* * *
Ивард привалился к койке Вийи. Жаим держал блокнот. Вся команда бодрствовала и следила за происходящим: Монтроз сердито, Седри бесстрастно, Локри подозрительно, Марим раздраженно.
От келли внезапно пришло предупреждение, трудное для понимания, но Ивард понял достаточно, чтобы махнуть рукой остальным.
Они приготовились, а он, приняв обычную для контакта позу, закрыл глаза и окунулся духовно в нежный голубой огонь келли.
Вийя и эйя без предупреждения примкнули к ним, и Единство сплотилось. Последовал миг полного хаоса, мешанина красок и форм — затем их фокус сузился. На горизонте, гораздо дальше, чем возможно даже для планеты, мелькнуло что-то вроде молнии: этот свет мог бы обжечь, если бы горел ровно.
Синестезия Иварда медленно перевела этот образ в более привычные человеку термины. Шесть других членов Единства вокруг него как будто плавали в теплом пруду: голубое свечение келли, ослепительный белый огонь эйя, прохладное зеленое сияние Вийи. Они качались на волнах, порождаемых злым началом, которое являлось Иварду во сне. Молния вспыхнула снова — уже ближе.
Зло набросилось на нее и стало пожирать. Ивард вскрикнул от боли, как будто ему вонзили нож в солнечное сплетение. Келли разрядились знанием, и он уловил пораженную мысль Вийи.
Не Норио — Анарис!
Скользя неведомо куда по лишенной трения поверхности, Единство ничем не могло воспрепятствовать уничтожению своего последнего члена. Но восьмой огонь вдруг лениво вспыхнул и поравнялся с ними... и мир вокруг обрел очертания.
Они уже не были кособоким многоугольником, несущимся неизвестно куда по нескончаемому пруду, — они образовывали четкий строй три-два-три и мчались в узком, как нож, каноэ по бурной реке.
Ветер и брызги были в лицо. Каноэ лавировало между острых скал. Они могли управлять им, если все вместе смотрели вперед и фокусировали свое внимание.
Миг спустя Ивард услышал громкий скрежет, и Единство распалось.
Он знал, что никакого движения при этом не происходит, но каждый раз как будто грохался с большой высоты. Мускулы ныли, и во рту пересохло. Он открыл глаза, в которых все расплывалось, и опешил, увидев перед собой лицо Анариса ахриш-Эсабиана.
* * *
Жаим смотрел на Иварда, и вид парня ему очень не понравился; скрючился, как зарезанный, и прижал подвернутые руки к груди.
Локри схватил подушку со своей койки, чтобы подсунуть Иварду под плечо, и замер: станция затряслась. Комната вибрировала, словно невесомый пузырь в воздушном потоке, сотрясая кости и черепа.
Сначала все шло так, как при первых экспериментах. Ивард вскрикнул от боли, и Локри схватил его за плечи, не зная, чем еще ему помочь.
Но затем нервы Жаима подали сигнал тревоги. Вслед за ними напряглись мускулы, готовясь к битве или отступлению, а потом на задней стене начало что-то вырисовываться.
Другие тоже повернулись туда. Марим, перелезая через койки, втиснулась между Монтрозом и Седри, Локри держал Иварда под мышками. Парень бессильно обмяк, не замечая ни тряски, ни всего остального.
Глубокий стонущий звук сменился свистом — сначала слабым, потом все более громким. На стене вздулся пузырь.
С треском, от которого они все подскочили, пузырь лопнул, и из него вывалился человек, шлепнувшись на пол рядом с Ивардом.
— Вийя? — выговорил Локри. Но нет: одежда была не та, хоть и черная, волосы короткие, пропорции мужские...
Колебания прекратились так же резко, как и начались. Только потолок еще подрагивал, и задняя стена медленно разглаживалась, оплывая, как тающий воск.
Никто не шевельнулся и не произнес ни слова.
Человек на полу задвигался и с усилием сел. Жаим, остолбенев, уставился на незнакомца с черными глазами и сильным лицом. Рука, намного больше, чем у самого Жаима, откинула иссиня-черные волосы с высокого лба. Человек обвел взглядом присутствующих — по-прежнему в полной тишине.
Затем Ивард со стоном открыл глаза — и ахнул. Человек, все еще сидя на полу, взглянул ему в лицо.
— Анарис? — слабо вымолвил Ивард.
— Святой Хикура! — Марим зажала глаза руками. — Пропали мы теперь — сам говеный принц пожаловал.
Анарис, не обращая на нее внимания, поднялся на ноги. По сравнению с ним все в комнате казались мелкими.
— Ты владеешь телекинезом, — сказал Ивард. — Норио не смог тебя сцапать.
— Норио? — повторил Анарис. — Значит, негативная энергия — это он?
Ивард кивнул. Глаза у него потемнели.
— Есть еще келли, — сказал Анарис. — Келлийская троица входит в комплект. Где они? — Он говорил на артелионском уни, и это коробило Жаима, пока он не вспомнил, что наследник много лет провел заложником в Мандале.
Ивард вскинул подбородок.
— Спроси у Вийи. Лисантер скоро отпустит ее.
— Спрошу — только не здесь. — Анарис повернулся к задней стене и протянул к ней правую руку с растопыренными пальцами. Постояв так секунду, он приложил к стене ладонь, и квантопласт заколебался, как вода. Отверстие открылось вновь — со свистом, а не с чавканьем, как двери.
Пол, слегка приподнявшись, подтолкнул Анариса, и он ушел в стену, которая сразу закрылась за ним и быстро разгладилась.
— О не-ет, — простонала Марим. — Что это было?
— Он телекинетик, — объяснил Ивард. — Может перемещаться по станции, как хочет.
— А Норио? Я думала, он загнулся!
— Так и есть. Но часть его каким-то образом осталась на станции, и причина многих кошмаров — это он.
Все приуныли. Локри потряс головой.
— Хреново! По мне, Эсабиан и то лучше, чем Норио Данали.
— Точно, — кивнул Монтроз. — А тут еще и Анарис со своим телекинезом. Не нравится мне все это.
— А может, настучать на Анариса кому следует? — предложила Марим.
Локри, уронивший голову на руки, поднял ее и скривил рот.
— Ты, что ли, скажешь об этом Эсабиану?
Марим энергично потрясла головой:
— Не имею ни малейшего желания. Может, Лар... или Моррийон...
— Подождем Вийю, — сказал Жаим.
— Точно, — пробасил Монтроз. Марим скорчила гримасу.
— Вы же знаете — она велит молчать.
— Если это делается для того, чтобы нас не убили, то я и помолчать могу, — сказал Монтроз. — Это лучше, чем сказать не те слова не тому человеку.
— На этой станции только и есть, что не те люди, — сказала Седри, и Марим вздохнула.
Дверь чмокнула, и вошли Вийя и эйя. Вийя посмотрела на пульт, и Седри сказала ей:
— Отключены.
— В той стене открылась дыра, — быстро проговорил Локри, — и оттуда вывалился Анарис. Когда тряска кончилась, он встал, сказал, что поговорит с тобой позже — не здесь, — приложил руку к стене, вот так, и снова исчез.
Вийя посмотрела на стену и проводила взглядом эйя, ушедших к себе.
— Вот, значит, каков его хорейский дар.
— Может, используем это? — спросила Марим.
— Эсабиан знает, — качнула головой Вийя. Марим с отвращением фыркнула и повалилась на койку спиной к остальным.
— На станции открылся новый участок, — сказала Вийя. — Эсабиан желает, чтобы эксперименты велись более интенсивно.
— Ты сможешь? — спросил Локри. Вийя перевела взгляд с задней стены на курчавую голову Марим.
— Вопрос не в том, смогу ли, а в том, как и когда. Станция пробуждается самостоятельно, и это ограничивает нас во времени.
Жаима все эти новости встревожили, и в глазах Локри он видел ту же реакцию. Ясно, что Эсабиан захочет избавиться от них, если станция активируется сама и достаточно быстро. Тревожил также тот факт, что Норио Данали никогда не был недостающим членом Единства. Восьмой у них Анарис — и это отчасти объясняет жуткие кошмары, мучившие Иварда на Аресе.
И парень сказал как-то раз, что Вийе Анарис тоже снится, хотя сама она об этом молчала.
В голову Жаиму лезли все новые и новые вопросы.
Немигающий черный взгляд Вийи он встретил, как удар. Она молча повернулась и ушла в комнату эйя.
Монтроз и Седри начали тихо переговариваться между собой, Локри сказал что-то Иварду. Жаим, не прислушиваясь, последовал за Вийей в голую холодную каморку, где жили эйя. Они уже свернулись клубком, их дыхание стало медленным, и морозный воздух, идущий из вентиляции, колебал их белый мех. Дверь за Жаимом закрылась.
— Последний член Единства — Анарис, — сказал он. Вийя коротко рассмеялась, и облачко пара вырвалось у нее изо рта.
— Забавно, правда?
— Ты скажешь ему о Единстве? — подумав немного, спросил Жаим.
— Нет. Пусть думает, что это произошло случайно, — это его заинтригует и, возможно, сделает более склонным к сотрудничеству.
