— Энн, она такая классная! Подожди, скоро сама увидишь. Эта скала смахивает на гигантскую картофелину. И когда я ее увидел, то все, о чем мог думать, было «Маппет Шоу». Картошка в ко-о-осмосе!

Энн засмеялась, изумленная такой картинкой и радуясь, что Джордж снова дома, пусть всего на несколько дней, пока он и Д. У. собирают дополнительное оборудование. Минувшие четыре недели были тревожными для женщины, чья вера в технику зиждилась больше на невежестве практика, чем на убежденности знатока, но Джордж вернулся к ней восторженным и уверенным, похоронив ее опасения под лавиной энтузиазма, пока она везла его домой из аэропорта Сан-Хуана.

— Двигатели находятся на одной стороне, а дистанционные камеры и все такое — на другой, но углублены в камень, причем несколько сбоку, то есть нацелены не прямо по линии полета…

— А почему так?

— Чтобы уберечь их от «межзвездного дерьма», как ты деликатно выразилась, моя дорогая. Камеры сфокусированы на комплексе зеркал. Зеркала установлены снаружи, но когда изображение будет ухудшаться, мы сможем снимать слои — как это делают с многослойным лицевым щитком мотоциклетного шлема при гонках по грязи… Боже, ты выглядишь потрясающе!

Энн не отвела взгляд от дороги, но тонкая сеть морщин вокруг ее глаз сделалась глубже от удовольствия. Ее волосы были уложены в прическу, которую Джордж мог охарактеризовать лишь словом «вверх», а оделась она в кремовый шелк, довершив наряд ниткой жемчуга.

— В общем, — продолжил он, — если представить ее в виде картофелины, то мы причаливаем к длинной стороне, куда кладут масло…

— Или основанную на сое маслоподобную нежирную субстанцию со вкусом настоящего маргарина, — пробормотала Энн, следя за движением.

— Ты влетаешь в эту трубу, а затем сюда, в воздушный шлюз, но чтобы перебраться из катера в воздушный шлюз, нужно надеть скафандр. Затем идешь по вырубленному в скале коридорчику, все дыры в котором тщательно заделаны, и тут имеется другой воздушный шлюз, просто на случай…

— Просто на случай чего? — Энн хотелось это знать, но он едва ли ее слышал.

— Затем попадаешь в жилые помещения, расположенные прямо в центре, где самое безопасное место, и, Энн, там внутри чудесно. Смахивает на японский дом. Большая часть стен в действительности световые панели, так что из-за темноты мы не свихнемся. Они вроде бумажных ширм.

Она кивнула.

— Итак, внутри есть четыре концентрических цилиндра, понятно? Спальни и туалеты находятся во внешнем цилиндре. Комнаты напоминают по форме пирожки…

— Ты оставил одну для тренажерного и медицинского оборудования?

— Да, доктор. Я сложил там необходимое барахло, но тебе придется самой устанавливать все по своему вкусу, когда туда попадешь.

Джордж закрыл глаза, дорисовывая картинку, затем устремил взгляд вперед, но видел не транспорт и не Сан-Хуан, а уникальный чудо-корабль, который скоро станет им домом, уютным и привычным: все на своих местах — аккуратно, упорядоченно, удобно.

— В следующем внутреннем цилиндре есть общая комната со встроенными столами и скамьями, а также отличная кухня — она тебе понравится. Кстати, ты знала, что Марк Робичокс умеет готовить? Французские блюда. Множество соусов…

— Я знаю. Марк милый. Мы с ним постоянно общаемся в Сети.

— … но пока не будет гравитации, мы будем есть из трубок. О! И я велел роботам выдолбить дополнительную комнату, вроде японской ванной, с каменным корытом, где можно намыливаться и ополаскиваться в мелкой воде, а после отмокать.

— О-о, звучит заманчиво, — промурлыкала Энн. — Насколько она вместительная?

Наклонившись, Джордж поцеловал ее в шею.

— Достаточно вместительная. Далее. В центре есть еще два концентрических цилиндра, предназначенных для трубы Уолвертона. Колонна с растениями, торчащими из отверстий по всей поверхности внешнего цилиндра. С листьями, пребывающими в жилом пространстве, и корнями, сходящимися к центру, понятно? Весь воздух и почти все отходы фильтруются через цилиндр с растениями. Я видел такие раньше, но, клянусь богом, этот — великолепен! Марк работал над растительной смесью несколько месяцев…

Джордж поговорил еще о растениях, затем стал рассказывать о командном мостике и о том, как роботы снабжают двигатели топливом. Энн уяснила, что он, София и Джимми станут работать над программой ИИ, которая сможет управлять астероидом на обратном пути, ориентируясь на земные радиопередачи и на радиочастоту Солнца, то есть бортовой компьютер должен уметь производить вычисления, которые будет делать Джимми по дороге туда, — на случай, если тот погибнет. А еще там имелся виртуальный авиасимулятор для посадочной шлюпки, на котором все они будут тренироваться — на случай, если Д. У…

Осторожно вкатив машину на стоянку, Энн выключила мотор. Оба долго молчали, отрезвленные пониманием, что несчастья вполне возможны. Всех их готовили к тому, чтобы они могли подменять друг друга, то есть чтобы создать излишек рабочей силы при ограниченной численности команды в восемь человек.

