1
Все симптомы пробуждения из криогенной фуги были налицо: специфическая головная боль, сухость в горле, а главное – мучительное ощущение, что ты видел тысячи снов, видел, но ничего не помнишь. Консул поморгал, приподнялся и сел на низком диване, потом неуверенными движениями сорвал последние ленты приклеенных к коже датчиков. В лишенной окон яйцевидной каюте кроме него находились два коротышки-клона из команды корабля и очень высокий тамплиер, лицо которого скрывал капюшон. Один из клонов предложил Консулу традиционный стакан апельсинового сока. Он принял его и с жадностью выпил.
– Древо находится в двух световых минутах и пяти часах полета от Гипериона, – произнес тамплиер, и Консул понял, что перед ним Хет Мастин, капитан тамплиерского звездолета – Истинный Глас Древа. Консул смутно осознал, что это, должно быть, большая честь, когда тебя будит сам капитан, но он все еще не пришел в себя после фуги и не смог оценить это обстоятельство по достоинству.
– Остальные проснулись несколько часов назад, – сказал Хет Мастин и жестом отпустил обоих клонов. – Они собрались на передней обеденной площадке.
– Х-рр-р… – Консул схватил стакан и допил сок, потом он прокашлялся и со второй попытки наконец произнес: – Благодарю вас, Хет Мастин.
Оглядев яйцеобразное помещение (ковер из темно-зеленой травы, полупрозрачные стены, изогнутые стволы плотинника в качестве шпангоутов), Консул догадался, что находится в одном из небольших жилых модулей-стручков. Он закрыл глаза и попытался воспроизвести в памяти обстоятельства встречи, после которой корабль тамплиеров сразу же ушел в квантовый прыжок.
Перед мысленным взглядом Консула предстал приближавшийся километровый звездолет-дерево. Причудливые из-за множества надстроек очертания корабля искажались мерцающими пузырями воздухонепроницаемых силовых полей, сквозь которые местами проступал сверкающий тысячами огней ствол; мягко светились листья и тонкостенные стручки, цепочки фонарей отмечали бесчисленные платформы, мостики, рубки, лестницы и беседки. Ближе к основанию ствол, словно гигантские наросты, облепили грузовые и технологические модули, а голубые и фиолетовые шлейфы выхлопов тянулись за кораблем, как десятикилометровые корни.
– Нас ждут, – негромко сказал Хет Мастин и указал на кушетку, где лежали распакованные чемоданы Консула. Пока тот облачался в полуофициальный вечерний костюм (свободные черные брюки, начищенные до блеска сапоги флотского образца, белая шелковая блуза, раздувавшаяся в талии и у локтей, украшенный топазами пояс, черный китель с малиновыми полосками Гегемонии на эполетах и мягкая золотая треуголка), тамплиер задумчиво разглядывал стропила. Одна из секций изогнутой стены превратилась в зеркало, и Консул увидел перед собой причудливо одетого немолодого мужчину, лицо которого, за исключением странных бледных пятен под печальными глазами, покрывал густой загар. Консул нахмурился и отвернулся.
Хет Мастин сделал приглашающий жест, и Консул двинулся за ним. Через горловину стручка они выбрались на уходящую вверх дорожку, которая впереди скрывалась за выпуклой и шершавой стеной ствола. Консул шагнул было к краю дорожки, но тут же отступил назад. До «земли» было метров шестьсот, не меньше (сингулярности в основании «дерева» генерировали поле тяготения в одну шестую стандартного – этого хватало, чтобы создать ощущение «низа»), а перила отсутствовали.
Они молча продолжили подъем и, пройдя вокруг ствола метров тридцать (примерно полвитка спирали), свернули в сторону и, перебравшись по шаткому подвесному мостику на пятиметровой ширины ветвь, двинулись по ней туда, где под лучами солнца Гипериона блестела густая листва.
– Мой корабль расконсервирован? – спросил Консул.
– Его заправили и поместили в сферу № 11, – ответил Хет Мастин. Они оказались в тени ствола, и в черных просветах между темными листьями появились звезды. – Остальные паломники согласились лететь на вашем корабле. – Помолчав, тамплиер добавил: – Конечно, если разрешит Командование.
Консул потер глаза и пожалел, что ему не дали еще хотя бы пару часов, чтобы окончательно прийти в себя после холодной хватки криогенной фуги.
– А с эскадрой вы связались?
– Да, нас вызвали, когда мы выходили из квантового прыжка. В настоящее время нас эскортирует военный корабль Гегемонии. – Хет Мастин ткнул рукой куда-то вверх.