Жаим медленно кивнул.
— Притом знать — все равно что участвовать в заговоре. Но как быть с келли?
— Это наше слабое место. Все зависит от того, насколько хорошо он узнал келли, живя на Артелионе. Я скажу ему, что троица входит в нашу команду и мы спрятали их на «Телварне», чтобы Эсабиан не расправился с ними так же, как с их архоном. Если он с келли не общался, я, возможно, сумею внушить ему, что это глупые, робкие существа, обладающие телепатическими способностями, — а основным звеном попытаюсь сделать эйя. Авось он тогда потеряет к келли интерес и оставит их в покое.
Жаим снова кивнул и сделал глубокий вздох.
— А что у тебя произошло с Анарисом?
— Ничего. И не произойдет, если я сама не захочу.
Он снова почувствовал стену, но теперь они были одни и Вийя устала — поэтому он не стал отступать.
— Зачем тебе вообще этого хотеть?
— Чтобы скрыть наш заговор. Чтобы испытать пределы его дружбы — и его вражды.
Он скрестил руки, дав ей измерить всю глубину его скептицизма. Ее губы сложились в неприятную улыбку.
— Чтобы провести время, наконец.
Жаим помнил прежние Каруш-на Рахали и знал, как бомбардируют Вийю в это время похоть, алчность, гнев и таящийся под ними страх. Все равно как если бы тебя вынудили жить посреди орущей толпы.
Но он знал и то, что она способна отгородиться от этого, как делала на Аресе. Вот только захочет ли?
— Зачем тебе это нужно — проводить время с врагом?
— Не из симпатии к нему. И не потому, что у нас общие интересы. И не потому, что я питаю к нему нежные чувства. — Ее тон давал понять, что больше она эту тему обсуждать не желает.
— Зачем же тогда?
Ее глаза сузились, но он не отступил. Чтобы попытаться забыть Брендона? Чтобы избавиться от нежелательных эмоций, вернувшись к своим корням? Чтобы досадить Эсабиану? Все эти ответы — только часть истины, а значит, все они ложные. Но инстинкт говорил ему, что Вийя непоправимо испортит себе жизнь, если пойдет этой дорогой.
— От избытка энергии, — сказала она.
Жаим засмеялся. Он стоял в морозильной камере, но ему не было холодно: опасность и разнообразные эмоции, не имеющие к пей отношения, горячили кровь.
— Дура ты, — сказал он и залепил Вийе пощечину.
20
АРЕС
Хотя рука Телоса направила Элоатри на новый путь, от старых привычек она так и не избавилась. Закончив медитацию, она сделала три очистительных вдоха и выдоха и встала. Ее рука машинально потянулась к чаше для подаяния и, не найдя ее, коснулась висящего на шее Диграмматона.
Пришла пора совершить восхождение к следующей вершине.
Элоатри села в транстуб, обходя кучки людей с их смехом и разговорами.
Похоже было, что каждый человек на Аресе либо уже отмечает, либо едет отмечать, либо празднует проводы Флота (или горюет) в одиночестве.
Сады Джихана были почти пусты. В тихом воздухе слышался далекий смех, напоминающий крики морских птиц. Элоатри приблизилась к неприметной двойной двери, зная, что делает это в последний раз.
Внутри ее встретила новая геометрия — изумительная мандала* , созданная из света, стекла и воды. Если бы у Элоатри не было определенной задачи, она никогда больше не вернулась бы сюда после своего первого визита — и совершила бы ошибку, сама того не ведая. Ежедневные посещения Галереи Шепотов позволили ей изучить мышление Дулу так, как не удалось бы и за годы кропотливых занятий.
Сначала все здесь казалось ей раздробленным, как бы отражающим структуру панархистского общества. Теперь она видела это как гештальт, единое целое, а в голосах и обрывках бесед наблюдалось даже нечто вроде синхронистики. Ей стило ясно одно: каждый, кто входит сюда, — это пилигрим, хотя и на короткий срок. А тот, кто создал Галерею, — поборник духовного странничества. Такой была и сама Элоатри в те долгие годы на Дезриене, когда блуждала босиком по пыльным дорогам, просила подаяние и искала ответы в медитациях и дискуссиях.
Много недель она молча наблюдала, как Ваннис Сефи-Картано плетет свои сети вокруг Брендона Аркада, используя вместо нитей убеждение, обязательства, обмен, прямой приказ и улыбчивую просьбу. Не совсем понятно как — возможно, через «новости», — но скоро, очень скоро, через каких-нибудь несколько часов, Ваннис затянет последнюю нить, и сеть сомкнется. Брендон будет вынужден остаться на Аресе, предоставив другим воевать за него.
Плетение паутины требовало неустанного труда, но каждый раз в пять часов вечера Ваннис находила время — и предлог — прийти сюда и послушать, о чем говорят люди ее круга.
Элоатри сильно подозревала, что Ваннис не нашла еще своего ответа и непременно придет сюда в последний раз.
Зная, что я буду ждать ее здесь.
Элоатри посмотрела на стеклянную дорожку, — казалось, что та, благодаря расположенным с одной стороны зеркалам, тянется в бесконечность. Голосов не было слышно, и тишину нарушали только шаги Элоатри и отдаленный плеск фонтанов.
Элоатри набрала в грудь воздуху и запела.
Ее голос, отраженный от гладкого стекла, казался скрипучим, старым и не особенно мелодичным, но это не имело значения. Песнь, знакомая теперь всякому, кто посещал Галерею в пять часов, служила маяком.
Если я говорю языками человеческими и ангельскими.
А любви не имею.
То я — медь звенящая и кимвал бряцающий...*
Элоатри знала, что Ваннис ее найдет. Она тоже смотрит на Галерею, как на гештальт, но в еще более полном понимании; человек, который, входя в людную комнату, способен мгновенно уловить все детали обстановки, туалетов, поз и голосов, уступает полнотой восприятия разве что самому архитектору Галереи.
Если я имею дар пророчества
И знаю все тайны и имею всякое познание и всякую веру.
Так что могу и горы переставлять.
А не имею любви -
То я ничто.
И если я раздам все имение мое
И отдам тело мое на сожжение.
А любви не имею...
Голубой блик в одном из зеркал возвестил о появлении Ваннис в небесно-голубых одеждах, с бриллиантовой пряжкой в высоко поднятых волосах.
Элоатри сложила руки на груди.
— Зачем вы это делаете? — спросил идеально поставленный, музыкальный голос Ваннис.
— Контекст этого часа — любовь, — ответила Элоатри. По точеному лицу пробежала гневная искра.
— Не надо меня высмеивать.
— Но это правда, — развела руками Элоатри. Ваннис, наклонив голову, ответила жестом вежливой иронии. — Я не шпионю, — продолжала Элоатри. — Я наблюдаю и могу поделиться своими наблюдениями, если попросят.
Грациозный жест Ваннис выразил отрицание.
— Вы каждый день посылаете сюда своего человека, и он всегда поет одно и то же. Я знаю, что это метит в мой адрес, — но с какой целью?
— Этим словам несколько тысяч лет, дитя мое, — сказала Элоатри, снова складывая руки. — Тема представляется мне подходящей для ваших пятичасовых дискуссий, и мои молодые послушники говорят, что их вклад послужил источником многих интересных диалогов.
Драгоценные камни на шее Ваннис сверкнули — признак затрудненного дыхания.
— Не кажется ли вам, что в словах наших предков заложена большая мудрость? — Элоатри прочистила горло и запела снова:
Любовь долго терпит, милосердствует.
Любовь не завидует;
Любовь не превозносится, не гордится...
— Разве любовь и религия — не оксюморон* ? — прервала Ваннис.
...Не бесчинствует, не ищет своего,
Не раздражается, не мыслит зла...
— Что мудрого может изречь по этому поводу монах, — голос Ваннис звучал холодно и резко, — даже живший четыре тысячи лет назад?
Не радуется неправде, а сорадуется истине;
Все покрывает.
Всему верит.
Всего надеется.
Все переносит...
Элоатри остановилась перевести дыхание. Ваннис ждала — ее глаза стали темными от эмоций, залегающими где-то в глубине.
— Неужели вы действительно верите, что сексуальный опыт дарует мудрость? — мягко спросила Элоатри. — Или что у людей, избирающих целомудренный образ жизни, нет ни ума, ни сердца?
Ваннис молчала.
— Мне не дано знать, что такое союз двух людей, проявляющий лучшее, что в них есть, — но и вы не узнаете этого, если будете принимать обладание за любовь.
— Что вы хотите этим сказать? — Голос Ваннис резал как алмаз.
— Я наблюдаю за вами издали с того самого дня, как мы видели высадку рифтеров на Пожирателе Солнц. Я видела, как вы плетете сеть вокруг Панарха, чтобы принудить его поступить против собственной воли. Вы вложили в эту сеть все — ваш ум, вашу волю, ваши способности; все, кроме любви.
— Но я люблю, — еле слышным шепотом произнесла Ваннис.
— Нет, не любите. И он не будет чувствовать любви, вырываясь на волю.
Ваннис пошла было прочь, но обернулась, колыхнув юбками.
— Это угроза?