— На обратном пути корабль будет лететь почти самостоятельно, — наконец сказал Джордж.

— Вот эта часть мне особенно нравится, — твердо сказала Энн. — «На обратном пути».

Хотя Энн до сих пор изображала из себя Официального Скептика, последние восемнадцать месяцев произвели в ней удивительные перемены. Порой казалось, что миссию придется отменить, и всякий раз Энн изумлялась тому, как иезуитские старания или иезуитские молитвы помогают решать проблемы.

У первого астероида обнаружилась трещина, которая могла раздаться при ускорении в один g. Второй выглядел безупречным, пока косвенный анализ не показал слишком высокое содержание железа, что при длительной эксплуатации могло привести к порче двигателей. Несколько позже вечерние молитвы физика-иезуита прервало внезапное осознание того, что его вычисления несущих конструкций были некорректно ограничены характеристиками скалы, имеющей приблизительную цилиндрическую форму. Он дочитал молитвы, быстро пересмотрел свои допуски, а затем разбудил коллег-иезуитов в нескольких временных поясах. Через двенадцать часов Софию Мендес уполномочили связаться с Яном Секизавой и предложить ему расширить поиски, включив в них астероиды почти любой формы, лишь бы они были примерно симметричны вдоль длинной оси. Втечение нескольких дней от Яна пришел ответ: он нашел скалу более или менее яйцевидную, — подойдет? Она подошла идеально.

С покрытием поверхности катера Д. У. случился похожий кризис. Материал, используемый для обшивки космических самолетов, должен выдерживать невообразимый холод космоса и доменный жар при вхождении в атмосферу. Военные заказы как более выгодные имели преимущество перед гражданскими проектами. Решению этой проблемы были посвящены усердные молитвы — в дополнение к хитроумной технической и дипломатической умелости. Неожиданно военное правительство в Индонезии пало, и заказ индонезийских воздушных сил на космический самолет был отменен, что высвободило материалы для частного заказа, который несколькими месяцами ранее подала София Мендес, представлявшая анонимную группу инвесторов.

Спустя какое-то время стало трудно игнорировать тот факт, что, нарушая все законы вероятности, миссии продолжала сопутствовать удача. Члены группы проводили подготовку, на их работу никак не влияли приливы и отливы уверенности, но все они пребывали в изумлении, хотя переживали это по-разному. Марк Робичокс и Эмилио Сандос улыбались и говорили: «Видите? Deus vult», — в то время как Д. У. Ярбро и Андрей Желачич просто качали головами. Джордж Эдвардс, Джимми Квинн и София Мендес в вопросе, являются ли все эти события маленькими чудесами или большими совпадениями, оставались агностиками.

Энн не говорила ничего, но с каждым проходившим месяцем ей становилось все труднее противиться красоте веры.

Что бы ни было тому причиной: судьба, случайность или воля Господа, — через девятнадцать месяцев и двенадцать дней после того, как Энн начала составлять свой список: «1. Захватить ножницы для ногтей», — она смогла наконец зачеркнуть корявую финальную запись: «Блюю при нулевой гравитации».

Неспособная в детстве выносить даже обычные качели, она смирилась с мыслью, что, когда содержимое ее желудка поднимется к легким, этого скорее всего хватит, чтобы вызвать космическую болезнь, которой по сию пору, несмотря на медицинские достижения, страдали пятнадцать процентов всех путешественников. Впрочем, питая крохотную надежду избежать этого, она носила пластырь против тошноты, который ей настоятельно рекомендовал Д. У. Ярбро и который он страшно бранил, едва Энн вновь обретала способность дышать.

Однако в целом она могла себя поздравить. Все ждали, что Энн будет напугана, поэтому она, разумеется, решила расстроить их ожидания и наслаждаться полетом. Так Энн и поступила. Вертикальный старт был чрезвычайно громким, но движения почти не ощущалось. Затем была дрожь восхождения к четырем g, и пока они с ревом разгонялись до скорости звука, ее расплющило по креслу. Внезапно шум остался за спиной. Небо стремительно чернело, а затем Д. У. выключил форсажную камеру, и Энн с такой силой бросило на ремни, что она подумала: сердце разорвется. Потом прямо перед собой, через остекление кабины, она увидела Луну и бирюзовый край Земли на фоне густой тьмы. Пока под ними в закат величественной и незабываемой красоты вкатывалась Азия, Энн почувствовала, что всплывает из кресла.

