Книга: Птица малая (сборник)
Назад: 16
Дальше: 18

17

Неаполь
Август 2061
— Что не так? — спросил Эмилио, когда Джина закончила убирать со стола после ленча, который прошел в странном напряжении.
— Ничего, — ответила она, хлопоча над раковиной.
— Значит, причина имеется. Даже бывшие священники это знают, — сказал Эмилио с улыбкой — увядшей, когда Джина не ответила.
Они были вместе недолго, но уже ухитрились ввязаться в несколько жарких споров. Они схватывались из-за лучшего способа приготовления риса, из-за надлежащей крепости кофе и разных методик его заваривания, из-за того, годятся ли в пищу артишоки, — Джина утверждала, что они являются свидетельством Божьей милости, в то время как Эмилио заявил, что на эту роль больше подходит хинное дерево. Самым памятным и до сих пор не завершенным был спор, который закончился несусветным ором, а за ним последовало оскорбленное молчание, — спор о том, что является более отупляющим и нудным: футбольный Кубок мира или чемпионат США по бейсболу. «К тому же бейсбольная униформа уродлива», — заявила Джина спустя неделю, и все покатилось по второму кругу. И была действительно замечательная стычка по поводу фасона и цвета костюма, который он наденет на свадьбу. В итоге Эмилио согласился на лацканы, нравившиеся Джине, и поэтому смог отстоять серый шелк, который предпочитал черному, хотя в черном, по мнению Джины, он смотрелся бы потрясающе, — но лишь когда она взяла назад свои слова насчет бейсбольной формы.
Это была потеха! Оба были воспитаны в традициях, где супружеские дебаты считались чем-то вроде театрального представления, и поощряли участие в них Селестины — просто ради удовольствия услышать ее неистовые вопли в поддержку взрослого, который на данный момент был ее фаворитом (статус, по наблюдениям Эмилио, обычно достававшийся тому, кто перечил ей предпоследним).
Но всерьез он и не спорили до сегодняшнего дня, когда Эмилио зашел на ленч, намереваясь помочь им упаковать вещи для поездки в горы с родителями Джины.
Глядя в спину Джины, он нахмурился, затем бросил взгляд на кухонные часы. За годы его отсутствия изменилось множество вещей, но маленькие дети по-прежнему любили мультики.
— Селестина, — спокойно сказал он, — начинается «Я — Бамбини».
И подождал, пока Селестина умчится в свою спальню играть в сегодняшнюю серию ее любимого интерактивного фильма.
— Давай попробуем еще раз, предложил Эмилио, оставшись с Джиной наедине. — Что случилось?
Она круто развернулась — голова вскинута, глаза блестят — и твердым голосом, хотя подбородок дрожал, объявила:
— Ты должен вернуться, чтобы найти Софию!
Эмилио ошеломленно уставился на нее, затем закрыл глаза и медленно вдохнул, опустив руки на стол. Когда он вновь посмотрел на нее, взгляд его был совсем другой: темный, застывший, пугающий.
— Не смотри на меня так, — произнесла она.
— Кто тебе сказал? — спросил Эмилио очень тихо.
— Какая разница, кто сказал? Она жива. Несчастная женщина — она совсем одна! — плача воскликнула Джинна, полная решимости противостоять ему в том самом деле чести, которое, как она боялась, Эмилио станет защищать. — Ты должен вернуться, чтобы ее спасти. Ты нужен ей. И ты любишь ее.
Накоторое время Эмилио молчал, словно бы обратившись в камень.
— Во-первых, — произнес он наконец, — я убью болтуна. Во-вторых, все, что нам известно доподлинно, — это что она была жива в две тысячи сорок седьмом. В-третьих, «Джордано Бруно» доберется до Ракхата лишь через семнадцать лет. Шансы, что она доживет одна на чужой планете до возраста в семьдесят один год, почти нулевые. В-четвертых…
— Не надо!
