37
Долина Н'Джарр
Октябрь 2078, земное время
Той ночью Ха'анале приснилось два сна. Ее третий ребенок — безымянный мертворожденный — возник в проеме: маленький, сформировавшийся, но веселый и проказливый.
«Где ты был? — завидев его, воскликнула Ха'анала. — Уже почти красный свет! Тебе не следует разгуливать так долго!» — с нежностью бранила она, а малыш ответил:
«Тебе не следует за меня волноваться!»
На короткое время Ха'анала проснулась, ощущая, как стягивает живот, но визит ее привидевшегося сына успокаивал, и она вновь погрузилась в тяжелый сон, характерный для этой ее беременности. Второй сон был тоже о мертвом ребенке, но на сей раз она вновь пережила последние минуты жизни Уркинала и в ужасе очнулась, все еще слыша свист и клокотание в его крошечных легких.
Суукмел, в отсутствие Шетри перебравшаяся в их хижину, тотчас подняла голову.
— Пора? — тихо спросила она в бледном свете восхода.
— Нет, — прошептала Ха'анала. — Это был сон.
Неуклюже, но как можно осторожней она села, стараясь не разбудить Софи'алу, спавшую рядом. Еще один серый день, подумала Ха'анала, посмотрев сквозь щели в каменной кладке. В других домах еще было тихо.
— Ночью меня опять навещали дети.
— Кое-кому следует повязать ленты на твои руки, — сказала Суукмел, улыбнувшись этому суеверию.
Но Ха'аналу бросило в дрожь — от холода пасмурного утра и от воспоминаний о предсмертном хрипе в маленькой груди.
— Мне хочется, чтобы рядом был Шетри. Когда рождались твои дочери, с тобою была мама?
— О нет, — ответила Суукмел, поднимаясь на ноги и принимаясь за утренние дела. — Мама ни разу и близко не подошла к месту родов — это же неприлично! Женщины моей касты всегда были одни… ну, не одни. У нас были руна. Мужчины, как правило, никак с этим событием не соприкасались, если не считать, что давали ему толчок. И не могу сказать, что я обрадовалась бы зрителям.
— Мне не нужны зрители — мне нужна поддержка!
Ха'анала сменила позу, улегшись спиной на свернутое спальное гнездо своего мужа. Она ощущала смутную тревогу, несмотря на то, что получила хорошие вести непосредственно от Шетри, через «Бруно». Он и его спутники невредимы, а прибыть должны сегодня — вместе с чужеземцами, на необычном судне, которое доставит их домой быстро и скрытно.
— Даже если Шетри не сможет стоять тут во время родов, я буду рада…
Она умолкла, оцепенев. «Наконец-то!» — подумала Ха'анала, приветствуя волну судорог, прокатившуюся по ней сверху донизу. Подняв глаза, она встретилась с понимающим взглядом Суукмел.
— Пока никому не говори, — сказала Ха'анала, со значением посмотрев на пошевелившуюся Софи'алу. — Мне нужна поддержка, а не фиерно.
— Есть хочу! — не открывая глаз, прохныкала Софи'ала.
В это время года таким было ее обычное утреннее приветствие.
— Твой отец везет замечательные кушанья, — весело сообщила Суукмел и с легкой грустью улыбнулась, когда блестящие фиолетовые глаза малышки тотчас распахнулись.
Было слышно, как просыпаются ближние дома, а от костров руна ветер принес первые струйки дыма.
— Он скоро прибудет, но почему бы тебе не сходить к очагу Биао-Толы и не посмотреть, что там готовят?
— Подожди, — окликнула Ха'анала, когда Софи'ала выбежала наружу, чтобы присоединиться к другим детям, которые проводили утренние часы, носясь по деревне, заглядывая в горшки, охотясь за самой обильной или вкусной едой, которую можно заполучить. — Сипадж, Софи'ала! Не будь занудой! — Суукмел хмыкнула, но Ха'анала настаивала:
— Так и есть! Она именно зануда! И мне вовсе не нравится, как она помыкает другими детьми.
— Ты видишь в ней себя, — сказала Суукмел. — Не придирайся к девочке. Стремиться доминировать над ними для нее естественно.
— Естественно также испражняться, как только почувствуешь позыв, — парировала Ха'анала. — Однако такое поведение неприемлемо.
— Но даже рунские дети ей сопротивляются! Это отличный тренинг, — возразила Суукмел. — Они все становятся сильней.