И вот тогда она испытала миг небывалой ясности, момент неожиданной уверенности, что Бог реален. Ощущение схлынуло столь же быстро, как и возникло, но оставило после себя убежденность, что Эмилио прав, что всем им предопределено находиться тут, осуществляя непостижимый замысел. Потрясенная, Энн в изумлении посмотрела на него и, увидев, что Эмилио спит, непонятно с чего рассердилась.

Они находились в полете около двух с половиной часов, когда мимо нее проплыла София, чтобы провести навигационное нацеливание. Возможно, из-за того, что Энн повернула голову, следя за ее движением, это и произошло. Внутреннее ухо Энн, а вовсе не ее дух, предало хозяйку. Без предупреждения тело Энн восстало против неестественной ситуации, и следующие несколько часов она провела, блюя и сморкаясь. Когда все закончилось, Энн почувствовала, что умирает от голода, и, расстегнув ремни, оттолкнулась в сторону кокпита, чувствуя себя, будто Мэри Мартин на проволоке, — пока не врезалась в переборку с такой силой, что невольно вскрикнула «Ой!», а затем «Черт!». И оглянулась на Эмилио, надеясь, что не потревожила его. Но он открыл глаза, вымученно ей улыбнувшись, и Энн поняла, что все это время Эмилио не спал, но с трудом сдерживался, чтобы не выплеснуть завтрак.

Д. У. выбрал этот момент, чтобы проорать: «Эй, кто-нибудь хочет есть»? Эффект от этого вопроса был немедленным и впечатляющим.

Уступая его твердому, хотя невнятному требованию, Энн предоставила Эмилио самому, без участливой аудитории, справляться с теми же мерзкими ощущениями, которые были у нее, и примкнула к Д. У. и Софии, дабы разделить с ними ленч, состоявший из превосходного французского лукового супа, упакованного в мешочки вроде тюбиков с зубной пастой. Теперь, когда желудок Энн пришел в норму и она заправилась на удивление приличной едой, настроение у нее круто поднялось. Этих улучшений ей хватило, чтобы с сожалением признать: даже страдая от синдрома Жирное Лицо и Куриные Ноги, воздействовавшего в невесомости на всех, София в тридцать два выглядит лучше, чем Энн на своем венчании, двадцатилетняя и со свежим лицом. Даже радикальное перераспределение кровяной плазмы и лимфы не смогло исказить прелести Софии; лицо выровнялось в овал из слоновой кости, темные брови изогнулись дугами над выпуклыми веками, губы поджаты в спокойной сдержанности — бесстрастный византийский портрет.

С другой стороны, Д. У. стал даже уродливее обычного.

Красавица и Чудовище, думала Энн, наблюдая, как они, голова к голове, трудятся над какой-то навигационной задачей. Эту дружбу Энн находила странной, чистой и трогательной, но не вполне ее понимала. В присутствии Софии Д. У. вовсе не так старался играть роль Хорошего Парня и словно бы поглощал в комнате меньше кислорода; что касается Софии, то в обществе Д. У. она казалась менее настороженной, а вела себя более естественно. Поразительно, удивлялась Энн. Кто бы мог подумать?

Участию Софии в миссии активно противились — не члены команды, а в офисе отца Генерала, где были не прочь нанять Мендес в качестве подрядчика, но уперлись, когда речь зашла о включении в группу. Чтобы отстоять ее кандидатуру, потребовалось прямое вмешательство Д. У. Ярбро, и техасец был чертовски доволен собой, когда сумел этого добиться.

Между прочим, выяснилось, что София — прирожденный пилот. Спокойная и педантичная, с логическим подходом к сложным системам, она перенимала навыки у своих инструкторов с невозмутимой компетентностью, которая прежде приносила прибыль Жану-Клоду Жоберу, а ныне восхищала Д. У. Ярбро.

— Кривая роста ее профессионализма смахивает на полетную траекторию самолета с вертикальным взлетом — почти прямо вверх, — объявил Д. У. отцу Генералу и весело продолжил: — Я могу теперь загнуться в любой момент, и она без проблем приземлит всех и поднимет на орбиту — гарантирую.

