Крепче цепей
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
20
ГЕЕННА
– Красного эгиоса на теменарха слоновой кости, – сказал Лазоро.
Лондри Железная Королева шлепнула карлика по руке, которую он тянул к старинным дипластовым картам.
– Не трогай, образина. У тебя пальцы сальные.
Ее канцлер, хихикнув, отгрыз еще кусок жареного мяса от кости, которую держал в изуродованной руке, и стал шумно жевать. У Лондри подступила тошнота к горлу: в начале своей пятой беременности она потеряла аппетит ко всему, а жареное мясо ей было особенно противно.
Светильники над головой потрескивали, когда сквозняк колебал их фитили; толстые ставни на глубоких узких окнах была открыты и впускали предрассветный бриз, насыщенный запахом ночных кровоцветов, обвивавших башню Аннрая Безумного. Лондри снова затошнило от их густого, почти трупного аромата.
Лазоро посмотрел на нее пристально.
– Сколько на этот раз?
– Две луны.
Карлик замолчал, и только карты шлепали о низкий стол между ними. Все ее предыдущие беременности заканчивались выкидышем на третьем месяце.
Лазоро ткнул в карты свободной рукой:
– Теперь открой аномалию фениксов и подвинь ее к веретену, которое освободится...
– Без тебя вижу, олух. Между прочим, эта игра называется «солитер».
Лазоро встал, почти не сделавшись от этого выше, и отвесил низкий поклон, стукаясь лбом о стол и причитая:
– Прости, о владычица.
Когда он выпрямился, одна из карт прилипла к его большому лбу; звезды на ее рубашке под его блестящими серыми глазами выглядели как знаки касты. Лазоро оторвал карту и уставился на нее, а Лондри прыснула со смеху.
– Девятка фениксов. – Лазоро обернул карту лицом к Лондри, показав девять геральдических птиц, объятых пламенем. – Счастливый случай и раздор.
– Счастливый случай и раздор, – повторил громовой голос, от которого оба вздрогнули. – Что еще скажешь новенького, о провидец?
Внушительная фигура Ани Стальная Рука заполнила дверной проем, отбросив портьеру мощной, испещренной шрамами дланью. Кузнечиха прошла в комнату и плюхнулась на стул, заскрипевший под ее тяжестью.
– Моя страсть к тебе, прекрасный цветок кузницы, – заухмылялся Лазоро, – обновляется каждый раз при виде твоего гибкого стана.
– Ба! – Аня схватила кружку, налила в нее густого свежего пива и откинулась назад.
Лондри, отняв карту у карлика, бросила ее на стол, и Лазоро сел, приобретя внезапно серьезный вид.
– Тебе в самом деле пора решить что-то насчет той изолятки с пастбищ Щури. Ацтлан и Комори долго ждать не станут, а если они сцепятся, в дело ввяжутся тазурои: за последние семнадцать лет они вошли в большую силу.
Лондри ощутила внезапную беспричинную ярость и подавила ее заодно с волной желчи, которую снова вызвал в ней запах мяса. Эту женщину, ссыльную из Панархии, высадили на спорной границе между Ацтланом и Комори. Когда обнаружилось, что стерилизована она временно, оба дома чуть в войну не вступили. Мать Лондри предложила компромисс: первый ребенок достанется Комори, второй Ацтланам, третий дому Феррика.
– Надо же было этой проклятой Телосом суке родить двойню, – сказала Аня, не поднимая глаз. Лондри с гримасой потерла живот, уловив краем глаза встревоженный взгляд Лазоро. Уроженцы Геенны редко бывают сами способны к деторождению, и детская смертность здесь очень высока – Лондри одна выжила из пятнадцати братьев и сестер, ни один из которых не дотянул до трех лет. Двойня – это что-то неслыханное. Теперь Комори требуют себе обоих детей, Ацтланы же – того, кто родился вторым.
Железная Королева вздохнула и подошла к высокому окну. Звезды бледнели, и. лучи ядовитого света уже прорезали небо над далекими горами Суримаси, возвещая начало нового дня под палящим огнем Шайтана, солнца Геенны.
Позади послышались неровные, шаркающие шаги. Лондри знала, что это Степан, гностор, сосланный на Геенну при ее матери; шесть лет назад червь-сапер отъел ему половину ступни.