Утро они провели, пикируясь в подобной манере и получая удовольствие от умственного поединка, но все время думая о частоте и интенсивности родовых схваток.
— Они должны быть сильнее и чаще, — сказала Ха'анала, когда взошли все три солнца, а за плотным слоем облаков, нависших над их головами, проступил самый яркий диск; плоский и белый.
— Уже скоро, — откликнулась Суукмел, хотя тоже была обеспокоена, с некоторым испугом наблюдая, как впавшая в молчание Ха'анала свернулась в своем гнезде.
К этому времени дочь Ха'аналы уже сообразила, что происходит, и Суукмел переключила внимание на нее, успокаивая ребенка и приветствуя гостей, начавших собираться на тревожные стенания Софи'алы. Хотя джана'ата, передав Ха'анале наилучшие пожелания, тут же тактично удалялись, дом скоро оказался переполнен руна, приносившими с собой воодушевление, ободрение и еду — вместе с теплотой своих тел и своей любви. Как и руна, Ха'анала считала, что роды — повод для праздника и, похоже, была довольна тем, что ее отвлекают, поэтому Суукмел не выпроваживала визитеров.
Схватки не стали чаще, но набирали силу, и Ха'анала радовалась этому, несмотря на боль. В разгар нескончаемой дискуссии на тему, что могло бы ускорить роды, прибежал мальчик с новостями о посадочном катере, а вскоре все услышали ужасающий шум, и комната разом опустела: гости толпой поспешили наружу, чтобы лицезреть это удивительное прибытие.
— Ты тоже иди… посмотри, что там! — сказала Ха'анала, подталкивая Суукмел. — Потом расскажешь мне! Со мной все будет хорошо, но пришли сюда Шетри!
— Приказы, приказы, приказы, — поддразнила Суукмел, направившись к посадочной площадке, устроенной на краю долины. — Ты говоришь, как Софи'ала!
Оставшись наконец одна, Ха'анала легла поудобней, удивляясь тому, насколько устала, хотя роды только начались. Она слышала, как рев моторов резко оборвался, затем зазвучали голоса, неразличимые на таком расстоянии. Казалось, минули дни, прежде чем в дом вступил Шетри; и хотя Ха'анала хотела расспросить его о многом, единственными ее словами были:
— Кое-кому холодно.
Шетри подошел к двери и крикнул, прося помочь. Вскоре ее подняли на ноги, и хотя время от времени Ха'анала останавливалась и приседала на корточки, пережидая очередную схватку, она смогла доплестись до дымных костров, над которыми жарилось, шипя и брызгая жиром, невероятное количество дичи. Заулыбавшись при виде стихийного праздника, возникшего вокруг этого изобилия, Ха'анала высматривала в толпе чужеземцев. Один был немногим крупнее Софии, другие — столь же высокие, как Исаак, но гораздо более массивные. Темные и светлые; бородатые; безволосые, гривастые. И какое разноязычие! Высокий к'сан, сельская руанджа, х'инглиш — столь же забавно сплетенные в суматохе кулинарных хлопот, приветствий, рассказов, какой была речь самой Ха'аналы, когда она впервые повстречала Шетри.
— Они такие разные! — воскликнула она, обращаясь ко всем сразу — Это замечательно. Замечательно!
Ободренная теплом и перспективой налаживания отношений с югом, Ха'анала тяжело опустилась на колени и стала тужиться, убежденная, что сейчас именно тот момент, когда следует родить нового ребенка, приведя его к свету и смеху. Но вместо этого ощутила раздирающую боль, заставившую ее крикнуть, а остальных умолкнуть, так что были слышны лишь далекие трели п'ркра и потрескивание огня. Когда Ха'анала вновь смогла дышать, она коротко рассмеялась и с кривой улыбкой заверила всех:
— Больше не буду!
Постепенно веселье и разговоры возобновились, но Ха'анала чуяла тревогу Шетри, и ее это беспокоило.
— Расскажи о вашем путешествии! — с нежностью велела она. Но Шетри был напуган и, отговорившись тем, что должен помогать чужеземцам раздавать мясо, поручил Рукуэи сидеть позади нее, словно рунскому мужу. Пришла Суукмел, за ней Тият — с младшим своим сыном, вцепившимся в ее спину. Довольная, что руки кузена обнимают ее плечи, Ха'анала сидела, прислонившись спиной к его животу, а щекой прижавшись к его щеке, слушала, как Рукуэи поет о походе. Искренне увлекшись повествованием, она словно плыла по течению, поддерживаемая на поверхности рассказом, и рассмеялась, когда Рукуэи с юмором живописал, как на него нагнал страху маленький чужеземец Сандос.
