Я был в том возрасте, когда проблемы мира взрослых редко возбуждали мой интерес. Однако в потоке событий, последовавших после того дня на Пальце, я вынужден был признать существование того, другого мира, и тот факт, что в определённой степени это касается и меня.

Наутро, после того как потонул пароход, к нам пришёл ранний гость.

Одевшись и спустившись вниз, я увидел отца с матерью; вместе с ними за столом сидел Хорлокс-Местлер. Он весело улыбнулся мне, поблагодарил мать за завтрак и бросил мне дружелюбно:

– Ты, случаем, не собираешься в город? А то подброшу – моя машина во дворе.

– О, как это любезно с вашей стороны, Хорлокс-Местлер, – засуетилась мать, прежде чем я успел ответить. – Поблагодари Хорлокс-Местлера, Дроув.

– Угу, – сказал я.

– Я видел тебя позавчера в храме с Паллахакси-Кареглазкой и Лентой, – прищурился Местлер.

– Он слишком много времени проводит с ними, – запричитала мать. – Я всё время говорю и говорю ему, но все бестолку; он просто не желает слушать. Дочь трактирщика и дочь политического агитатора…

– Не забудь ещё Вольфа, мама, – вставил я.

– Сына парла. Местлер искренне рассмеялся.

– Не беспокойся за мальчика, Файетт. Пусть сам выбирает себе друзей.

Кроме того, нет ничего плохого в том, что твой сын знакомится с жизнью простого народа. Это может даже оказаться полезным.

Потом мы с Местлером сели в его мотокар – это была ещё более впечатляющая машина, чем у отца, – и поехали в город. У подножия монумента стоял глашатай, рядом с ним – переносной паровой свисток. Когда мы проезжали мимо, он потянул за рукоятку, и над гаванью разнёсся пронзительный свист; затем он начал зычным голосом объявлять о собрании. Я заметил вокруг угрюмые лица; люди заранее предполагали, что любое собрание, созванное Парламентом, будет иметь не слишком приятные последствия. Машина остановилась на новой набережной.

– Значит, ты достаточно хорошо знаком со Стронгармом, – неожиданно спросил Местлер.

– Угу.

– Я понимаю, что он лучший моряк в округе… Должен честно тебе сказать, Дроув, у нас неприятности. Вчерашнее крушение «Изабель» создаёт большие трудности для Правительства. Ты обо всём этом услышишь на собрании.

«Изабель». Название было мне знакомо.

– Мы хотим поднять её, – продолжал он. – Чтобы это сделать, нам нужен человек, который хорошо знает местную акваторию и грум. Нам нужен опытный моряк, но, более того, нам нужен человек, который мог бы собрать команду, руководить погружением водолазов, оценить глубину, плотность воды, течение. Нам нужен Стронгарм.

У меня возникла забавная мысль, не знаю почему. Местлер, похоже, не знал, что я наблюдал крушение «Изабель» с близкого расстояния. Вероятно, он думал, что свидетелей происшествия не было.

– После того, как отнеслись к Стронгарму на последнем собрании, он вряд ли захочет помогать парлам, – твёрдо сказал я.

– Грум… – задумчиво проговорил Местлер. – Вот в чём первопричина.

Вот почему здешние жители считают себя не такими, как все. Грум связывает их вместе; весь их образ жизни сформировался вокруг одного природного явления… И тем не менее, они невежественны. Они принимают грум таким, каков он есть, и никогда не задумываются ни о причинах, ни о следствиях.

– Зачем? – с досадой спросил я. – Грум – это факт. Он происходит.

Разве этого недостаточно?

Под нами медленно скользила по воде большая плоскодонка. Она осторожно лавировала среди выступавших камней, затем сменила галс, лениво качнув парусом, и направилась в море вдоль канала. За рулём сидел Стронгарм, и мне стало интересно, что он делает здесь, вдалеке от своих обычных рыболовных угодий.

– Ты меня разочаровываешь, Дроув. Ты говоришь так, как здешние жители: будто грум был всегда. Запомни, у всего есть начало. Когда-то грума не было. Вода оставалась той же плотности и почти на том же уровне круглый год.

Это трудно было себе представить, о чём я и сказал Местлеру.

– Тогда почему грум перемещается с юга на север? Почему небо сейчас ясное, когда оно должно было быть облачным от испарения?