Не оборачиваясь, Лондри посмотрела вниз, на путаницу каменных и деревянных построек дома Феррика, за опоясывающую их стену. Разгорающийся дневной свет очертил колоссальное, идеально круглое отверстие Кратера на равнине, протянувшейся до самых гор. Кратер, основа основ ее королевства и центр человеческой жизни на Геенне, был делом рук ненавистных панархистов, их тюремщиков, забросивших на планету металлический астероид около двухсот тридцати лет назад. Металл, осевший в центре воронки, – драгоценное железо, столь редкое на Геенне, – возвысил дом Феррика над всеми остальными, а испарившаяся часть астероида, богатая элементами, необходимыми для человеческого организма, образовала Кляксу.
По словам Степана, это был чрезвычайно хитрый замысел. «Они могли бы опылить планету, чтобы доставить нужные микроэлементы, – объяснил он. – Но они дали нам еще и металл – ровно столько, сколько надо, чтобы мы не начали строить цивилизацию без него, чтобы постоянно за него дрались и не доставляли им хлопот».
Лондри обернулась к остальным:
– Ну почему она не мужчина? Их куда легче делить.
– Возможно, они так же спорили бы из-за жеребца, способного зачать двойню, – печалиться не о чем. – Изысканный дулуский выговор Степана резал Лондри ухо.
– Тебе легко говорить. Оба они – надежные союзники нашего дома, и оба по-своему правы.
– Правы? – хрюкнул Лазоро, взмахнув ногой джаспара, которую обгладывал. – Правы? С каких это пор правота что-то значит?
Занавес у двери снова отодвинулся, открыв семифутовую тушу военачальника Лондри, Гат-Бору. Двигаясь с неожиданной легкостью, он занял свое место за столом.
– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, – ответила Лондри.
Карлик состоял канцлером при ее матери до ее безвременной кончины около двух лет назад, и без него Лондри вряд ли усидела бы на Рудном Престоле, Лазоро было около двадцати лет, как и Степану.
Но сам Степан говорил, что ему шестьдесят, и называл этот возраст цветущим.
Впрочем, что ни говори, двадцать лет – равные стандартным шестидесяти годам по отсчету Тысячи Солнц – на Геенне уже старость. Лишенный в детстве питательных веществ, доставляемых с орбиты ненавистными панархистами, он пал жертвой одного из авитаминозов, столь распространенных на этой планете, но на его умственные способности это не повлияло.
Лазоро ласково улыбнулся Лондри и снова посерьезнел.
– Конечно, понимаю. Ты – вылитая мать. Но с годами она усвоила, как усвоишь и ты, если Телос продлит тебе жизнь, что право и сила между собой не дружат.
– Ну, пока я здесь, – гулко пробасил Гат-Бору, – можешь об этом не беспокоиться. – Он налил себе пива. – Вопрос вот в чем: с кем из них мы предпочтем сразиться? Тот, кому твое решение придется не по вкусу, сразу заключит союз с тазуроями. Но твоя армия готова к войне, что бы ты ни решила.
– Нельзя надеяться на то, что твое решение удовлетворит всех, – сказал Степан, раскинув на столе свои длинные бледные пальцы. – Лучшее, что ты можешь сделать, – это как-то смягчить неудовольствие.
– С тем же успехом можно сказать, «вода мокрая» или «железо – большая редкость», – раздраженно проворчал Лазоро. – К чему переливать из пустого в порожнее?
Канцлер откинулся назад на своем высоком стуле и раскачивался на нем, упершись короткими ножками в край стола. Он всегда так делал, когда бывал раздражен; Лондри с детских лет ждала, что он перевернется, но этого ни разу не случилось.
Она не стала вмешиваться в их перебранку. Зевок разодрал ей рот, и боль позади глаз усилилась: рассвет для жителей Геенны был временем отхода ко сну, а она последние дни спала мало. Тошнота, никогда не проходившая окончательно, грозила вот-вот одолеть ее.
Собака под столом заскулила во сне, скребя лапами по камышу.
– Тихо, тихо, кусака, успокойся. – Лондри улыбнулась нежности, неожиданно прорезавшейся в хриплом альте Ани Стальная Рука. Кузнечиха, нагнувшись, погладила собаку по голове – та перестала скулить и застучала хвостом по полу.