— Маленькие бывают удивительно сильными, — запыхавшись, заметила Ха'анала и, наклонившись вперед, сдавила свой живот, радуясь, что даже сейчас не потеряла способности шутить.
Услышав свое имя, к ним подошел Сандос, сделав жест подчинения — вместо того, чтобы протягивать руку для пожатия. Когда официальные представления закончились, он сел там, откуда тоже мог видеть празднество, — молчаливый, согбенный, со скрещенными на груди руками. Его поза будто пародировала позу Ха'аналы во время схватки, и первыми ее словами, обращенными к нему, были:
— Ты тоже беременный?
Сандос воззрился на нее и хохотнул, явно развеселившись.
— Если я беременный, то мы определенно положим начало новой религии, — ответил он, и хотя Ха'анала поняла не все слова, его улыбка ей понравилась. У него были глаза Софии: маленькие и коричневые, но теплые, а не словно из камня.
— Моя госпожа, на каком языке с тобой лучше говорить? — спросил Сандос.
— Руанджа для нежности. Английский для науки…
— И шуток, — заметил он.
— К'сан для политики и поэзии, — продолжила Ха'анала и прервалась, пережидая, пока достигнет пика, а затем схлынет новая волна. — Иврит для молитвы.
Некоторое время они впятером наблюдали за руна, приглядывавшими за кострами и жарившими на них корнеплоды, — теперь, когда джана'ата наконец смогли наесться досыта.
— Мы мечтали об этом, — сказала Суукмел, улыбнувшись Тият, и потянулась, чтобы сжать лодыжку сперва Рукуэи, а потом Ха'аналы.
— Мечтали о чем? — спросил Сандос. — О сытной еде? Некоторое время Суукмел разглядывала его и решила, что он иронизирует.
— Да, — легко согласилась она, затем широко махнула рукой. — Но и об этом тоже: все мы — вместе.
— Глазам кое-кого приятно это видеть, — сказала Тият. Она посмотрела на своего спящего сына, потом на людей, окружавших Ха'аналу. — Три вида лучше, чем один!
— Сандос, расскажи о каждом из твоих товарищей, — произнесла Ха'анала на языке политики.
Указав сперва на человека с голым черепом, он ответил на языке нежности:
— У Джона руки умные, точно у руна, и щедрое сердце. Всмотритесь в его лицо, и вы узнаете, как выглядит землянин, когда он чем-нибудь наслаждается. Кое-кто думает: самое большое удовольствие для Джона — помогать другим. У него талант к дружбе. — Сделав паузу, Сандос переключился на к'сан: — Он не умеет лгать.
— А тот, кто рядом с ним? — спросила Ха'анала, бросив взгляд на Суукмел, тоже слушавшую очень внимательно.
Ответ был на иврите:
— Его зовут Шон. Он видит очень отчетливо, без сантиментов…
Сандос помолчал, озирая остальных, и понял, что иврит понимает только Ха'анала. Он продолжил на к'сане:
— Иногда необходимо слышать жестокую правду. Шон свиреп, словно джана'ата, и безжалостен. Но то, что он говорит, важно.
Затем указал жестом на Джозебу и упростил его имя:
— Хозеи тоже видит отчетливо, но он более утонченный. Когда Хозеи говорит, я слушаю внимательно.
— А черноволосый? — спросила теперь Суукмел, потому что новые схватки лишили Ха'аналу голоса.
Сандос вдохнул полную грудь воздуха и медленно его выпустил.
— Дэнни, — произнес он, а остальные ждали, какой он выберет язык. — Он будет вам полезен, — сказал Сандос на к'сане. — Из опыта своего народа Дэнни хорошо знает то, с чем столкнулись джана'ата, и очень хочет вам помочь. Но он — человек идеалов и иной раз ведет себя согласно им, а не морали.
— Что делает его опасным, — заметила Суукмел.
— Да, — согласился Сандос.
— А тот, кто поет? — спросила Ха'анала. — Тоже похож на джана'ата. Он поэт?
Улыбнувшись, Сандос продолжил на руандже:
— Нет, Нико не поэт, но он ценит работу поэтов, а его голос делает ее красивее. — Взглянув на Тият, он произнес, тщательно выбирая слова: — Нико больше похож на деревенского рунао, которым может легко управлять любой, обладающий могуществом.
