заметил наставник. — Ты порадовала меня своим ответом, юная Женщина-гроза. Ты сама пришла к тому, что многие наши послушники не могут постичь за десять лет учебы. Ты возносишь благодарность вместо проклятий, ты умеешь ценить текущий миг. Это хорошо. Мы примем тебя в обитель, невзирая на потери в возрасте. Ты наверстаешь. Не надо предлагать драгоценности, я почту за честь вернуть Матерям-волчицам их потерявшуюся дочь.
Я снова была растрогана до слез. Клянусь, за мою недолгую жизнь никто столь сердечно со мной не говорил.
— Впрочем, тебе следует знать, что хвалил я тебя последний раз в этом году. От результатов зимних состязаний будет зависеть, кого мы оставляем на следующий год. Но у меня к тебе, если ты помнишь, был еще вопрос. Можешь на него не отвечать, молчание — тоже достаточный ответ. Меня интересуют два пиратских корабля, которые кто-то привел на буксире в императорский порт Хонсю. Кажется, местные рыбаки неплохо поживились, пока император не прислал солдат для охраны. Кажется, помимо ценностей, на корабле нашли несколько трупов, и среди них — труп известного разбойника по прозвищу Одноглазый Нгао. И, кажется, кто-то видел единственного живого человека на палубе, это была девушка в мужской одежде, с кожей цвета меди и длинными локонами…
— Да, это была я, но не я их убила. Экипаж Одноглазого Нгао уничтожил Ловец, нанятый вашим императором…
— Мне известно, кто такой Нгао. Известно, что он не торгует пленными. Если тебе удалось живой попасть к нему в трюм и вырваться — это уже подвиг. Но если ты сумела уложить команду головорезов, то я не представляю, чему тебя учить…
Наставник Хрустального ручья печально развел руками. Внутри меня все оборвалось, я решила, что меня прогонят. Но старый Хасимото так шутил.
Меня поселили в домике у самой воды, вместе с тремя девочками. Все три были младше меня, их привезли учиться из далеких краев, но девочки уже бойко болтали на языке страны Бамбука. Они стали подсмеиваться над моим возрастом и незнанием этикета. Они смеялись над тем, как я держу палочки и как я наливаю чай. Но их смех навсегда иссяк, стоило нам очутиться в бане. Они увидели мои татуировки и познакомились с моими кулаками. После той бани одна девочка лишилась зуба, вторая стала немного косить, а в целом мы неплохо поладили.
Учеба в обители Хрустального ручья начиналась за две меры песка до восхода Короны и продолжалась непрерывно до первых вечерних звезд, без выходных и праздников. Не знаю, как обстоят дела сейчас, но в годы моего отрочества слава доджо гремела далеко за пределами страны Бамбука. В школу принимали девочек, но запросто могли отказать сыну сегуна или сыну императорского министра. Для отцов-настоятелей честь, долг и некие вечные принципы значили больше денег. К примеру, я помню случай, когда на третьем году обучения выгнали старательного юношу за то, что от него дважды учуяли запах спиртного. Другого выгнали за то, что его отец, уездный правитель, без суда умертвил несколько своих вассальных крестьян. Наставник тогда объявил, что силу нельзя доверить в нечистые руки. Одну девушку из страны айнов исключили, когда стало известно про ее брата: тот связался с лесными разбойниками. Случались зимние состязания, когда жестокий отсев косил каждого третьего…
Только побывав на других твердях, я поняла, как мне повезло. На Зеленой улыбке страну Бамбука называют Ниппон, она там расположена далеко от материка, на гористых неприступных островах, и не ведет торговли ни с кем, даже с уссурийскими князьями. На Хибре же, напротив, страна Бамбука — это громадный полуостров, там под властью султаната древние боевые искусства почти забыты.
Хасимото я видела нечасто. Первую половину дня «кедровые головы» всегда заняты на хозяйственных работах, а после скудного обеда наступает время тренировок. Силовые упражнения давались мне легко, сказались три года непрерывных танцев. Немножко хуже обстояло дело со сном на дереве и под водой, с приготовлением ядов и связыванием врага. Меня, вместе с другими послушницами, учили тонкостям чайных церемоний, работе с боевым веером и палочками для риса. Мне предстояло освоить искусство переодевания, изменения лица, искусство подражания голосам и звукам животных. А также восемнадцать боевых искусств, включая даже кюзарикама, редкое умение драться серпом с цепью, и сюрикен-дзютцу, метание всякой железной дряни в прыжке и с закрытыми глазами…
Раньше других новичков я освоила стили «водопад» и «лягушку», я научилась спать стоя в темноте, опираясь только пятками на верхушки шестов. Я стала лучшей в стилях длинного меча и досылания клинка, я первая освоила танцы «четырех опор», а затем — трех. Но дальше успехи мои застопорились.