— В-четвертых! — звенящим голосом произнес он, вставая. — София Мендес была самой компетентной личностью, которую я когда-либо встречал. Уверяю тебя, идея, что из всех людей она нуждается именно во мне, покажется ей смехотворной! В-пятых, да, я любил ее! Кроме того, я любил Энн, Аскаму. Я не женился ни на ком из них… Джина, посмотри на меня! — закричал Эмилио, терзаясь тем, что она в нем усомнилась, и злясь, что кто-то попытался вбить меж ними этот клин. — Если София Мендес каким-то чудесным образом сейчас войдет в эту дверь — живая, здоровая и в расцвете своей юности — это не изменит ничего между тобой и мной. Ничего!
Джина лишь сильнее заплакала, с вызовом глядя на него мокрыми глазами. Раздосадованный, Эмилио круто повернулся и, подойдя к кухонному столу, стал искать среди разбросанных вещей код, написанный на клочке бумаги.
— Кому ты звонишь? — рыдая, спросила Джинна, когда он включил телефон.
— Мэру. Я хочу, чтобы он приехал. Немедленно. Мы поженимся сегодня. Потом позвоню портному и отменю заказ на этот чертов костюм. Затем убью Винченцо Джулиани, а заодно и Дэниела Железного Коня…
— Почему мама плачет? — спросила Селестина, стоя со сжатыми кулачками в дверном проеме кухни и сердито глядя на него.
Джина поспешно вытерла глаза.
— Это ничего, cara
— Это не ничего! Это важно, и она имеет право знать, — перебил Эмилио, сам понимавший очень мало в своем искореженном детстве. Отменив вызов, он постарался взять себя в руки. — Селестина, твоя мама боится, что я могу ее оставить. Она думает, cara, что я могу любить кого-то сильнее, чем ее.
— Но ты же любишь. — Похоже, Селестина пришла в замешательство. — Сильнее всего ты любишь меня.
Подавив улыбку, Джина повернулась к Эмилио.
— Ну давай, — сказала она, с вызовом глядя на него затуманенными глазами, и громко шмыгнула носом. — Ответь.
Эмилио бросил на нее взгляд, достойный бильярдного аса, объявляющего, что сейчас он загонит шар в угловую лузу, сыграв от борта.
— Ты, — с безупречной выдержкой сказал он Селестине, — моя самая лучшая малышка, а твоя мама — моя самая лучшая жена.
Вскинув брови, Эмилио повернулся к Джине, с ожиданием глядя на нее, и получил кивок щедрого, хотя несколько подмоченного одобрения. Удовлетворенный, он снова принялся искать код, бормоча:
— Точнее, она будет моей самой лучшей женой, как только я вызову сюда мэра…
— Нет, — сказала Джина, придержав его руку и склонив голову на плечо Эмилио. — Все в порядке. Наверное, мне просто нужно было это услышать. Мы можем подождать до сентября. — Снова засмеявшись, она вскинула голову, убирая волосы за уши и вытирая глаза. — И не смей отменять заказ на костюм!
«Предсвадебная нервозность», — подумал Эмилио, глядя на нее. Последнее время Джина была чрезмерно эмоциональной, а эта история с Софией и вовсе ее расстроила. Проклиная свои руки и скрепы, он осторожно сжал ее плечи.
— Я не Карло, Джина. Я никогда тебя не оставлю, — прошептал Эмилио, вглядываясь в ее лицо, чтоб увидеть, поверила ли она.
Притянув ее к себе, Эмилио вздохнул, думая: «Похоже, не все прежние счета оплачены». Затем он через плечо Джины посмотрел на Селестину и сказал громче, чтобы слышали обе:
— Я люблю тебя, люблю Селестину, и я ваш навеки.
— Что ж — со звучными интонациями семидесятилетней важной дамы произнесла Селестина, которой еще не исполнилось шесть — я определенно довольна, что мы с этим разобрались.
Открыв рты, Джина и Эмилио уставились друг на друга, а малышка тем временем убежала из кухни, вернувшись к своим мультфильмам.
— Я никогда этого не говорила. Это ты сказал? Где она это подслушала? — ошеломленно спросила Джина.