Он помолчал, а трое джана'ата тем временем обменялись взглядами.
— Нико тоже может быть опасен, но сейчас я ему доверяю. И в любом случае, с вами он не останется, — сказал Сандос. — Он — член торговой группы, которая пробудет на Ракхате не дольше, чем потребуют дела. Но остальные хотели бы тут остаться, дабы помогать вам и учиться у вас, — если вы разрешите.
— А ты, Сандос? — спросил Рукуэи. — Ты останешься или улетишь?
Сандос не ответил, потому что Ха'анала, закрыв глаза, склонилась над своим животом и издала сдавленный крик, на который тотчас прибежал Шетри. Когда она снова смогла дышать, то прошептала:
— Все будет хорошо. Я не боюсь.
Когда свет померк, отступила и боль. Внимание Ха'аналы — мерцало, точно огонь, который грел ее и освещал ночь, но она продолжала прислушиваться к тихому разговору поблизости, удивляясь голосу Сандоса, столь непохожему на голос Исаака, — не громкий и запинающийся, но мягкий и музыкальный; высота его тона поднималась и падала, модуляции варьировались, перетекая из одной в другую. Ха'анала забыла, что земляне могут вот так говорить, и ощутила печаль при мысли о годах, прошедших с тех пор, когда она в последний раз слышала голос Софии.
Захлестнутая скорбью, Ха'анала горевала о прошлом, а также о будущем, которого никогда не узнает, ибо она уже поняла, что умрет, — не с зыбким теоретическим осознанием того, что она смертна, но с ощущаемой телом уверенностью, что смерть придет за ней очень скоро. К своему удивлению, Ха'анала спала, ненадолго пробуждаясь при каждой мускульной волне и сознавая, что всякий раз, возвращаясь к жизни, она черпает из убывающего источника. Один раз Ха'анала очнулась от сна и в темноте произнесла:
— Когда я умру, отведите детей к моей матери.
Вслед за потрясенным молчанием раздался успокаивающий шепот, но она прибавила:
— Сделайте, как прошу. Напомните ей про Авраама. Ради десяти…
Сказав это, Ха'анала вновь погрузилась в забытье.
На рассвете ее вернуло в реальность рычание мужа. Она находилась в доме, но холода не чувствовала, укрытая одеялами, подобных которым никогда не видела. Не шевелясь, Ха'анала могла видеть через дверь призрачный ландшафт, смягченный туманом.
— Нет! Я не разрешаю! — настойчиво говорил Шетри. — Как ты мог подумать о таком!
— Значит, сдаешься? — услышала она голос чужеземца, чей хриплый обвиняющий шепот разносился далеко в неподвижном рассветном воздухе. — Ты потеряешь их обеих…
— Прекрати! — крикнул Шетри и отвернулся от Шаана, зажав уши. — Я не хочу слушать!
Закрыв глаза, Ха'анала слушала, как Рукуэи объясняет, почему она должна умереть; его слова доносились обрывками: «Нет помощи… необходимо… предотвратить поколения от страданий в будущем… большее благо…»
Следующий голос Ха'анала не узнала, но, возможно, это сказал Хозеи:
— Причина не в патологии, а в слабости, вызванной голоданием!
— Шетри, я думаю, ты прав и Ха'анала умрет, — ровным голосом произнес Сандос. — Я думаю, что Шаан ошибается. Процедура, которую он хочет попробовать, убьет Ха'аналу. Никто из нас не специалист — мы не знаем, как сохранить жизнь матери, и я думаю, что Ха'анала слишком слаба, чтобы это пережить. Мне жаль. Мне очень, очень жаль. Но… когда такое случается у нас, ребенок иногда живет в течение очень короткого времени после того, как умирает мать. Пожалуйста… пожалуйста, если ты разрешишь, то мы, возможно, спасем хотя бы ребенка.
— Как? — твердым голосом спросила Ха'анала. — Как вы спасаете ребенка?
Она видела в проеме силуэт чужеземца, черный на сером, а затем он очутился возле нее, стоя на коленях и сложив на бедрах свои кисти, заключенные в странные механизмы.
— Сипадж, Ха'анала, кое-кто полагает, что после того, как ты уйдешь, ребенок будет жить еще несколько минут. Потребуется разрезать твое тело и вынуть дитя.