– Откуда я знаю?

– Ты должен знать, Дроув. – Он достал из кармана листок бумаги и карандаш. – Наша планета вращается вокруг оси, которая направлена под прямым углом к её орбите вокруг солнца Фу. Смотри.

Он нарисовал в нижней части листа бумаги круг, изображавший Фу, и сложный эллиптический путь, который проделывает наша планета вокруг него, обозначив точками её положение в разные времена года.

– Конечно, – сказал он, – масштаб здесь не соблюдён, и наша орбита вытянута значительно сильнее, чем я изобразил. Тем не менее, это вполне подойдёт для наших целей.

Лодка Стронгарма удалялась, и вопреки моим собственным убеждениям меня заинтересовал этот урок астрономии. Может быть, Местлер был хорошим учителем или – что более вероятно – он объяснял нечто, что я всегда хотел знать, но был для этого чересчур ленив.

Он обозначил положения планеты буквами от А до Н.

– Положение А – это середина зимы, – объяснил он. – В это время планета находится дальше всего от солнца, и день равен по продолжительности ночи. Как я уже сказал, ось вращения планеты направлена под прямым углом к орбите. – Он провёл через круги диаметральные линии, с юга на север. – Но есть ещё один важный момент. По отношению к солнцу наша планета медленно поворачивается в направлении, противоположном направлению орбиты. Это означает, что в начале лета – положение С – солнце будет сиять над нашим Южным полюсом, в то время как примерно восемьдесят дней спустя оно будет светить над Северным полюсом. Понимаешь?

Я смотрел на лист бумаги с карандашными пометками и пытался наглядно представить себе то, о чём он говорил. Возможно, это было бы проще, будь у меня под рукой несколько слингбольных мячей, но я не собирался сдаваться.

– Понятно, – сказал я.

– Итак, происходит следующее. В начале лета солнце постоянно освещает Южный полюс, вызывая массовое испарение и приливный поток через узкий перешеек Центрального океана, с севера на юг, замещающий воды Южного океана, которые продолжают испаряться. Затем в середине лета – положение Е – день в Паллахакси снова становится равен ночи, жара на Южном полюсе несколько спадает, и достигается положение всеобщего равновесия. Огромные облачные образования над Южным полюсом удерживаются в полярных регионах за счёт нормальной циркуляции воздушных масс. Затем планета постепенно поворачивается и подставляет солнцу свою северную часть.

Теперь я начал представлять себе всю картину.

– И тогда начинает испаряться Северный океан, – сказал я. – Но когда вода Центрального океана течёт мимо Паллахакси, чтобы его пополнить, это не обычная вода. Она уже подвергалась испарению. И потому она плотная. Это и есть грум.

Местлер восторженно улыбнулся.

– Это захватывающая тема. Даже сейчас мы многого не понимаем. – Он снова показал на свой рисунок. – Так или иначе, грум достигает максимума в положении С. После этого планета удаляется от солнца, быстро остывая, и облака распространяются над всей её поверхностью. В положении Н начинается сезон дождей и продолжается до наступления сухой зимы. Тогда всё начинается сначала.

Я посмотрел на море. Несмотря на отлив, там, где канал Паллахакси выходил в Центральный океан, глубина была достаточно большой.

– Просто не могу представить, как испарение может повлиять на такое количество воды, – сказал я. – Её так много.

Местлер кивнул.

– Да, но это Центральный океан. Он глубокий и узкий, и, говорят, он возник в результате гигантского землетрясения в те времена, когда наш континент окружал всю планету. Появилась трещина, отделившая Эрто от Асты и соединившая Северный и Южный океаны – ты знаешь, что береговая линия Асты очень похожа на нашу? Их можно было бы почти сложить вместе. Но полярные океаны были всегда, и они мелкие, словно громадные сковородки.

Постоянное сияние солнца почти иссушает их. Всё, что остаётся, – это грум.

Тяжело хлопая крыльями, с юга приближалась большая стая грумметов.

Возле скалы они опустились к самой воде, скользя вдоль поверхности и жадно поглощая рыбу. Я задумался, потом сказал:

– Но ведь это всё равно не имеет никакого значения, верно? Вы ничем не можете доказать то, о чём только что говорили, а для меня это знание ничего не меняет. Мы так и не доказали, что быть невежественным плохо. А грум тем временем продолжается.