Эмилио уже смеялся.
— Классно! Неужели не узнала? Валерия Голино — «Графиня»! — воскликнул он. — Погоди… ты заснула на диване, а мы с Селестиной смотрели этот фильм в прошлую субботу. — Эмилио покачал головой, страшно довольный, что Селестина переняла одну из его привычек. — Она подражала Валерии Голино. Здорово!
Трудно поддерживать тон высокой драмы в доме с детьми, особенно с такими, которые научились пародировать Голино. Этот день они провели, споря с Селестиной по поводу минимального количества игрушек (четыре) и минимального числа нарядных платьев (одно), необходимых для двухнедельного отдыха в горах. Помощь Эмилио сводилась главным образом к тому, что он развлекал Селестину, дабы та не мешала Джине, — пока к Селестине не пришла поиграть Пиа, ее лучшая подруга, и тогда ему велели складывать все платья, которые были выложены на кровать для последующей упаковки.
— У тебя отлично получается, — заметила Джина, искавшая в ящике комода нижнее белье, которое не вызовет возмущения у ее матери.
— Неплохо, — согласился Эмилио и добавил: — Не зря я работал в прачечной… Хочешь, поеду с вами?
Удивленная, Джина медленно выпрямилась.
— А если тебя узнают?
— Надену темные очки, шляпу и перчатки, — сказал он.
— И плащ? — предположила она сухо. — Caro, август на дворе.
— А если вуаль? — беспечно спросил Эмилио, продолжая укладывать одежду. — Ничего кричащего — не надо вышитого шелка, унизанного золотыми монетами. Что-нибудь простое, но со вкусом. — Последовала пауза. — Возможно, серебряные монеты…
Укладывая кофточки в ее сумку, он выпалил:
— Узнают, так узнают! Разберусь.
Они слышали, как во дворе кричат и смеются две малышки. Но сам дом казался очень тихим. Джина подошла к кровати и села, наблюдая за его лицом. Эмилио опустился рядом с ней.
— Ну ладно, — признал он уже без самонадеянности, — может, это не такая хорошая идея.
— Ты должен закончить для иезуитов проект по к'сану. Они скоро улетают, — заметила она. — Может, поедем в горы в следующем году?
Опустив голову, Эмилио завесил волосами глаза и прощупал свои болевые точки, оценивая, насколько хватит его сил.
— В октябре орден собирается опубликовать научные статьи, — сказал он. — Я думал, что лучший способ действительно все прояснить — это созвать пресс-конференцию. Потратить целый день, если потребуется. Столько, сколько это займет. Покончить с этим. Ответить на каждый чертов вопрос, который мне зададут…
— А потом вернуться в свою семью.
Взяв его лицо в ладони, Джина вгляделась в темные глаза, наблюдая, как отступают сомнения и страх.
— Танцы еще в моде? — внезапно спросил Эмилио. — Я хотел бы как-нибудь пригласить тебя на танец.
— Да, caro, — заверила она. — Танцы в моде.
— Хорошо, — сказал он и наклонился, чтобы ее поцеловать, но лишь закрыл глаза и прижался к ее лбу своим.
В этот момент дверь кухни со стуком распахнулась, и по коридору к ним покатилась приливная волна шума. На пороге спальни возникла Селестина — волосы растрепаны, лицо розовое от жары.
— Мы умираем с голоду! — драматично воскликнула она и продемонстрировала это, изящно обрушившись к их ногам.
— Обрати внимание, — сказал Эмилио матери «умирающего лебедя», — она постаралась упасть на ковер в спальне, а не на кафельный пол коридора.
Не открывая глаз, Селестина хихикнула.
— Приготовьте нам макароны с сыром, — упрашивала Пиа, прыгая на месте и умоляюще стискивая руки. — Как в прошлый раз. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. И побольше молока!
Джина улыбнулась, качая головой, а две разошедшиеся малышки уже тянули Эмилио на кухню.