— Конечно же нет, дитя мое. Я не говорила с ним об этом и не стану. Но... неужели вы думаете, что он ничего не знает о вашей деятельности? Чем другим может быть торжественный прием, оказанный рифтерскому синдику, если не великодушным жестом по отношению к вам?
Ваннис повторила свое отрицательное движение.
— Это просто политический ход.
Элоатри покачала головой и сказала, не прибегая на этот раз к пению:
— «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
— Я уже слышала это, когда была маленькая, — сказала вдруг Ваннис, стиснув руки так, что костяшки побелели. — Я помню, что будет дальше: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал». Вы хотите сказать, что я веду себя как ребенок?
— Я хочу передать вам письмо, — сказала Элоатри, и ее сердце забилось сильнее помимо ее воли.
Драгоценности в волосах Ваннис дрогнули.
— Корабли, приходящие сюда, помогают связать воедино различные части ДатаНета. В числе прочего я получила ответ на запрос, который послала вашей матери. Ее ответ — это то, что вы слышите здесь каждый день вот уже несколько недель.
У Ваннис побелели губы.
— «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, когда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а когда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Элоатри поклонилась Ваннис, поклонилась и пошла прочь.
* * *
Когда Ваннис вернулась из Галереи Шепотов, уже стемнело. Время, проведенное в дороге, она использовала, чтобы оправиться от шока, который вызвало в ней переданное через Верховную Фанессу послание от матери. Первой реакцией Ваннис был гнев, по он всего лишь послужил отдушиной. Элоатри к нему безразлична, и он не поможет понять, почему мать передала ей именно это — и именно таким путем.
Пока что следовало утешаться двумя фактами: мать жива и способна поддерживать связь, какую бы жизнь ни вела. Это открывало массу возможностей в будущем.
В ее будущем. О своем я еще должна позаботиться.
Ваннис медленно шла по мощеной дорожке к анклаву. Пришло время поговорить с Брендоном наедине.
Никто не знал его расписания лучше, чем она, — он не мог назначить встречу, даже самую невинную, без того, чтобы об этом не стало известно полудюжине нужных людей. Ваннис, кивнув часовым-десантникам, вошла в сад. Единственный ее шанс — это пустить в ход свои недюжинные таланты и подстроить случай, который даст ей с Брендоном достаточно времени без посторонних ушей — как людских, так и электронных.
Она вышла из-под деревьев перед самой стеклянной дверью в его кабинет, но мелькнувший в саду золотистый огонек заставил ее оглянуться.
На террасе, выходящей в зал, горели свечи. Быстро перебрав в уме график светских мероприятий анклава, Ваннис осталась в недоумении. Быть может, официальный обед для ученых Малого Совета почему-то решили провести на открытом воздухе? Но это вызвало бы повышенную суету у обслуживающего персонала, чего Брендон обычно старался избегать. Или он изменил время своей прощальной пирушки с высшими чинами Флота?
Ваннис отвела в сторону кружево ветвей и поднялась на террасу, ища глазами Фиэрин, — та вызвалась быть хозяйкой на академическом обеде, поскольку оба Омиловых были на него приглашены.
Но ни Фиэрин, ни прислуги видно не было. На маленьком столике поблескивало серебро и стоял тонкий фарфор с золотой каймой. Стол был накрыт на двоих.
На террасу вышел Брендон в официальном белом трауре — один, с пыльной бутылкой в руках.
Он прищурился, разглядывая этикетку при слабом свете свечей, улыбнулся Ваннис и взмахнул бутылкой с удовлетворенным видом.
— Я же знал, что видел там внизу это Локе с золотым листом. Из последних дедовских запасов. Его упрекали за его манеры, мораль, политику, друзей и врагов, но за вкус в винах — никогда. Отведаем? — Он сделал приглашающий жест.
— Разве мы через час не даем обеда?
— Омилов устроит его в Обители. — Брендон откупорил бутылку, плеснул немного вина в бокал и подал Ваннис. — Хотите попробовать?
Ваннис подняла бокал, взболтнув рубиновый напиток. Аромат дошел до нее прежде, чем она пригубила, — тонкий букет, вызывающий ассоциацию с расплавленным золотом.
«Вот мы и одни, — подумала она. — С его подачи».
И еще: он знает.
Сердце послало сквозь нее огненный разряд, сменившийся холодом уверенности. Он сделал начальный ход в финальной игре.
— Восхитительно, — сказала она, подставив бокал.
С ласковой улыбкой он налил ей, потом себе и пригласил ее сесть.
Они заняли места друг против друга и подняли бокалы в безмолвном тосте, грациозно и четко, словно танцуя менуэт.
— Мы достигли временного перемирия в вопросе о передаче ДатаНета в руки военных, — сказал он. — Гражданская часть Совета единодушно заявила, что не имеет ничего против Уилсонс лично — но принцип, традиции...
Ваннис ощутила мимолетное головокружение, как будто станция пошатнулась на своей оси. Светский тон Брендона в сочетании с темой — точно они продолжают давно начатый разговор — был крайне загадочен.
Собравшись с мыслями, она постаралась поддержать иллюзию и произнесла:
— На время военных действий.
Он сделал утвердительный жест.
— Нет ли у вас кандидата на послевоенное время?
Она знала об этих дебатах, но о достигнутом соглашении — нет. Стараясь соображать быстро, она предложила пару имен. Брендон подумал немного и одобрительно кивнул.
Так оно и шло. Молчаливые стюарды появлялись, подавали и исчезали. Брендон в самой дружеской манере рассказывал ей о положении дел в каждом департаменте формирующегося правительства. Почти все это она уже знала, но знание далось ей нелегко — ее пути к информации зачастую бывали долгими и запутанными.
Но были и неизвестные ей вещи, которые она еще не успела разузнать, — и все это он рассказывал ей тем же мягким голосом, как человеку, связанному с ним долгими доверительными отношениями.
Она слушала внимательно и говорила по существу, часто встречая с его стороны согласие и всегда — интерес.
Игру пока что вел он. Интимная и в то же время профессиональная беседа, сведения, которыми он делился с пей, — все это входило в его гамбит. Но гамбит — еще не победа. Он знает о ее планах — а следовательно, знает, что она в любой момент может разрешить Нику Корморану обнародовать факты об отправке «Телварны» к Пожирателю Солнц. И это заведомо удержит его, Брендона, здесь.
Ваннис чувствовала, что все эти разговоры, оставляя в стороне их политические реалии, предваряют главный ход. Ей остается только подождать этого хода и объявить ему шах. А затем и мат.
Они допили бутылку и закончили обед. За кофе с той стороны темного озера послышалась тихая музыка.
Ваннис она показалась знакомой. На миг у нее екнуло сердце от предположения, что это новое послание от Элоатри, но мелодия перешла в минорный ключ. Она все еще напоминала что-то знакомое с детства, но слова были не те.
— ...и это снова возвращает нас к Совету, — договорил Брендон. — Я ничего не забыл?
Ее сердце болезненно забилось.
— Как будто нет. — Он смотрел на нее, но она не была еще готова и поэтому спросила: — Что это за мелодия?
Музыка теперь стала громче, и можно было различить голоса, поющие в унисон.
— Светоносное бдение, — сказал он. — Вот и видно, что вы никого из родных не провожали на войну. — Он поднялся, оставил свой бокал и подал ей руку. — Пойдемте.
Она коснулась пальцами его рукава, чувствуя твердость мускулов под тонкой тканью. Он держался непринужденно, но был собран. Ваннис молча последовала за ним на другой конец террасы.
У стены он активировал свой босуэлл. Стена открылась, и Брендон жестом пригласил Ваннис в аэрокар.
Больше он не прикасался к ней. Они сели, и Брендон привычной рукой включил двигатели. Они тихо взвыли, Ваннис прижало к мягкому сиденью, и они поднялись над анклавом.
Брендон развернул машину, завис над озером и сказал:
— Смотрите. — Ваннис подалась вперед, и у нее перехватило дыхание при виде огненной реки, медленно обтекающей озеро по периметру.
Брендон снизился на несколько метров, и золотая река разбилась на сотни, если не тысячи, свечей в руках множества людей. Ваннис видела поднятые лица, освещенные теплыми огоньками: здесь были взрослые обоего пола, дети, пожилые люди — и все они пели.
Брендон, нажав на кнопку, опустил окно. Прохладный воздух шевельнул волосы Ваннис и омыл пряным запахом ее тело. Песня, ведомая столькими голосами, казалась неодолимой силой.
— Они будут петь, пока их свечи не догорят, — сказал Брендон.
Тонкие струйки дыма поднимались к аэрокару, как призрачные, ищущие пальцы. В свечи были добавлены какие-то травы.
Окно закрылось, и в наставшей тишине Ваннис вдруг остро ощутила присутствие мужчины рядом с собой — так близко, что она слышала его дыхание.
Подняв глаза, она увидела, что он ждет. Прямой голубой взгляд, вьющиеся темные волосы, тонкое лицо. И рот с юмористической складкой, которую, должно быть, даже смерть не сможет стереть.
— Вы согласны выйти за меня замуж? — спросил он.
Смысл его слов дошел до нее не сразу.