Великанша выпрямилась и сердито глянула на обоих мужчин – ее светлые глаза казались еще пронзительнее по контрасту с лоснящейся черной кожей. Стукнув кулаком по столу, она поднялась на ноги, от чего подсвечники заколебались и кружки задребезжали.
– Вы двое способны спорить до Последнего Звездопада!
Лазоро качнулся обратно к столу и в насмешливом ужасе закрыл голову руками, а Степан только посмотрел на Аню с полнейшей невозмутимостью на круглом пухлом лице.
– Третий ребенок принадлежит Дому Феррика, – продолжала Аня. – Мы получим его быстрее, если решим в пользу Ацтланов и поделим близнецов, но тогда с тазуроями объединятся Комори, и вражеское войско будет больше, чем в случае обратного решения. – Она посмотрела на Лондри. – Подумай, Ваше Величество: стоит ли идти на риск ради того, чтобы побыстрее завладеть плодоносной женщиной?
– Наши шпионы доносят, что у нее слабое здоровье, – вставил Лазоро. – Ждать опасно.
Двойня. Тошнота подкатила к горлу, и это решило вопрос, но не успела Лондри высказаться, из коридора донесся новый звук.
Топ-шшш. Топ-шшш. По мере приближения к этим ритмическим шумам добавилось хриплое ворчание.
Дверная портьера у пола выпятилась, и показалось голое существо, среднего рода, белое, как альбинос, – оно скакало на четвереньках к столу, словно здоровенная лягушка. Это был человек, но никто не сумел бы определить его пол, если бы таковой даже имелся. Тупая физиономия казалась еще менее выразительной, чем у мертвеца.
Оно остановилось за столом Лондри, и она повернулась к нему – ей не хотелось на него смотреть, но если бы она этого не сделала, оно могло бы коснуться ее.
– Оракул... оракул... оракул, – пропищало существо тонким голосом, пуская слюну с толстых багровых губ. Его розовые глаза гноились. – Щури... Щури... Щури.
Лондри отпрянула, а оно подступило еще ближе, лепеча свою бессмыслицу. Аня подошла, успокаивающе положив королеве на затылок тяжелую мозолистую руку, и отпихнула урода ногой.
– Убирайся, ты, недоделок! – с отвращением отчеканила она, употребив самое сильное на Геенне ругательное слово. – Скажи своему хозяину, что мы придем, и пусть не посылает тебя больше.
Существо повернулось и зашлепало к двери, завывая на ходу:
– Больно... больно... больно.
Лондри заметила, что Степан, единственный изолят среди них, охвачен ужасом – остальным, рожденным и выросшим на Геенне, стало всего лишь не по себе.
В Тысяче Солнц таких красавцев нет. Там они ни к чему.
– Ты в порядке? – спросила Аня. – Это можно и отложить.
Лондри потрясла головой.
– Ничего. – Ее голос дрожал. Мать никогда не говорила ей об этом, и ее внезапная смерть помешала Лондри узнать, каким образом ссыльный фанист, живущий глубоко в подвалах замка, поддерживает связь с домом Феррика. Лондри знала только, что мать всегда шла к нему, когда бы он ни позвал.
Она поднялась с места.
– Это еще раз доказывает, насколько важны для нас пастбища Щури. Давайте покончим с этим.
* * *
«САМЕДИ»
– Ой-ой-ой! Прогони-ка еще раз! – Хохот остальных, собравшихся на мостике «Самеди», почти заглушил стонущий от смеха голос Кедра Файва.
– Не могу больше. – Сандайвер не успевала утирать слезы с раскосых зеленых глаз. – Надо передать это по гиперсвязи – Братству точно понравится. – Она повалилась на пульт, задыхаясь от смеха и тряся своей серебристой гривой.
– Погоди передавать. У меня идея. – Моб, обнажив в ухмылке подпиленные красные зубы, застучала по клавишам своего пульта.
Хестик ударом кулака перемотал запись. Тат Омбрик обратила взгляд на большой видеоэкран – ей было смешно, но она почему-то чувствовала себя виноватой.