Но было тут и кое-что еще. Д. У. не претендовал на святость, но обладал талантом приводить людей к Богу, помогая найти Бога в самих себе. Будучи и сам мастером маскировки, Ярбро знал, как разглядеть сущность за видимым фасадом. Если нашей безумной миссии не удастся добиться иного, сказал Д. У. сперва себе, а затем и отцу Генералу, то он намерен приложить все усилия, чтобы помочь этой единственной душе вылечиться и стать цельной. Много лет назад Джон Ф. Кеннеди предположил, что Америка дотянется до Луны, но не потому, что это легко, а потому, что будет трудно, и именно такой подарок Д. У. Ярбро преподнес Софии Мендес: шанс сделать нечто настолько трудное, что это потребует от нее предельного напряжения сил, но позволит узнать свои возможности и найти в себе что-то, чем можно обогатиться.

Уязвленный догадкой, что София понимает его не хуже, чем он — ее, Д. У. все же счел, что это к лучшему. Несмотря на развязные ковбойские остроты, Ярбро в свои пятьдесят девять был осторожным и компетентным лидером, чей небрежный стиль руководства маскировал непреклонное, придирчивое внимание к деталям. В прошлом командир воздушной эскадрильи, он знал, что во время сражения многое не поддается контролю, и это знание диктовало железную убежденность: все, что можно контролировать, должно быть доведено до совершенства. И тут София была полностью с ним солидарна.

Как два универсала команды, Д. У. Ярбро и София Мендес столкнулись с трудностями координирования и контроля величайшего похода в неведомое с тех пор, как Магеллан покинул Испанию в 1519 году. Вместе они проработали каждую деталь миссии, собирая и усваивая результаты трудов нескольких сотен независимых групп специалистов, устраняя разногласия, отдавая распоряжения, настаивая на дополнительных расчетах, оптимальных решениях, более взвешенных планах. Нужно было учесть каждую мыслимую возможность: жар пустыни, тропический дождь, арктическую стужу, равнины, горы, реки — и, чтобы минимизировать груз, подобрать оборудование, пригодное для любых условий. Они изучали системы хранения продуктов, рассматривали средства наземного транспорта, яростно спорили над тем, брать ли с собой кофе или привыкать обходиться без него, обсуждали экологическое воздействие доставки на планету семян — в надежде развести там сады, — затевали «мозговые штурмы» по поводу товаров для обмена, кричали, ссорились, мирились, много смеялись и, нарушив логику развития событий, привязались друг к другу.

Наконец настал день, когда они смогли начать загрузку астероида, готовя его к полету. Сначала Д. У. и София доставили на скалу Джорджа Эдвардса и Марка Робичокса, чтобы они проверили и настроили жизнеобеспечивающие системы корабля, а также уложили первую партию припасов.

Марк Робичокс, член Ордена иезуитов, был биологом и акварелистом из Монреаля. Хотя его светлые волосы поседели к сорока трем годам, он относился к людям, которые вечно выглядят юными, — с тихой речью и кроткими глазами. «Типичный Застенчивый Умница», — дала ему определение Энн; из тех пареньков, что бывают одновременно школьными сердцеедами и любимцами учителей, — очаровательные, но с несносной манерой сдавать свои контрольные раньше других и получать за них высший балл. Марк нес ответственность за растения трубы Уолвертона и резервуар с тилапией, который будет поставлять свежую пищу — что станет неплохой добавкой к взятым ими с собой продуктам. Джордж Эдвардс заведовал компьютерным контролем трубы Уолвертона, а также программным обеспечением и автоматикой вспомогательных систем по извлечению воздуха и воды. В течение последнего года эти двое обучались профессиям друг друга, причем спокойная обстоятельность Марка отлично уравновешивала избыточную всеохватность Джорджа.

Следующими на борт подняли Джеймса Коннора Квинна, двадцати восьми лет, специалиста миссии по навигации и средствам связи, и музыковеда Алана Пейса. Отец Пейс был сухощавым гибким англичанином тридцати девяти лет, на все смотрел с прищуром и производил впечатление субъекта, который все повидал, а вдобавок, вполне возможно, и познал. Эта его особенность беспокоила Д. У.; в последний момент Пейс заменил Андрея Желачича, с которым во время теста на выносливость случился сердечный приступ. Андрея, до сих пор горюющего из-за неудачи, было трудно заместить. Но Алан был высококлассным спецом, хотя и слегка занудным. Как многие музыканты, он обладал умом аккуратным и методичным, и второй его профессией была математика. К походу он готовился в паре с Джимми Квинном, пианистом-любителем, и на протяжении всех этих месяцев они изучали растущую коллекцию фрагментов инопланетных песен, а также технические навыки, необходимые, чтобы направлять астероид к Альфе Центавра.