Затем поток насыщенных памятью эмоций хлынул в ее сознание, и она утратила всякое чувство времени и пространства.
Это продолжалось недолго. Она быстро ассимилировалась и поняла, что переживает шок. Она уже была однажды замужем, хотя тот брак был заключен на расстоянии, и считала себя искушенной во всех видах интимных отношений: легкомысленных и серьезных, томных и интенсивных, с самыми разными мужчинами и женщинами.
Но недавно она осознала, что никогда прежде не была влюблена. И вот человек, которого она любит больше всех на свете, предлагает ей то, к чему готовили ее с самого рождения, к чему она стремилась всеми средствами с самого возвращения Брендона на Арес.
— Почему? — спросила она.
Его профиль был задумчив. Медленно направив машину вниз к анклаву, он сказал:
— Оказавшись на этом месте, мне пришлось постигать его прерогативы и препоны в ускоренном темпе — а вы были рядом, шли со мной в ногу и в целом, полагаю, видели перед собой те же цели. Я не знаю никого более подходящего на роль Кириархеи, чем вы.
Это было больше, чем имела бы она с Семионом, который ясно дал ей понять, что после смерти Панарха Геласаара ее задачей будет царить в кругах высшего света, не вмешиваясь в военные или правительственные дела, относящиеся исключительно к его компетенции. Брендон, в свою очередь, не менее ясно дал понять, что они будут не только царствовать, но и править совместно.
Но этого ей было недостаточно.
Ваннис сделала несколько глубоких вдохов и, пользуясь тем, что они висят одни в крутящемся цилиндре между искусственными небом и землей, спросила:
— А как же Вийя?
Он мягко посадил аэрокар на подушку, и двигатели с тихим воем умолкли. Последняя клавиша отключила и пульт — в темноте Ваннис видела только белый камзол Брендона и силуэт его головы. Но она знала его голос и слышала, как он старается говорить ровно, чтобы не показаться откровенным — дружески, чтобы избежать интимности.
— Не знаю, согласилась ли бы Вийя мириться с ограничениями, связанными с титулом Кириархеи. Если нам доведется встретиться снова, мы, я надеюсь, будем жить вместе. Но я не могу оставить вас здесь как своего врага, Ваннис. Правительство у нас совсем новое, ситуация шаткая — я должен видеть в вас союзницу, хранительницу и попечительницу до окончания войны.
Многолетнее обучение не смогло помешать чисто человеческой реакции.
— А тем временем будете гоняться за своей рифтершей, которая хочет быть с вами в постели, но не в совете.
Брендон вздохнул, откинув голову на спинку кресла.
— Самое важное для человека в высшем и духовном смысле — это специфические черты его удовлетворенных желаний. Разве вы не вслушивались в подтекст речей во время приема рифтерской делегации? Кое-что там предназначалось для Дулу высшего круга — для вас.
Итак, Элоатри снова оказалась права. Ваннис крепко прикусила губу и промолчала.
— До того, как покинуть Артелион в день своей Энкаинации, я подумывал о том, чтобы найти рифтеров и переманить их на свою сторону, если получится. Вийя это знает, а я знаю другое: если бы она думала, что я способен забыть свой долг ради постельной партнерши, она выкинула бы меня из своей койки прямо в вакуум. В свое время она собиралась освободить одного из своих, Локри, если Панархический суд вынесет ему приговор. Освободить или умереть.
Ваннис подумала о тренированных десантниках, охраняющих зону лишения свободы, вспомнила черные глаза и должарский выговор Вийи — и содрогнулась. Да, Вийя вполне способна сознательно подвергнуть свою жизнь смертельной опасности. Но раньше Ваннис не приходило в голову, что ее мотивом может быть преданность, а не просто склонность к насилию.
— Почему же тогда она бросила вас?
— Она не верит, что я смогу изменить Панархию так, чтобы в ней нашлось место для рифтеров. Или, скорее... — он поднял голову, и его профиль обрисовался на фоне черной стены позади аэрокара, — она не позволяет себе надеяться на это. Жизнь сделала ее недоверчивой. Пойдемте?
Стена снова закрылась, спрятав аэрокар. Они вышли на садовую дорожку, и Ваннис снова услышала поющие голоса, неутомимые в своем бдении. Пламя свечей просеивалось сквозь кружево вековых папоротников.
Ваннис усталыми глазами следила за движением огненного круга. Она подвела итог, и на нее нахлынул гнев, под которым таилось отчаяние. Она перестала следить за ходом игры, но Брендон не перестал — и полностью обставил ее этим своим предложением.
Он высказался ясно. Она будет Кириархией, но не женой. Не будет старинного венчального обряда с обетом нерушимой верности и обменом кольцами, как у Геласаара с Иларой.
Он знал о ее планах с самого начала и теперь сделал ловкий ход, противопоставив ее эмоции честолюбию.
Шах и мат.
— Еще кофе? — спросил он. — Ночь будет длинная...
Чьи-то голоса поблизости прервали его. Они оба оглянулись, и Ваннис снова заметила, что он напряжен не меньше, чем она.
— Прошу прощения. — Арторус Ванн вышел на террасу и поклонился. — Сообщение от адмирала Фазо — Хуманополис просит допустить его к гиперрации.
Брендон снова резко повернул голову, взглянув на Ваннис, которая принудила себя сохранять спокойствие, ничего не выдавая ни лицом, ни жестами. В его глазах она прочла не торжество, а озабоченность.
«...Вы не узнаете этого, если будете принимать обладание за любовь». Не он обставил меня, а я сама. Он в самом деле думает, что я люблю только власть.
С молниеносной быстротой она перебрала в уме то, что предшествовало его предложению. Да, он хочет покинуть Арес, но это не значит, что он бросает Панархию на произвол судьбы, — он просит ее, Ваннис, заменить его на посту. Он не осуждает ее политические амбиции и признает ее цели достойными. Его предложение основано не на холодном расчете игрока, а на душевной щедрости — он верит ей и полагается на неё.
Ты была трижды права, Элоатри.
Ваннис закрыла глаза. Рядом со знакомым до боли голосом стали слышны другие, и Брендон ушел.
21
ПОЖИРАТЕЛЬ СОЛНЦ
Риоло тар Маньянгалли смотрел на мерцающий экран.
Не пульт, а игрушка. За годы своего общения с потомками Изгнанников Риоло научился мириться в числе прочего и с примитивностью их электроники.
Каютка у него была маленькая, некрашеная, всего с двумя стазисными заслонками. Вся ее обстановка состояла из туалетной кабинки и койки, а недавно к ней добавился вот этот пульт. Риоло умолчал о том, что предпочитает эту комнату помещениям, насильственно преобразованным в кубы и замазанным серой краской. Это, конечно, не родимый Низ его планеты, но сходство есть: тепло, слабый свет и постоянное движение. В Низу, правда, стены и пол не шевелятся, но там днём и ночью скользят Гонцы — и вздрагивания станции, как ни странно, казались Риоло успокаивающими, по крайней мере во сне.
Игрушечный пульт явился результатом того, что Риоло проявил готовность к сотрудничеству и охотно отвечал на придирчивые вопросы изгнанника-панархиста Лисантера.
Рассеянно поглаживая себя над правой ключицей, Риоло вспоминал свои беседы с Лисантером. Барканцу потребовались все его умственные способности, чтобы скрыть диапазон своих познаний об ограх и в то же время не дать Лисантеру угадать, что он что-то скрывает.
Кажется, все прошло благополучно. Барродах разрешил поставить ему этот пульт — как бы для игр с невидимыми противниками, собирающимися в рекреационном помещении где-то на станции.
Какое-то время Риоло действительно играл, стараясь не выигрывать и не проигрывать слишком много. Но потом, решив, что бдительность Барродаха притупилась, он с легкостью взломал примитивную защиту, которую должарианцы ставили на своих пультах. Он давно уже понял, что они больше полагаются на страх, чем на технику. На страх и субординацию. Они явно не понимают, что единственная надежная система — это та, которая ни с чем не связана.
Тем не менее он соблюдал осторожность. Не следует слишком заноситься: однажды, когда он позволил это себе, его разоблачили и ошельмовали. Теперь он стремился вернуть себе то, что когда-то принимал как должное: невыразимую радость Восхождения.
Старательно оборудовав себе рабочее пространство за периметром игрового, он подумал о людях, живущих вне Барки. Они не знают, что такое Низ и Возвышение, они как черви, что копошатся в своих канюлях вдали от мозаичного лабиринта канюлей Цивилизации. Но черви эти настойчивы и очень многочисленны, поэтому пренебрегать ими не следует.
Теперь он радовался своей щепетильности. Взломав ворота, оборудованные должарианцами, он увидел следы четырех отдельных личностей, трое из которых умели манипулировать информпространством почти так же, как он, а четвертая во многом его превосходила.
Держа пальцы на клавишах, он стал обдумывать свой следующий шаг.
Двоих он опознал. Оба они программисты — один находился на далеком Артелионе, другая здесь на станции. Она рифтерша, и зовут ее Татриман. Ее пространство спрятано за солидным ограждением пространства Лисантера. Их взлом потребует времени и громадной осторожности, если он не хочет быть обнаруженным.