Перед рифтерами снова предстали Панарх и его советники, старые, в серой тюремной одежде, которую Эммет Быстрорук, капитан «Самеди», не позволял им стирать. Они сидели за своим голым столом и ели. Тат подалась вперед, пытаясь разобрать, о чем они говорят. Они так быстро произносили слова своими певучими голосами, что трудно было уловить смысл.
В этот момент гравиторы без предупреждения отключились, и заключенные взмыли со своих скамеек, цепляясь за что попало. Пища из полных ложек и жидкость из стаканов собралась в шарики, тут же испачкавшие нескольких человек.
Старики сталкивались друг с другом, беспомощно суча руками и ногами. Тут Сандайвер снова врубила гравиторы, и все хлопнулись вниз, а еда, которая еще не успела размазаться по стенам и переборкам, полетела на них.
– Гляньте на этого, лысого, – стонал Хестик. – Плюхнулся прямо на косую старуху. «Хочешь меня?» – пропищал он дрожащим старческим голосом.
Мостик снова зареготал, кроме Моб, занятой своим делом, и Тат, которая только улыбалась.
Она отвернулась, увидев старушку на полу, которая прижимала к груди сломанную руку, и попыталась подавить нехорошее чувство, твердя себе, что этим чистюлям все равно скоро конец. Моррийона Моб и Хестик решили больше не задевать: когда-нибудь его должарский хозяин может узнать, что они делают, и никому не известно, как он тогда отреагирует. Это, конечно, корабль Быстрорука... но вряд ли даже Быстрорук вправе отдавать приказы Анарису ахриш-Эсабиану, сыну и наследнику Джеррода Эсабиана.
Тат посмотрела на свои маленькие, короткопалые руки, лежащие на пульте. Моб и Хестик любят пошутить, пока Быстрорук спит, – чем злее шутка, тем лучше; и если бы они не убедились, что с чистюлями можно вытворять все что угодно, они переключились бы на других, вроде Тат, слишком слабых, чтобы защитить себя или найти себе заступника. Тат, самая маленькая из всего экипажа, заново ощутила двойственность своего положения на мостике: здесь ее кузены ей ничем не помогут.
– Давайте поглядим, что будет дальше, – сказала Моб, оскалив свои драконовские зубы, и экран показал то, что имиджеры снимали в текущий момент.
Чистюли поднялись и кое-как привели себя в порядок с помощью того скудного белья, которое им выдавал Быстрорук. Большой старикан склонился над маленькой женщиной, пытаясь забинтовать ей руку полосками, оторванными от простыни.
Внезапно все они уставились в одну точку, тревожно замерев. Одни скривились в отвращении, другие остались невозмутимыми. Моб, протянув руку к пульту Сандайвер, снова отключила гравиторы, и в комнату хлынуло омерзительное бурое вещество.
Кедр Файв так и взвыл, молотя по спинке кресла.
– Ты заткнула им нужник!
Стены затряслись от нового взрыва хохота. «Может, проклятые должарианцы тоже смотрят на это и смеются», – подумала Тат. Никто не знал точно, как они запрограммировали имиджеры; все полагали, что Моррийон за ними шпионит, но не знали, до какой степени. Поднявшись на борт, он чуть ли не первым делом зарезервировал огромный блок корабельных компьютеров для личного пользования, и никто пока не сумел взломать его код. Тат постоянно работала над этим по приказу Быстрорука, который хотел знать, какие из функций корабля контролируются должарианцами.
«Ты бори, – заявил ей Быстрорук, – и здорово сечешь в системотехнике. Давай-ка расколи этого поганого зин-червяка».
Тат только кивнула в ответ, не сказав, что Моррийон принадлежит к Последнему Поколению. Тот, кто пережил селекцию, чистки и жестокую муштру, которую проходят, чтобы служить потом должарским господам, сечет в системотехнике на порядок лучше, чем она.
Снова взглянув на экран, она отвела глаза. Желчь подступила к ее горлу: легко представить, как воняет сейчас в той комнате.
Позади нее Хестик корчился в судорогах, Сандайвер вытирала глаза, а Кедр Файв и Моб упивались каждой отвратительной деталью. Они до того увлеклись, что не слышали шипения двери и тяжелой поступи вошедших.