Консул запрокинул голову и прищурился, но в это мгновение верхний ярус кроны вышел из тени, отбрасываемой стволом, и запылал всеми красками заката. Остальные ветви жили своей жизнью: похожие на японские фонарики птички-огневки порхали над фосфоресцирующими плетями ползучек, освещенными дорожками и висячими мостами, в лабиринтах листвы то здесь, то там подмигивали светлячки со Старой Земли и мерцала лучистая паутина с Мауи-Обетованной – даже опытный космолетчик не смог бы сразу отличить их от звезд.
Хет Мастин вошел в лифт – корзинку, висящую на углепластовом тросе, который исчезал в переплетении ветвей метрах в трехстах над ними. Консул последовал примеру капитана, и корзинка бесшумно поплыла вверх. Дорожки, стручки и платформы явно были пусты. По пути им попались лишь несколько тамплиеров и низкорослых матросов-клонов, и Консул вспомнил, что за тот неполный час, который отделял стыковку от фуги, он не встретил ни одного пассажира. Тогда он решил, что пассажиры заблаговременно заняли безопасные места на фуго-ложах. Однако сейчас, когда «дерево» сбросило скорость, его ветви должны быть усеяны зеваками. Консул поделился своими наблюдениями с тамплиером.
– Кроме вас шестерых, других пассажиров нет, – ответил тот. Корзинка плавно затормозила, и Хет Мастин сразу же двинулся сквозь лабиринт ветвей к истертому тысячами ног деревянному эскалатору.
Консул удивленно уставился в его спину. Тамплиерские звездолеты обычно перевозили от двух до пяти тысяч пассажиров, и от желающих не было отбоя. «Деревья», как правило, совершали круизы между близкими звездными системами продолжительностью в четыре-пять месяцев; фуги при этом были краткими, что позволяло богатым пассажирам вдоволь налюбоваться живописными видами. Сгонять «дерево» на Гиперион и обратно, потеряв при этом шесть лет и ни гроша не получив с пассажиров, – тамплиеры несли весьма ощутимые финансовые потери.
Однако, поразмыслив, Консул решил, что корабль-дерево идеально подходит для эвакуации, а расходы в конце концов может возместить и Гегемония. Но в любом случае отправка такого красивого и уязвимого корабля, как «Иггдрасиль» («деревьев» у тамплиеров было всего пять), в зону боевых действий – величайший риск для Братства.
– Ваши товарищи по паломничеству, – объявил Хет Мастин, когда они с Консулом вышли на широкую площадку, где за длинным деревянным столом сидели несколько человек. Со всех сторон стол окружали плотные сферы листвы, похожие на гигантские плоды, а еще выше сияли звезды. Время от времени «дерево» подправляло курс, и тогда звезды вздрагивали и покачивались. Еще до того как пятеро пассажиров поднялись, чтобы пропустить Хета Мастина на его место во главе стола, Консул понял, что это и есть обеденная площадка. Свободный стул слева от капитана был, по всей видимости, предназначен ему.
Когда все расселись, Хет Мастин официально представил присутствующих. Консул ни с кем из них раньше не встречался, но некоторые имена были ему знакомы, и сейчас он воспользовался своим опытом дипломата, чтобы с первого раза запомнить лица своих будущих спутников.
Слева от Консула сидел отец Ленар Хойт, священник старой христианской секты, известной как Католическая Церковь. Несколько секунд Консул удивленно разглядывал черное одеяние и узкий глухой воротничок, а затем вспомнил госпиталь Св. Франциска на Хевроне, где почти сорок лет назад его приводили в чувство после того, как он перебрал во время своего первого дипломатического поручения. Услышав имя Хойта, он тут же подумал о другом священнике, пропавшем без вести на Гиперионе во время его консульства.
Ленар Хойт, по меркам Консула, был молод – лет тридцати с небольшим, но создавалось впечатление, что совсем недавно он катастрофически быстро постарел. Чем дольше Консул смотрел на его изможденное лицо с выступающими скулами, туго обтянутыми кожей, с большими, глубоко запавшими глазами и тонкими губами, постоянно искривленными в болезненной гримасе, на его редкие волосы, поврежденные радиацией, тем ему становилось яснее, что человек этот уже много лет тяжело болен. Однако Консул с удивлением обнаружил за маской с трудом подавляемой боли нечто мальчишеское – эти едва заметные следы детской округлости, слабый румянец и мягкий рот явно принадлежали более молодому, более здоровому и менее искушенному Ленару Хойту.