Третья персона была относительно новой — Риоло засек его или ее только по тайным, хорошо замаскированным переговорам с Татриман. Найти ее рабочее пространство будет трудно. А четвертая... она отдавала панархистским душком и оперировала с быстротой и эффективностью лазера. Попробуй такую подлови.
Риоло все еще думал об этом, когда дверь каюты без всякого предупреждения открылась. Двумя быстрыми нажатиями Риоло придал экрану видимость игровой ситуации. Его конструкция не только мгновенно производила это преобразование, но и передавала ему контроль.
— Следуй за мной, — сказал на уни вошедший бори в сером кителе. Позади, в ярко освещенном коридоре, виднелись двое вооруженных солдат в серой форме.
Глаза у Риоло сразу заслезились, и его позабавили страх и отвращение, с которыми бори косился на его голые красные стены. Риоло никогда не включал резкий свет, как эти болваны. Он надел защитные очки, а пульт тихо бибикнул, самостоятельно выключив игру и рабочее пространство, которое она маскировала.
Бори перевел взгляд с очков на гульфик Риоло, и на его лице отразилось презрение. Ну понятно — ты презираешь то, чего лишен сам, стерильный червь. Риоло, как всегда, притворился, что не замечает реакции своего сопровождающего, и молча вышел за ним в коридор.
Когда Риоло увидел, что его ждет Барродах, любопытство возобладало над страхом. Этот бори был выше его на каких-нибудь два сантиметра, а весил, должно быть, вдвое меньше. Истощенность, напряженность мускулов, оттенок кожи, крошечные блестящие зрачки немигающих глаз — все указывало на то, что человек этот безумен.
Он молча повернулся и зашагал прочь, не глядя, идет ли за ним Риоло. Все так же молча они сели в транспортную тележку и куда-то поехали.
Барродах остановил тележку у двери, где стояли навытяжку двое часовых в черном, и открыл эту дверь.
Риоло прошел за ним в комнату, обстановка которой составляла странную смесь техники и каких-то культовых атрибутов. В холодном воздухе висел тяжелый, неприятный запах, от которого по коже Риоло побежали мурашки.
Барродах нажал вестник у внутренней двери и в ответ на запрос назвал только свое имя.
Дверь открылась, и из нее вышла странная фигура. Высокий, как все должарианцы, этот тип вместо обязательного черного одеяния (Риоло узнал, что черную форму носят военные, исполняющие ритуал под названием палиах) был облачен в одежды с какими-то гнусными узорами, и его — нет, ее — безволосый череп покрывали повторяющие этот узор шрамы и цветные татуировки.
— Сенц-ло Адхаш, — с оттенком подобострастия произнес Барродах.
— Серах Барродах, — неожиданно мелодичным голосом ответила женщина. — Вы мне помешали.
— Служба Аватару требует нашего присутствия на Трансфигурации. — Барродах тоже говорил по-должарски, и Риоло стало страшно. Он никому не говорил, что Матрия доверила ему эту миссию потому, что он знает Должарский, но Барродах каким-то образом об этом проведал. Что еще ему известно?
Женщина сделала знак тонкой, в шрамах рукой, и Барродах кивком велел Риоло пройти в смежную комнату.
Если бы Риоло мог убежать, он бы это сделал: тонкий ноющий звук, исходящий оттуда, внушал ему ужас. Они, конечно, варвары, но он никогда еще так ясно не сознавал, что целиком находится в их власти.
Барродах указал ему на должарианку, привязанную к каталке. Сетчатый колпак у нее на голове был присоединен к машине, от которой и шел этот звук. Глаза жертвы выкатились из орбит, и струйка крови стекала из плотно сжатого рта.
Женщина в вышитых одеждах стала по другую сторону каталки, и Риоло услышал, как звякнули какие-то инструменты о металлический поддон.
Лысая, взяв тонкую стальную спицу с крючком на конце, склонилась над женщиной в каталке.
— А теперь, Кулусан, поговорим о Каруш-на Рахали для тех, кто пал так низко, что выбирает для борьбы кого-то помимо Настоящих Людей.
Легко, почти ласкающе, она коснулась своим инструментом века привязанной и с привычной ловкостью проткнула тонкую плоть. Жертва испустила хриплый вздох. Риоло, на грани обморока, пытался не смотреть, не слушать этого мучительного хрипа.
Звук, издаваемый машиной, изменился, и жертва издала тихий стон. Снова звякнули инструменты. Риоло скрипнул зубами и подскочил, когда кто-то тронул его за локоть.
Барродах смотрел на него с ехидной улыбкой.
— Мы уходим.
Женщина в вышитых одеждах не обратила на них внимания, и Барродах, поклонившись, открыл дверь.
Риоло возблагодарил судьбу за то, что тележка едет так долго. Он успел привести в порядок свое дыхание и перебороть обморочную слабость. Он знал, что опасность далеко еще не миновала, но по мере удаления от той жуткой комнаты способность мыслить понемногу возвращалась к нему. Умовыжималка! Он слышал это слово, но не мог представить, как ужасно это выглядит в действительности.
Тележка остановилась перед другим вздутием на стене, анонимным, как и все прочие. Они вошли, и Риоло понял, что это кабинет Барродаха.
Дверь закрылась, оставив Риоло наедине с бори. Зачем Барродах показал ему умовыжималку? Уж не раскрыл ли он проделки Риоло в информационном пространстве? Риоло впервые усомнился в своей ловкости — он с трудом удерживался, чтобы не сглотнуть, не вытереть мокрые ладони об одежду. Впредь надо будет действовать с особенной осторожностью.
Барродах включил свой пульт и спросил без предисловий:
— Что это?
Риоло увидел на экране Хрима — тот повалился на койку и схватился за футляр с шестеком.
— Гонец, — сказал Риоло, глядя на блаженные конвульсии Хрима.
— Гонец? — с явным отвращением повторил Барродах.
Потолок на экране лопнул, и оттуда показалась мерзкая рожа. Риоло и Барродах молча смотрели, как из трещины в жуткой пародии на роды вылез скелет и рухнул на Хрима.
Риоло обожгло рот желчью, когда в полу стали открываться фистулы, аналогичные канюлям Барки, и шестек повел себя, как в Низу. Хрим яростно боролся с ним, пока тот не перервался пополам, а после запихал уцелевший кусок в гнездо, чтобы не дать ему воссоединиться с пропавшей половиной.
— Из чего он сделан? — спросил Барродах.
Полуголый Хрим между тем натянул сапоги и принялся топтать скелет. Барродах убрал звук, и Риоло не слышал, что Хрим кричит. Бори нетерпеливо остановил кадр, и капитан застыл с поднятой ногой.
— Из чего он сделан?
У Риоло заколотилось сердце, когда он ощутил безумный гнев, излучаемый Барродахом. Теперь барканец понял причину их визита к умовыжималке. Но просмотренные им кадры, напомнившие ему о далекой родине, как ни странно, успокоили его и вернули способность мыслить рационально.
— Этот вопрос вам следует адресовать Матрии. Нам не дано знать тайны Лабиринта. Я знаю только, что шестеки служат у Матрии гонцами — мы же получаем их, только когда заслуживаем это право.
Барродах снова пустил чип. Хрим топнул ногой, задом наперед вернулся к койке, выпрыгнул из сапог, убрал руки от вибрирующего футляра. Половинки шестека срослись, и он упал на них. Кадр снова застыл, и чип стал показывать события нормальным порядком, пока розовая передняя часть шестека не исчезла в полу.
Сердце Риоло продолжало болезненно биться.
— Как долго вы, барканцы, ими пользуетесь?
— На протяжении всей нашей истории.
Бори неуловимым движением выключил пульт. Его худые беспокойные руки взяли со стола стилус и принялись играть им. Риоло показалось, что стилус похож на стальной инструмент в руках палачихи, и его передернуло.
— Итак, ты познакомился с пеш мас'хадни господина Эсабиана, — сказал Барродах. — Эти врачи обучены всем видам искусства боли. — Стилус с решительным стуком лег на стол. — Я решил, что мы оба сэкономим время, если я покажу тебе, как должарианцы наказывают за неповиновение. Я знаю, что вы, барканцы, считаете нас варварами и полными дураками. Может, мы не так ловко манипулируем с информпространством, как вы, но уверяю тебя, мы не дураки. Просто наши способности применяются в других областях, одну из которых ты только что наблюдал.
Может, Татриман обнаружила мое рабочее пространство? Риоло стиснул зубы, ожидая решения своей участи.
— Ты знаешь, как программировать огров, которых привез. Нам обоим известно, что Хрим способен предать вся и всех, и я уверен, что он приказал тебе поставить в них кое-какие предохранители. Лисантер хотя и не имеет твоего опыта, но учится быстро. — Бори сплел пальцы. — Панархисты сильно ограничивают нас во времени, Риоло. Будь времени достаточно, Лисантер разложил бы ваших огров по полочкам и отыскал все неподобающие вставки. Но его у нас недостаточно. Ты останешься здесь, пока мы не достигнем своей цели, и у тебя есть выбор. Ты можешь сыграть на нашем неведении — которое долго не продлится — и отправиться на умовыжималку, если мы обнаружим упомянутые мной ловушки. Думаю, не нужно тебе говорить, что пеш мас'хадни умеет также продлевать человеку жизнь. Если Аватар пожелает, его враги будут лежать там месяцами, подвергаясь всяческим экспериментам. Либо ты можешь послужить нам и получить награду в зависимости от оказанных услуг. В наших силах осуществить и то и другое, Риоло. Выбирай.