Он весело улыбнулся.

– Такова жизнь. Значит, тебе кажется, что я зря теряю время, пытаясь добиться помощи от Стронгарма? – Он встал, давая понять, что разговор окончен.

Я поднял листок бумаги и сунул его в карман, надеясь, что он этого не заметил.

– Можете попробовать, – сказал я. – Но у вас всё равно ничего не получится.

В храме всё происходило примерно так же, как и в прошлый раз. Лента, Кареглазка и я сидели в первом ряду, и я заметил неодобрительный взгляд отца с высоты сцены, когда он увидел, что Каре-глазка сидит очень близко ко мне и держит обе мои руки в своих. Я почти слышал его мысли о том, что сейчас неподходящее время и место для этого.

Местлер не заставил ждать себя. Он вышел к трибуне, заложив руки за спину, с необычно серьёзным выражением лица.

– Сегодня у меня нет для вас хороших новостей, – сказал он.

Если он полагал, что Паллахакси по достоинству оценит его честность, то сильно ошибался.

– Тогда заткнись и вали домой, – крикнул кто-то. – У нас хватает проблем и без тебя, Местлер!

– Послышались шум, ропот, чьи-то возгласы.

– Тогда я сразу скажу вам худшее! – прорычал Местлер, в одно мгновение выйдя из себя. – Ни вы, ни я ничего не можем с этим поделать, так что сидите и слушайте! – Он воинственно огляделся по сторонам.

Вскоре наступила относительная тишина, и он продолжил:

– Как вы знаете, пароход «Изабель» затонул вчера неподалёку от Пальца – к счастью, с малочисленными жертвами. Как я уже говорил, Парламент постоянно проявляет заботу об интересах простого народа и высоко оценивает усилия, которые все вы прилагаете в эти трудные времена. Естественно, долг вашего Парламента – защищать Паллахакси от астонских орд. И таковы были наши намерения. – Он грустно посмотрел на нас. – Таковы были наши намерения.

Лента наклонилась ко мне и прошептала: «Но, к несчастью…», и я громко фыркнул, что повлекло за собой неприязненный взгляд отца.

– Но, к несчастью, наши надежды рухнули, – продолжал Местлер. – Ушли на дно канала вместе с пароходом «Изабель». Да, друзья мои. На борту «Изабель» были пушки, боеприпасы, военное снаряжение, с помощью которых мы надеялись защитить наш город. – Он сделал паузу, устало глядя на слушателей, позволяя ощущению катастрофы проникнуть сквозь их толстые паллахаксианские черепа.

– Вы хотите сказать, – спросил Стронгарм, – что мы не получим ничего для своей защиты?

– Нет. К счастью, мы получим замену, и она будет доставлена по суше.

Но это будет не скоро. Очень не скоро.

– Когда? – громко спросил кто-то.

– Ну… дней через тридцать, – поспешно сказал Местлер, заглушая несколько подавленных возгласов. – Наши промышленные рабочие самоотверженно трудятся, но, как я уже говорил, большую часть их продукции мы вынуждены отправлять на фронт. И здесь, боюсь, опять плохие новости.

Враг прорвался сразу на нескольких направлениях и сейчас находится у самых ворот Алики!

Внезапно война пришла ко мне, и я увидел дом, в котором родился, оккупированный вражескими силами.

– Значит ли это, что Парламент может подвергнуться опасности? – с надеждой спросил Гирт. – Насколько я понимаю, Алика – наша столица. Так написано в учебниках. Так что, я полагаю, всем членам Парламента выдали оружие, и они теперь героически защищают нашу землю?

Взрыв веселья, которым была встречена эта острота, не оставил никакого сомнения относительно настроений аудитории, и Хорлокс-Местлер покраснел до кончиков ушей.

– Ладно, вы, мерзляки! – заорал он. – Можете веселиться. Радуйтесь, пока есть такая возможность. Вы перестанете смеяться, когда астонцы хлынут из-за Жёлтых Гор!

Стронгарм пересёк сцену, остановившись совсем рядом с Местлером, так что парламентарий нервно отступил в сторону.

– Во всяком случае, мы не побежим, – спокойно сказал он.