Рядом со священником сидел человек, которого еще несколько лет назад большинство граждан Гегемонии узнали бы в лицо. Правда, внимание публики в Великой Сети никогда не задерживалось на одном предмете надолго, а сейчас она меняет кумиров, должно быть, еще быстрее. Если так, то ореол славы и позора, окружавший полковника Федмана Кассада, «мясника Южной Брешии», вероятно, уже погас. Впрочем, для поколения Консула и для всех тех, кто жил неторопливой и отстраненной жизнью, забыть Кассада оказалось не так-то просто.
Рослый полковник (он мог бы посмотреть прямо в глаза двухметровому Хету Мастину) был в форме ВКС без знаков отличия и наград. Черный мундир до странности напоминал сутану отца Хойта, но на этом сходство и заканчивалось. Внешность смуглого и поджарого Кассада являла собой разительный контраст болезненной худобе священника: на плечах, руках и шее бугрились могучие мышцы, маленькие темные глаза разом схватывали все вокруг, как объектив старинной видеокамеры, лицо, казалось, состояло лишь из углов, теней, выступов и граней. Не изможденное, как у Хойта, а словно высеченное из холодного камня. Узкая полоска бороды подчеркивала остроту его черт, как кровь на лезвии ножа.
Глядя на вкрадчивые движения полковника, Консул вспомнил земного ягуара, которого ему довелось увидеть много лет назад на Лузусе в частном зоопарке при корабле-«ковчеге». Говорил Кассад негромко, но Консул не преминул заметить, что даже молчание полковника привлекает общее внимание.
Хотя места за длинным столом было сколько угодно, все паломники собрались на одном конце. Напротив Федмана Кассада сидел человек, которого капитан представил как поэта Мартина Силена.
Внешне поэт ничем не походил на полковника, скорее наоборот: Кассад был худощавым и высоким, а Мартин Силен – низеньким и каким-то расплывшимся, лицо Кассада навсегда застыло в каменной неподвижности, а физиономия поэта постоянно ходила ходуном, как у земных приматов. Говорил он громким дребезжащим голосом. Консул подумал, что в облике Мартина Силена есть что-то от театрального дьявола: красные щеки, большой рот, вздернутые брови, острые уши, подвижные руки с длинными пальцами пианиста… Или душителя? Серебряные волосы поэта были подстрижены простой челкой.
На вид Мартину Силену было около шестидесяти, но Консул заметил предательскую синеву на шее и ладонях поэта и заподозрил, что тот уже не раз омолаживался. Тогда истинный возраст Силена лежит где-то между девяноста и ста пятьюдесятью стандартными годами. И чем он ближе к верхней границе, тем вероятнее, что этот служитель муз выжил из ума.
Насколько шумно и оживленно вел себя Мартин Силен, настолько был сдержан его сосед, погруженный в невеселые мысли. Услышав свое имя, Сол Вайнтрауб поднял голову, и Консул увидел короткую седую бородку, исчерченный морщинами лоб и печальные светлые глаза известного ученого. Ему доводилось слышать историю этого Агасфера и его безнадежных поисков, но все равно он был потрясен, увидев на руках старика его дочь Рахиль, которой сейчас было не более недели. Консул отвел глаза.
Шестым паломником и единственной женщиной за столом была детектив Ламия Брон. Когда ее представляли, она посмотрела на Консула так пристально, что он продолжал ощущать давление ее взгляда даже после того, как она отвернулась.
Уроженка Лузуса, где гравитация на треть превышала стандартную, Ламия Брон ростом была не выше поэта, но свободный вельветовый комбинезон не мог скрыть ее великолепной мускулатуры. Черные кудри до плеч, брови, напоминающие две темные полоски, проведенные строго горизонтально поперек широкого лба, крупный нос с горбинкой, придающий лицу нечто орлиное. Портрет довершал широкий и выразительный, можно даже сказать, чувственный рот. На губах у Ламии играла легкая улыбка, то надменная, то шаловливая, а ее темные глаза, казалось, призывали собеседника выкладывать все начистоту.
Консул подумал, что Ламию Брон вполне можно назвать красивой.
Когда знакомство закончилось, Консул кашлянул и повернулся к тамплиеру.
– Хет Мастин, вы сказали, что паломников семеро. Ребенок господина Вайнтрауба – это и есть седьмой?
Капюшон Хета Мастина качнулся из стороны в сторону.
– Нет. Только тот, кто осознанно решил отправиться к Шрайку, может считаться паломником.