Сорокалетний Эмилио Сандос и Энн Эдвардс, которой, как и ее мужу, было шестьдесят четыре, должны были лететь к астероиду последними. Пока остальные разъехались для обучения кто куда, эти двое оставались в Пуэрто-Рико. В Ла Перла был назначен новый священник, дабы сменить Эмилио, а он перенацелил свои усилия на дела клиники, где Энн приглядывала за тем, как он осваивает курс фельдшера — с упором на медицинскую помощь, которая могла потребоваться вне Земли, где не будет больниц, аптек и сложного оборудования. Со своей стороны Эмилио вновь стал для Энн преподавателем языка, на сей раз используя разработанную Софией программу ИИ, чтобы помочь Энн подготовиться к усвоению языка Певцов. Вдвоем, вечер за вечером, они воспроизводили и изучали перехваченные передачи. Мешало полное отсутствие ссылок, но они выбирали повторяющиеся фразы, приучая себя к ритму этого языка.

А материала для работы им хватало, как и Алану Пейсу. Будучи однажды установленным, принцип приема сделался безотказным. К июню 2021 года большинство радиоастрономов вернулись к своим проектам, а операторы телескопов просто поворачивали их к Альфе Центавра, следуя циклу из пятнадцати и двадцати семи дней, настраивая аппаратуру на передачи, уже напоминавшие регулярные концерты. Музыка никогда не длилась долго, после нескольких минут сигналы растворялись в помехах. Песни всегда отличались друг от друга, хотя одна тема как-то раз повторилась. Иногда, как в первой песне, голоса сплетались. Иногда пел солист. Иногда музыка была хоровой.

Наиболее волнующим было то, что со временем стали узнавать отдельных Певцов. Самый искусный из них имел голос умопомрачительной силы и сладости, оперный по диапазону, но так явно используемый в гипнотическом изысканном напеве, что слушатель едва ли замечал его великолепие, погружаясь в раздумья об истине и красоте.

Это был голос Хлавина Китери, Рештара Галатны, который однажды уничтожит Эмилио Сандоса.

Хотя противотошнотные пластыри не вполне устранили космическую болезнь, они, похоже, ограничили ее длительность. Как Энн, так и Эмилио чувствовали себя превосходно, когда примерно через двенадцать часов после старта Д. У. позвал:

— Вон его несет!

Осторожно подплыв к иллюминаторам, они впервые увидели астероид. Эмилио, тоже наслушавшийся восторженных описаний Джорджа, сделал разочарованное лицо:

— Что? А где сметана? Где лук?

Хихикнув, Энн оттолкнулась, чтобы вернуться на свое место в грузовом отсеке.

— И нет гравитации, — бросила она через плечо, усмехаясь.

— А это важно? — понизив голос, спросил Эмилио, присоединяясь к ней.

— Вы, двое, пристегнитесь, — велел Д. У. — Масса-то у нас прежняя, и если я угроблю стыковку, вы можете сломать шеи.

— Дьявольщина. Что он подразумевает под этим «угроблю стыковку»? Раньше он про это ничего не говорил, — пробормотала Энн, занимая свое место и защелкивая ремни, прижимавшие ее к креслу.

Эмилио, тоже пристегивающийся, не забыл недавнее выражение ее лица.

— Ну, что означало твое «нет гравитации»? — настаивал он. — Выкладывай. Что?

— Как бы это сформулировать.

Она зарумянилась, но продолжила очень спокойно, как будто говорила о чем-то вполне пристойном:

— Джордж и я женаты почти сорок пять лет, и мы занимались этим всеми возможными способами, исключая утехи в невесомости.

Эмилио закрыл ладонями рот.

— Конечно. Я и не подумал…

— И не думай, — строго сказала Энн. — А вот я, после того как меня перестало рвать, почти ни о чем другом и не думаю.

Процедура стыковки прошла гладко. Д. У. и София, во время полета работавшие без перерывов, почти сразу ушли в свои комнаты. Даже Эмилио и Энн устали просто от того, что были пассажирами, и хотя испытывали волнение, впервые увидев жилые помещения, не стали протестовать, когда их отправили в «кровати» — спальные мешки, подвешенные в воздухе.

Пока новоприбывшие спали, Джордж, Марк, Алан и Джимми выгружали из катера оставшуюся кладь. Как устроить складские помещения, размышляли долго; предвидеть, как под воздействием ускорения может сдвинуться груз, было непросто. Действительно, все аспекты жилых помещений продумывались для использования сперва в условиях невесомости, а после — при определившемся низе, который будет находиться на корме, со стороны двигателей, когда их запустят. Поэтому все следовало тщательно закрепить перед первым из двух пробных включений, запланированных Д. У. на следующий день.