— Осквернение, — снова прошипел Шетри, нависнув над ними обоими. — Нет, нет, нет! Если… Я не хочу этого ребенка! Не сейчас, не таким способом! Ха'анала, пожалуйста…
— Спаси, что сможешь, — сказала она. — Слушай меня, Шетри. Спаси, что сможешь!
Но он не соглашался, И теперь спорила Суукмел, Софи'ала вопила, а чужеземцы…
Внезапно Ха'анала поняла, что это такое: быть Исааком и слышать внутри себя музыку, заглушаемую шумом.
— Убирайся, Шетри, — устало велела она, уйдя уже слишком далеко, чтобы выносить фиерно, слишком обессиленная, чтобы быть доброй или тактичной. — Все ВЫ: оставьте меня одну!
Но, потянувшись, сомкнула когти вокруг руки Сандоса, вцепившись накрепко.
— Ты не уходи, сказала Ха'анала. — Останься.
Когда все ушли, она сказала медленно, на языке молитвы:
— Спаси, что сможешь.
* * *
В течение следующих девяти часов Эмилио, исполняя все, о чем она просила, стараясь облегчить ее муки всеми возможными способами. Получив заверения, что для ребенка есть надежда, Ха'анала собралась с силами, и Эмилио позволил себе поверить, что она выкарабкается. Стыдясь, что поддался панике, он какое-то время был сильнее всего озабочен тем, как извиниться перед Шетри — за то, что нагнал страху на и так перепуганного отца, потерявшего двух детей.
Но роды все длились и длились. Ближе к финалу Ха'анала жаловалась на жажду, и Эмилио пытался ее напоить, но она ничего не могла удержать. Вынырнув из убогой каменной хижины, он попросил льда, но небольшой ледник меж двумя ближними вершинами находился слишком далеко, чтобы от него был прок. Сбегав к катеру, Джон принес свою старую и мягкую рубашку; пропитав ее водой, он скрутил ткань в подобие соски и передал Эмилио, который предложил рубашку Ха'анале. Она всосала таким способом жидкость, и ее не стошнило, поэтому какое-то время Эмилио просто макал ткань в воду, снова и снова, пока Ха'анала не напилась.
— Кое-кому нравится Звук твоего голоса, — сказала она, закрыв глаза. — Говори со мной.
— О чем?
— О чем угодно. Уведи меня куда-нибудь. Расскажи о своем доме. О людях, которых ты там оставил.
Поэтому он поведал ей о Джине и Селестине, и ненадолго они замолчали, сперва с улыбкой думая о своенравных малышках, затем пережидая, пока пройдут очередные схватки.
— Селестина. Красивое имя, — сказала Ха'анала, когда схватки отпустили. — Похоже на музыку.
— Это имя произошло от слова, обозначающего небеса, но так же называют музыкальный инструмент, звучащий, словно хор серебряных колокольчиков, — ответил он. — Сипадж, Xa'анала, как назовем младенца?
— Это решать Шетри. Расскажи про Софию в молодости.
Когда он промедлил, Ха'анала, открыв глаза, сказала:
— Не надо. Раз трудно, не надо! Пусть будет легко, пока не придет самое тяжелое. Что ты любил, когда был ребенком?
Ему было стыдно, что подвел ее и Софию, но он обнаружил, что с увлечением описывает Ла-Перлу и друзей своего детства, вновь окунувшись в старые страсти и простые радости: жесткий, шлепок мяча в изношенную перчатку, стремительная дуга ко второй базе, крученый бросок в первую для двойной игры. Ха'анала поняла очень мало, но она знала радость движений и сказала ему об этом в коротких, задыхающихся фразах.
Эмилио помог ей выпить еще немного воды.
— Хочется музыки, — попросила Ха'анала, когда смогла говорить. — Может, ваш Нико споет?
Нико пел долго, сидя в косых лучах света: арии, неаполитанские любовные песни, церковные гимны, выученные им в сиротском приюте. Умиротворенная, больше не чувствуя жажды, Ха'анала сказала еще раз:
— Отведите детей к моей матери!
Затем она заснула; Нико продолжал петь. Сам измучившись, Эмилио тоже задремал, а проснулся к песне, самой красивой из всех, какие он когда-либо слышал. Немецкая, подумал Эмилио, хотя на этом языке знал всего несколько слов. Это неважно, осознал он, оцепенев. Мелодия была сразу всем: податливая и безмятежная, взмывающая, точно душа в полете, послушная некоему тайному закону…
Собравшись вокруг них едва не в полном составе, ван'джарри тоже слушали; дети цеплялись за родителей, и каждый понимал, что время подходит. Открыв глаза, Эмилио Сандос увидел, как грудь Ха'аналы опустилась в последний раз, и, отбросив одеяла, оглядел живот; заметил слабое шевеление и подумал: «Еще живой, еще живой». Выпучив глаза, Нико протянул ему нож.