Оказалось, что вращение на двух опорах невозможно освоить, используя лишь технические навыки. Когда в тебя со всех сторон летят бамбуковые палки и длинные нунчаки, ты легко справляешься, танцуя даже на трех камнях, слегка торчащих из воды. Но стоит откатить один камень в сторону, как ловкость уступает безнадежной ярости.
— Ты слишком уверовала в гибкость и крепость мышц, — заметил как-то Хасимото.
Он был прав. Я всей душой стремилась выиграть оранжевую повязку лучшего ученика, и я ее получила. Не прошло и полгода, а предплечье мое украсил двойной штрих насечки, меня перевели в следующую группу. Я взрослела, но философия обители оставалась для меня чужой. Когда у меня из-под ног выкатывали один из двух оставшихся камней, я отмахивалась от палок, уклонялась и приседала еще быстрее, в результате — еще быстрее уставала и падала без сил. Старшие послушники, постигшие науку, не уклонялись и не приседали. Они мысленно, следом за наставником, уплывали в такие высоты, с которых могли наблюдать за собственным телом, не прерывая медитации.
— Ты не научишься спать на струях ручья, пока не освободишь разум, — грустно сообщил Хасимото, в очередной раз наблюдая за моими мучениями. — Ты хорошо дерешься, но не это мы стремимся воспитать в тебе.
— Но я не понимаю…
— Хорошо, мы попробуем иначе, — улыбнулся наставник. — Через три дня я собираю старшую группу, мы пойдем в горы. Ты отправишься с нами.
Я не посмела спрашивать, что ждет меня в горах. Мы карабкались по кручам, все выше и выше, пока не начало шуметь в ушах и колоть в боку. Наставник казался существом, сделанным из бронзы, он неутомимо шагал по едва заметной тропе, а мы ползли следом, растянувшись, точно полумертвая гусеница.
На третий день мы очутились в заросшей лесом лощине. Прямо над нами вили гнезда орлы и сияли на пиках снежные шапки. Хасимото привел нас на поляну в самой глубине леса. В первый миг я задохнулась от восторга, встретив такую красоту. Я забыла о сбитых в кровь ногах, о пронизывающем холоде, о синяках и голоде. Другие послушники тоже замерли, шепча слова восхищения.
Перед нами расстилалась поляна, полная диковинных, поющих цветов. Цветы плотным шарфом окружали горное озеро, похожее на чашу застывшего хрусталя. К воде спускались гранитные уступы, точно исполинские ступени. На другой стороне озерка стоял маленький, очень скромный храм, очевидно построенный не одну сотню лет назад. Я не стала спрашивать, какому божеству он посвящен.
— Все очень просто, — пояснил Хасимото. — Мы садимся и отдыхаем. Смотрим на воду, смотрим на цветы. Только не на все цветы сразу. Каждый из вас должен выбрать себе один цветок. Надлежит думать только о нем. Дни и ночи вы будете думать о красоте и совершенстве своего цветка и ни о чем больше. Вы будете слушать только его пение, будете встречать его утром, когда Корона облизнет сахарные пики гор, и будете желать ему счастливого сна ночью. Тот, кто почувствует, что постиг красоту, пусть приходит ко мне. Я буду ждать в храме с двумя зажженными лампами.
Еще не выбрав цветок, я уже поняла, что имел в виду наставник. Это было то же самое, к чему стремятся лучшие из йогов народа раджпура: свободный танец с двумя открытыми чашами огня, один из любимых танцев Шивы.
День и ночь я глядела на выбранный мной цветок. Но я так и не смогла заставить себя думать о нем. Я думала о том, как бьется на скользких порогах Леопардовая река, как танцуют вечный танец йогины из древних банджаров и как я много упустила за три года рабства.
Корона дважды окрасила озерную гладь в кармин и золото, когда внутри меня зародилось нечто. Я все так же пристально следила за роскошным бутоном, который просыпался и расправлял лепестки вместе с приходом буйного Сурьи, я ловила обветренными щеками ласкающее дыхание гор, но глаза мои словно омылись слезами раскаяния. Сквозь заросли вьюна, сквозь толстые стены озерного храма я увидела наставника, он улыбался отрешенно и танцевал ананду-тандаву, танец блаженства мудрого и грозного Шивы.