— Пиа, позвони маме, — услышала Джина, как он говорит своим голосом самого лучшего папы. — И спроси, можно ли тебе остаться на ужин. Селестина, а ты накрывай на стол. Побольше молока, дамы говорят! И почему нет коровы, когда она нужна…
В конце концов пришло время укладывать Селестину спать, и, когда Джина выключила свет и поправила дочке одеяло, Эмилио, расчистив себе место, уселся среди кукол и игрушечного зверья. Из пустоты он извлек серебряную коробочку, которую один из каморрских охранников купил для него в Неаполе, и поднял ее повыше, чтобы Селестина могла рассмотреть.
— Это для меня? — спросила она, не скрывая восторга.
— Для кого же еще? — откликнулся Эмилио и улыбнулся Джине, наслаждаясь ее недоумением. — Это волшебная коробка, знаешь ли, — сообщил он, сохраняя на лице серьезность, но сияя глазами, пока Селестина вглядывалась в крохотные, искусно нарисованные цветы на декорированной крышке. — Ты можешь хранить в ней слова.
Малышка посмотрела на него с изрядным скепсисом, и Эмилио улыбнулся ее поразительному сходству с матерью.
— Будь любезна, помоги открыть крышку, — попросил он.
Эмилио собирался сделать это сам, но мелкие точные движения иногда были для него мучительно трудными. «Неважно, — подумал он, — буду перестраиваться на ходу».
— Приготовься, потому что тебе нужно будет положить крышку на место очень быстро — после того как я скажу слова.
Захваченная игрой, Селестина напряглась и поднесла коробку к его губам. Глядя на Джину, он прошептал:
— Tiamo, cara, — затем крикнул: — Быстро! Закрывай!
Завизжав, Селестина поспешно захлопнула крышку.
— Фью! Чуть было не упустили. Теперь, — сказал Эмилио, забирая у нее коробку, — постучи по крышке и сосчитай до десяти.
— Зачем?
— Зачем, зачем!.. Мы мало лупим этого ребенка, — пожаловался он улыбающейся Джине. — В мое время дети делали, что им велят, не задавая вопросов.
Селестину это не убедило.
— Зачем? — настаивала она.
— Чтобы слова понимали, что им нужно оставаться внутри, — сказал Эмилио сердитым голосом: дескать, любой глупец это знает! — Делай, что тебе говорят. Стукни по крышке и сосчитай до десяти! — повторил он, протянув к ней коробку, балансируя ею на ремешке скрепы.
Она больше не замечает моего увечья, вдруг осознал Эмилио. Даже Пиа привыкла.
Удовлетворившись ответом, Селестина стукнула и сосчитала. Он вручил ей коробку.
— Теперь открой и приложи к уху.
Маленькие пальцы приоткрыли крышку, а овальное личико, отображение лица ее матери, застыло, когда она сунула коробку в светлые кудри возле золотистого ушка, усыпанного летними веснушками.
— Я ничего не слышу! — получив подтверждение своему скепсису, объявила Селестина. — Думаю, ты меня разыгрываешь.
Эмилио выглядел возмущенным.
— Попробуй еще раз, — сказал он и прибавил: — Но теперь слушай сердцем.
В магической тишине спальни маленькой девочки они, все трое, услышали его слова: «Tiamo, cara».
Прежде чем угомониться, Селестина попросила воды, напомнила матери про ночник, сообщила Эмилио, что будет держать коробку под подушкой, и еще раз попросилась в туалет, а затем попыталась затеять дискуссию о поведении монстра-под-кроватью, что могло бы задержать «Спокойной ночи!» еще на пять минут, но это не сработало.
Наконец прикрыв дверь, они оставили Селестину со «сладкими снами», и Джина перевела дух, чувствуя себя обессиленной, но счастливой.
— Ты станешь лучшим отцом в мировой истории, — со спокойной убежденностью сказала она, обняв Эмилио.
— Не сомневайся, — заверил он, но Джина ощутила неладное.
Эмилио явно не торопился в их спальню и в конце концов сказал, криво усмехаясь:
— Если б у тебя сегодня разболелась голова, это избавило бы меня от большого конфуза.