Эта работа заняла несколько часов, что стало одной из причин, почему Джимми Квинн проснулся на следующее утро так поздно, — но лишь одной из причин. Эйлин Квинн как-то заметила, что разбудить Джимми — почти то же, что воскресить мертвого; Джимми никогда не любил подниматься рано и даже в космосе ненавидел утро. Поэтому когда он, справившись с раздражающими трудностями гигиены в невесомости, вплыл в общую комнату, то был готов извиняться за то, что задержал пробный запуск. К его удивлению, Энн и Джордж еще не вышли к завтраку, так что в итоге Джимми оказался не последним. Как всегда молчаливый в это время суток, он принялся за еду, высосав тюбики кофе и омарового супа, обнаруженные им в контейнерах с едой. И только после того, как кофеин начал действовать, Джимми осознал, что все вроде бы чего-то ждут.

Он уже собирался спросить у Д. У., на какое время запланирован запуск двигателя, когда из комнаты Энн и Джорджа донесся смех. Повернувшись, Джимми сказал:

— Чем они там занимаются?

Он счел этот вопрос вполне невинным, но Эмилио прыснул, а Д. У. закрыл лицо руками. Алан Пейс явно очень старался ничего не замечать, но Марк смеялся, и плечи Софии тряслись, хотя ее лица Джимми не видел, поскольку она удалилась в угол кухни.

— Что… — начал он снова, но тут Энн всхлипнула, а затем из их каюты раздался голос Джорджа:

— Ну, болельщики, мы переживаем большое разочарование в Стране Фантазий.

У Д. У. это вызвало хохот, но Алан сохранил невозмутимость и произнес:

— Полагаю, эта трудность как-то связана с третьим законом Ньютона.

Все еще пребывая в своем утреннем отупении, Джимми с минуту подумал над его фразой, после чего рассеянно обронил:

— Каждое действие вызывает равное противодействие…

И тут до него стало доходить.

— Похоже, у старины Джорджа проблема с точкой опоры, — прокомментировал Д. У., что даже у Алана Пейса вызвало смех.

Марк Робичокс оттолкнулся, направившись к шкафу с инструментами, и через пару минут поплыл обратно, улыбаясь, точно серафим, эдакий архангел Гавриил средних лет, и неся рулон серебристой клейкой ленты двухдюймовой ширины. Чуть приоткрыв дверь в комнату Энн и Джорджа, он одной рукой просунул рулон внутрь, как туалетную бумагу гостю, испытывающему затруднения. Одновременно к ним воззвал звучный телевизионный голос Карла Майдена, подпорченный легким испанским акцентом:

— Лента для труб. Не выходите без нее из дому.

Энн завизжала от смеха, но Джордж завопил:

— Мы не могли бы получить здесь хоть чуточку гравитации? А Д. У. заорал в ответ:

— Не-а. Все, что у нас есть, — это левитация.

Вот так началось первое утро иезуитской миссии на Ракхат.

— Что ж, дамы и господа, «Стелла Марис» находится на пути из Солнечной системы, — объявил Джимми с командного мостика спустя замечательно короткое время после того, как они легли на курс.

Раздались нестройные аплодисменты. Обхватив узловатыми пальцами чашку с кофе, Д. У. перегнулся через стол и лукаво произнес:

— Мисс Мендес, полагаю, теперь вас можно квалифицировать как чемпиона среди странствующих евреев всех времен.

София улыбнулась.

— Он ждал несколько месяцев, чтобы ввернуть эту фразу, — фыркнул Джордж, следя за часами и видя, как появляются первые расхождения.

— Мы уже прилетели? — радостно спросила Энн.

В ответ прозвучали неодобрительные восклицания и стоны.

— Пожалуй, это смешно, — серьезно сказал Эмилио, накрывая на стол, — по крайней мере на мой невзыскательный вкус.

С момента включения двигателей они обзавелись привычной силой тяжести, и пребывание внутри астероида, летящего к Альфе Центавра, весьма скоро стало казаться им обычным делом — неважно, насколько безумной была эта затея объективно. На то, что они заняты чем-то экстраординарным, указывали только два дисплея с часами-календарями, установленные в общей комнате, за которыми Джордж сейчас зачарованно наблюдал, приоткрыв рот. Корабельные часы, на которых от руки было начертано «МЫ», выглядели нормально. Часы земного времени, помеченные надписью «ОНИ», были откалиброваны с поправкой на расчетную скорость астероида.

— Смотрите, — сказал Джордж. — Уже началось. На земных часах секунды бежали заметно быстрей.