Сидящие за столом зашевелились. Консул (да и все остальные, видимо, тоже) знал, что, согласно правилам церкви Шрайка, количество паломников в группе должно выражаться простым числом.
– Седьмым буду я, – медленно произнес Хет Мастин, капитан тамплиерского звездолета-дерева «Иггдрасиль» и Истинный Глас Древа. Все замолчали. В наступившей тишине Хет Мастин сделал знак матросам-клонам, и те принялись накрывать стол для последней трапезы перед высадкой на планету.
– Итак, Бродяги все еще не вступили в пределы системы? – спросила Ламия Брон. Ее хрипловатый, гортанный голос показался Консулу каким-то необычно волнующим.
– Нет, – ответил Хет Мастин. – Но мы опережаем их не больше, чем на несколько стандартных суток. Наши приборы зарегистрировали термоядерные выхлопы в районе облака Оорта.
– Значит, будет война? – спросил отец Хойт. Казалось, каждое слово дается ему с трудом. Не получив ответа, он повернулся к сидевшему справа от него Консулу, как бы адресуя свой вопрос ему.
Консул вздохнул. Клоны подали вино, но сейчас он предпочел бы виски.
– Кто знает, как поступят Бродяги? – сказал он. – Похоже, они больше не руководствуются человеческой логикой!
Мартин Силен расхохотался и пролил вино.
– Черт возьми! Можно подумать, мы, люди, когда-нибудь руководствовались человеческой логикой! – Он сделал большой глоток, вытер рот и снова засмеялся.
– Если вот-вот начнутся серьезные сражения, – Ламия нахмурилась, – власти могут не разрешить нам сесть.
– Нас пропустят, – сказал Хет Мастин. Солнечный луч забрался ему под капюшон и осветил желтоватую кожу.
– И мы спасемся от верной смерти на войне, чтобы погибнуть верной смертью от рук Шрайка, – пробормотал отец Хойт.
– Нет смерти во Вселенной! – пропел Мартин Силен. Консул вздрогнул: пение поэта могло разбудить даже человека, погруженного в криогенную фугу. Силен допил вино и поднял пустой кубок, как бы обращаясь с тостом к звездам:
И смерти не должно быть! Стенай,
Стенай, Кибела, сыны твои,
Исполнившись злодейства,
Низвергли Бога, сокрушили в прах.
Стенайте, братья, силы иссякают,
Ломаюсь, как тростник, слабеет голос…
О боль, боль слабости моей!
Стенайте, ибо гибну я…
Силен остановился на полуслове и, зычно рыгнув в наступившей после его декламации тишине, потянулся за бутылкой. Остальные шестеро обменялись взглядами. Консул заметил, что Сол Вайнтрауб слегка улыбается. Девочка, спавшая у него на руках, шевельнулась, и он склонился над ней.
– Ну что ж, – отец Хойт запнулся, словно нащупывая потерянную мысль, – если конвой Гегемонии уйдет и Бродяги захватят Гиперион без боя, оккупация может оказаться бескровной, и они позволят нам сделать свое дело.
Полковник Федман Кассад негромко рассмеялся.
– Бродяги не станут оккупировать Гиперион, – сказал он. – Захватив планету, они сначала разграбят ее, а потом сделают то, что у них получается лучше всего: сожгут города, раздробят обугленные развалины на мелкие кусочки, а затем будут жечь эти кусочки до тех пор, пока они не превратятся в золу. После этого они расплавят полярные шапки, испарят океаны, а оставшейся солью отравят почву, чтобы на ней больше никогда ничего не росло.
– Ну… – начал было отец Хойт и тут же умолк.
Никто больше не сказал ни слова. Клоны убрали посуду после супа и салата и подали жаркое.
– Вы говорили, что нас сопровождает военный корабль Гегемонии, – обратился Консул к Хету Мастину, когда они покончили с ростбифом и вареным небесным кальмаром.
Тамплиер кивнул и указал рукой куда-то вверх. Консул прищурился, но не смог разглядеть среди вращающихся звезд ничего движущегося.
– Держите. – Федман Кассад приподнялся и через голову отца Хойта передал Консулу складной военный бинокль.
Консул, поблагодарив его, включил питание и принялся изучать участок неба, на который указал Хет Мастин. Гироскопические кристаллы бинокля негромко жужжали, стабилизируя оптику и обшаривая поле зрения в запрограммированном режиме поиска. Внезапно изображение замерло, затуманилось, расширилось и вновь стало отчетливым.