Голова у Риоло работала быстро. Хриму он ничего не должен. С другой стороны, что помешает должарианцам избавиться от него, когда он перестанет быть им нужен? В конце концов, верностью он обязан только самому себе и Матрии, пославшей его сюда. Вспомнив примитивность защитных мер на своем пульте, он решился начать игру, единственно возможную в этом извращенном подобии Низа. Он укажет им, как убрать самые заметные ловушки, но при этом установит другие, куда более изощренные.
Он изобразил на лице тошнотворную смесь облегчения и ужаса.
— А Хрим? — Его голос дрогнул — не совсем наигранно.
— Он ничего не узнает — обещаю. — Вид у Барродаха был довольный. Риоло перевел дух.
— Я покажу вам, как убрать ловушки, которые поставил по его приказу. Но мне понадобится блокнот и доступ к определенным вычислительным мощностям...
* * *
Анарис спустил последние наркотики Норио Данали в туалет и посмотрел, как они исчезают в бурном потоке. Искушение сохранить их на всякий случай не устояло против вероятности того, что Барродах подошлет к нему своих людишек, чтобы те обыскали комнату в отсутствие Анариса. Правда, бори может и не понять, зачем Анарису наркотики — возможно, наследник просто балуется, — но чем меньше Барродах будет знать, тем лучше.
Особенно теперь.
Анарис оглядел свою комнату. Если отвлечься от ее размеров, можно поверить, будто стоишь не в недрах Пожирателя Солнц, а на вершине башни предков в Хрот Д'очча. Сколько же часов они провели там вместе, Джеррод и Барродах! Интересно, отец когда-нибудь приглашал бори сесть?
Вероятно, нет. А теперь Джеррод Эсабиан почти добился того, к чему стремится каждый Должарский властитель: полной независимости. При своем первом появлении на станции он зависел от Лисантера, Барродаха и безымянной армии их подчиненных не меньше последнего чернорабочего — но теперь, благодаря таланту рифтерской программистки и паре огров, подаренной ему другим рифтером, обрел мощь, почти равную той, которую приписывают ему фамильные обряды и предания.
И сознание этого делает его еще более опасным. Анарис вспомнил, что говорил Геласаар об иллюзии автономии, «которая у должарских властителей достигает степени, неотличимой от безумия». Тогда Анарис пропустил слова Панарха мимо ушей, но последние события придали им новую силу. Действительно ли рассудок отца разрушается по мере его приближения к тотальной власти?
Ибо Эсабиану осталось только одно, чтобы сделаться самой могущественной личностью в человеческой истории — и это единственное он может получить уже через сутки: полная активация Пожирателя Солнц. Тогда ему не понадобятся больше ни Барродах, ни орава других шпионов-бори. Эсабиан и без них запросто управится с неудобным наследником.
Значит, Анарису надо поспешить с осуществлением собственных планов. Первым делом он должен как можно скорее покинуть станцию. Анарис ставил на то, что отец, заполучив свою новую игрушку, равной которой человечество еще не знало, прежде всего уничтожит Арес и Рифтхавен. Но станция, даже обретя полную мобильность, не может находиться в двух местах одновременно, и если Анарис поторопится, то может оказаться за пределами досягаемости еще до того, как отец о нем вспомнит.
Неудобный наследник, которому оставили свободу передвижения, использует свой небогатый шанс, с едким юмором подумал он и вызвал на экран пульта вид космического пространства.
Сначала надо утвердить свою власть над тарканцами.
Затем заручиться согласием третьего рифтера, перевернувшим все их расчеты: Вийей.
Анарис откинулся назад, заставив старинный стул заскрипеть от столь непривычного обращения, и задрал один сапог на стол, думая об этом последнем неожиданном повороте своей жизни, состоящей из неожиданных поворотов. Последние продолжительные отношения он имел с прекрасной Леланор, молодой, чувственной, тонкой Дулу, чей корабль по несчастной случайности подвернулся каким-то головорезам-рифтерам.
Опять рифтеры...
Ее повезли на Должар как рабыню, и управляющий Аватара купил ее — быть может, чтобы занять чем-нибудь Аватара в последний год перед началом палиаха.
В этом случае она протянула бы не больше месяца. Но Барродах предпочел подсунуть ее Анарису по непонятным в то время причинам. Теперь эти причины стали ясны: он хотел завоевать доверие Анариса и в то же время получить козырь против того же Анариса на случай необходимости. И то и другое намерение успешно осуществилось.
Закрыв глаза, Анарис припомнил год, проведенный им с Леланор. Она сразу ему понравилась — потому, как понимал он теперь, что представляла собой культурный, цивилизованный Артелион Панарха Геласаара. Она доверилась ему не сразу — установлению доверия помогло то, что Анарис устроил ее перевод из кухни в ткацкую, где чинили старинные гобелены, ковры и драпировки со всей крепости. Ей пришлась по душе эта работа, и некоторое время он терпеливо выслушивал ее восторги по поводу того, что в замке нет и не бывало ни одной новой вещи, в то время как у них дома всю обстановку меняют дважды в год. Он даже помогал ей высчитывать, сколько лет должно пройти, чтобы обивка стула истерлась полностью и ее заменили, в точности, однако, сохранив узор.
Завоевав доверие, он вскоре завоевал и любовь. Он навещал ее постоянно, пуская в ход любовные приемы, которым обучился в спальнях манерных дулусских дам. Ее волновала его недюжинная сила, которой он порой давал волю, а его собственной страсти способствовало, сознание того, что он намеренно попирает обычаи своих предков. Но самое большое очарование заключалось не в самой Леланор — Анарис не понимал этого, пока ему не пришлось ее убить, — но в том, что он встречался с ней в доме своего отца наперекор всем существующим правилам.
В конечном счете Барродах все-таки просчитался. Выдав Анариса отцу, он дал наследнику эмоциональную свободу.
Анарис вытряхнул пешах из рукава и стал рассеянно играть им, вспоминая, как Вийя метнулась с этим кинжалом прямо к его горлу.
Предписанная обычаем борьба с должарианками была ему скучна. Служанки и военные просто глупы, а у имеющих интеллект и возможность развить его на уме только политическая выгода. Говорить с ними о чем-то другом считается слабостью, а юмор у них — по сравнению с блестящими россыпями Артелиона — либо вовсе отсутствует, либо насквозь предсказуем. Леланор по крайней мере была умна, умела смеяться и охотно, в меру своих слабых сил, перенимала приемы, которым учил ее Анарис.
Любимая.
Он употреблял это слово, потому что и она так его называла, потому что Дулу любят нежничать как в постели, так и на словах, но на деле оно ничего для него не означало. А теперь?
С Вийей он имел всего три краткие беседы и одну драку. Теперь он с усмешкой вспоминал этот впечатляющий бой. Вдвоем они перебили почти всю его коллекцию древностей, и понадобилось два десятка уборщиков, чтобы вернуть комнате приличный вид. И в результате — ничего.
«Я отдаюсь, когда сама хочу» — вот и все, что она сказала ему, на языке их предков. И сделала все, чтобы воткнуть ему в шею его же собственный нож.
Анарису понадобилась вся его сила, чтобы не дать ей убить его — вся сила и все внимание. Он был сильнее, но она превосходила его в искусстве ближнего боя.
Королевская была потеха, и Моррийон ввалился к ним в самом ее разгаре.
Анарис засмеялся, вспомнив шок на лице своего секретаря. Никогда еще он не видел Моррийона таким сбитым с толку. Сначала он и сам не знал, как отреагировать, и не успел проявить привычный должарианцу гнев, поскольку Вийя отреагировала первая. Она не разъярилась, как полагалось бы женщине ее крови, и не смутилась, как Дулу, которую застали в интимный момент, — она просто от души расхохоталась. Бесстрашная, непредсказуемая, не поддающаяся разгадке.
Вийя.
В глубине души Анарис презирал должарскую подчиненность лунной мифологии, но наследие предков сказывалось и на нем — у него хватало честности не отрицать это.
Он закрыл глаза и сосредоточился. А она? Влечет ли ее прилив, вызванный далекими лунами?
Ответа он не ждал — ведь он не телепат, да и она тоже, если только не находится в контакте с выжигателями мозгов и с мальчишкой.
Он открыл глаза и позволил своему стулу упасть на передние ножки. Настало время это выяснить.
* * *
— Сильно болит?
Рокочущий бас Монтроза вторгся в мысли Седри. Поморгав, она подняла от пульта сухие глаза. Шея у нее затекла, и она не сразу узнала маячащие в комнате силуэты — ее взгляд норовил перевести их в компьютерные глифы.