Тат съежилась с бьющимся сердцем. Ее отец бежал с Бори, когда она была еще маленькая, как раз перед тем, как панархисты одержали победу над Эсабианом, но она до сих пор испытывала ужас при виде должарианца; а сейчас на мостик вошли двое громадных, одетых в черное тарканцев из личной охраны Анариса.
Настала тишина. На Кедра Файва напала икота, а тарканцы двинулись к Моб.
Она вскочила, оскалив зубы и выхватив нож, но тарканец отбил ее руку в сторону и сгреб Моб за грудки. При всей ее величине он легко оторвал ее от пола, а второй в это время схватил за руку Сандайвер.
– Да иду, иду, – сказала она, поднимаясь. – Какие проблемы?
Тарканцы молчали. Тат не была даже уверена, понимают ли они уни. Так, молча, они и вышли, клацая сапогами по палубе, – один тащил задыхающуюся, сыплющую руганью Моб, другой тянул за собой Сандайвер несколько быстрее, чем ей было желательно.
Дверь за ними закрылась, и на видеоэкране стало видно, что гравиторы включились снова, и Тат заметила, что на пульте Сандайвер зажегся соответствующий зеленый огонек. «Интересно, – подумала она. – Значит, я была права: они имеют доступ к корабельным функциям». Она продолжала думать над этим, глядя, как несколько должарианцев в сером выводят заключенных из загаженной комнаты.
Миг спустя на экране появились тарканцы. Моб поникла, не подавая признаков жизни, и кровь струилась у нее изо рта. Волосы Сандайвер стояли дыбом вокруг лица, которое даже злость не лишала красоты. Она даже умудрилась принять вызывающую позу. Тут в отсек без предупреждения вошел сам Анарис, еще выше ростом, чем тарканцы, с лицом, точно у скульптуры какого-нибудь древнего короля-воителя. Тат съежилась еще больше, хотя видела его только на экране.
– Заключенные должны прибыть на Геенну живыми и невредимыми, – сказал он на своем неправдоподобно чистом уни. Он говорил в точности как чистюли. С легкой улыбкой он кивнул на тряпки и щетки, сваленные на пол солдатом в серой форме. – Когда помещение снова станет обитаемым, мы продолжим обсуждение этого вопроса.
Тарканцы отпустили женщин и вышли, закрыв за собой дверь. Сандайвер скрючилась в приступе рвоты. Моб привалилась к столу, не обращая внимания на зеленовато-коричневую жижу, в которой сидела.
Хестик хотел выключить экран – и не смог.
Оставшиеся на мостке переглянулись и в полном молчании стали смотреть, как обе женщины принялись за уборку – другие склонились над своими пультами, чтобы этого не видеть.
* * *
Моррийон убрал звук на мониторе, подключенном к мостику, – пусть теперь ждет своей очереди. На своем личном экране он с удовольствием наблюдал, как драко и ее подружка соскребают дерьмо со стен, и подумывал, не запустить ли вирус в систему тианьги – пусть время от времени подает им в каюты гнилостный запашок, чтобы помнили.
Он с сожалением отказался от этой идеи и занес весь процесс уборки в свой личный файл. Мысль, конечно, заманчивая, но потом они заставят каких-нибудь бедолаг поменяться с ними каютами; он охотно бы выкинул в космос всю рифтерскую сволочь с этого корабля, но некоторые из них куда хуже других.
Он никогда бы не достиг таких высот, если бы работал грубо. Довольно будет и того, что они найдут в системе этот закодированный файл – они будут знать, что в нем содержится, как и то, что Моррийон в любое время может показать это по гиперсвязи. Это подрежет драконихе крылья: быть опозоренным публично для драко хуже смерти.
Что до этой паршивки с серебряными волосами... Он забарабанил ногтями по краю пульта, с обновленной яростью вспоминая, что вытворяли с ним эти рифтерши. Он знал, что это она побрызгала клерметом стену в ногах его койки, а потом подключила это место к энергосети. Он пошевелил ногами в башмаках: ожоги все еще болели. И она с тем прыщавым гадом, навигатором Хестиком, запустила пласфага в его тианьги, отчего его простыни превратились в мерзкую розовую слизь.
Но между рифтерами нет единства. Моррийон, улыбаясь, зашагал по каюте. Разумеется, он никогда не скажет Анарису об этой тихой войне: на что это похоже, если правая рука Анариса не может защититься от шайки рифтеров? Он просто настроит их друг против друга...