— Меня это до сих пор ставит в тупик, — бросив взгляд на часы, сказал Эмилио, раскладывая салфетки, из-за которых Энн и Д. У. крупно поспорили несколько месяцев назад. Аргумент Энн был таким: «Я отказываюсь проводить полгода, любуясь, как вы, парни, вытираете рты рукавами. Не вижу причин превращать полет в тест на способность выносить мерзких мачо. Доберемся до места — вволю натерпимся тягот и лишений». «Салфетки и скатерти — дурацкая трата грузовместимости», — возражал Д. У. В конце концов София заметила, что матерчатые салфетки весят восемьсот граммов и нечего из-за них поднимать крик. «Кофе, — сказала София, — вот о чем стоит кричать». Слава Богу, подумал Эмилио, что женщины выиграли и этот спор.

— Чем быстрее мы движемся, тем ближе подходим к скорости света, — объяснил Джордж, — и тем быстрей будет бежать время на земных часах. На пике нашей скорости, когда пролетим половину пути, нам будет казаться, что за каждые три дня, проведенные на корабле, на Земле проходит один год. А тем, кто на Земле, будет казаться, что время на корабле замедлилось и каждый здешний день длится четыре земных месяца. Вот такой релятивизм. Все зависит от точки зрения.

— О'кей, это я понял. Но почему? Почему так получается? — настаивал Эмилио.

— Deus vult, mes amis, — весело прокричал с кухни Марк Робичокс. — Богу нравится, что именно так получается.

— По-моему, ответ не хуже других, — сказал Джордж.

— Восхвалений! Мы требуем щедрых похвал! — объявила Энн, вместе с Марком внося блюда, которые они впервые смогли нормально приготовить в космосе: спагетти с красным соусом, салат из овощей, выращенных в трубе Уолвертона, и кьянти, восстановленное из концентрата. — О, я так рада, что мы избавились от невесомости!

— В самом деле? А я, пожалуй, получала удовольствие от нулевой тяжести, — сказала София, усаживаясь за стол.

Наклонившись к Энн, Джордж тихонько прошептал что-то. Когда она ударила его, все заулыбались.

— Это потому, что вас от нее не тошнит, — парировал Эмилио, не обращая внимания на Эдвардсов, хотя Энн услышала и поддержала его заявление.

— Может, и так, — признала София, — но мне очень понравилось быть выше, чем обычно.

В этот момент с командного мостика вернулся Джимми Квинн и с комической внезапностью упал в кресло. Даже сидя, он возвышался над девушкой.

— У нас с Софией договор, — произнес Джимми. — Она ничего не говорит о баскетболе, а я никогда не упоминаю мини-гольф.

— Что ж, мисс Мендес, если вам это нравится, то спешу обрадовать: нам предстоит довольно долго болтаться при нулевом G, — сказал Д. У. — Вы получите еще один шанс побыть высокой, когда мы доберемся до места назначения и должны будем зависнуть и осмотреться.

— И когда на середине пути переключим двигатели на торможение, — прибавил Джордж. — Во время разворота мы будем пребывать в состоянии свободного падения.

— А вы с Энн собираетесь опять попробовать? — спросил Джимми. Проходя позади него, чтобы принести перец с кухни, Энн шлепнула его по затылку. — Знаете, Джордж, если вы не намерены делиться, это нечестно по отношению к нам.

Алан сделал страдальческое лицо, но остальные хором заулюлюкали, рассаживаясь вокруг стола. Из приличия немного помедлив, они принялись за еду, передавая блюда, смеясь и поддразнивая друг друга. Легко было понять, что все они на стороне Джорджа и Энн. В целом довольный тем, как сплачивается группа, Д. У. слушал, позволяя разговору некоторое время дрейфовать, прежде чем поднял руку:

— О'кей, а теперь послушайте, бродяги и бродяжки. С завтрашнего дня мы будем жить по распорядку.

Дни были четко распланированы. Четырем штатским, как Д. У. их назвал, предоставлялось свободное время, пока четыре иезуита будут собираться к мессе, хотя примкнуть к ним мог любой желающий. Три часа в день, исключая номинальные выходные, выделялись для занятий, призванных улучшить их подготовку и поддержать интеллектуальную дисциплину, а заодно снабдить каждого члена команды хотя бы поверхностным знанием специальностей остальных. Вдобавок, всем им был предписан час ежедневной физической нагрузки. «Нужно быть готовым ко всему, — сказал бывший командир эскадрильи. — Никто не сачкует».

В распорядке предусматривались рутинное обслуживание техники и посменные дежурства. Даже в космосе необходимо чистить одежду и мыть посуду. Даже когда летишь Бог знает куда на скорости, близкой к скорости света, нужно менять фильтры, заботиться о растениях и рыбе, собирать пылесосом волосы, крошки и всякий мусор. Но им оставляли время и на то, чтобы заниматься частными проектами. Бортовые компьютеры хранили в памяти едва ли не все знания Запада, а также немало прочих данных, так что работать тут было с чем. И Д. У. предложил, чтобы каждый день, после ленча, они трудились над общим делом.