Когда корабль Гегемонии появился в окулярах бинокля, у Консула невольно перехватило дыхание. Это был не одноместный разведчик, как он предполагал сначала, и даже не круглобокий факельный звездолет. Приближенный электронной оптикой, перед ним предстал матово-черный ударный авианосец. Проходят века, но совершенные очертания боевых кораблей неизменно поражают воображение. Разведенные на полный угол четыре старт-пилона с находящимися в полной боевой готовности истребителями, вынесенный вперед на шестидесятиметровой штанге разведкомплекс, напоминающий копье, расположенные на самой корме, словно оперение стрелы, бочкообразный двигатель Хоукинга и термоядерные батареи – спин-звездолет Гегемонии предстал перед ним во всей красе.
Консул молча вернул бинокль Кассаду. Если эскадра выделила для сопровождения «Иггдрасиля» ударный авианосец, то какую огневую мощь они приготовили, чтобы отразить нападение Бродяг?
– Сколько времени до посадки? – спросила Ламия Брон. С помощью своего комлога она попыталась проникнуть в инфосферу корабля и, очевидно, была разочарована тем, что там обнаружила. Или не обнаружила.
– Через четыре часа выйдем на орбиту, – негромко сказал Хет Мастин. – Потом еще несколько минут на челноке. Наш друг Консул предложил воспользоваться для высадки его личным кораблем.
– Садимся в Китсе? – спросил Сол Вайнтрауб. Это были первые слова, произнесенные ученым.
Консул утвердительно кивнул:
– Там единственный космопорт на Гиперионе, который принимает пассажирские корабли.
– Космопорт? – В голосе отца Хойта прозвучало раздражение. – Я думал, мы сразу отправимся на север. В царство Шрайка.
– Нет. Паломничество всегда начинается из столицы, – сказал Хет Мастин, покачав головой. – Понадобится несколько суток, чтобы достичь Гробниц Времени.
– Несколько суток? – удивилась Ламия Брон. – Но это абсурд!
– Возможно, – согласился Хет Мастин, – однако дела обстоят именно так.
Отец Хойт почти ничего не ел, но сейчас он сморщился, словно какое-то блюдо вызвало у него несварение желудка.
– Послушайте, – сказал он, – а не могли бы мы один-единственный раз в виде исключения отступить от этих правил? Так сказать, ввиду опасностей предстоящей войны… и так далее. Давайте просто высадимся у Гробниц Времени или еще где-нибудь поблизости и покончим со всем этим.
– На протяжении четырехсот лет космические корабли и самолеты пытались пробиться к северным пустошам напрямую, – сказал Консул, отрицательно покачав головой. – И мне не приходилось слышать ни об одной удачной попытке.
– Позвольте поинтересоваться, – с деланным изумлением спросил Мартин Силен, словно школьник на уроке, подняв руку, – что ж это за чертовщина такая? Куда же подевались эти полчища кораблей?
Отец Хойт хмуро посмотрел на поэта. Федман Кассад улыбнулся.
– Консул вовсе не имел в виду, что этот район недоступен, – снова заговорил Сол Вайнтрауб. – Туда можно добраться по реке и по суше. Кроме того, космические корабли и самолеты не исчезают. Они спокойно садятся вблизи руин или Гробниц Времени и так же легко возвращаются в любую точку, выбранную бортовым компьютером. Исчезают пилоты и пассажиры.
Ученый поднялся и стал укладывать спящую девочку в специальную люльку, висевшую у него на плече.
– Так гласит старая легенда, – сказала Ламия Брон. – А что показывают корабельные приборы?
– Ничего, – ответил ей Консул. – Никаких происшествий. На корабли никто не нападал. Никаких отклонений от курса, никаких необъяснимых обрывов записи, никакой необычной утечки энергии или, наоборот, ее появления из ничего. Вообще никаких необычных явлений.
– И никаких пассажиров, – добавил Хет Мастин.
Консул посмотрел на него в упор. Неужели Хет Мастин пошутил? Многолетнее общение с тамплиерами убедило его, что они начисто лишены чувства юмора. Однако, судя по выражению чуточку азиатского лица капитана, в словах его не было даже намека на шутку.
– Чудесная мелодрама, – рассмеялся Силен. – Саргассово море душ, оплакиваемых Христом. Причем все на самом деле и при нашем непосредственном участии. Хотел бы я знать, кто режиссер этого говенного спектакля.
– Заткнись! – повысила голос Ламия Брон. – Ты пьян.
Консул вздохнул. Паломники пробыли вместе менее часа.
Клоны убрали тарелки и внесли подносы с щербетом, кофе, тортами, плодами корабля-дерева и жидким шоколадом с Возрождения. Мартин Силен жестом отказался от десерта и велел клонам принести ему еще одну бутылку вина. Консул подумал и попросил виски.