Коммуникатор на его поясе завибрировал: личный сигнал Анариса. Моррийон активировал новые замки, которые поставил в своей каюте. Следующего, кто сюда сунется, ждет крайне неприятный сюрприз, после которого при большом невезении можно даже выжить.
Он поспешно зашагал по узкому коридору, думая, не пришла ли Анарису новая шифровка по гиперсвязи – а может быть, тот решил снова побеседовать с Панархом.
Моррийон прикусил губу – эти интимные беседы удивляли его и беспокоили. Ему очень хотелось поговорить об этом с Анарисом, но Анарис пока не изъявлял никакого желания обсуждать эту тему. Более того, он желал сохранить эти встречи в секрете, поэтому старика к нему каждый раз приводил не кто-нибудь из тарканцев, а Моррийон – и он же ждал снаружи до окончания разговора.
Моррийон ускорил шаг и снова стал обдумывать способы напакостить экипажу Быстрорука, да еще и повеселиться при этом.
* * *
Калеб Банкту хлебнул кафа из кружки, наслаждаясь тем, как напиток обжег ему язык, горло и желудок. Геласаар наискосок от него пил мелкими глотками из своей кружки. Крошечная Матильда Хоу рядом с Панархом держала кружку в здоровой руке – сломанная была помещена в лубок.
Калеб уже ничему не удивлялся. Издевательства рифтеров можно было предвидеть. Зато приход тарканцев явился полной и весьма зловещей неожиданностью, но условия содержания узников после этого резко улучшились.
Никто не произнес ни слова, но Калеб и так всех понимал.
Поза Панарха приглашала к дискуссии, и все остальные подвинулись чуть ближе к нему, чтобы лучше видеть и слышать. Падраик Карр доковылял до скамьи и сел по другую сторону от Матильды, После визита к медику ходить ему стало чуть полегче; до того боль сквозила в каждом его движении, хотя длинное, как из камня рубленое лицо ничего при этом не выражало. Адмирал никому не рассказывал, что сделали с ним тарканцы в ту первую страшную неделю после их пленения, но Калеб догадывался, что они отомстили ему по-своему за поражение при Ахеронте двадцать лет назад.
Разлучаемые внезапно и без предупреждения, помещаемые в одиночки на неопределенно долгий срок, всегда находящиеся под неусыпным надзором, они научились читать мысли друг друга по легким движениям и самым невинным замечаниям. Бывали и редкие, но бесценные секунды, когда удавалось перемолвиться шепотом – обычно во время какого-нибудь перехода. В эти мгновения они большей частью осведомлялись о здоровье, а порой, когда особенно везло, кто-нибудь делился с другими знаками и символами, которые сам изобрел.
Сначала эти знаки служили в основном для того, чтобы приободрить друг друга в минуты редких встреч. Потребность пообщаться, утешить и быть утешенным придавала значение каждому тихому слову и каждому взгляду.
Те первые знаки были просты: кулак – допрос, шмыганье носом – применение наркотиков; поднятые пальцы обозначали число встреч с соотечественниками, те же пальцы, но по-другому расположенные – уровень благополучия. Отряхивание бока означало голод, почесывание зада – Барродаха. Кивок же указывал на новости – непонятно, истинные или ложные.
Ягодицы у них часто чесались в те первые дни. Барродах, должно быть, все свое свободное время посвящал тому, чтобы выдумать новые пытки для своих подопечных.
Калеба, например, вынуждали смотреть кадры о разорении Шарванна и о том, как рифтеры используют его дом на острове в качестве учебной мишени. Он утешал себя тем, что это фикция – зачем бы Эсабиан стал возиться с Шарванном, не имеющим никакого стратегического значения?
Впрочем, чувство реальности у него совсем сбилось – и сон, и явь казались ему различными стадиями сна. Ярость, горе, отчаяние осаждали его, как стая воющих призраков. Но и они были нереальны; реальность предстала перед ним только раз, в Зале Слоновой Кости, где подруга его жизни погибла у него на глазах вслед за келлийским Архоном. Кровавые потоки залили пол, прежде чем бойня остановилась: Эсабиан ясно дал понять, что пощадил Калеба и еще шестерых членов Малого Совета не ради их достоинства, а просто потому, что с таким старьем не стоило связываться.