Словно издали Сандос наблюдал за своими лишенными чувствительности руками, резавшими быстро и решительно. На протяжении часов он страшился этого момента, боялся, что станет резать слишком глубоко или слишком поспешно. Но на него снизошла некая бессловесная благодать. Сандос ощущал себя очищенным, лишенным всех иных целей — пока это тело раскрывалось перед ним, слой за слоем, распускаясь, блестя точно красная роза, чьи лепестки умыты рассветной росой.
— Вот, — тихо сказал он, вспарывая пленку, — Нико, вынимай младенца.
Гигант сделал, что ему велели, и его смуглое лицо побледнело при жутковатом звуке — хлюпающем и мокром, раздавшемся, когда он извлекал ребенка. На секунду Нико застыл, держа на огромных ладонях хрупкое тельце младенца, словно оно было сделано из стекла.
Джон ждал сразу за дверью, готовый вытереть малыша и передать отцу, но увидев то, что вынес Нико, — пар поднимался клубами от тонкой влажной шерсти — он, вскидывая голову, воскликнул:
— Мертворожденный!
Нико залился слезами, а остальные подняли громкий вой, который разом стих, когда сквозь проем метнулся, точно безумный, Сандос и прошептал по прямому адресу — с протестом и вызовом: — Боже, нет! Не в этот раз.
Внезапно выхватив у Нико ребенка, он опустился с ним на грунт, поддерживая коленями и предплечьями; крошечное тело было к нему так близко» что Сандос ощущал тепло его матери, еще не успевшей остыть. Припав ртом, он высосал из ноздрей младенца слизистую пленку, вместе с жидкостью, и сплюнул — разъяренный, решительный. Одной искалеченной кистью отклонив назад его влажную голову, а второй поддерживая ее под подбородок, Эмилио опять накрыл нос малыша своим ртом. Осторожно дунул и подождал, дунул и подождал — снова и снова. В конце концов он ощутил на своих плечах руки, потянувшие его назад, но, вывернувшись из их хватки, вернулся к своему делу, пока Джон не оторвал его от маленького тела и не приказал голосом, прерывающимся от плача: — Перестань, Эмилио! Хватит!
Побежденный, он откинулся на пятки, испустив единственный отчаянный крик. И только когда звук, вырвавшийся из его горла, соединился с тонким, слабым плачем новорожденного, Эмилио Наконец понял.
Писк младенца заглушили возгласы изумления и радости. Малыша подняли изящные рунские руки, и взгляд Эмилио следовал за младенцем, пока его вытирали и обертывали, виток за витком, домотканой материей и передавали из объятия в объятие. Довольно долго Эмилио — забрызганный кровью, измученный — не двигался. Затем, оттолкнувшись от земли, поднялся на ноги и некоторое время стоял, чуть покачиваясь и высматривая Шетри Лаакса.
Он боялся, что отец станет оплакивать жену и проклинать ребенка. Но Шетри уже прижимал малыша к груди, не отрывая от него глаз и не замечая никого, кроме сына, которого он нежно баюкал в своих руках, пытаясь успокоить.
Отвернувшись, Эмилио Сандос вновь вступил в каменную хижину, где лежали останки женщины, о которой, как и о нем, забыли во всеобщем ликовании. Мы сжигаем наших мертвых, сказал Рукуэи… Когда? Двое суток назад? Трое? Итак, его святейшество был прав, равнодушно подумал Сандос. Не нужно рыть никаких могил… Уже ничего не чувствуя, он тяжело опустился рядом с тем, что недавно было Ха'аналой. Если что-то и может доказать существование души, подумал Сандос, то это абсолютная пустота трупа.
Непрошеное, незваное, на него снизошло спокойствие: разбуженное музыкой, смертью и незамутненной любовью, которую можно ощутить лишь при рождении. Снова он ощутил тягу прибоя, но в этот раз поплыл против нее, как борется с течением человек, которого уносит в океан. Опустив на руки голову, Эмилио надавил ею на механизмы скреп, чтобы физической болью, с которой он умел справляться, блокировать то, что ему не по силам.