Меру песка я, задыхаясь от восторга, следила за Хасимото, пока не поняла, что ошиблась. Страна Бамбука располагалась слишком далеко от страны Вед, здесь никто не верил в могучее божество с зорким убийственным глазом во лбу, здесь никто не мог научиться танцу блаженства, что исполнял Премудрый вместе со своей Дэви на теле мертвого асуры Апасмары, однако наставник каким-то образом ухватил суть танца.
Конечно же, он исполнял совсем иной танец, он совершенствовал равновесие тела над струями воды и равновесие души в бурлящем океане желаний, но мне, через его скупое откровение, открылось единство сущего. Длилось это крайне недолго, но долго я бы не выдержала. Это все равно что в упор смотреть на Корону, полыхающую в зените.
Два огненных спиральных облака кружили с неуловимой быстротой. Два блюда, полные горящего масла, совершали на вытянутых руках наставника фигуры вечной мудрости. Две раскаленные спирали сложным зигзагом проносились под сводами храма, превращаясь в медленно опадающее кружево снов. Хасимото кружился, не касаясь ступнями земли, глаза его были закрыты, но он улыбнулся мне, потому что увидел и мое смятение, и мои слезы.
— Куда ты смотришь? — спросил он.
— Я смотрю на мой цветок, наставник, — призналась я, и это было правдой. Оказалось, что все это время, почти трое суток, я не отрывала глаз от чудесного цветка.
— Это хорошо, — похвалил старик. На его морщинистом лбу царила безмятежность, но пылающие спирали ускоряли темп. — Я рад, что ты восприняла единство. Это крайне важно — постигнуть гармонию общего через прелесть цветка.
— Прошу прощения, наставник, — осмелилась я. — Откуда вам известны священные круги тандавы, которым восхищаются в стране Вед?
— Ты пытаешься дать всему имена, — лукаво ответил наставник. — Это великое заблуждение молодости — считать, что человек может давать имена. Хорошо, если тебе так необходимо обозвать каждое явление, знай — я девять лет служил в монастыре Шао, там танцы с огнем и клинками называют иначе, но вполне вероятно, что в страну Хин их принесли твои далекие предки. Пусть будет так, — беззвучно сказал Хасимото. — Неважно, каким путем мы стремимся к совершенству, путей — тысячи, как тропинок в лесу. Важно иное, я рад, что ты это поняла… Иди же сюда, мы вместе будем размышлять…
Я больше не спрашивала, как мне поступить. Впервые в жизни я одолела тот путь, который мне позже давался много раз, но не вызывал уже прежней боли и прежнего восторга постижения. Я прошла над поляной распускавшихся утренних бутонов, не повредив ни один из них. Я прошла сквозь калитку скромного горного святилища и приняла из рук наставника чаши с огнем.
— Что теперь? — с той же терпеливой улыбкой спросил Хасимото.
Мы танцевали вместе, и я больше не тревожилась, что из-под ноги выдернут последний камень.
— Теперь мне стыдно, — призналась я. — Три дня назад я мечтала быстрее покинуть обитель и вернуться к Матерям-волчицам. Три дня назад я уверовала, что достигла порога своих умений. Я прошу меня извинить. Я прошу вас не выгонять меня из школы…
— Через семь месяцев — очередные зимние состязания, — произнес наставник. — Если ты пожелаешь остаться в обители, я предложу тебе голубую повязку моего второго помощника…
Я едва не задохнулась от такого роскошного предложения. Мне, девушке из чужой земли, занять место второго помощника в самой известной школе!
— Однако мне известно наверняка, что ты откажешься, — не грустно, но и не радостно закончил Хасимото. — Спустя год ты покинешь нас, тебя призовет страна Вед… Кстати, Женщина-гроза, все время забываю тебя спросить. Когда ты появилась в нашей обители, буквально через день кто-то напал на Храмовую гору императора Кансю и ограбил два святилища. Удивительно, правда? Никто из смертных не решается приблизиться к императорским садам. Поговаривали потом, что над Хонсю видели летучий корабль. Ты ведь ничего не знаешь об этом дерзком нападении, да? Я так и думал. Это хорошо, что не знаешь. А то вдруг кто-нибудь спросит, имперская тайная стража повсюду…