Потом она разглядела Монтроза, большого, седого и грузного — он нагнулся над Жаимом, лежащим пластом на койке. Жаим не жаловался, но иногда его дыхание пресекалось — Седри замечала это только потому, что Монтроз каждый раз пользовал Жаима крошечными дозами лекарств из аптечки, которую Барродах разрешил ему взять с «Телварны».
Седри вздохнула, поняв, что теперь на станции середина ночи и она заработалась дольше, чем намеревалась. Лучше остановиться, пока усталость не подкосила ее окончательно. Седри принялась сворачивать работу, тщательно заметая все следы. Она была благодарна Тат за информпространство, которое та умудрилась для нее выкроить, но его было далеко не достаточно, и Седри пришлось спрессовать слишком много функций в матрицы хранения, держа их местонахождение в уме.
Стресс взял свое. Когда Седри встала, мрак застлал ей глаза, и она стала падать.
Монтроз в два прыжка подоспел к ней и в следующую минуту уже раздевал ее в ванной, Седри слабо запротестовала, но, вдохнув исходящий от нее запах застарелого пота и кафа, закрыла глаза и покорилась, как малый ребенок.
Ласковые, ненавязчивые руки вымыли ее и вытерли. Монтроз завернул ее в сухое полотенце и вывел в комнату. Из скромности она упиралась, но непонятные ей самой эмоции пересилили стыд.
Проходя мимо Жаима, она увидела в его глазах только участие и терпение. Вийя не спала и сидела на койке с ничего не выражающим лицом. Седри не могла понять, что толкнуло Жаима так спровоцировать капитана. И как могла Вийя избить его так жестоко — а потом...
Седри поморщилась при мысли об этом. Еще страннее было то, что Вийя ухаживала за Жаимом больше всех, и он это позволял. Большей частью они молчали, но иногда переговаривались тихо, как близкие люди, как будто никакого насилия и не было.
— Ложись, — сказал Монтроз, и Седри послушно улеглась ничком на свою аккуратно постланную койку.
Монтроз стал массировать ее, убирая стресс из связок и суставов. Мелкие островки боли таяли, словно льдинки. Сон у Седри совсем прошел, хотя она все еще не могла шевельнуться.
Повернув голову и оглядывая комнату широко раскрытыми глазами, она постепенно стала замечать перемену. Она не смогла бы объяснить, в чем это выражается, но атмосфера стала другой — обострившаяся чувственность ее тела улавливала это. Никто из команды не спал. Марим с тихим смехом ткнула в бок Локри, тот шлепнул ее по руке. Они повалились на его койку, сцепившись в шутливой борьбе, и Седри, как ни странно, не захотелось отворачиваться.
Она соблюдала целомудрие больше тридцати лет — заводить интимные отношения с нелюбимым человеком было не в её натуре. Лишь совсем недавно, когда она думала, что ее жизнь уже подошла к концу, она встретила спутника, которого уже не надеялась встретить, и былые желания ожили в ней — но она их подавила. Здесь они живут на глазах друг у друга. Седри не осуждала молодых за уступки естественным физиологическим потребностям, но сама ни на что бы не решилась рядом с этими гладкими телами и критическими взглядами. Она считала своим эстетическим долгом застегиваться наглухо и скрывать свое растущее влечение к Монтрозу.
Он ничего не говорил ей и теперь тоже молчал, продолжая делать свою работу четко и профессионально, — а ее пылающему телу хотелось совсем других прикосновений.
Голый до пояса Ивард сидел, схватив руками колени, и его зеленые глаза потемнели от эмоций, о которых Седри могла только догадываться. Люцифер поднял большую лопатообразную голову с подушки Иварда и замурлыкал, прикрыв глаза.
Вийя так и осталась сидеть на краю койки, положив руки на колени. Жаим тоже лежал не шевелясь, с внимательным лицом. За дверью, ведущей в комнату эйя, запели тонкие голоса, и Люс заворчал, взъерошив шерсть.
Ивард и Вийя разом подняли головы — и в тот же миг задняя стена с тихим шорохом раскрылась.
Тревога — и что-то еще, помимо нее — пронзила Седри, когда в отверстии появился высокий мужской силуэт.
Это был Анарис, наследник. Он стоял молча, не двигаясь с места. Подняв правую руку в жесте, где смешивались приказ и призыв, он смотрел на Вийю.
Вийя, тоже молча, медленно поднялась. Анарис отступил на шаг, и она прошла к нему сквозь стену. Стена закрылась, и длинные пальцы Жаима вцепились в борта койки так, что побелели костяшки.
Ивард, как-то судорожно тряхнув головой, погладил Люцифера. Котище вытянулся, положив голову на лапы, пристально глядя щелками глаз. Локри с Марим перестали возиться, когда стена открылась, и сидели растрепанные и помятые. Марим издала смешок, похожий на пузырьки в быстром ручье.
Терпеливые руки опускались все ниже вдоль позвоночника Седри.
Все молчали, и атмосфера еще больше сгустилась: казалось, будто воздух заряжен ожиданием.
Ивард снова вздрогнул и потер руками лицо. Он сморщился, словно от удара, и вдруг рассмеялся, блестя широко открытыми глазами. Запрокинув голову, он растянулся на койке. Казалось, что все его тело светится внутренним жаром — внутренним огнем.
Пульс стучал у Седри в ушах, как приглушенный гром. Она села, не обращая больше внимания на свою наготу, не в силах отвести глаз от Иварда, воплощающего в себе красоту, юность и обещание, прекрасного, как молодой бог.
Теперь они все смотрели на него — их сердца бились в унисон, и тела разогревались в пламени его юношеского желания. Руки, месившие тело Седри, преобразились — они посылали звездный огонь по ее нервам. Но она все еще противилась зову плоти, и предвкушение, так долго подавляемое ею, было восхитительным.
Марим, заливаясь возбужденным смехом, мигом освободилась от одежды и стала перед Ивардом, гладкая, округлая и прелестная. Юноша провел пальцем по ее лицу и шее до ключицы жестом нежным и в то же время прощальным — а потом убрал руку.
Марим потянулась к нему, но он уже отвернулся и не видел этого. Его протянутая рука медленно встретилась с рукой Локри за спиной у Марим. Их пальцы переплелись, и оба начали описывать друг подле друга медленные круги, словно в танце.
Их тела схлестнулись в сплетении сильных рук и выпуклых мускулов. Седри увидела муку отвергнутого желания на лице Марим, страдание другого рода на лице Жаима — а потом все заслонили смеющиеся глаза Монтроза, его улыбающийся рот и его руки, которым она больше не могла противиться.
22
АРЕС
Марго Нг подняла кубок и обвела взглядом огромный зал с его знаменами и голографическими картинами былых военных триумфов и трагедий.
Мгновение полной тишины и неподвижности затянулось надолго. Хрустальные грани в руках молодых и старых, мужчин и женщин отражали свет. Затем высокий, стройный молодой человек в белом траурном костюме произнес:
— За победу над врагом!
Брендон Аркад выпил свое шампанское и решительным жестом разбил бокал об огромный каменный очаг.
— За победу над врагом! — подхватили голоса, одни звенящие, другие шепчущие, словно дающие клятву или творящие молитву.
Людей в этом зале связывала общая судьба — каждый из них командовал кораблем, через восемь часов уходящим к Пожирателю Солнц, — и сознание того, что не все из них вернутся назад.
В кои-то веки они смешались воедино: капитаны эсминцев и катеров, командиры испытанных в бою кораблей и приспособленных для войны нарядных яхт, панархисты и рифтеры. Марго видела по их блестящим глазам и нервным движениям, по внезапному смеху и внезапной рассеянности, что все они сознают это в равной мере.
Ровно через восемь часов она выйдет из своей квартиры в белом парадном мундире, с солнцами верховного адмирала на высоком воротнике, и займет место на мостике, где стоит полная тишина, если не считать почти неслышного шепота пультов. Несмотря на тианьги, запрограммированные на успокаивающие ионы, все вокруг — и присутствующие, и те, кто на связи, — будут собраны, и сердца их будут биться в ожидании ее команды, которая пошлет их прямо в бой, а возможно, и на смерть.
Нг закрыла глаза, стиснув в руке кубок. Предполагается, что каждый полководец живет ради такого вот момента. Что бы ни случилось, ее имя будет вписано в историю отныне и до тех пор, пока эта цивилизация не обратится в прах.
Но никакой радости в этом нет. Только ожидание, сопряженное со страхом неминуемых потерь. И еще сильнее — воля к победе. На этот раз Должар не дождется пощады.
Она открыла глаза, залпом выпила шампанское и швырнула бокал прямо в огонь.
* * *
Осри Омилов, лейтенант Флота его величества, потной рукой перехватил чемодан и нажал на вестник челнока.
— Лейтенант Омилов для прохождения службы явился. Разрешите подняться на борт?
Секунду спустя ему ответили:
— Поднимайтесь, лейтенант.
Шлюз открылся, и Осри встретился с откровенно любопытным взглядом юного, видимо, только что произведенного, мичмана.
Осри отдал честь, и девушка с запозданием ответила тем же, покраснев до ушей. Но дальнейший вековой ритуал приветствия она проделала четко, не ошибившись ни разу.