Это оказалось ошибкой. Слезы, брызнувшие от боли его тела, начали истекать из ран его души. Долгое время Эмилио ощущал себя сломанным, искалеченным. Это не его тело подвергли насилию, не его кровь пролили, не его любовь разбили вдребезги, но он плакал по мертвым, по необратимым ошибкам и ужасным мукам. По Ха'анале. По утратам Шетри, а также своим: по Джине, Селестине и той жизни, которая могла бы у них быть втроем. По Софии, по Джимми. По Марку и Д. У., по Энн и Джорджу. По своим родителям и брату. По себе.
Когда всхлипывания затихли, он лег рядом с Ха'аналой, чувствуя себя таким же выпотрошенным, как ее труп. «Господи, — шептал он раз за разом, пока им завладевала смертельная усталость, — Господи».
— Сандос?
Дэнни помедлил, затем снова потряс его за плечо.
— Извини, — сказал он, когда Эмилио сел. — Мы ждали, сколько могли, но это важно.
Сандос огляделся из-под набрякших век. Ночью тело Ха'аналы унесли; теперь в хижине толпились священники.
— Как самочувствие? — спросил Джон и заморгал, осознав глупость вопроса, когда Эмилио неопределенно пожал плечами.
— Ты должен кое-что посмотреть, — сказал Джон, передавая ему свой блокнот.
В корневую его директорию — чтобы Джон не смог этого пропустить — Франц Вандерхелст сбросил набор файлов с данными. «Случай поделенной лояльности», — предположил Джон, с нарастающим страхом взирая на снимки и соображая, что они могут означать. Очевидно, Франц какое-то время следил за этим процессом, пытаясь решить, что делать и делать ли что-то вообще; хороший торговец должен держаться в рамках своей компетенции, он подчиняется Карло, но все-таки толстяк сделал, что мог…
— Боже, — выдохнул Эмилио, прокрутив картинки. — Прикинули численность войска?
— Думаю, только в головном отряде более тридцати тысяч — ответил Джозеба.
Все представления о размеренной, совещательной жизни руна, сформировавшиеся в его сознании, были сметены отметками времени на снимках, когда он столкнулся с реальностью армии, завоевавшей известный им мир Ракхата столь же быстро и куда более основательно, чем Александр завоевал свой.
— Вот это похоже на легкую пехоту в авангарде, — сказал Дэнни, протянув руку над плечом Сандоса, чтобы показать экран, — а на расстоянии двух дней марша за ней следуют латники. Снимок примерно четырехдневной давности. Видишь, насколько они ярче? Мы даже засекли блеск металла.
— В инфрасвете можно разглядеть позади них еще один большой отряд, — сообщил Джозеба. — Взгляни на следующий снимок.
Сандос уставился на картинку, затем вскинул глаза на обеспокоенные лица товарищей.
— Артиллерия, — подтвердил Шон. — Направляется прямо к нам.
— Но мы же летели над облачным слоем, и Джон не выходил за звуковой барьер! — сказал Эмилио, — Как они нас выследили?
Ответил ему Дэнни:
— Не могу утверждать наверняка, приятель, но предположения есть.
Подумав, Эмилио на секунду закрыл глаза.
— Карло нас предал. Это он дал им координаты.
— Похоже на то.
Нико стоял прямо за дверью.
— Выходит, синьоре не нужно ждать, пока мы приведем к ней Исаака, — сказал он. — Она идет сама, чтобы его забрать.
— Для этого не нужна армия, — мрачно заметил Шон, опускаясь на корточки рядом с Джозебой.
— Сандос, тебе следует знать кое-что еще, — сказал Дэнни Железный Конь. — Когда обнаружилось, что вы пропали, София Мендес поклялась «идти по следу этих ублюдков джанада до их логова и покончить с ними, раз и навсегда».
— Конечно, это заманчиво, — произнес Сандос. — Ее можно понять.
Прочный мир, безопасные границы, безоблачное будущее для руна… Он потерся лицом о свои руки, и все поднялись на ноги. На секунду — в каменной комнатке, в окружении огромных тел — Сандосу почудилось, будто время сдвинулось, но усилием воли он вернул себя в настоящее, которое тоже было достаточно скверным. — Нужно предупредить ван'джарри, — сказал он; — Им следует эвакуироваться. Отступить к поселку Атаанси. Сосредоточиться в одной долине, организовать оборону.