Она отступила на шаг.
— Руки?
Глядя в сторону, он слегка пожал плечами и начал было извиняться, но Джина прижала палец к его губам:
— Caro, у нас впереди целая жизнь.
И, по правде сказать, она действительно чувствовала себя неважно, поэтому, когда они направились к кухонному столу, Джина сменила тему:
— Дон Винченцо сказал, что в мае они нашли для тебя еще одного хирурга, но ты даже не стал с ним встречаться. Почему, caro!
Эмилио плюхнулся на стул — лицо каменное, дыхание неглубокое.
— Ты практически здоров. Эмилио, хирурги творят чудеса. Могут покрыть кисти искусственной кожей, переместить сухожилия, чтобы использовать неповрежденные нервы. Твои руки стали бы работать намного лучше.
— Я привык к скрепам. — Он распрямился с некоторым вызовом. — Послушай. Я достаточно натерпелся, ясно? Не хочу опять учиться с нуля пользоваться своими руками.
Именно так он ответил отцу Генералу. Джина подождала, давая ему время произнести остальное. Когда Эмилио промолчал, она ответила на это невысказанное возражение и, увидев, как его глаза скользнули в сторону, поняла, что угадала.
— Фантомная невралгия не будет усиливаться — возможно, даже станет слабее.
Эмилио откликнулся не сразу.
— Я подумаю об этом, — сказал он, моргая. — Не сейчас. Мне нужно время.
— Может, после Нового года, — мягко предложила Джина.
— Может быть, — произнес Эмилио. — Не знаю. Может быть.
Настоятельной необходимости в операции не было, Джина просто хотела видеть его здоровым, поэтому она не стала упорствовать. Когда Сандос только вернулся на Землю, у него была цинга, и соединительная ткань была слишком непрочной, чтобы допустить хирургическое вмешательство; но чем дольше он ждет, тем здоровее делается и тем быстрей будет проходить заживление. С тех пор, как ему искалечили кисти, прошло уже три года. Еще шесть месяцев роли не играют.
Напоследок, прежде чем Эмилио отправился в свою квартиру, они поговорили о соглашении, заключенном им с юридической фирмой в Кливленде и банком в Цюрихе, которое предоставляло Джине свободный доступ ко всем его счетам.
— А ты не хочешь подождать до свадьбы? — спросила она, стоя в проеме.
— Зачем? Ты собираешься сбежать с этими деньгами? — ответил он. Джина едва различала его в темноте. — Я просто хочу, чтоб ты сводила своих родителей пообедать. В какое-нибудь милое место. И скажи им, что это была моя идея! Хочу произвести хорошее впечатление. Зять должен думать о подобных вещах.
Она засмеялась и провожала Эмилио взглядом, пока его фигура не растворилась в безлунной ночи.
После того как Джина уехала, они каждый день обменивались новостями, хотя ближе к концу второй недели Эмилио был завален работой по программам к'сана и старался успеть к последнему сроку, который назначил себе на конец месяца. К моменту, когда Джина и Селестина вернулись в Неаполь, с их последнего разговора минуло два дня. Открыв дверь, Джина сразу позвонила Эмилио, но номер оказался отключен. Дабы убедиться, что код набран правильно, она повторила звонок, а затем, как только занесла багаж в дом и позаботилась о неотложных нуждах Селестины, поехала к его квартире, раз за разом говоря себе, что опасения беспочвенны.
Главное здание приюта не было покинуто, как почему-то боялась Джина, но в резиденции не осталось никого, кого она знала. Брат-мирянин, сменивший Косимо в трапезной, был вьетнамцем, и из его итальянского Джина не могла понять ни слова. Дверь в квартиру Эмилио была заперта, а с окон исчезли герани. Она требовала объяснений, плакала, кричала, обвиняла, но всюду наталкивалась на omerta — молчание Юга. Ее младшей дочери исполнилось почти десять лет, когда Джина наконец поняла, что произошло.
Назад: 16
Дальше: 18