– Мне кажется, – сказал Сол Вайнтрауб, когда все уже заканчивали десерт, – наша судьба будет зависеть от откровенности каждого.
– Что вы имеете в виду? – спросила Ламия.
Вайнтрауб машинально покачал ребенка, спавшего в сумке-люльке.
– Например, знает ли кто-нибудь из присутствующих, почему именно он (или она) был избран церковью Шрайка и Альтингом?
Никто не произнес ни слова.
– Думаю, что нет, – продолжил Вайнтрауб. – А вот еще одна загадка: является ли кто-нибудь из присутствующих членом или хотя бы сторонником церкви Шрайка? Я, например, еврей, и какими бы путаными ни были мои религиозные воззрения, они исключают поклонение смертоносной машине. – Вайнтрауб поднял густые брови и оглядел присутствующих.
– Многие тамплиеры, – сказал Хет Мастин, – считают Шрайка воплощением божества, явившегося в мир, чтобы покарать не питающихся от корня. Однако я, Истинный Глас Древа, должен признать это ересью. Ни в Завете, ни в писаниях Мюира ничего подобного нет.
Консул пожал плечами.
– Я атеист, – заявил он, держа стакан с виски в руке и рассматривая его на свет, – и никогда не имел ничего общего с церковью Шрайка.
– Католическая церковь посвятила меня в сан. – Отец Хойт улыбнулся одними губами. – Поклонение Шрайку противоречит всему, на чем она стоит.
Полковник Кассад отрицательно покачал головой – то ли отказываясь отвечать, то ли показывая, что не является членом церкви Шрайка.
– Я был крещен лютеранином, – начал Мартин Силен, оживленно жестикулируя. – Это церковь, которой давно уже нет. Я стоял у истоков дзен-гностицизма – ваших родителей тогда еще на свете не было. Успел побыть католиком, адвентистом, неомарксистом, ярым фанатиком и потрясателем устоев, сатанистом, чуть ли не епископом пофигистов. Я даже что-то пожертвовал Институту гарантированного перевоплощения. Теперь я с удовольствием могу сообщить, что я простой язычник. – Он улыбнулся и заключил: – Для язычника Шрайк – самое подходящее божество.
– А мне на религии начхать, – отрезала Ламия Брон. – На меня они не действуют.
– Полагаю, это только подтверждает мою идею, – сказал Сол Вайнтрауб. – Никто из нас не разделяет догматы культа Шрайка, и тем не менее из миллионов приверженцев этой веры старейшины выбрали именно нас. Именно нам предстоит посетить Гробницы Времени… и лицезреть их жестокого Бога… возможно, в последний раз.
– Может, это и подтверждает вашу идею, господин Вайнтрауб, – Консул покачал головой, – но я ее так и не понял.
Ученый рассеянно погладил бороду.
– Мне кажется, что причины, побудившие каждого из нас отправиться на Гиперион, оказались столь вескими, что церковь Шрайка и правительство Гегемонии были просто вынуждены согласиться. В отдельных случаях – в моем, например, – причины эти считаются общеизвестными, хотя я уверен, что во всей своей полноте они известны только сидящим за этим столом. Поэтому я предлагаю следующее. Пусть каждый за те несколько дней, что у нас остались, расскажет свою историю.
– Зачем? – спросил полковник Кассад. – Вряд ли это что-то даст.
Вайнтрауб улыбнулся:
– Напротив. По меньшей мере это развлечет нас и поможет хоть немного узнать друг друга, прежде чем Шрайк или еще какая-нибудь гадость свалится нам на голову. Кроме того, возможно, мы поймем что-то очень важное, и в решающий момент это спасет жизнь всем нам. Если, конечно, у нас хватит ума выделить то общее, что связывает наши судьбы с капризами Шрайка.
Мартин Силен рассмеялся, закрыл глаза и продекламировал:
К спине дельфина приникая
И взявшись за плавник,
Невинных души смерть переживают,
И снова открываются их раны.
– Это Лениста, не так ли? – спросил отец Хойт. – Я изучал ее творчество в семинарии.
– Почти, – ответил Силен, открывая глаза и наливая еще вина. – Это Йейтс. Старый хер жил за пятьсот лет до того, как Лениста в первый раз потянула свою мамашу за железную сиську.
– Послушайте, – сказала Ламия, – ну расскажем мы друг другу свои истории, и что? Встретившись со Шрайком, мы просто сообщим ему свои желания. Одно он выполнит, остальные паломники умрут. Правильно?