Дэнни покачал головой:
— Собьются как рыба в бочке — а тут и подойдет артиллерия.
— У маленьких рассредоточенных групп больше шансов избежать обнаружения, сказал Джозеба, — но они тоже могут погибнуть — от голода или переохлаждения.
— Что в лоб, что по лбу, — проворчал Джон, — Как ни крути, дело плохо.
— Решать не нам, верно? — заметил Шон. — Мы сообщим факты, и пусть ван'джарри делают свой ход.
А когда остальные пожали плечами, выражая согласие, он направился к выходу, кивну в Джозебе:
— Пошли, парень. Разнесем хорошие новости.
— Интересно, а что Карло приготовил для нас? — задумчиво произнес Джон, когда Шон и Джозеба, миновав Нико, зашагали прочь.
— Предлог, чтобы убраться с планеты, прежде чем потерпит фиаско, — ответил Эмилио, просматривая снимки, присланные Францем. — Взгляни-ка. Они принимают груз. Карло намерен загрузить корабль и улететь. Беспилотный катер спускался к Агарди… сколько раз? Уже три.
Он умолк, а затем сказал:
— Боже мой…
— Что? — тревожно спросил Джон. — Что там, в Агарди? Военные заводы? Неужто…
— Нет. Ничего похожего. Перегонные установки, — тихо сказал Сандос, поднимая взгляд на Дэнни и Джона.
— Перегонные установки? — растерянно повторил Джон. — Значит, он загружает…
— Бренди из ясапы, — подсказал Дэнни.
Сандос кивнул, и Дэнни вздохнул, качая головой.
— Значит, вот в чем дело? — воскликнул Джон, всплескивая руками. — Карло нас предает, запасается на Ракхате бренди и улетает домой более богатым, чем Гейтс!
Взбешенный, он прислонился к стене и тихо сполз вниз, усевшись напротив двери и вытянув перед собой ноги.
— И все же, негромко заметил Эмилио, — кажется, во вселенной есть некая справедливость — несмотря ни на что.
Он стоял в проеме, и свет запутался в его волосах, оставив лицо в тени.
— Понимаете, — произнес Эмилио, — мне так и не представился случай сказать об этом Карло, но ясаяа-бренди…
У Дэнни расширились глаза. Приоткрыв рот, он помолчал, едва дыша.
— Отвратительный? — с надеждой предположил он.
— Скажи «да», — подхлестнул Джон, поднимаясь на ноги и придвигаясь к Дэнни. — Пожалуйста, Эмилио, скажи, что он отвратительный! Солги, если потребуется, но скажи, что это худшее пойло, которое ты пил в своей жизни.
Мерцая ангельскими глазами на изможденном лице, Сандос заговорил.
— У него вкус, — сказал он, — ну совершенно… как у…мыла.
Если бы кто-то поинтересовался, Эмилио Сандос смог бы объяснить тот полуистерический хохот, который сумел превозмочь горе, страх и отчаяние; но никто не прислушивался к голосам, звучавшим в хижине Ха'аналы. Когда Эмилио вышел наружу, эвакуация в долине Н'Джарр шла полным ходом: родители сзывали детей, паковали пожитки, спорили и кричали, принимали скоропалительные решения, тут же исправляли их, стараясь не паниковать. Посреди кутерьмы был островок спокойствия, и он направился туда, каким-то образом зная, что в его центре, где еще дымился погребальный костер Ха'аналы, найдет Суукмел Чирот у Ваадаи.
Эмилио опустился рядом с ней на колени.
— Мы навлекли на вас беду, — произнес он. — Мне очень жаль.
— Вы хотели как лучше, — откликнулась Суукмел. — И благодаря вам родился ребенок.
— Ты не пакуешь вещи, — заметил Эмилио.
— Как видишь, — безмятежно сказала она, игнорируя всеобщую суматоху.
— Моя госпожа Суукмел, послушай меня: здесь больше не безопасно.
— Безопасность — относительное понятие.
Она подняла руку, словно откидывая вуаль, но замерла, не завершив жест.
— Я остаюсь, — произнесла Суукмел тоном, не допускавшим возражений. — Я решила, что если эта чужеземка, София, придет в Н'Джарр, то мне следует с ней поговорить. У нас есть нечто общее.
Ее губы чуть искривились, а глаза показались ему веселыми.
— Каковы твои планы? — спросила она.
— Почти такие же, — сказал Эмилио. — Я ухожу на юг, чтобы поговорить с Софией.