Церемония его доставки на борт «Грозного» прошла уже более гладко. В конце концов он добрался до своей каюты. Обстановка здесь была точно такая же, как на «Мбва Кали» или на Минерве. Все корабельные интерьеры регулировались уставом, чтобы человек мог ориентироваться на любом корабле вслепую в случае внезапного отключения энергии.
Теперь это действительно могло случиться — но он будет воевать не на этом корабле, а на рифтерском. Осри постарался не думать об этом и разложил свои вещи, на что ушло всего несколько секунд.
Посмотрев на хроно, он заколебался. Ему хотелось бы явиться в последний момент — это ввело бы его взаимоотношения с экипажем в удобные уставные рамки. Но Фиэрин уговорила его прийти пораньше, чтобы представиться неофициально хотя бы офицерам.
«Не хочу я болтаться там и дурака из себя строить», — возражал он. Она с усмешкой взяла его за уши и поцеловала: «Лучше уж так, чем прослыть снобом». — «Снобом?» — опешил он. «Все знают, что вы с Панархом друзья детства, нравится тебе это или нет. И хотя звание у тебя небольшое, они будут держаться на расстоянии, если ты не сделаешь первый шаг».
Осри достаточно разбирался в дулуской иерархии, чтобы признать справедливость ее слов. И он согласился, хотя ради этого им пришлось расстаться на целый час раньше.
Но их прощание, хотя и урезанное, было сладостным. О будущем они не говорили — они оба принадлежали к миру Дулу, где слова так легко выворачиваются наизнанку или становятся ложью в силу обстоятельств. Их эмоции нашли выход в страсти, столь сильной и так крепко связующей, что Осри впервые не чувствовал себя робким и неуклюжим.
Он потряс головой: время воспоминаний еще не пришло.
Сейчас он должен сдержать данное Фиэрин слово.
Он вышел и направился в офицерскую кают-компанию.
* * *
Фиэрин лит-Кендриан смотрела, как челнок Осри пробирается сквозь скопление кораблей у Колпака и исчезает за громадой «Грозного».
Отвернувшись от иллюминатора, она пошла через толпу к выходу. Все вокруг держались вежливо и немного отстраненно. На нескольких лицах виднелись следы слез. Все здесь прощались со своими любимыми, и никто не хотел знать о таких же маленьких драмах, разыгрывающихся рядом с ними.
«Мне почти хочется, чтобы должарианцы на нас напали», — думала Фиэрин, становясь в очередь на транстуб. Все лучше, чем это ужасное, добровольное расставание. Точно они идут на казнь и знают об этом.
Давка в транстубе показалась ей даже приятной. Здесь она чувствовала себя в безопасности... нормально.
В капсуле стояла странная тишина — люди почти не разговаривали, и Фиэрин, с радостью влившаяся в толпу пассажиров, с такой же радостью из нее и вышла. Она никогда не считала себя чувствительной натурой, но слишком легко было представить себе, как боль от разлуки, переживаемая каждым из них, сливается в общее отчаяние.
Она уже и теперь скучала по Осри, по его запаху — он, никогда не маскировавший своих эмоций, как другие Дулу, не пользовался и духами. Он был таким, как есть: чопорным, неуклюжим, предельно честным, любителем каламбуров, надежным, как планета в космосе.
Ей не хотелось даже думать о будущем без него.
Рядом кто-то всхлипнул, и Фиэрин, повинуясь инстинкту, сошла с дорожки и пошла напрямик через лужайку, чтобы не мешать чужому горю.
В анклаве даже всегдашние часовые казались серьезнее, чем обычно.
В доме ее встретила музыка — медленные гармоничные переливы оперы, чьи слова были написаны на Утерянной Земле за много веков до Исхода. Фиэрин, изучавшей музыку в школе, трагедия Троила и Крессиды* была знакома.
Ваннис сидела одна в кабинете, охватив себя руками за локти. Фиэрин испытала шок, увидев Ваннис в столь нехарактерной позе, и остановилась на пороге, думая, не воспользоваться ли ей другим входом. Но Ваннис, с присущей ей чувствительностью уловив какое-то колебание в воздухе, подняла глаза и сказала:
— Побудьте со мной.
Холод пробежал по жилам Фиэрин, но она, не задавая вопросов, села рядом с Ваннис на кушетку и обняла ее за плечи, в который раз заметив, какая Ваннис маленькая.
Ваннис уронила голову на плечо Фиэрин; тонкий запах ее надушенных волос был свеж и приятен. Устроившись поудобнее, они стали смотреть на пламя свечей, и Фиэрин старалась угадать, что находит для себя Ваннис в трагедии женщины, любившей двух мужчин.
Музыка вскоре захватила и Фиэрин — настал один из тех редких моментов, когда время перестает существовать. Умиротворение, пусть даже недолгое, снизошло на нее. Она слышала, как музыка переплетается с плеском фонтана и их дыханием. Она видела тихую комнату с ее гармоничным сочетанием старины и современности, немного мужскую — возможно, потому, что первое впечатление о ней связывалось у Фиэрин с Брендоном. Что-то здесь напоминало о нем, что-то — о Ваннис, и две свечи на низком стеклянном столике объединяли все в одно целое.
Буду ли я вспоминать об этом когда-нибудь?
Чистые звучные голоса вели свой печальный рассказ, и Фиэрин закрыла глаза, отдавшись грезам, но Ваннис внезапно шевельнулась.
Движение было легким, едва заметным, но Фиэрин сразу насторожилась.
В комнате стало еще темнее: одна свеча погасла, а вторая чуть мерцала крошечным голубым огоньком.
Что случилось? Музыка продолжала звучать — Фиэрин не заметила, как опера закончилась и началась заново.
Ваннис коснулась губами ее лба и встала.
Луна светила, и в тени дерев.
Под окнами ее опочивальни.
Лил соловей свой сладостный напев...
Миг спустя Фиэрин увидела на террасе высокую фигуру в белом. Ваннис вышла ей навстречу.
Брендон подошел к двери, и Фиэрин, не видя его лица в темноте, почему-то поняла, что он узнал эту музыку. Он остановился и вскинул голову. Что значила эта история для него?
Ваннис, протянув ему руки, сказала:
— Мой ответ может подождать. Сначала вы должны задать свой вопрос кому-то другому.
— Мне пора, — тихо, чуть слышно ответил он.
— У вас есть еще три часа, — сказала Ваннис.
И вот, пока ее объемлет сон.
Орел белее снега ней влетает.
Он вскрыл ей грудь и сердце вынул вон.
Она же спит и ничего не знает...
В голосе Ваннис появились юмористические нотки.
— Корморан представит свой рассказ завтра, и ваши рифтеры станут героями. На Аресе вам нечего бояться.
И, сердцем друга возместив урон.
Посланник мчится лунною тропою.
Одно сменивши сердце на другое.
Брендон поклонился — сдержанно, с оттенком благодарности.
Но Ваннис не стала возвращать ему поклон — она взяла его за руку и повела в комнаты.
Их пальцы переплелись, и они вышли, оставив Фиэрин наедине со странными голосами, в тихой комнате, при догорающей свече.
Четыре часа спустя Ваннис и Фиэрин вместе присутствовали при старте «Грозного».
Фиэрин показалось странным, что эта процедура, невзирая на любовь Дулу к ритуалу, проходит так просто. Но Осри объяснил ей, что должарианцы наверняка наблюдают за станцией через сенсорный ряд и нельзя показывать им, что этот корабль чем-то отличается от других.
Но в сердца посвященных зрелище огромного корабля, взлетающего на сверкающих крыльях радиации, вселяло надежду. Фиэрин, страдая по любимому, которого ей уже недоставало, не могла не думать о двух других любовниках, которые навсегда соединились у нее в памяти с чарующими ариями древней трагедии.
Ваннис стояла прямая, с сухими глазами, спокойно сложив руки, но лицо у нее было как мраморное; и в уме Фиэрин, глядящей, как огни корабля исчезают среди холодных звезд, снова зазвучала музыка и возник образ Троила, который видит пустой, запертый дом Крессиды и понимает, что его любимая покинула Трою.
Вместо безбрежной черноты космоса она видела Троила, рыдающего на ступенях и взывающего к дому, как к телу, лишившемуся души. «Фонарь, в котором свет погас».
Она закрыла саднящие глаза, свирепым усилием воли удерживаясь от слез. Не ей одной предстоит страшное время ожидания, не она одна будет жить час за часом, пока не станет известно, кто победил, кто жив, а кто погиб.
— Вернемся? — улыбнулась ей Ваннис. — У нас впереди много дел.
— Скажите, чем я могу вам помочь? — спросила Фиэрин.
Куда бы ни поехал он, всечасно
Преследуют его воспоминанья;
И мыслит он, казня себя напрасно:
Здесь было наше первое свиданье;
А здесь она, небесное созданье.
Взор на меня свой ясный устремила
И прелестью своей навек тенила.
А вот и дом, где слышал я впервые
Моей любви пленительное пенье.
Той песни звуки, посейчас живые.
Вовек не будут преданы забвенью.
И где оно, чудесное мгновенье.
Когда она — иль это мне приснилось? —
Любви ответной мне явила милость.