– Так гласит легенда, – подтвердил Вайнтрауб.
– Шрайк не легенда, – отозвался Кассад. – И стальное дерево – тоже.
– Тогда что толку надоедать друг другу историями? – спросила Ламия Брон, отправляя в рот последнее шоколадное пирожное.
Вайнтрауб тихонько погладил по голове спящую дочку.
– Мы живем в странные времена, – задумчиво произнес он. – Поскольку мы входим в ту ничтожную долю процента граждан Гегемонии, которые предпочитают путешествовать не по Сети, а в открытом космосе, от звезды к звезде, мы представляем самые разные эпохи нашего недавнего прошлого. Мне, например, шестьдесят восемь стандартных лет, но из-за сдвигов во времени, вызванных моими путешествиями, я мог бы растянуть эти трижды двадцать и восемь лет на целый век истории Гегемонии, если не больше.
– И что? – спросила Ламия.
Вайнтрауб взмахнул рукой, адресуя свои слова всем сидящим за столом:
– Каждого из нас можно уподобить и острову в океане времени, и самому этому бескрайнему океану. Или, говоря не столь высокопарно, каждый из нас, возможно, держит в руках недостающий кусочек головоломки, которую еще никому не удавалось сложить с тех пор, как человек высадился на Гиперионе. – Вайнтрауб почесал нос и продолжил: – Это тайна, а разгадывать тайны, откровенно говоря, я люблю больше всего на свете и готов посвятить этому, быть может, последнюю неделю своей жизни. Если кого-нибудь из нас вдруг осенит – прекрасно. А если нет – что ж, будем решать задачу и получать удовольствие от самого процесса.
– Согласен, – сказал Хет Мастин без тени волнения в голосе. – Раньше мне это не приходило в голову, но теперь я вижу всю мудрость вашего решения: нам необходимо рассказать свои истории, прежде чем мы встретимся со Шрайком.
– А если кто-нибудь солжет? – быстро спросила Ламия Брон.
– Ну и что? – ухмыльнулся Мартин Силен. – В этом-то и вся прелесть.
– Давайте проголосуем, – предложил Консул, вспомнив предупреждение Мейны Гладстон. Нельзя ли вычислить агента Бродяг, сопоставив истории? Консул тут же улыбнулся своим мыслям – агент не настолько глуп.
– Вы, видимо, решили, что у нас тут парламент? – В голосе полковника прозвучала ирония.
– А как же иначе, – ответил Консул. – У каждого из нас – своя цель, но идти к Шрайку мы должны вместе. Нам нужны какие-то механизмы принятия решений.
– Мы могли бы выбрать начальника, – предложил Кассад.
– Да ну вас в жопу с такими порядками, – благодушно ответил поэт. Остальные согласно закивали.
– Хорошо, – сказал Консул. – Итак, господин Вайнтрауб предложил нам рассказать о наших связях с Гиперионом. Голосуем за его предложение.
– Все или ничего, – добавил Хет Мастин. – Либо рассказывают все, либо никто. Мы будем придерживаться воли большинства.
– Договорились. – Консул внезапно проникся любопытством к чужим историям и в равной мере уверенностью в том, что никогда не расскажет своей собственной. – Кто за то, чтобы рассказывать?
– Я, – сказал Сол Вайнтрауб.
– Я – тоже «за», – сказал Хет Мастин.
– Не то слово! – воскликнул Мартин Силен. – Ради этакого балагана я бы отказался от целого месяца оргазмической бани на Шоте.
– Я также голосую «за», – сказал Консул и сам себе удивился. – Кто против?
– Я против, – сказал отец Хойт, но голос его звучал нерешительно.
– Ерунда все это, – небрежно бросила Ламия Брон.
Консул повернулся к Кассаду:
– А вы, полковник?
Федман Кассад пожал плечами.
– Итак, четыре голоса «за», два – «против», один воздержался, – подвел итоги Консул. – Большинство «за». Кто начнет?
Все умолкли. Наконец Мартин Силен поднял глаза от небольшого блокнота, в котором что-то писал, вырвал листок и разорвал его на несколько полосок.
– Здесь числа от одного до семи, – сказал он. – Почему бы нам не бросить жребий?
– Это как-то по-детски, – недовольно заметила Ламия.
– А я и есть дитя, – ответил Силен, улыбаясь как сатир. – Посол, – он повернулся к Консулу, – не могу ли я позаимствовать эту позолоченную наволочку, которую вы носите вместо шляпы?