— На сей счет я проконсультировался с мисс Мендес, — сообщил он, нацеливая глаз в ее сторону. — Отец Пейс собирается выучить нас петь всего «Мессию» Генделя.

— Это неплохая музыка, — сказала София, пожимая плечами в ответ на удивленное бормотание, поднявшееся вокруг стола. — И я не против того, чтобы учить ее в ожидании Мессии. Просто я считаю, что Гендель несколько преждевременен.

Раздался новый взрыв улюлюканья и свиста, перемежаемый выкриком Джорджа: «Задай им, София!» — и счастливым воплем Энн: «За нашим столом есть еще один дуэлянт!» А Д. У. Ярбро ухмылялся, взирая на Софию с таким удовольствием, будто она была его личным достижением. В какой-то мере так и есть, подумала Энн.

— Тем не менее, если говорить всерьез, сюда нас привела музыка. Наверняка мы знаем о Певцах только одно — то, что они поют, — указал Алан Пейс, аккуратно, хотя и с некоторым педантизмом пытаясь направить разговор в русло серьезной дискуссии. — Весьма возможно, что музыка окажется нашим единственным средством общения.

В наступившей тишине стало слышно звяканье вилок о тарелки, и Энн уже собиралась сказать что-нибудь язвительное, когда заговорила София Мендес.

— О, я так не думаю. Доктор Сандос одолел тринадцать языков, причем на шесть из них ему потребовалось менее трех лет, — спокойно сказала она, передавая салат Джимми, тоже открывшему рот при замечании Пейса. — Хотите пари? Если контакт пройдет успешно, я готова поставить на то, что Сандос освоит их базовую грамматику менее чем за два месяца.

София мило улыбнулась Пейсу и, выжидательно подняв брови, уставилась на него, снова принявшись за спагетти.

— Давай поспорим, Алан, — небрежно произнес Д. У., глядя вроде бы в направлении Алана Пейса, но, вполне возможно, на Софию или Эмилио. — Если продуешь, мы в течение месяца будем звать тебя искусственным интеллектом.

— Ох! Ставки слишком высоки для меня, — сказал Пейс, уступая. — Сандос, я внесу коррективы.

— Забудьте об этом, — сухо ответил Эмилио и, встав из-за стола, понес на кухню тарелку с недоеденной пищей, по всей видимости, закончив ужин.

С облегчением услышав, что после его ухода Энн подхватила разговор, он принялся мыть кастрюли. Сосредоточившись на том, чтобы совладать со своими эмоциями, он вздрогнул, когда вошла София Мендес, и это разозлило его еще больше.

— Ну и что хуже, — ровным голосом спросила она, потянувшись мимо Эмилио, чтобы взять вымытую им посуду, — когда тебя оскорбляют или когда защищают?

Не привыкший к тому, что его видят насквозь, Эмилио перестал скрести кастрюлю и уперся руками в раковину. Но через минуту решительно возобновил работу.

— Забудьте об этом, — снова сказал он, не глядя на нее.

— Говорят, сефарды учили испанцев гордости, — заметила София. — Извините меня. Это было неуместно. Больше такое не повторится.

Когда Эмилио обернулся, она уже ушла. Он шепотом выругался и спросил себя, причем уже не в первый раз: с какой стати он решил, будто наделен самообладанием священника? Наконец Эмилио расправил плечи, пригладил мокрыми ладонями волосы и вернулся в общую комнату.

— Я не полный болван, — официально заявил он сидящим за столом и, завладев их вниманием, заверил: — Но могу им стать, если как следует постараюсь.

Игнорируя удивленный смех, Эмилио попросил у отца Пейса прощения за то, что обиделся на него, а Алан еще раз выразил свои сожаления.

Эмилио занял свое место за столом и, дождавшись, пока другие увлекутся послеобеденной беседой, наклонился к Софии, сидевшей слева от него.

— Derech agav, — тихо произнес он, — yeish arba-esrei achshav.

— Вношу коррективы, — откликнулась София, вторя Алану Пейсу. Ее глаза искрились, хотя она не смотрела прямо на него. — Вы чуть грассируете, но в остальном произношение неплохое.

Сообщив ей на сефардском иврите, что однажды его чуть не приняли за уроженца Израиля, Эмилио дал понять Софии, что владеет четырнадцатью языками.

И хотя Джимми Квинн, Энн Эдвардс и Д. У. Ярбро не пропустили выражения на ее лице, поскольку все они, по разным причинам, были внимательны к таким вещам, они лишь позже осознают, что это был первый раз, когда Эмилио Сандос сидел рядом с молодой женщиной за почти целый год.