За этим снова последовало одиночное заключение, перемежаемое издевательствами Барродаха. Чтобы выдержать, Калеб строил в уме воображаемый дельтаплан, рейку за рейкой.
Он уже почти закончил сшивать полотнище, когда их снова доставили на «Кулак» и сказали, что отправят на Геенну.
Наконец-то их стали содержать вместе. Несмотря на все мытарства и на маячившую впереди Геенну, с ними снова был Геласаар, который с провидческой силой сказал им, как только они оказались в своей тесной камере – «Брендон жив».
Дождавшись, когда свет в камере пригасят на ночь, они наскоро переговорили.
«Гностор Давидия Джонс сказал однажды, что могущество символов заключается в их неоднозначности», – произнес Геласаар.
Падраик пробасил на своем родном икраини: «Ангус из Макаду заметила по этому поводу, что рука, охотно берущая меч, не способна ухватить символы, спрятанные за словами».
Матильда прошептала: «Святой Габриэль говорит, что слова были первым даром Телоса:
Пять пальцев на руке у Телоса,
И с первого из них слетело слово.
Доныне во вселенной эхо теплится,
Неслышное для гордого и злого».
Пальцев, слово, теплится, неслышное.
Все слегка переменили позу в знак понимания. С тех пор так и повелось: они начинали разговор на философскую или историческую тему, используя несколько языков, и в какой-то момент переходили к сути дела, подчеркивая отдельные слова движениями пальцев.
В ту ночь Геласаар поведал им, что начал обучать Анариса, и семь лучших умов Панархии выразили готовность помочь ему в этом – а после разговор с общего согласия перешел на пустяки.
Вот и теперь, пока Калеб пил свой каф, трое из них начали дискуссию. Новая цель придавала старикам подобие молодости и силы. Калеб, Мортан Кри и Иозефина Пераклес сидели молча, погруженные в раздумье.
Калеб думал о Теодрике шо-Гессинаве, который покончил с собой, чтобы не выдать коды Инфонетики. Что ж, он хотя бы погиб не напрасно, чего не скажешь о Казимире Даитре.
Что на него повлияло – лишение власти и привилегий, потеря имущества или просто тюрьма? Они никогда уже этого не узнают. Им известно одно: он утопился, сунув голову в унитаз.
– Меня всегда интриговали их дираж'у, – сказал Падраик. – Неужели должарианцы действительно верят, что судьбу человека можно связать узлом?
Калеб, отвлекшись от своих мыслей, взглянул на Карра. Теперь разговор примет чисто символический характер, и предметом его будет слегка выделенное слово «узел».
На этот решающий вопрос они до сих пор еще не ответили. Сказать врагам об Узле, охраняющем Геенну, или обречь корабль со всеми, кто находится на борту, на смерть? Калеб вздрогнул. Возможно, даже смерть предпочтительнее того, что ждет корабль, попавший в эту хаотическую гиперпространственную аномалию.
– Вера – понятие сложное, – отозвалась Матильда. – Разве мы верим в символы, которыми пользуемся для управления государством?
– В этом, возможно, и состоит разница между Должаром и Артелионом, – улыбнулся Геласаар. – Вряд ли Эсабиан мыслит в тех же понятиях, что и мы. Но его сын вырос среди нас.
– Так Анарис не верит, что Узлы способны определить его судьбу? – спросил Падраик. Мортан и Иозефина тоже заинтересовались разговором. Сейчас они без ведома своих тюремщиков обсуждали судьбу «Самеди» – жизнь и смерть всех, кто был на борту, находились в руках их необыкновенного трибунала.
– Если верит, – подал голос Мортан Кри, – то он недалеко ушел от своего отца.
– Возможно, при нашей следующей беседе, – сказал Геласаар, – я смогу выяснить, какую роль играют Узлы в жизни Анариса.
«Или в смерти», – подумал Калеб.
– Сделайте это, – пробасил Карр. – Интересно будет послушать, к какому выводу вы пришли.
Остальные закивали, соглашаясь. Панарх, в конечном счете, должен сам решить, жить или умереть Анарису – равно как и им всем.