Консул передал свою треуголку, туда опустили сложенные полоски бумаги, и она пошла по кругу. Сол Вайнтрауб тянул первым, Мартин Силен последним.
Удостоверившись, что никто не подсматривает, Консул развернул свою полоску. Его номер был седьмым. Напряжение спало – так выходит воздух из туго надутого воздушного шарика. «Вполне вероятно, – подумал он, – прежде чем придет мой черед рассказывать, что-нибудь стрясется. Допустим, война. Тогда наши байки станут вообще никому не нужны – разве что чисто теоретически… Или же мы сами потеряем к ним интерес. В общем, кто-нибудь да помрет: или король, или лошадь. В крайнем случае можно научить лошадь разговаривать. А вот пить больше не надо».
– Кто первый? – спросил Мартин Силен.
В наступившей тишине был слышен только легкий шелест листвы.
– Я, – произнес отец Хойт. Лицо священника выражало то смирение перед болью, которое Консул не раз видел у своих неизлечимо больных друзей. Хойт показал свою полоску бумаги с четкой единицей.
– Хорошо, – сказал Силен. – Начинайте.
– Как, прямо сейчас? – растерялся священник.
– Почему бы нет? – отозвался поэт. Силен прикончил по меньшей мере две бутылки вина, но проявилось это пока лишь в том, что щеки его, и без того густо-розовые, стали совсем пунцовыми, а вздернутые брови загнулись уж совершенно демоническим образом. – До посадки еще есть время, – добавил он, – и я предпочел бы сперва благополучно сесть и оказаться в обществе мирных туземцев, а уж потом отсыпаться после фуги.
– В том, что говорит наш друг, есть резон, – негромко сказал Сол Вайнтрауб. – Если уж нам предстоит рассказывать свои истории, послеобеденный час – самое подходящее время.
Отец Хойт вздохнул и поднялся со стула.
– Я сейчас, – сказал он и вышел.
Прошло несколько минут. Потом Ламия Брон, ни к кому не обращаясь, спросила:
– У него что, нервишки расшалились?
– Нет, – ответил Ленар Хойт, внезапно появившийся из темноты со стороны деревянного эскалатора (который служил тут чем-то вроде парадной лестницы). – Просто мне потребовалось вот это. – Он бросил на стол два грязных блокнота и сел на свое место.
– А по написанному нечестно, – дурашливо произнес Силен. – Если ты, о величайший маг, взялся травить байки, делай это сам!
– Заткнитесь, черт вас возьми! – Хойт провел рукой по лицу и схватился за грудь. Второй раз за вечер Консул подумал, что священник неизлечимо болен.
– Простите меня, – успокоившись, заговорил отец Хойт. – Но, чтобы рассказать вам свою… свою историю, я должен коснуться чужой. Это дневник человека, из-за которого я когда-то попал на Гиперион и вот теперь… теперь возвращаюсь. – Хойт замолчал и глубоко вздохнул.
Консул потрогал блокноты. Они были запачканы сажей, а местами даже обгорели, словно их вытащили из огня.
– У вашего друга старомодные привычки, – сказал он, – если он все еще пишет от руки.
– Да, – подтвердил Хойт. – Если вы готовы слушать, я начну.
Все присутствующие закивали головами в знак согласия. Обеденная платформа мерно подрагивала: казалось, это бьется сердце километрового «дерева», которое несло их вперед, сквозь холод космической ночи. Сол Вайнтрауб взял спящую дочку на руки и осторожно уложил ее на мягкий матрасик, расстеленный рядом с ним на полу. Сняв свой комлог, он поставил его возле матрасика и набрал на диске программу белого шума. Малышка, которой была всего неделя от роду, не просыпаясь, перевернулась на животик.
Консул запрокинул голову и отыскал сине-зеленую звезду – Гиперион. Звезда вырастала в размерах буквально на глазах. Хет Мастин надвинул капюшон поглубже, полностью спрятав лицо в тени. Сол Вайнтрауб закурил свою трубку. Остальные разобрали принесенные клонами чашечки с кофе и поудобнее устроились на стульях.
Мартин Силен, казалось, был заинтригован больше других и проявлял явные признаки нетерпения. Наклонившись вперед, он прошептал:
«Коль рок велит мне, – он сказал, – начать,
То помоги мне, пресвятая мать.
Не будем прерывать, друзья, дорогу.
Держитесь ближе, я же понемногу
Рассказывать вам буду той порой».
Мы тронулись, и вот рассказ он свой
Неторопливо начал и смиренно,
С веселостью и важностью почтенной.
